— С чего ты взял?
Енгалычев явно не сумел пока сделать вывод, так быстро пришедший в голову ему.
— Посмотрите, кто за рулем.
— Ну?
— Были бы ЯБЧ, кто бы их привез?
— Бойцы Дмитрия Николаича?
Старший лейтенант посмотрел очень цепко и покачал головой: старший прапорщик его явно удивил. Постояв еще мгновение, он мягко направился к товарищу, и через полминуты Судец увидел, как Акимов пожал плечами, а еще через полминуты Енгалычев вернулся, матюкаясь на ходу.
— Ну ты даешь, Витя… Тебя бы в шпионы, — негромко произнес он, подходя. — Совершенно верно ты угадал. Полная подвеска, два барабана в неядерном снаряжении. Надеюсь, что по Белому дому, но нам не скажут, я думаю.
— Почему? — тупо спросил старший прапорщик, наверняка в значительной степени испортив впечатление о себе.
— Вот когда я маршалом стану, тогда мне начнут докладывать, почему. Пока не торопятся что-то…
Электромобильчики выстроились в кильватер друг другу и покатили к бомбардировщику. Ровно через минуту к ним присоединились еще два, выехавшие с другой стороны платформы. Ракеты на их прицепах были выкрашены в чисто белый цвет полностью, даже боевые части. 410 килограмм взрывчатого вещества, неизвестного старшему прапорщику. Гексогена или чего-то другого, современного. Не 200 килотонн. «Почему? — снова спросил он сам себя. — Тоже из-за времени?» Подробностей технологии подготовки «изделий» старший прапорщик, разумеется, не знал. Но отлично помнил, что их готовить к применению надо по 30 минут, а ракеты в неядерном снаряжении — всего по 10. Что, в этом дело? Подумав, он ответил себе «нет»: 20 минут разницы не могли окупить решение не ответить на удар полноценным ударом. Это было выше его понимания.
|
|
Вокруг уцелевших бомбардировщиков работали десятки офицеров и бойцов: специалисты по авионике, по вооружению, члены наземных экипажей десятка сгоревших машин. Прямо в эту секунду двое бойцов отсоединили массивный переходник, соединяющий топливные танки левого борта бомбардировщика «Валентин Близнюк» с отводом подземной системы. Керосина на каждый вылет Ту-160 жрал столько, что керосиновыми лампами можно было год освещать пол-России, и сечение у переходника было размером чуть ли не с велосипедную шину. С танками правого борта закончили минутой позже, и старший прапорщик увидел, что капитан улыбнулся, как улыбается крупная служебная собака. Самому же ему улыбаться не хотелось совершенно. Готовый к взлету ракетоносец и почти готовый второй — этого было недостаточно, чтобы перекрыть давящее чувство в груди, возникшее при виде пылающих машин и еще более усилившееся, когда он увидел ряд тел на засыпанном мусором асфальте у развалин, бывших часом ранее зданием штаба его дивизии. Для улыбки старшему прапорщику недоставало Дмитрия Николаевича и его подчиненных в пределах прямой видимости, надписывающих что-нибудь вдохновляющее на корпусах снаряженных ракет. Или просто ведущих их «под уздцы» к уцелевшим машинам. По 12 на каждую из двух. Или хотя бы по половине от этого числа. С его скромной колокольни техника этого хватало на многое.
