— Я могу придумать что-нибудь, что ты могла бы мне подарить.
Я замерла рядом с ним, ища его взгляд. В темноте его было трудно разобрать. Иногда казалось, что он делает это нарочно, говорит что-то, чтобы нарушить момент, разрушить то, что могло бы стать чем-то прекрасным.
Зачем? Я прочистила горло.
— Я же сказала....
— Ты не будешь спать со мной, я знаю.
Я подняла запястье с браслетом.
— Поэтому ты купил это?
Его глаза сузились.
— Так ты будешь спать со мной? — он испустил темный смех.
— Честно говоря, я надеялся, что ты захочешь сделать это без помощи дорогих украшений.
Я покраснела.
— Я знаю.
Его глаза загорелись, тело напряглось.
— Ты сделаешь? — спросил он, понизив голос.
— Но не сегодня и не завтра. Мне нужно узнать тебя получше.
Его лицо было совсем близко, и он покачал головой.
— Ты знаешь все, что нужно знать. И все, чего ты еще не знаешь, для твоего же блага.
— Я хочу знать все, а не только хорошее.
— Нет ничего хорошего, Леона. Ты знаешь плохие вещи, и есть только худшие вещи, скрывающиеся за ними.
— Я не верю в это, — прошептала я, наклоняясь ближе и легко целуя его.
— А следовало бы. Я все, о чем тебя предупреждают. Я всякое гадкое, что тебе говорят, и даже хуже.
— Тогда почему я чувствую себя в безопасности, когда я с тобой?
Он покачал головой, почти сердито.
— Потому что ты не знаешь, что для тебя хорошо, и потому что ты видишь только то, что хочешь видеть.
— Ты добр ко мне.
Это было последней каплей. Он встал, сжимая мои плечи.
— Я не добрый, Леона. Никогда не был. Ни для кого.
— Для меня да, — упрямо сказала я. Почему он этого не видит?
Он уставился на меня сверху вниз, затем поднял глаза на город за моей спиной. Его хватка на моих руках ослабла. О чем он думал?
|
|
Он снова опустился на капот, прежде чем развернул меня и притянул к себе, так что моя спина прижалась к его груди.
— Расскажи мне что-нибудь о своей семье, — прошептала я.
— Что угодно.
Долгое время он не реагировал.
— Мои сестры воспитывали меня больше, чем мать или отец.
Я затаила дыхание, надеясь, что он скажет больше. В конце концов, я рискнула задать еще один вопрос.
— Какими они были?
Фабиано положил голову мне на макушку.
— Ария была заботливой и ласковой. Джианна преданная и жестокая. Лили с надеждой и беззаботным сердцем.
Я попыталась представить их вместе, попыталась сопоставить описание Фабиано с фотографией в прессе, которое я нашла, и их фальшивыми улыбками.
— А ты? Каким ты был мальчиком?
Его хватка на моих бедрах стала болезненной, и я знала, что он ускользает.
— Я был слабым.
— Ты был ребенком. — я почувствовала, как он покачал головой, потом отстранился. Я не хотела этого и положила свои руки поверх его, чтобы удержать их на месте. — Что случилось?
— Они ушли. Потому что мой отец хотел моей смерти. И мальчик, которого он хотел убить, умер.
Что? Отец хотел его смерти? Его дыхание обжигало мне горло, когда он пробормотал.
— Я хочу увидеть тебя голой.
Я напряглась, потом попыталась повернуться к нему, чтобы посмотреть на него, но он не позволил мне увидеть его лицо. Его руки на моей талии удерживали меня на месте. Его внезапная смена темы и настроения встревожила меня.
— Ты сказала, что со мной чувствуешь себя в безопасности. Тогда докажи это. Я хочу увидеть каждый дюйм тебя.
— Несправедливо, что ты используешь это против меня, — тихо сказала я.
|
|
У меня голова шла кругом от того, что он мне сказал.
