Итак, можно знакомиться заново. «Перанакан» Эдвард Ярнлюнд. Даже точнее, Эдвард Оке Ярнлюнд. Отец был швед, мать родилась в Сингапуре, имеет австралийское происхождение. Вы знаете, что такое «перанакан»? Это слово в переводе с малайского означает «человек смешанной расы». Исторически — ребенок, родившийся от брака китайца и малайки, но в принципе так можно назвать почти любое дитя смешанного/межнационального брака, и местные поймут, что имеется в виду. Забавно, что мужчины-перанакан на малайском называются «бабас», а женщины — «ноньяс». Таких слов Николай знал штук сто. И еще штук сто на бахаса — то есть новом языке Индонезии, вообще-то довольно сильно напоминающем малайский. Японский он почти забросил, но сколько-то из него еще помнил. И, наверное, слов семьсот или чуть больше на шведском. Мало, но основной язык шел у него довольно туго, на что ругались преподаватели, обвиняя сотрудника Асигару в лени. Родным же языком Эдварда Ярнлюнда был искаженный диалектизмами и местным произношением австралийский вариант английского: профессионалы заключали, что с этим у него было вполне хорошо.
Шведского паспорта у Николая не было вовсе не потому, что его невозможно достать: даже в Швеции за деньги можно достать почти все. Но сойти за шведа — даже шведа-эмигранта в первом поколении (каких в стране, между прочим, почти 20 % населения) — ему было бы гораздо сложнее. Николай не знал и не мог знать всех деталей, легших в основу его легенды, — только иногда всплывали отдельные моменты. К примеру, такой: виза для въезда в Сингапур нужна гражданам очень небольшого числа стран. Гражданам Албании не нужна, Чили — не нужна, какой-нибудь Ботсваны — тоже, оказывается, не нужна. А гражданам России — нужна. В чем логика? Не знает никто, но давно погребенный перечень в глубине подсознания любого профессионального таможенника на другой стороне планеты будет всегда тихонечко напоминать ему: Россия и Сингапур плохо совместимы. Было и многое другое. Например, и во «втором имени», полученном в честь сгинувшего с маминого горизонта папы-шведа, и в фамилии у него имелись «непростые буквы». В сингапурском паспорте «Оке» писалось с заглавного «А», а «Ярнлюнд» — опять же с «а» в первом слоге. Между тем это должно было царапать взгляд любого нормального шведа и финна. В шведском и финском алфавитах, как и во многих других, есть особые буквы, помеченные диакритическими знаками и позволяющие с удобством пользоваться латиницей. Чисто шведская «Е», которую сложно произнести: свежие русские эмигранты называют ее «А с точечкой». «Д», несколько похожая по звучанию на русское «э». Чудесная буква «Ц». К чему эти неинтересные детали? А к тому, что сбои поиска по базам данных вполне возможны, если в действующем сингапурском паспорте у человека стоит «Ake Jarnlund», как искаженное от «Åke Järnlund». Второе имя в части документов сокращается до одного инициала, но именно на него и приходится разночтение в написании. Плюс фамилия, что еще важнее. Если нет совпадений — человек может быть ни в чем не виноват. Потому что так его имя записывают в далекой Азии чиновники, понятия не имеющие о шведской и финской письменности. В финском таких «особых букв» на одну больше, а шведский язык является вторым государственным языком Суоми, так что к подобным вещам финны относятся с привычным сочувствием. Что ценно.
Järnlund — это означает дословно «железный лесок». В Швеции есть местечко под таким названием, в лене Упсала. Фактически деревня, откуда довольно долго добираться до Упсалы и Стокгольма. Рядом такие же деревни — Fageron, Sandikafjarden, Sandika, Sandickaviken. Хорошее место, где он никогда не был, но которое без труда мог показать на карте. Хорошая фамилия, Николаю она нравилась. Вообще в шведском характере и образе жизни довольно много близкого и понятного русским людям. Может быть, поэтому существует так много смешанных браков между шведами и русскими.