Дмитрий Николаевич являлся, вероятно, одним из самых непростых людей во всей дивизии. Его погоны не соответствовали его возрасту, а знаки на петлицах — его военной специальности. Если про капитана Акимова можно было сказать «бугай», а лейтенант Енгалычев был высок и сутул, то подполковника так просто было не описать. Чуть ниже среднего роста, довольно смуглый, с явной долей еврейской крови, с фигурой и движениями боксера-легковеса, очень быстрый и очень пластичный. Способный и выпить водки, и посмеяться, но зримо отделенный чем-то от всех, кроме своих людей. В тридцать с небольшим лет — действующий чемпион дивизии по легкой атлетике и спортивной гимнастике, без труда делающий на турнике и брусьях даже офицеров отдельного мотострелкового батальона, осуществляющего охрану авиабазы, — между прочим, далеко не «пиджаков». Подполковник со знаками различия автомобильных войск и выражением лица, которое могло быть и 900 лет назад у закованного в железо рыцаря, и у кочевника-монгола, пришедшего из Степи и теперь с оценивающей улыбкой смотрящего снизу, из-под ладони, на стены чужого города. Хранитель мегатонн. Человек, являющийся посредником между политиками в далекой Москве и получателями ядерной смерти в «нулевых точках» на дальнем краю Европы или на противоположной стороне земного шара. Если бы он был здесь, среди ярко-белых туш ракет, известных миру как Х-55 и имеющих на редкость неприличное прозвище среди своих, старший прапорщик чувствовал бы себя спокойнее. Да, 410 килограмм в боевой части обычного снаряжения — это много, они могут убить и ракетный крейсер. Но жизни ребят из его экипажа и штабистов, испуг его девочек, сгоревшие мирным воскресным утром бомбардировщики, — это требовало более серьезного ответа. К 2013 году у почти что совсем демократичной России был один полк стратегических бомбардировщиков. К середине дня в нем осталось две боеспособных машины. Сейчас был их ответный ход, и было обидно и даже стыдно, что он наносился вполсилы.
|
|
|
|
Вдалеке взвыло. Старший прапорщик Судец озабоченно провел взглядом по горизонту, но ничего не увидел. Потом взвыло с другой стороны, и тут же все одновременно начали куда-то бежать. С ревом завелся дизель автоплатформы, выхлоп почувствовался даже с такой дистанции. Он стоял и продолжал озираться, как дурак, хотя Енгалычев что-то там вопил и куда-то звал. Происходящее было непонятным, поэтому старший прапорщик просто стоял и ждал, пока ему не станет ясно, что делать. По ушам будто чуть стукнуло несколько раз подряд, потом была пауза, а затем через вой довольно далеких сирен пробился негромкий дробный стук. Звук был несильный, но очень внушительный: такой издают несколько отбойных молотков, работающих через два-три квартала. Потом «бумкнуло», мягко говоря, и плиты под ногами довольно ощутимо тряхнуло. «Отбойные молотки» асинхронно постучали вдалеке еще секунд двадцать и один за другим умолкли. Судец так и продолжал стоять, разглядывая бомбардировщики. В сторону от ближайшего один из техников бегом оттаскивал гроздь потертых металлических «каблуков». У второго, который подальше, продолжали работать члены наземного экипажа. Все они остались на месте, разбежались от воя только те, у кого не было дела. Почему остался он сам, Судец понять не мог, но на вернувшегося капитана, похлопавшего его по плечу, посмотрел тупо.
— Ну ты смелый мужик, Витя… Далеко бы мы не отбежали, ясное дело, но все равно…
Старший лейтенант оглядывался почти непрерывно. Судец опять не понял, спросил, и тут капитана прорвало. По его словам, полностью заправленный и вооруженный Ту-160 мог рвануть так, что воронка была бы глубиной с четырехэтажку. Второй, стоящий рядом и заправляемый «по пробку» в эту самую секунду, — немногим слабее. Поэтому сохранить самообладание и не побежать, «когда это самое вот уже вот-вот» (по его словам) — это производило очень большое впечатление.
На громкий голос и размахивание руками подошли несколько человек, один как раз заканчивал возбужденный диалог по «уоки-токи», и старшего прапорщика довольно быстро ввели в курс дела. Оказывается, вой, который он слышал и не понял, — это были ревуны сигнала о воздушном нападении. Вторую волну дивизия не прошляпила. Использовав паузу после первого удара по назначению и получив информацию о практически полном уничтожении материальной части полков, пэвэошники явно сделали очень конкретные выводы. Их психологический настрой описывался всего несколькими словами, но каждое из них было абсолютно и непреложно непечатным. Впрочем, любой взрослый русский мужчина их отлично знает.
