"О, вы шутили, а это совсем не шутка, -- это действительно так может быть, но это очень, очень важное дело, на которое и нужна вся железная воля".
"Лихо тебя побирай, -- думаю, -- не хочу и отгадывать, что ты себе загадываешь!.." -- да все равно и не отгадал бы.
-- А между тем железная воля Пекторалиса, приносившая свою серьезную пользу там, где нужна была с его стороны настойчивость, и обещавшая ему самому иметь такое серьезное значение в его жизни, у нас по нашей русской простоте все как-то смахивала на шутку и потешение. И что всего удивительней, надо было сознаться, что это никак не могло быть иначе; так уже это складывалось.
Бесконечно упрямый и настойчивый, Пекторалис был упрям во всем, настойчив и неуступчив в мелочах, как и в серьезном деле. Он занимался своею волею, как другие занимаются гимнастикой для развития силы, и занимался ею систематически и неотступно, точно это было его призвание. Значительные победы над собою делали его безрассудно самонадеянным и порою ставили его то в весьма печальные, то в невозможно комические положения. Так, например, поддерживаемый своею железною волею, он учился русскому языку необыкновенно быстро и грамматично; но, прежде чем мог его себе вполне усвоить, он уже страдал за него от той же самой железной воли -- и страдал сильно и осязательно до повреждений в самом своем организме, которые сказались потом довольно тяжелыми последствиями.
Пекторалис дал себе слово выучиться русскому языку в полгода, правильно, грамматикально, -- и заговорить сразу в один заранее им предназначенный день. Он знал, что немцы говорят смешно по-русски, -- и не хотел быть смешным. Учился он один, без помощи руководителя, и притом втайне, так что мы никто этого и не подозревали. До назначенного для этого дня Пекторалис не произносил ни одного слова по-русски. Он даже как будто позабыл и те слова, которые знал: то есть "можно, не можно, таможно и подрожно", и зато вдруг входит ко мне в одно прекрасное утро -- и если не совсем легко и правильно, то довольно чисто говорит:
"Ну, здравствуйте! Как вы себе поживаете?"
"Ай да Гуго Карлович! -- отвечал я, -- ишь какую штуку отмочил!"
"Штуку замочил? -- повторил в раздумье Гуго и сейчас же сообразил: -- ах да... это... это так. А что, вы удивились, а?"
"Да как же, -- отвечаю, -- не удивиться: ишь как вдруг заговорил!"
"О, это так должно было быть".
"Почему же "так должно"? дар языков, что ли, на вас вдруг сошел?"
Он опять немножко подумал -- опять проговорил про себя:
"Дар мужиков", -- и задумался.
"Дар _языков_", -- повторил я.
Пекторалис сейчас же понял и отлично ответил по-русски:
"О нет, не дар, но..."
"Ваша железная воля!"
Пекторалис с достоинством указал пальцем на грудь и отвечал:
"Вот это именно и есть так".
И он тотчас же приятельски сообщил мне, что всегда имел такое намерение выучиться по-русски, потому что хотя он и замечал, что в России живут некоторые его земляки, не зная, как должно, русского языка, но что это можно только на службе, а что он, как человек частной профессии, должен поступать иначе.
"Без этого, -- развивал он, -- нельзя: без этого ничего не возьмешь хорошо в свои руки: а я не хочу, чтобы меня кто-нибудь обманывал".
Хотел я ему сказать, что "душа моя, придет случай, -- и с этим тебя обманут", да не стал его огорчать. Пусть радуется!
С этих пор Пекторалис всегда со всеми русскими говорил по-русски и хотя ошибался, но если ошибка его была такого свойства, что он не то говорил, что хотел сказать, то к каким бы неудобствам это его ни вело, он все сносил терпеливо, со всею своею железною волею, и ни за что не отрекался от сказанного. В этом уже начиналось наказание его самолюбивому самочинству. Как все люди, желающие во что бы то ни стало поступать во всем по-своему, сами того не замечают, как становятся рабами чужого мнения, -- так вышло и с Пекторалисом. Опасаясь быть смешным немножечко, он проделывал то, чего не желал и не мог желать, но ни за что в этом не сознавался.
Скоро это, однако, было подмечено, и бедный Пекторалис сделался предметом жестоких шуток. Его ошибки в языке заключались преимущественно в таких словах, которыми он должен был быстро отвечать на какой-нибудь вопрос. Тут-то и случалось, что он давал ответ совсем противоположный тому, который хотел сделать. Его спрашивали, например:
"Гуго Карлович, вам послабее чаю или покрепче?"
Он не вдруг соображал, что значит "послабее" и что значит "покрепче", и отвечал:
"Покрепче; о да, покрепче".
"Очень покрепче?"
"Да, очень покрепче".
"Или как можно покрепче?"
"О да, как можно покрепче".
И ему наливали чай, черный как деготь, и спрашивали:
"Не крепко ли будет?"