Папу Патрика родившийся в Сингапуре Эдвард должен был помнить плохо, но знал, что тот давно умер. Нет, это мама не придумала, это действительно так. Поэтому в далекую деревню он и не собирался, незачем. Да и комплексы какие-то были — тот ушел из семьи, оставив подругу и ребенка. В Швеции приняты довольно похожие на брак отношения без регистрации, но мама «белая англосаксонка», ее это в итоге обидело. Алименты вроде бы были, пока отец не умер в конце 70-х, — но это у мамы надо было спрашивать, а ее тоже в живых уже нет. Родственников куча есть, конечно. По всей Австралии — в основном в Перте, но есть и в паре других мест в середине континента. Где-то бывал, где-то нет. Чем занимаюсь, чем зарабатываю на жизнь? Мединженер в сингапурском отделении «Medtronic». Наладка и настройка криооборудования: хранилища, системы заморозки. Довольно хороший бизнес. Клинические хранилища для коллекций гомографтов, банки разнообразных биообразцов под академическую науку и для «Большой Фармы». Роботизированные системы, — механика, электроника, собственно криооборудование: -70/80, -150° Цельсия, жидкий азот, пары азота. Вот, шрамы на кистях рук от хронических термических ожогов…
Что делал в Швеции в прошлые визиты? Мы сотрудничаем с несколькими инженерными фирмами, с компаниями, производящими медтехнику. Стандартизация, регламенты, взаимозаменяемые расходные материалы… В Люнде — с компанией Gambro, их штаб-квартира переехала туда из Стокгольма в прошлом году. Да, там меня знают. Могу дать телефон. А в Стокгольме, — это не сам Стокгольм, а Хаддинге, пригород. Там громадный госпиталь, и у них мощный криобанк — много оборудования, много проблем с наладкой, фирма крутит инженеров со всех филиалов. Окупаются даже такие дальние полеты, а вы как думали? В России? В России делал то же самое. Криохранилища, автоматизированные и попроще. «РосПлазма» в городе Киров — там хранят арбитражные образцы, на случай проверки после заражения при переливании. Институт сельскохозяйственной микробиологии в Пушкине, пригороде Петербурга. Тоже могу дать телефоны, адреса… Да, конечно, теперь бесполезно уже…
Снова про папу… По-шведски говорю плохо. Кое-как могу объясниться, но стесняюсь своего деревянного акцента, почти немецкого, да. Финского вообще не знаю, извините…
Отработка легенды была одним из ключевых предметов на его «курсах». Где находится отделение банка, кредитная карточка которого у вас в бумажнике? Покажите на карте. Яркий сине-желтый билетик среди отложенных подальше купюр: что это? «Сингапурский филателистический музей» — где он расположен? И что, вы действительно увлечены марками? Ностальгия по детству… А вот к примеру, что такое «зубцемер»? И где расположен этот музей? А что еще вы можете вспомнить заметного на этой улице? А если свернуть на Hill Street? А если пройти дальше, как она будет называться?.. А как правильно говорить — остров Сентоза или все-таки «Сантоза»? А слоны там в зоопарке есть?..
— Ну вот и все. Минус треть вопросов на этот раз. Едва на тройку вытягиваешь. Смотри, реальный опрос скучающим пограничником, как базовый, так и при усиленном режиме, при дополнительной выборочной проверке, — это тебе не шутки. Они тут же лажу учуют. Иди и работай.