— Всего, говорят, шесть штук в этот раз шло, — рассказал лейтенант, лица которого Судец не узнал. — Первую, говорят, над Калининском сняли. Потом еще две штуки. И еще две уже «Шилки» уронили, чуть ли не над колючей проволокой, — видели, как долбануло, а?
— А шестая? — возбужденно спросил капитан.
— Не знаю, не имею понятия. Мне не доложили, знаете ли. Но мы бы тут почувствовали, если бы дошла. Можете не сомневаться.
Окружающие не сомневались, и, переводя взгляд с одного взволнованного лица на другое, Судец вдруг понял, что сейчас он реально мог погибнуть. Суббоеприпас крылатой ракеты, один из многих десятков, воспламенил бы топливо в танках или заполненных трубопроводах системы заправки. И прекрасный ракетоносец за мгновение превратился бы в гигантский пылающий шар, из которого в разные стороны летели бы штрихи его собственных ракет. Одна картинка перед глазами, как стоп-кадр, — и все, потом была бы темнота.
Старшего прапорщика качнуло, но он удержался на ногах.
— Я не понимаю, почему они полосы не раздолбали первой же волной, — продолжал лейтенант, которого внимательно слушали уже человек шесть. Как и капитан, все они регулярно поглядывали по сторонам и вверх, и это делало группу похожей на каких-то птиц.
— Ведь противодействия не было ни малейшего. Уж могли выделить пару ракет в залпе на качественное выведение из строя именно ВПП. Здесь же плиты такие, что даже просто «времянку» кинуть — уже пару суток займет, а качественно починить — и всю неделю. За это время любое количество уцелевших можно раздолбать. А они, смотрите — широкой полосой по зонам рассредоточения, причем почти без пробелов, скажем так! Это раз! Потом, штаб, вышка, дома состава, наконец! Чтобы с гарантией! А полосы пропустили. Почему?
— Лажанулись, — с сомнением в голосе сказал другой лейтенант, электронщик из наземного экипажа «Чкалова». Вокруг обоих бомбардировщиков продолжала кипеть лихорадочная деятельность, но он то ли исходно не был занят здесь, то ли уже закончил свою работу.
— Нет уж. Не верю я, что они лажануться могли в принципе. Что-то случилось, мало ли. Сколько-то процентов падает просто по отказам. Сколько-то могли и сбить на маршруте — от рубежа пуска и до нас чего там только и не было. Может, те самые, которые в бетонобойном снаряжении были и остались где-то на полдороге, а?
Все помолчали несколько секунд, кто-то пожал плечами. Застав еще самый расцвет отечественной военно-воздушной мощи, старший прапорщик прекрасно знал: в любой самой могучей и отлаженной военной машине под внешней стороной, без редактуры годящейся на любой рекламный плакат, хватает грандиознейшего бардака. Причем не просто трудностей взаимодействия между подразделениями, проблем с запчастями, учетом или тому подобного, а реальнейшего, сверху донизу пропитывающего все военное дело разгильдяйства. Можно не сомневаться, его хватает в Вооруженных Силах абсолютно любой страны мира, в любом роде войск. От бесштанной легкой пехоты африканских полевых командиров до сверхэлитных эскадрилий военно-воздушных сил какой-нибудь мощной державы, типа тех же США. Это нормально. Беспорядок, перманентный аврал, ощущение сумасшедшего дома на колесах, «кто в армии служил, тот в цирке не смеется», — все это вполне может соседствовать и даже просто напрямую соответствовать блестяще проведенным операциям, разгромленным вражеским государствам и всему такому же, что попадает на страницы учебников школьных средних классов. Только когда это эволюционирует в хаос, только когда несоответствие между приказами/бумагами и действительным положением дел на всех уровнях достигает какой-то критической величины, подразделение становится небоеспособным. В большем масштабе — саморазрушается армия, проигрывается сражение, а за ним война. Судец опасался, что это уже давно произошло с армией современной России. Ему повезло служить в части, являющейся бесспорным исключением, но о происходящем в других авиаполках он знал неплохо: спасибо электронной почте, позволяющей обмениваться парой слов с одноклассниками хоть каждый день. Хорошо, если треть продолжает служить, остальных давно сократили вместе с машинами — отдельными эскадрильями, полками, целыми дивизиями. Стране почти 15 лет банально не хватало хлеба, потом хлеба стало вдоволь, но захотелось колбасы. А потом к колбасе привыкли, и менять что-то, наверное, показалось неправильным. Да и уже тогда было поздно, наверное.
