Известно, что многочисленные исследования новорожденного показывают наличие весьма ранних психических репрезентаций, относящихся к существованию ухода, связанного с кормлением. Другими словами, как это доказал Даниель Штерн (1985), младенец пользуется своей амодальной сенсорностью и своей эмоциональной жизнью, чтобы построить одновременно ядро самости (в смысле постоянного ощущения жизни) и основы межличностной жизни [34]. Этот автор в то же время напоминает о том, что привязанность является основой тех повторяющихся и гармоничных интеракций, благодаря которым на основе случайных обстоятельств [в жизни младенца] появляются события, составляющие эпигенетическую основу «сценариев», призванных составить в будущем историю этого младенца, которая впоследствии реактивируется, в соответствии с воззрениями «дарвинской неврологии» Эдельманна (Edelmann)[20]. Д. Штерн также показал, что самость вступает в межличностные отношения, когда интерактивный опыт грудного младенца в начале второго полугодия первого года жизни позволяет ему не только получить знание о постоянстве объекта, но и организовать метатеорию его психического функционирования.
Другие «психоаналитики развития» пользуются теорией привязанности, чтобы говорить об опыте «мы», который они противопоставляют опыту зарождающегося «Я»: к ним принадлежит Роберт Эмде (1989)[21]. Но эти психоаналитики описывают в своих работах исследования в лаборатории, с «лабораторными детьми». Мы считаем (С. Лебовиси, 1990), «что настоящий ребенок строит свои психические репрезентации в том числе исходя из конструкций его матери: они являются результатом ее желания беременности и ее предсознательных мечтаний, которые, продолжая родословное древо семьи, передают ребенку межпоколенческий мандат судьбы»[22][27]. Они свидетельствуют также о ее желании материнства, восходящем к детству, и о ее бессознательных эдипальных конфликтах: ее фантазия состояла в том, чтобы также, подобно ее матери, дать ребенка своему отцу; таким образом, дедушка младенца с материнской стороны является также и отцом — родителем — новорожденного. Этот фантазийный ребенок помогает своей матери вжиться в ее материнскую роль — а родителям в родительскую роль.
Фантазийный ребенок оправдал много метафор; здесь без сомнения следует припомнить две из них:
1) Винникотт, в своей статье под названием «Роль зеркала матери и семьи в развитии ребенка» (1971) писал, что ребенок, смотрящий на свою мать, видит две вещи: ее зрачки и мать, смотрящую на него. Его мать, следовательно, видит, что ее ребенок смотрит, как она смотрит на него. Так закладывается бесконечная игра зеркального общения; ее следует рассматривать как основу репрезентации самости и материнства: эта метафора предполагает доступ к межличностным отношениям [36].
2) Бион предложил другую метафору, метафору способности матери к мечтаниям[23]. Этот автор предлагает здесь метафору, напоминая, что мать может, с помощью своей фантазийной деятельности, «обезвредить» идентификационные проекции своего ребенка, которые он адресует своим материнским репрезентациям.
Итак, мы, наконец, описали трех детей:
— лабораторного ребенка, который строит свои репрезентации-представления в рамках интеракций; он делает это активно, пользуясь своей программой развития и, в частности, рабочей моделью привязанности. Это младенец, превратности развития которого можно оценить, в частности, с помощью парадигматического аппарата М. Эйнсворт, что дает возможность вести интересные исследования (P. Fonagy, 1991) [16]. Это ребенок, которого понимают с помощью эмпатии; эмпатия может стать конструктивной благодаря использованию творческих метафор и таким образом сблизить;
— настоящего ребенка репрезентации, то есть такого, каким он представляет свою самость и такого, каким он представляет себе мир;
— и настоящего ребенка конструкции, такого, каким он себя рисует или рассказывает в последействии эпизодов своего сценария, который впервые был написан при обстоятельствах, ставших событиями в развитии интерактивного общения, повторяющемся во времени и лишенном монотонности.
В личном сообщении Моника Пиноль-Дурьез (Monique Pinol-Douriez) напоминает, что, начиная с 1960 года, когда я писал [в своей статье о рождении объектной связи], что «младенец инвестирует свою мать еще до того, как он воспринимает ее», я имел в виду, что «если инвестирование Я закладывает основу [осознания] объекта, представление о своих собственных границах, телесное Я строится также исходя из нарциссических инвестиций, близких к самости в понимании «психоаналитиков развития» [25]. Чувство Эго (Ego-feeling)[24] «необходимо, чтобы возникло чувство реальности объекта»[25].
Этот ребенок рассказывает о себе и в анализе взрослых, который, с этой точки зрения, можно обозначить как опыт повествования или историзированный роман. Переход от первоначального сценария к его изложению стал темой работ, которые возвращают психоаналитика, исследующего генезис межличностных отношений в лаборатории, к его кушетке: отсюда он может свидетельствовать о рождении процесса субъективации и явлениях десубъективации.