И он шел и работал. До следующего раза, когда преподаватель снова находил возможность придраться к объему усвоенной информации. К произношению английских слов. К незнанию того и сего, очевидного, лежащего на поверхности. А ведь это был всего лишь один из предметов, и не самый сложный. Инфильтрация и в гораздо меньшей степени эксфильтрация — это «обеспечивающие» мероприятия. И обеспечивающие не душевный комфорт, а выполнение задач — основной и вспомогательной. Если кого-то высаживать на чужой берег с подводной лодки и оставлять потом дожидаться подхода сухопутных сил, то они не нужны вообще. Но те времена прошли. Никого не сбрасывают на территорию противника на парашюте, не доставляют отечественными аналогами «Зодиаков» через прибой на пустынные пляжи. На самом деле даже в тех же США живет полно людей, которых можно использовать «на месте», не тратя силы и время на проникновение и подготовку к нему. На обучение реалиям жизни в чужой стране, возможностям сохранять мобильность на нелегальном положении. С ознакомительными поездками, каждая из которых имеет собственную легенду. С сотнями часов самоподготовки и «индивидуальных занятий по предмету», накапливаемыми в течение многих месяцев. Почему тренируют именно его, он так и не сумел понять, но решил, что специалистам виднее, и на этом успокоился.
Было понятно, что на самом деле будет еще сложнее, чем он думал. Практика всегда сильно отличается от теории, а зачастую и вообще не имеет с ней почти ничего общего. Но самое важное то, что за все это время Николай так и не смог избавиться от ощущения того, что это «не по-настоящему». Что на него рассчитывают в отношении достижения реальной цели — ответить агрессору ударом со спины. «Поцелуй из могилы» — это жест отчаянья. Выполняйся эта операция всерьез — она не требовала бы такой сложности, стольких этапов. Давно сидящий в Принстоне, или Филадельфии, или Балтиморе биолог или химик с зарплатой, налогами и всеми видимым домом на такой-то улице получил бы е-мейл с невинной картинкой, поцеловал бы жену, сделал звонок начальнику про «приболел, но послезавтра выйду точно» и сел бы за руль. Добрался бы до нужного съезда с шоссе, нашел бы коробку с лампочками, сунул бы ее в багажник, поехал бы дальше… Без всяких границ, без возможных приключений по дороге, еще на другой стороне планеты, когда военная автоинспекция и внутренние войска кажутся исчезнувшими в никуда, а ГИБДД абстрагировалась и делает вид, что все нормально, даже наблюдая, как громадный Мицубиши L200 таранит малолитражки прямо на стыке дорог у КПП, стремясь скорее уйти из города, выгадать еще минуту, еще километр от потенциального эпицентра. Впрочем, похожее бывало и раньше, когда о будущей войне, будущей катастрофе не думал никто, кроме таких придурков, как Ляхин… Значит, скорее всего, он служит отвлекающей целью. Не настоящей. Что, однако, никак не снимает с него необходимости делать все на совесть, окупая средства, вложенные страной в его подготовку и документы.
Ребята «с курсов» довезли его до Торфяновки и встали в километре от границы собственно погранзоны, у неработающей бензоколонки. Здесь движение было заметным как в одну сторону, так и в другую. За стеклами довольно густо двигающихся машин были видны напряженные лица людей. Номерные знаки были разные, и это Николая чуть заметно обрадовало. Если через Торфяновку идет поток иностранных граждан, выбравших этот путь, значит, есть шанс на то, что финские пограничники перегружены необходимостью заботиться о самых настоящих европейцах и азиатах, имеющих паспорта нейтральных стран. Со своими историями у каждого. С несовпадающими деталями, с оставленными второпях в гостиницах паспортами. Без денег, потому что все отдано русским шоферам за «доехать до любой границы» — и, соответственно, без собственного транспорта. Нервничающих, плачущих. Разных. Может быть, это добавляет ему шансов пройти? Второй этап, «Сингапур — Сан-Франциско», должен быть легче в разы, хотя там рядом не будет вообще никого знакомого. Пусть даже знакомого в лицо, без имени.
— Они аннулировали визы, — уверенно сказал старший из двоих привезших его сотрудников. — Сразу же, как началось.
— Вот облом людям…
Второй оглядывал проезжающие машины спокойно: происходящее его как будто не волновало.