Старший прапорщик сплюнул и поморщился от боли, как засевшей в груди, где-то под ребрами, так и не прошедшей, а продолжающей несильно, но ощутимо ныть.
— Это что-то неправильно, — продолжал бубнить первый лейтенант. — Не верю я, что они могли так пролететь. Вот сейчас вторую волну целиком положили вокруг Энгельса, да? Но она в четыре раза меньше первой. Вот как дадут нам снова сейчас…
Все одновременно посмотрели вверх и как-то повжимали головы в плечи. Именно в эту секунду дали сигнал, и штатные наземные экипажи уже окончательно готовых ракетоносцев начали едва ли не пинками разгонять всех в стороны, подальше. Машины и транспортеры укатили, облепленные людьми. Желающих остаться позади не нашлось: чего стоят четыре двигателя Ту-160 на взлетном режиме, здесь знали все. Звук даже единственного двухконтурного турбореактивного форсированного НК-32 заставлял мужчин подтягивать яички поближе к паховым каналам, а женщин натурально доводил до выкидышей. Как было уже сказано, на гениальном изделии КАПО имени Горбунова их стояло четыре. Если при запуске стоять слишком близко — тебя просто унесет.
— Куда их, интересно, все-таки пустят?.. — сказал в пространство Енгалычев, но ему никто не ответил. Земной шарик слишком большой даже для тысячи стратегических бомбардировщиков, не то что для двух. Сотни городов, сотни военных баз, аэродромов и хранилищ ядерных зарядов. «Поля» ракетных шахт. Нефтеперегонные заводы и стратегические хранилища углеводородного топлива. Стратегические мосты. Центры спутниковой связи. Базы ударных субмарин. Корабли в море: авианосцы, ракетные крейсера, эсминцы. Просто правительственные здания в разных странах. Вполне можно парой крылатых ракет в обычном, неядерном снаряжении долбануть, скажем, по Почтовому музею Вашингтона, округ Колумбия. И не придет ли вдруг тогда кому-нибудь в голову, что это намек и что не стоит лезть со своей демократией в страну, которая может ответить вот так? И что следующий удар пойдет не по утехе филателистов, а по чему-то серьезному?
Судец криво улыбнулся. Ему не доложат. И еще рано, в любом случае. Успех «Шилок» и С-300 на дальних рубежах показался ему каким-то абстрактным, не настоящим. Где-то там были идущие к ним ракеты, где-то там их сбили. Он что-то непонятное слышал, но остальное было слухами и разговорами: бог знает, сколько во всем этом правды. А вот то, сколько времени нужно готовить каждую машину к взлету, он знал прекрасно. И уточнять всякие мелочи, и сутки «готовить маршрут» экипажем, со штурманами полка и дивизии, и два часа проверять одну деталь за другой в комнате инструктажа. Он ни разу не видел, чтобы было иначе, — но раньше был мир, а теперь война…
Он попробовал слова на вкус, даже наклонив голову, чтобы понять его лучше, — и слова показались горько-кислыми. Такого вкуса не было еще ни у чего. Что ждет всех их? Что ждет в небе экипажи уцелевших машин? Наверняка у летчиков есть проработанные маршруты, но современная война должна быть динамична, подвижна как ртуть. Десять минут промедления, и приоритеты в распределении целей меняются. Еще пять — уходит за горизонт спутник, либо гаснет под чужим ударом центр космической связи, и тогда вражеская эскадра выскальзывает из-под оказывающегося неудачным залпа. Еще десять минут — и из почти не перехватываемого носителя одной из лучших крылатых ракет в мире рекордный бомбардировщик превращается просто в мишень, в медаль на груди летчика-истребителя, которого на него успели навести.
