Володя почти выпрыгивает из машины, подбегает ко мне — за руку сквозь толпу вбегаем в театр. Оставив меня на вахте, он бежит дальше. Грозная вахтерша чинит допрос. Потерянным голосом оправдываюсь: «Я с Высоцким». Он снова рядом. Повесили пальто и зонтик. В руке у меня билет, и снова бег длинными переходами, и я уже знаю, что после «Гамлета» мы едем в Коломну — там три концерта.
Фойе. Можно перевести дух. Хочется спрятаться и плакать тихо и долго. Взываю к собственному мужеству, вхожу в зал по кромочке неожиданно голой распахнутой сцены. Там у стены один, совершенно один Володя, и мне трудно и страшно пройти мимо, на минуту повернуться спиной, отыскать место. Слава богу, оно рядом у прохода. Странная пустота переполненного зала.
Нет сцены. Есть трагическое одиночество. Жажда жизни и вызов року. Страстная, пытливая, пульсирующая мысль. И гибель, которая не конец. Я не знала такого Гамлета. Я не знала такого Володю. Притихшая, вхожу я в означенную дверь с зеленым огоньком и жду. Проходит Феликс: «Он сейчас!» Володя появляется внезапно, и снова бег. С трудом отыскиваем «мое замшевое пальто и японский зонтик», впрыгиваем в маленький автобус, и он тут же срывается с места.
Мы вместе. Володя совсем как Володя, как двадцать лет назад, только темнее волосы и жестче рот. Мы пьем горячий черный кофе из термоса, жуем пахучие апельсины. За окном солнце. Володя спрашивает о бабушке, маме, Наталке, Глебе, обо всем и обо всех. Мы едем в Коломну. Какое счастье! Как жаль, что Коломна не на краю земли!
В городе афиши «В. Высоцкий, И. Бортник». Толпа огромная. Нас встречает милая женщина и обращается ко мне: «Вы Бортник?» Володя отвечает: «Она еще и Иван». Смеемся. Сквозь толпу до гримуборной, где заботливо приготовлены бутерброды, чай, кофе, пирожные.
Торопят с началом. «Какие, Владимир Семенович, просьбы?» — «Только одна. Устройте Изу поудобнее». На меня смотрят подозрительно и озабоченно и уводят от Володи в переполненный зал. С грехом пополам усаживают в центре дополнительного ряда прямо перед сценой. Володя выходит, я оказываюсь у него в ногах, запрокидываю голову, чтобы видеть его, и растворяюсь во всеобщем порыве любви.
Перерыв между концертами минут десять, не больше. Мы снова одни. По просьбе Володи к нам никого не пускают. Володя кормит меня, сам съедает несколько ломтиков колбасы, оставляя хлеб, прихлебывает кофе и поет мне одной то, что не может петь со сцены.
Второй и третий концерты я слушаю за кулисами, где мне поставили стул. Володя поет другие песни, почти не повторяясь, и ставит микрофоны так, чтобы мне было лучше видно. — «Тебе удобно?» — Я плачу, не пряча слез.
Растаял последний аккорд, отшумели аплодисменты. Охапки цветов не вмещаются в руках, но Володя собирает все до единого, бережно поднимая даже оброненный цветок. Наверное, это примета или потребность благодарной души. На «Волге» нас довозят до Таганки, пересаживаемся в Володину машину и едем на Малую Грузинскую. Володя готовит мне кофе и ванну и оставляет одну. Сегодня свадьба Беллы Ахмадулиной. Он должен поздравить. Я едва успеваю расставить цветы, собрав вложенные в них записки, как Володя возвращается. Сыгран «Гамлет», отпето три сольных концерта, далеко за полночь. «Я тебя люблю», — сказала я. «Я тебя всегда помню», — сказал Володя.
Кажется, через день я смотрела «Вишневый сад». Лопахин совсем не Гамлет, но Лопахин-Володя так же пугающе одинок, не понят, не любим. И какой он жесткий в финале — мороз по коже. После спектакля Володя отвозит меня в Жуковку. С нами Сева Абдулов — «Изуль, ты помнишь Севу?» — Я не помню. Он сидит сзади так тихо, будто его и вовсе нет. Мы зависаем в скорости, как в самолете, только проносятся назад чужие машины. «Остановись, мгновенье!»
На этой же неделе шестидесятилетие Семена Владимировича.
Ты улетал на два дня. Застолье уже началось, когда появился ты.
Володя в черной лайковой куртке, нездешне французский, великолепный. Я метнулась на кухню, следом Володя. Я сказала: «Ты ужасно похож на черного таракана». Больше я ничего не успела сказать — мы целовались. В дверях стоял Семен Владимирович.
Потом мы ели почему-то из одной тарелки и тихо смеялись. А еще потом ты ушел на спектакль. Я уехала в Белгород на гастроли.
У Володи было много планов. Душа моя была спокойна. Мне снова танцевалось, и мир был молодым и прекрасным.
Летом 1981 года, перепутав улицы и переулки, я бежала к Эрмитажу. Там ждали мальчики, Акимов Володя и Аркаша Свидерский, друзья Володиного детства и нашей юности.
Конечно же Эрмитаж — постоянное место встреч; там бродит память, туда страшно шагнуть одной. Нас трое. Нас недолго смущают перемены. Мы снова молоды, нам хорошо, сейчас подойдет Володя и скажет: «Это я!»
«Где наши письма?» Нина Максимовна отводит глаза. Не слышит. И только однажды, незадолго до смерти, она сказала: «Мы их сожгли. Там было еще старое Гисино пальто».
____
Уже почти полвека прошло, как мы встретились, и больше двадцати лет, как тебя не стало. Но ни время, ни расстояние, ни смерть не отдаляют тебя. Все так же явственно ощущаю я твое живое присутствие.
Сначала меня уговаривали, потом я сама захотела попытаться доверить бумаге мое, а значит, и твое прошлое. Я люблю тебя.
Волк! А ты в это время жил в Германии с папой и Евгенией Степановной. Как часто, с какой нежностью она вспоминала это счастливое время: и как ты трюкачил на велосипеде, и как вы с мальчишками взрывали патроны в костре и чуть не погибли, и как ты уговорил ее купить высокие напольные часы с густым сладким боем. Потом они отбивали время на Большом Каретном, на Кировской…
И ты не был тогда Волком, ты был Вовочкой.
А ты, Володечка, уже вернулся из Германии и жил на Большом Каретном. В вашей мальчишеской компании еще не было девочек. Вы торчали в Эрмитаже, и, кажется, ты уже занимался в драмкружке у В. Н. Богомолова.
Очень неприкаянно было мне в Москве, Володечка.
Володя! Почему так нежно вспоминается собственная дурь?.. Господи, да просто потому, что тогда, в юной жизни рядом с тобой можно было дурачиться, капризничать, творить черт-те что — и чувствовать себя прекрасной, любимой, защищенной.
Володя, как с тобой замечательно было смеяться! Как легко!
Примечания
Дом деда Максима Горького. (Прим. ред.)
Торжественный бальный танец, распространенный в Европе в XVI веке. (Прим. ред.)
До 1966 года станция метро «Проспект Мира»-кольцевая называлась «Ботанический сад». (Прим. ред.)
Степан Дмитриевич Нефедов-Эрьзя (1876–1959). (Прим. ред.)
Улица Шверника. (Прим. ред.)