— Столько проехать, столько бензина сжечь, уповать на то и се. Приговаривать всю дорогу: «Какой же я молодец, что у меня годовой Шенген». Доехать, какое испытать облегчение. А тут — раз! «Hyvää, kaunis ilma tänään! Oh, anteeksi, näkemiin! »[42].
На сказавшего, более молодого из ребят, Николай посмотрел больным, нехорошим взглядом.
— Ладно, — произнес на это старший. — Наших явно разворачивают еще на внутреннем посту, дальше идут только иностранцы. Ты с нами, типа, уже расплатился. Мы вернемся сюда и будем ждать четыре часа ровно, если нас не сдернут. Тогда уж извини. Но если повезет, то проскочишь. И пусть повезет.
Второй хмыкнул и неожиданно протянул Николаю руку, развернувшись на своем сиденье.
— Прости, если что. И что бы ты там ни должен был делать, хоть бы у тебя получилось. То, что ты не «из тех», это видно.
— В каком смысле «тех»? — равнодушно переспросил Николай, уже настраиваясь на то, что ему остались сотни метров, чтобы перестать понимать русский, кроме базовых «здравствуйте» и «на здоровье».
— А как Чапман. Мы же таких много повидали за все годы. Как бы и не побольше, чем нормальных. Деньги на дороге не валяются, разве нет?
— Нет, — так же машинально ответил Николай, даже не вслушавшись в смысл сказанных слов. — Ну что, едем?
— Ну, раз тебе так хочется…
Они вырулили из кармана безлюдной бензоколонки и встроились в рыхлую цепочку легковушек, микроавтобусов и даже грузовиков. На границе зоны «восьмерку» остановил автоматчик с жезлом, еще двое прикрывали его с дистанции в несколько метров.
— Ваши документы.
Паспорт экзотической страны не вызвал у проверяющего никаких вопросов, русские права водителя их машины тоже. Ситуация была уже привычная, и автоматчик четко и деловито разъяснил, докуда ехать и где разворачиваться. Все объяснение заняло секунд двадцать, сзади уже подъехала следующая машина.
— Ну, как и ожидалось… — спокойно прокомментировал старший, когда они отъехали. — И даже более организованно, чем можно было ожидать. Финны пока не стреляют, видимо. Как только первого умника на КСП[43] уложат, так у всех нервы натянутся, не сомневайся. Причем недолго ведь осталось. А потом уже будет видно. У финнов в Сухопутных Войсках 22 бригады, и танков штук двести с лишним. Они до Луги могут дойти за неделю, если захотят. Вот и посмотрим, насколько им хватило наследственной памяти…
Они помолчали, пока машина докатывалась, в хвосте таких же, до внешней «российской» кромки Международного автомобильного пункта пропуска «Торфяновка». Здесь была уже суета — пограничники и таможенники были заняты делом. Машины подъезжали, высаживали людей, разворачивались или ехали дальше. Кто-то с надрывом кричал, и Николая даже немного удивило, что человек в форме сотрудника Федеральной таможенной службы не орал в ответ, не хватался за «закрепленное табельное вооружение» (о наличии которого Николай раньше и не знал) и даже просто не ушел в сторону. А делал свое дело. Это было неожиданно и даже тронуло.
Женщина лет тридцати, в пятнистом камуфляже с нашивками ФТС, быстро и поверхностно досмотрела их машину, проверив документы на этот раз у всех троих и объяснив каждому, что делать. По-английски она говорила бегло и довольно чисто, что почему-то не вязалось с ее полноватым лицом.
Николай вышел, вынул из салона сумку и взглядом попрощался с обоими ребятами. Те уже разворачивались, потому что просвет сзади в любую минуту мог закрыться какой-нибудь крупной машиной, тогда пришлось бы ждать.
— В эту сторону, пожалуйста. Присоединяйтесь к этой группе, кто-нибудь заберет вас через мгновение.