Хорошо, если ребята успеют хотя бы взлететь. Хорошо, если они действительно дойдут до рубежа или рубежей пуска целыми, и просто отлично, если их ракеты попадут в цели, какими бы те ни были. Даже неядерные ракеты могут многое. Пусть ребята вернутся, и тогда можно будет попробовать еще раз. Если будет кому приказывать, если будет кому заправлять и подвешивать ракеты. Если на базе к их возвращению еще будут живые люди, будет топливо, если еще будет существовать сама база. Тогда да, тогда они спать и есть не станут, лишь бы поднимать машины в воздух. Раз за разом: 24 ракеты на двух Ту-160 и по 6 на оставшихся в строю старых турбовинтовых Ту-95МС. По 16, а не по 6, если уцелели сколько-то Ту-95МС-16 и если они будут работать по Европе и ближним морям. Еще 12, если введут в строй Ту-160 с бортовым номером 07, «Александр Молодчий». Этот, похоже, отделался не слишком тяжелыми повреждениями, и шансы у него есть. Раз за разом, пока цела хотя бы одна машина, — пока не закончатся цели, или пока не закончатся ракеты, керосин, люди.
Старший прапорщик снова потер ноющие изнутри ребра. Ему действительно было страшно за дочек и жену: городок был слишком близко от штаба, от взлетных полос. Куда их везти, к кому? Может быть, командование полка или самой дивизии подумает о том, чтобы организованно вывезти семьи хотя бы на полста километров в любую сторону? Не до того вроде бы — но семьи почти у всех есть, не только у него. Сколько квадратных километров накрывает тактический ядерный заряд?
Рев сзади все нарастал: головной бомбардировщик прогревал двигатели, и вот к нему присоединился второй. Судец изогнул шею, пытаясь рассмотреть, не начали ли они выруливать, но уже ничего не было видно: они порядком отъехали. Потом услышал и четко понял, — да, начали.
— Ох, давайте, ребятушки… Отыграйтесь за всех нас… — произнес старший лейтенант Енгалычев. Сказал он это очень тихо, но техник услышал, и сердце заныло еще пуще. Снова рев, кажущийся едва выносимым перепонками даже отсюда, с пары километров. Потом ощущаемой всей кожей толчок воздуха, — пилоты вывели двигатели «Туполева» на взлетный режим. Земля дрогнула, и это почувствовалось даже в движущемся ГАЗ-69: солдат-водитель на всякий случай вильнул в сторону, глядя в скособоченное зеркальце. Ухнуло: первый из пары гигантских сверхзвуковых стратегических бомбардировщиков-ракетоносцев начал разгонять свое огромное вытянутое тело по армированному бетону многокилометровой взлетно-посадочной полосы.
— Давай!
Лейтенант завопил, прижавшись лицом почти к стеклу трясущегося автомобильного окна. Мимо мелькнула пара горящих машин, кто-то их все еще продолжал тушить.
— Давай, родной! Дай им! Давай же!
Ту-160 взлетал с натугой: полная загрузка. Судец так и не увидел его, но звук, издаваемый четырьмя двигателями отрывающегося от земли бомбардировщика, был ему родным: по нему он мог назвать взлетный вес машины с точностью, наверное, до тонны.
Они подскочили на грубо зализанном стыке, и солдат грубо вывернул руль, уходя в сторону с рулежки. Зажатого между двумя офицерами старшего прапорщика мотало влево и вправо, а иногда едва не вбивало затылком в крышу. Он хотел попросить солдата не гнать так, но потом подумал, что это в его же интересах. Пара уходит на долгие часы, а для подготовки к вылету оставшихся целыми Ту-95МС братского полка техник авиационного и радиоэлектронного оборудования Судец будет не особо нужен: разве что тестеры подавать или сумки с инструментами таскать за штатными техниками, как Енгалычев за ним самим. Можно будет попытаться отпроситься у Копытова домой хотя бы на ненадолго, только проверить семью. Здесь недалеко, от проходной за неполный час можно обернуться, даже если не будет развозки или попутки. Ничего, еще минус килограмм веса, это не страшно, лишь бы дома все хорошо было.