— Если ты чувствуешь себя в безопасности, то доверяешь мне?
Доверяю ли я ему? Я не была уверена. Я уже очень давно никому не доверяла, если вообще доверяла. Я даже не доверяла себе половину времени.
— Или, может быть, в глубине души ты знаешь, что не можешь доверять такому человеку, как я. Возможно, в глубине души ты знаешь, что со мной не в безопасности.
Голос его звучал торжествующе.
Я потянулась к молнии на боку платья и начала медленно расстегивать ее.
Фабиано отпустил меня, чтобы я могла встать и полностью расстегнуть молнию. Я потянулась к подолу платья, но руки Фабиано остановили меня.
— Позволь мне.
Я подняла руки, несмотря на нервы, и он стянул платье через голову. Я задрожала от холода. Он видел меня в нижнем белье и раньше, но сейчас я чувствовала себя иначе, более обнаженной. Я встретилась с ним взглядом. Он сидел на краю капота, напряженный от предвкушения, как Ягуар на грани прыжка.
— Пойдем, — тихо сказал он, и я встала между его ногами.
Он расстегнул мой лифчик и позволил ему упасть на землю между нами. Затем его пальцы зацепились за край моих трусиков. Он медленно провел ими вниз по моим бедрам, пока они не упали к моим ногам. Его глаза беззастенчиво изучали мое тело. Его взгляд задержался на моей самой интимной части тела, и мне пришлось бороться с желанием прикрыться. От того, как он смотрел на меня, словно я была особенной, у меня перехватило дыхание.
— Вот видишь, — сказала я наконец. — С тобой я чувствую себя в безопасности.
|
|
Он обернул руки вокруг меня, притягивая меня ближе. Мои соски терлись о его рубашку и сладко покалывали в животе.
— Не стоит.
Его голос был грубым и глубоким. Его руки опустились на мои бедра, затем одна из них начала медленно подниматься, пока он не обхватил мою грудь. Холод стал далеким воспоминанием, когда он потянул меня за сосок, перекатывая его между большим и указательным пальцами. Через несколько секунд я почувствовала, что становлюсь влажной от его прикосновения.
Другая его рука медленно соскользнула с моей талии на ягодицы. Он обхватил ее сжал, затем двинулся ниже, к задней части бедра, прежде чем скользнул пальцами между моих ног. Его пальцы коснулись меня, и я глубоко вздохнула. В тусклом свете я заметила его эрекцию, натянутую на брюки.
Что я делаю? Когда бы я ни лежала ночью без сна, слушая, чем мама занимается с клиентами, я представляла себе свое будущее с честным мужем. Человеком, который работал с девяти до пяти, человеком, который был безопасным и скучным, и вот я здесь с Фабиано, человеком, который был кем угодно, но не таким. Он не вписывался в будущее, которое я себе представляла, не вписывался в жизнь, которую я так тщательно планировала для себя.
Но кто сказал, что он будет частью моего будущего? Он определенно никогда не давал никаких признаков того, что хочет вечности, что он даже хотел отношений. И чего я хотела? Я уже не была уверена.
И пока его пальцы ласкали мою разгоряченную плоть и я прижималась к нему, я решила на время забыть о своих тревогах. Мое тело сдалось чувствам, свернувшимся в кольцо в глубине моего живота, и я задохнулась, когда его пальцы погладили меня. Это было волнующе. Живым. Я чувствовала себя живой.
Он начал двигаться быстрее, и я вскрикнула, моя голова откинулась назад, когда потоки удовольствия пронзили меня.
Небо над нами было бесконечным, полным возможностей и надежд. Глупая надежда. Боже. Я влюбилась в него.
Я прижалась лбом к плечу Фабиано, пытаясь отдышаться. Он взял мою руку и положил ее на выпуклость в штанах.
— Вот что ты делаешь со мной, Леона, — прорычал он.
Это все, что я с ним сделала?