— Спасибо, мисс.
Сердце колотилось в груди, как теннисный мяч. Впрочем, напряжение, написанное на лице Николая — уже Эдварда Ярнлюнда, — никого здесь не удивляло. Пограничникам и таможенникам было о чем подумать, и чужие переживания их не волновали совершенно. Страну ждала большая война, до конца которой доживут далеко не каждый мужчина и не каждая женщина в том возрасте, когда носят форму. Да и исход ее слишком многим казался практически очевидным. Даже уже сейчас. А если «Suomen maavoimat » проведут мобилизацию жестко и быстро, их одна бронетанковая и два десятка егерских и пехотных бригад смогут сделать очень не маленький вклад в военную обстановку на северо-западе. Что тоже было довольно-таки очевидно.
Группа людей, к которой Николай присоединился по указанию уже ушедшей к следующей легковушке таможенницы, была небольшой — четыре человека. Двое финнов, быстро и возбужденно переговаривающихся между собой. Мужчина лет шестидесяти, на лице которого застыло выражение «Где я, и почему я здесь?» И азиатка неопределенного возраста: то ли двадцать с небольшим лет, то ли все сорок. От нее Николай встал подальше, но ей было все равно — она смотрела прямо перед собой и время от времени обращалась на незнакомом ему языке к кому-то невидимому. Оценив это зрелище, Николай подумал, что любые пограничные состояния у людей полезли сейчас наружу, и дальше будет только хуже.
Ждать действительно пришлось не более минуты — подошедший таможенник еще раз быстро проглядел все паспорта, повел за собой к стоящему метрах в пятнадцати столу и предложил выложить на него личные вещи и товары, подлежащие декларации. Выглядело это дико, но скорее это была просто заученная фраза: на осмотр сумок и рюкзаков он потратил какие-то секунды.
— Сколько у вас есть с собой денег наличными, в любой валюте?
Один из финнов предъявил довольно толстую на вид пачку 100-евровых купюр, но все закончилось тем, что ему дали заполнить какой-то бланк, что заняло еще одну минуту. Несколько тысяч рублей, несколько сотен евро и сингапурские доллары, лежащие в бумажнике Эдварда Ярнлюнда и предъявленные в ответ на требование, заинтересовали его еще меньше. Поэтому, жестом дав указание забрать вещи, таможенник довел всех до одной из будок поста пограничного контроля. Тот был ориентирован на машины, но небольшие группы людей подходили и подводились к нему с нескольких сторон — или иностранцы, оказавшиеся в России, или люди с двойным гражданством и несколькими паспортами. На своих автомобилях было меньше половины, но один был аж на мотоцикле — дорогом, с хромированными вычурными накладками и двумя объемистыми кожаными багажниками по бокам.
Все делалось быстро и четко, и очередной русский штамп в сингапурском паспорте не сопровождался никакими комментариями. Их принял белый «Фиат», и когда он тронулся, несколько мест в салоне еще оставались незанятыми.
До финской стороны границы микроавтобус двигался не быстро, но за потребовавшиеся для этого минуты никто не проронил ни слова, только китаянка или вьетнамка начала беззвучно плакать. Справа пошли знаки на нескольких языках — это была уже Финляндия. К этому времени Эдвард Ярнлюнд окончательно пришел в себя и начал замечать детали, на которые не обратил бы внимания еще минуты назад. Около «стекляшки» здания пограничного контроля «Vaalimaan tulli — ja raja-asema » двумя группами стояли военнослужащие финской армии. Причем именно армии, а не пограничной охраны, по-шведски именуемой «Gränsbevakningsväsendet ». В касках и с автоматическим оружием. Ничего особенного они не делали, просто стояли и смотрели на все происходящее.