Они гнали, слушая удаляющийся рев, и добрались до нужного места как раз вовремя, чтобы успеть услышать взлет второго ракетоносца. Офицеры повыскакивали из «газика», и старший прапорщик последовал за ними, пристроившись к своему старшему лейтенанту. Вокруг, совсем рядом, было несколько сотен человек, растаскивающих завалы или занятых чем-то еще. Работало два бульдозера с открытыми кабинами: за рычагами одного сидел боец в классическом подшлемнике, в каких с октября по март ходят строительные рабочие по всей России. Ряд уложенных тел ощутимо удлинился с тех пор, как Судец был здесь, и он отметил это автоматически, без интереса.
Никто не обращал на него никакого внимания. Люди вопили, размахивали руками и вразнобой счастливо матерились. Рев идущего на взлет Ту-160 с 12 крылатыми ракетами на двух запрятанных в фюзеляж барабанах был оглушающ. Он заставлял бы вжимать головы в плечи, не будь он настолько к месту в эту самую секунду. Людей самого разного возраста обуяла какая-то безумная злобная радость. Старший прапорщик отлично это чувствовал, даже не принимая ее, не участвуя в этом безумии сам. На его глазах сутулый, худой, обычно по-татарски спокойный Енгалычев подпрыгнул в воздух едва ли не на метр, потрясая жилистым кулаком и выкрикивая по одному слову зараз.
— Давай!!! — разобрал он. — Давай, сука родная!!! Покажи им! За Жору Репина!.. За Аслана Хидиятуллина!.. Ну же, давай!!!
Остальные вели себя точно так же и орали что-то в этом роде: причем не только срочники и молодежь, а вообще все, до майоров включительно. Никого выше рангом рядом не было.
Рев стал окончательно невыносим, как нота в конце песни, и Судец вдруг испугался, что сейчас что-то сдаст, тяга упадет хоть на одном двигателе, и он рухнет с полной загрузкой, со всеми ракетами и всем невыработанным топливом — почти полутора сотнями тонн. Но могучие двигатели выдержали, и второй ракетоносец ушел в воздух вслед за ведущим пары, набирая высоту.
— Уфф… — сказал старший лейтенант, обернувшись к нему. Выглядел он как после бани. — Ну надо же, а?
Судец пожал плечами, чтобы не обидеть товарища. Что «надо же», он не понял. И это неожиданно оказалось страшноватым. Голова его в эту секунду была совершенно ясной, и в ней четко оформилась мысль: мужик, сколько-то десятков минут назад ты сам радостно представлял ядерные грибы над чужими городами, мечтал, чтобы погуще. Жалел, что их не будет. Что изменилось с тех пор? Почему тебя не пробило еще раз, со всеми вместе? В своем ли ты еще уме?
Он попытался стряхнуть мысль, но та осталась внутри, как старая заноза. Потом он мельком посмотрел на часы, и сразу стало легче. Капитан Копытов был совсем рядом, и старший прапорщик перехватил его, — торопясь, чтобы того не отвлекли. К его тайной радости, капитан все понимал и не видел смысла прибавлять пару рук его квалификации к сотням других. Перекладывать на кого-то ответственность за принятие решения он тоже не стал: пока найдешь кого-то, пока тот подумает, пока вспомнит, кто такой техник Судец и зачем он нужен вот прямо сейчас…
— Два часа тебе, — строго предупредил он. — Вот от прямо сейчас считая, понял? И чтобы как штык! Спину подставляй!