Смесь триумфа и желания наполнила меня. Мне нужно было больше, чем могло дать его тело, я потянулась к молнии и расстегнула ее.
Соглашайся на то, что можешь получить, Леона.
Мои пальцы замерли перед следующим движением. Я подняла на него глаза, и в них мелькнула та же потребность. Он тоже это почувствовал?
Фабиано поднялся с капота, прерывая этот момент, и высвободил эрекцию из штанов. Его глаза заставили меня дрожать, холодные и голодные.
— Я хочу, чтобы ты встала на колени, Леона. Я хочу, чтобы мой член был у тебя во рту.
Я замерла, моя защита взлетела вверх. Еще один момент испорчен. Он был чертовски хорош в этом.
Я на коленях? Я поклялась, что никогда этого не сделаю. Ни с кем. Джонсы моей матери всегда хотели, чтобы ее рот прикасался к ним, чувствовали силу, когда она становилась перед ними на колени, наслаждались унижая ее.
Иногда, когда она была под кайфом, она рассказывала мне об этом, о своем отвращении, о отвратительном вкусе, о удушье, потому что они трахали ее рот без пощады. Я никогда не позволю этому случиться со мной. Меньше всего на такое. Я не была уверена, что Фабиано видел во мне, заботился ли он обо мне, или его желание быть у меня во рту было его способом обладать мной немного больше.
Я сделала шаг назад, качая головой.
— Нет, — ответила я. – глаза Фабиано вспыхнули, но я не смогла прочитать его эмоции. — Я не твоя шлюха, Фабиано. Мне не нравится, что ты мне приказываешь.
Он мрачно улыбнулся.
— Это был не приказ, Леона. Поверь, звучит совсем по-другому, когда я отдаю приказ.
Опасный. Вот кем он был. Иногда я мельком видела его под маской и всегда старалась забыть.
— И мне не нравится, что ты дразнишь меня. Ты продолжаешь флиртовать со мной, позволяя мне прикасаться к тебе, и думаешь, я не захочу большего? Даже нормальный парень захотел бы залезть к тебе в трусики, а я гребаный убийца. И ты ждешь, что я буду сидеть сложа руки и терпеливо ждать, пока ты соберешься с мыслями.
Убийца. Он никогда в этом не признавался. Я никогда не спрашивала его, потому что в глубине души предпочитала не знать, и даже сейчас идея о том, что он покончит с чьей-то жизнью, была слишком абстрактной, чтобы понять. Это казалось чем-то далеким, чем-то не из этого мира.
Резкое замечание замерло у меня на губах, когда я уловила настороженность в глазах Фабиано. Он опасался меня, думал, что я играю с ним, возможно, используя его, как другие женщины, которые всегда видели только его силу и возможности, которые они для них значили. Нам с Фабиано было трудно доверять другим.
— Я не дразню тебя, — тихо сказала я.
Я коснулась его груди, чувствуя его жар даже через рубашку. Его мышцы напряглись под моим прикосновением, но он не смягчился, ни телом, ни выражением лица.
Он смотрел на меня, как змея на мышь. Я вздохнула, не желая объяснять ему свою реакцию, потому что я не могла рассказать ему о своей матери, не смотря на то, что он смотрел на меня по-другому.
— Я хочу прикоснуться к тебе, — сказала я, и это было правдой.
— Но я не прикоснусь к тебе губами. Я думаю, это унизительно. У моей матери всегда был плохой вкус на мужчин, и все они любили так ее унижать.
Его глаза были слишком настойчивыми, как будто он знал больше, чем я готова поделиться. Я отвернулась, беспокоясь, что он точно знает, что я скрываю, не только о моей матери.
— Я не собираюсь унижать тебя, — сказал он.
Я неуверенно потянулась к нему, мои пальцы скользнули по его шелковистости. Он мгновенно напрягся, но не издал ни звука, наблюдая за мной. На этот раз я не хотела знать, что происходит в его голове, слишком боялась, что это расскажет мне больше о себе, чем о нем.