Эдварда и его спутников подвезли почти прямо к дверям, высадили, и «Фиат» тут же ушел назад, к русской стороне. Финны зашли первыми, ушли к одной из левых стоек, у которых уже стояло несколько человек. У двух правых, предназначенных для иностранных граждан, было пусто, и поскольку азиатка затормозилась в дверях, Эдвард пошел вперед.
Поздоровался по-шведски, сразу предупредил, что предпочитает английский. Пограничник выглядел совершенно по-домашнему: контрастом с тем, как выглядел весь мир снаружи стеклянного домика. Он задал несколько вопросов, провел титульной страницей паспорта по сканеру. Посмотрел на тихо плачущую азиатку, которая так и не могла двинуться с места, хотя одна будочка была свободной и ее уже звали. Эдвард обернулся и посмотрел на нее тоже, потому что так сделал бы любой человек на его месте. В груди у него бесшумно булькало, но он надеялся, что его волнение в этом месте — с русской границей прямо за спиной — выглядит в глазах любого человека совершенно нормальным.
— Пройдите, пожалуйста, вот с этим мужчиной, — пограничник не вернул ему паспорт, указав вместо этого на подходящего крепкого парня лет двадцати. Тот был в тускло-черной форме, застегивающейся на молнию, с еще двумя вертикальными застежками на груди и яркими симметричными нашивками на плечах: желто-красно-черная морда льва и две светло-синие полоски на спущенном почти к локтю погончике. На поясе с крупной пряжкой — кобура с тяжелым пистолетом, запасная обойма, рация, наручники, фонарик, что-то еще. На брюках — узкая светоотражающая полоска. Все это Николай разглядел за секунду.
— Что-то не так?
— Нет-нет, все нормально. Просто дополнительная проверка. Вон туда, пожалуйста.
Эдвард сумел смолчать, кивнул, поднял сумку с пола и последовал за указующим взглядом молодого пограничника. Тот пропустил иностранца перед собой, придержал стеклянную дверь и несколькими словами на английском указал, куда двигаться: по дорожке, мимо припаркованных машин. Это был еще один домик в два этажа, но довольно сложной конструкции. Какие-то блоки или флигельки в нем были выше, какие-то ниже, неравномерно выступая в сторону автопарковки, газонов и дорожек от центральной 2,5-этажной башенки из бетона и стекла, украшенной финским флагом.
— Направо, пожалуйста.
Пограничник провел Эдварда по широкому коридору, по сторонам которого висели постеры с видами Финляндии. У одной из дверей с двузначным номером над ручкой он попросил его, так и идущего впереди, остановиться. Едва не соприкоснувшись плечами, показав желтую надпись «RAJAVARTIO-LAITOS» на спине, финн открыл дверь магнитной карточкой и комбинацией нажатий алюминиевых кнопок, выступающих из электронного блока под замком, и сухо улыбнулся:
— Подождите здесь, пожалуйста.
— Долго это займет?
Пограничник пожал плечами и ответил: «Минут пять, может, десять», но было видно, что это просто предположение.
Эдвард ожидал, что, запустив его в комнату, тот уйдет, но пограничник попросил показать содержимое сумки и поясной сумочки, быстро проглядел все отделения, откинул и тут же закрыл обратно крышку нетбука и только на этом закончил. Снова сказав, что «нужно подождать», он открыл дверь комбинацией карточки и пароля, — кнопки чуть слышно пискнули. Было забавно, как у него была прицеплена карточка: на втягивающейся в улитку струне, она сама подтянулась к поясу, как только он выпустил ее из рук.
Потратив несколько минут на приведение сумки и сумочки в порядок, Эдвард обернул меньшую вокруг пояса, щелкнул защелкой ремешка и прошелся по периметру комнаты. Ему было плохо от напряжения и страха. И развешанные по стенам плакаты с рапсовыми полями, выкрашенными в красный цвет амбарами и счастливыми женщинами в национальных костюмах не развлекли его совершенно. В комнате был стол, на котором пограничник и проверял его вещи. Был один стул за ним, и один отдельно, в углу. Была маленькая раковина, в которой стояла оставленная кем-то кружка с присохшим кофейным осадком. Под потолком в одном из углов висел черный стеклянный шарик, со спрятанным внутри глазком камеры видеонаблюдения. Больше в комнате не было ничего.