Старший прапорщик не понял сразу, но подчинился и через неполную минуту получил криво написанную записку с росписью капитана. «Разрешаю старшему прапорщику В. Судецу убыть из расположения АБ Энгельс-2 на срок до 11.20. Командир НЭ Б/н 16 капитан В. Копытов ». Спину подчиненного тот использовал для опоры и еще ткнул коленом на прощанье. Судец разогнулся, пробурчал короткую благодарность, еще раз подтвердил, что все понял, и побежал искать машину. «Газик» с тем плохо водящим солдатом уже успел укатить, но рядом как раз грузилась в УАЗ «Патриот» с частными номерами пара очень напряженных лейтенантов, и он напросился к ним. Лейтенанты не возражали, хотя им некогда было выслушивать какие-то его объяснения: просто махнули вдвоем руками на заднее сиденье. Оно оказалось завалено детскими журналами про «Винни и его друзей», сбоку стояла детская «сидушка». Прапорщик сгреб все это вбок и уселся уже на ходу.
На выезде из базы, у внутренних ворот, у них весьма тщательно проверили документы. Наряд был «сдвоенным», все вооружены автоматами, штыки примкнуты. Один проверяет, двое контролируют водителя и пассажиров. Глупо для выходящей с базы машины, но после произошедшего будешь на воду дуть… Справку капитана боец прочитал внимательно и ничего не сказал, вернул. Время шло, но вся проверка заняла минуту, и они покатили дальше. Небыстро, потому что так была устроена дорога: толстые бетонные блоки, выложенные в шахматном порядке. С довольно широкими проездами, но все равно не разгонишься. Интересно, что так их положили лет десять или больше назад, — во время второй Чечни, вероятно. У внешних ворот, прямо перед будкой КПП, стоял бронетранспортер, ствол автоматической пушки был уставлен куда-то на город, в сторону девятиэтажки механико-технологического техникума. Несколько бойцов сидели на броне, еще несколько стояли редкой цепочкой у шлагбаума. Разошлись, подняли, молча пропустили тяжелый внедорожник и тут же сошлись за спинами снова: Судец наблюдал это в широкое заднее стекло, вывернув голову.
Мелькнул самодельный бетонный стенд с выпуклыми буквами, крашенными красной краской: «Авиабаза „ Энгельс “. Дальняя авиация». Плюс два косых флага по краям — триколор и гвардейский — и ничейная эмблема: земной шар, опоясанный инверсионными следами от трех взлетающих откуда-то из Антарктиды самолетов. Смотреть на эмблему было больно: у дивизии и у России в целом больше не было возможности поднять в небо три таких самолета зараз.
По совершенно пустой улице Колотилова они выскочили на улицу Расковой и помчались вперед. Уже через квартал, на углу 2-й Ленинградской, дорогу преградил импровизированный блок-пост: БМП-1 с бойцами в бронежилетах и с оружием. Вид у всех был злой: пара человек позволила себе уставить на приближающийся «УАЗ» стволы автоматов. Лейтенант дал по тормозам, машину чуть занесло, и они остановились в десятке метров от поднявшего руку офицера.
— Заглушить двигатель. Документы.
— Свои сначала!
Боец сбоку переступил на шаг, освобождая линию огня для еще одного, похожего на него, как бывают похожи две капли воды. Молодое лицо, злые, пронзительные глаза. Руки на рукоятях автомата не дрожали. Было видно, что он готов ко всему.
— Без глупостей, — предупредил офицер. — Руки на руль. Пассажиры, руки на виду держать!
— Пропуск видишь? — лейтенант за рулем ткнул пальцем вперед, где под основанием лобового стекла торчал узнаваемый во всем городе пропуск на территорию авиабазы.
— Пропуск я вижу. Документы мои на плечах и за спиной. И еще вон по сторонам стоят. Выходим из машины!
— Погоди, Лень, — буркнул второй лейтенант, показавшийся прапорщику постарше лицом и повыше ростом. — Лейтенант, мы штурмана 184-го полка. Наших машин… больше нет. Нас пустили в город на час, проверить семьи. Сказали… там плохо. Понимаешь? Документы у нас есть. Не тормози нас, пожалуйста. Нам правда надо. Мы туда, и сразу назад.