Его рука сомкнулась вокруг моих пальцев, показывая, как именно он любит, когда к нему прикасаются.
Мое собственное дыхание участилось, когда я погладила его сильнее и быстрее. Он не сводил с меня глаз, и в нем снова вспыхнули эмоции. Я еще сильнее сжала его, заставив его зарычать, и заменила нежные эмоции в его глазах похотью.
Лучше. Более безопасный. Я тоже могу нарушить этот момент. Пришлось его сломать, если я хотела выйти из этого невредимой.
Фабиано напрягся, контроль окончательно соскользнул, и он кончил с содроганием. Отвращение, которого я ожидала, так и не пришло. Я хотела прикоснуться к нему, и было удивительно наблюдать за ним в таком состоянии. Я хотела большего.
Когда наше дыхание, наконец, успокоилось, Фабиано поднял с земли шерстяное одеяло и обернул его вокруг нас, его теплое тело прижалось к моему. Я откинулась назад, закрыв глаза. Несмотря на красоту города внизу, ничто не могло сравниться с ощущением наших тел, прижатых друг к другу. Я так долго была одна. Возможно, всю жизнь. И теперь был кто-то, чья близость давала мне чувство принадлежности, которое я не думала возможным. Фабиано был опасен для всех вокруг, но для моего сердца он представлял самую большую опасность.
Г Л А В А 14
Л Е О Н А
Рождественское утро. Отец проглотил приготовленный мной французский тост и встал.
— На Рождество будет одна из самых больших гонок года. Мне нужно сделать ставку.
Конечно, он должен был. Речь всегда шла о ставках и азартных играх. О гонках и боях. Как я могла ожидать, что мой отец захочет провести Рождество со мной?
Я кивнула, проглатывая горькие слова, которые хотели вырваться наружу. Он вышел из кухни, оставив меня наедине с грязной посудой. Я подождала, пока он выйдет из квартиры, потом достала из рюкзака сложенный листок бумаги с номером реабилитационного центра и набрала его на своем новом телефоне. После двух Гудков ответил женский голос.
— Я звоню Мелиссе Холл, я ее дочь.
Меня переполняло чувство вины. С тех пор как я приехала в Лас-Вегас, я звонила только второй раз, но врачи сказали мне, что лучше дать маме время привыкнуть, прежде чем она снова столкнется с влиянием извне. И втайне я почувствовала облегчение, что на какое-то время избавилась от ее проблем.
На другом конце провода воцарилась тишина, если не считать звука печатания клавиатуры.
— Она уехала два дня назад.
— Уехала? — повторила я, и мой желудок сжался.
— Рецидив. — женщина молчала на другом конце провода, ожидая, что я скажу. — Вы хотите, чтобы я позвала одного из ее лечащих врачей, чтобы он объяснил вам детали?
— Нет, — сердито ответила я и повесила трубку.
Я знала все. У мамы снова случился рецидив. Не знаю, почему я ожидала от нее чего-то другого. И теперь она была там одна, без меня. Страх пронзил меня изнутри. Это был ее последний шанс. В прошлом у нее дважды была передозировка, и я была той, кто спас ее, но теперь я была далеко. Она не могла быть одна. Она может забыть поесть, и ей может стать грустно, слишком грустно, особенно после того, как Джон обойдется с ней, как с дерьмом. Она нуждалась во мне.
Я мрачно уставилась на тарелки перед собой, прислушиваясь к оглушительной тишине квартиры. Слезы застилали мне глаза. Мне нужно было найти ее, пока не стало слишком поздно. Я всегда была смотрителем в наших отношениях. Моя мать была как ребенок во многих отношениях. Мне не следовало слушать врачей. Я с самого начала знала, что моя мать безнадежна. Был только один человек, к которому я могла обратиться.
Я напечатала.