Стараясь не трястись, Эдвард сел на стул, скрестил руки на груди. Это работало минут пять, потом перестало. Тогда он снова встал, подошел к одному из плакатов, попробовав прочитать текстовую часть. Не понял почти ничего, и не просто из-за стремящегося к нулю уровня финского, — не разбирались даже буквы, все сливалось. Минуть десять прошло в разглядывании букв, и перечитывании отдельных слов. Примитивный способ помог, тошнота потихоньку начала проходить. Эдвард поглядел на часы — прошло уже более 20 минут. Подошел к двери, подергал — было, конечно, заперто. Демонстративно пожал плечами, потыкал пальцами во все кнопки подряд, послушал их разнотонный мышиный писк. Видеокамера под потолком или какой-нибудь скрытый динамик не разразились требованиями сесть на место, никто не пришел и не объявил то же самое командирским голосом. Поэтому он попробовал еще раз, и с тем же результатом. Если тренироваться достаточно долго, кнопками можно было бы сыграть простенькую мелодию, но выпендриваться он уже не стал. Убедившись, что после нажатия четырех любых кнопок и символа «решетки» на панели замка пару раз мигает запрещающий красный огонек, Эдвард вернулся к столу. Прошелся пару раз по комнате, в которой ничего не изменилось. Опять покосился на плакат. Произнес несколько мяукающих малайских слов. Пару фраз по-японски. Достал из валяющейся на столе сумки нетбук, ушел к «отдельно стоящему» стулу, открыл и включил. Заряд батареи был на 30 %, и Эдвард снял нетбук с колен, положил на стул и снова подошел к сумке. Адаптер был собран под вилку британского стандарта BS 1363, подходящего к сингапурскому SS 145, и это его неприятно кольнуло: по визе, прибытие сингапурского инженера в Россию датировалось девятью днями назад, любому показалось бы странным, что батарею не подзаряжали столько времени. Найдя лежащую отдельно «европейскую» вилку на тонком шнуре, он поменял сингапурскую на нее и вернулся к стулу, волоча хвост собранного адаптера по полу. Воткнул в одну из имеющихся розеток, соединил с нетбуком, поглядел на замигавший огонек процесса зарядки. С трудом удержался, чтобы снова не взглянуть на камеру под потолком. Вздохнул, включил. Это была его собственная машина с «курсов» — со всеми нужными логами. В Сеть она весь последний год выходила как бы именно из Сингапура. Но на «обоях» была, ясное дело, не «Лев-Русалка» с острова Сентоза, она же «Мерлайон» и «Шинга-Лаут», а полуголая девка с ангельскими крыльями за спиной. Как бывает, если тебе меньше сорока. В нетбуке было полдесятка экселевских таблиц с именами клиентов и контактов по всему миру, с ячейками, раскрашенными в разные цвета. Было несколько папок с фотографиями разной давности — пейзажи и птицы, иногда довольно забавные. Четыре сотни ссылок на книги на английском, с ярлыками «Амазона»: очень разные, от каталогов ракушек до учебников по механике и электронике «особых условий работы». Примерно столько же индексированных PDF-файлов со сканами визитных карточек. Отсортировав их по датам, Эдвард с удовлетворением убедился, что полтора десятка последних — русские, из Кирова, Пушкина и Санкт-Петербурга. Врачи и биологи, из нескольких институтов и больниц. Без излишеств. Убедившись, что имена ему знакомы, он закрыл все окна и полез в папку «Мои видео». По этому поводу год назад был даже спор: инструктор считал, что набить папку полудюжиной пиратских закачек, «нарушающих авторские права», будет более естественно, чем не набить. Но их не было. Смотреть было нечего, и он вернулся к сканам визиток, прорабатывая индексы и иногда дополняя их давно заученными обозначениями. Это позволило скоротать время до тех пор, пока за дверью наконец-то не стукнуло. До этого от нее не доносилось ни звука, и в комнате было слышно лишь гудение вентиляции да иногда его собственное бормотание на английском. Теперь — долгожданное «Пи-пи-пи-пи… Счь! » электронного замка. Час сорок минут. В общем-то это само по себе обещало слишком многое, чтобы быть спокойным. Но надо было попробовать.