— С вами кто? — спросил безымянный офицер, переводя глаза на заднее сиденье. Спросил тем же тоном, но уже как-то иначе, — это почувствовалось.
— Э-э…
— Старший прапорщик Судец, 121-й полк. Техник авиационного и радиоэлектронного оборудования. Мне туда же…
Горло перехватило, и Судец с трудом сглотнул. Потерянных минут было жаль, — не затянулось бы еще на сколько-то.
— Полное название полка?
— Что? — не понял он.
— Я спросил полное название полка.
— 121-й гвардейский Севастопольский тяжелый бомбардировочный авиационный полк.
— Вы, лейтенант?
— 184-й гвардейский Краснознаменный Ордена Ленина Полтавско-Берлинский тяжелый бомбардировочный.
— Сколько именных машин в полку?
— Было восемь…
Офицер помолчал секунду. Было ясно видно, о чем он думает.
— Езжайте. По городу осторожно.
Левый лейтенант стукнул приоткрытой дверью и взялся за ключ.
— А что?
— Было всякое, — неясно ответил офицер, мотнув подбородком. Судец проследил за его движением, но ничего не увидел. Нормальная БМП-1 без опознавательных знаков и тактического номера. Отдельный мотострелковый батальон охраны. Очень не слабый. Что там такое было, в городе, что они так напряглись?
— Мы назад скоро.
В этот раз офицер ничего не ответил и отступил назад. Глухо взревел мотор, и машина начала разгоняться по асфальту. Один из бойцов проводил ее долгим взглядом, но ни рукой вслед не махнул, ничего.
— Прапор, — негромко позвал тот из лейтенантов, кто постарше. — У тебя пистолет есть?
— Нет, откуда же?
— Жаль.
Лейтенант помолчал, внимательно разглядывая ложащуюся под колеса улицу впереди и дома со своей стороны дороги. Машин на улице Расковой им не встретилось ни одной до самого угла со сходящейся улицей 148-й Дивизии. Здесь оказался пост ГИБДД — стоящий поперек дороги «Форд» с синей полосой по борту и два толстых гаишника с кургузыми автоматами, висящими у обоих поперек груди. Увидев военную форму и погоны, они только козырнули, становясь боком.
— Да-а… — протянул лейтенант, которого назвали Ленькой. — Ну ничего себе…
Дальше на дороге были и машины, и торопящиеся люди. Довольно много было «Скорых», все как одна с включенными проблесковыми маячками, но без сирен. В целом же город выглядел ничего, не так уж и страшно. Работали киоски и магазины — кто-то непрерывно входил в открытые двери или выходил, так же торопясь. По Рабочей они повернули налево, а там уже было рядом. Именно в этот момент Судец обратил внимание на то, что дома стоят с выбитыми стеклами. Сначала пустых, с мотающимися жгутами занавесок окон было немного, потом они пошли через два или через одно. Ближе к дому здания стояли уже совершенно голые, засыпавшие блестящими осколками все вокруг, а в одном месте он увидел осевший набок жестяной киоск, тоже с выбитыми стеклами. Выглядело это несуразно — у киоска будто подкосилась одна из стенок, и он стоял, пригнувшись к земле, будто избушка на курьих ножках в детской книжке.
Еще два квартала, и дом. Здесь довольно кучно располагались общежитие бессемейных летчиков и техников дивизии, две «точки» корпусов общежития квартирного типа. Почти рядом около пяти лет назад возвели две краснокирпичные девятиэтажки, в которых больше половины квартир выкупили Вооруженные Силы. Очередь «на улучшение жилищных условий» была, разумеется, почти безнадежная для не обремененного просветами на погонах и сияющими орденами старшего прапорщика, но его ценило командование, и у него были две дочки-близняшки, поэтому его двинули вперед. Именно здесь он прожил последние счастливые годы.