— Мистер Ярнлюнд?
— Да.
Он встал со стула, держа открытый нетбук в руке. Вошедший закрыл за собой дверь и обернулся к нему, улыбаясь. Он был в желтоватом пиджаке, цвету которого Эдвард не сразу подобрал название, но потом вспомнил — «песочный». Ниже среднего роста, уверенный и быстрый в движениях, с приятным лицом. Мужчине было лет 45, и при взгляде на него в уме сразу возникало слово «эксперт». Эксперт по чему-то. Можно было надеяться, что не по криотехнике, — но, с другой стороны, вряд ли это было к лучшему. В руке — его собственный алый паспорт и бумажная папочка стандартного светло-бежевого цвета.
— Садитесь, садитесь. Я вот сюда.
Голос у мужчины был не низким и не высоким, как раз подходящим его лицу. Он сел за стол, и пока устраивался, Эдвард закрыл сначала рабочее окно, потом крышку нетбука и уложил его на стул рядом с собой. Пришедший смотрел на это с благожелательной улыбкой и молчал. Это не могло нервировать человека, прошедшего реальные допросы на реальной войне в 20 с небольшим лет, — но такого никогда не испытывал сингапурский инженер. Поэтому Эдвард сразу начал спрашивать, в чем дело, почему пришлось так долго ждать и что вообще происходит. Не ответив, мужчина доброжелательно покивал и раскрыл бежевую папочку. Как было видно наискосок через комнату, там было всего несколько листков, но они Эдварду очень не понравились. Сверху была его собственная фотография во весь лист, причем какая-то странная. Кивнув в ответ на его взгляд, «эксперт» приподнял и развернул лист, показав его ему со своего места. Наверное, это был оцифрованный кадр с видеорегистратора, — причем не из этой комнаты, а из будки пограничного контроля на финской стороне. Двухчасовой давности.
— И что из этого? — спросил Ярнлюнд, надеясь, что голос не сдаст.
— Да ничего, в общем. В этом ничего.
— А в чем?
Напряжение в комнате было такое, что можно было прикуривать. Было ясно, что он вляпался, и только не было ясно, как. Отпечатки пальцев на МАПП «Vaalimaan » не снимали, скан радужки не делали. Более того, даже первое из этого тоже не гарантировало компрометацию легенды, потому что на начало текущего года файлы гражданина Российской Федерации Николая Олеговича Ляхина и гражданина Республики Сингапур Эдварда Оке (или Аке) Ярнлюнда, зарегистрированные в единой базе данных U. S. Customs and Border Protection, не совпадали ничем. Радужку же с него снимали только в одном месте, одновременно с заморозкой проб крови «на ДНК».
— Да как сказать… Слушайте, давайте я представлюсь. А то вам, возможно, неудобно? Я знаю, кто вы, а вы меня нет?
Эдвард пожал плечами, стараясь не глядеть на стол, на содержимое тонкой папки под не полностью закрывшей остальные листки фотографией.
— Меня зовут Филипп, я специалист по личной документации, хельсинкская станция ЦРУ.
Если бы он просто щелкнул пальцами, это едва ли отразилось бы на лице Николая больше. Слова «Helsinki CIA Station » и «Personal documentation specialist » не повлияли на него никак, — только заставили приподнять брови и поджать нижнюю губу.