– Да, господин генерал... Вы меня очень порадовали. Теперь и у меня уверенность... начинает появляться.
Маннергейм улыбнулся.
– Только я прошу вас, господин председатель, не обращаться за помощью ни к Германии, ни к Швеции, ни к какому‑либо другому государству. Мы сами справимся.
– Вы в этом уверены, господин генерал?
– Абсолютно, господин председатель!
– Но, может быть, лишние гарантии нам не помешают?
– Помешают. Потому что страна, оказавшая помощь, после победы диктует условия. Всегда. Или почти всегда.
– М‑да...
– Поэтому, я прошу вас, господин председатель, дать мне слово, что вы за военной помощью не обратитесь.
– Хорошо, господин генерал. Я даю вам такое слово. Даю слово!
– Благодарю вас, господин председатель. В таком случае и я даю согласие быть главнокомандующим. И намереваюсь в течение суток отправиться в Ваасу, где и организую штаб.
– Спасибо вам за это согласие. Но почему именно там, господин генерал?
– Потому что Вааса – наиболее удобный для Ставки город. Там и энергоресурсы, и порт, и жители Этеля‑Похьянмаа решительно настроены, патриотичны и готовы к борьбе. Подавляющее большинство. Там же хорошо организован районный шюцкор. Формированием отрядов шюцкора в Ваасе занимается генерал‑майор фон Герих. Он служил в русской армии, командовал полком и бригадой в мировой войне. Опытный командир. И в Петрограде руководил крупными военными учебными центрами. Но сейчас, господин председатель, первостепенной задачей является разоружение русских гарнизонов. И в Ваасе, и в Хельсинки, и в других городах. Понятно, что их теперь не отзовут. И они, конечно, поддержат мятеж, как только он возникнет. Мне надо знать вашу точку зрения, господин председатель. Потому что разоружение русских частей – акция не только военная, но и политическая, а у нас другого выхода нет. Надо постараться, конечно, без боя, без крови по возможности.
– Да... Конечно. Полностью с вами согласен. Если их не разоружить, они... будут против нас.
Маннергейм ушёл от главы правительства удовлетворённым. Ему были даны все полномочия.
...Ночь выдалась тёмной, и это помогало людям Матти. Его отряд состоял из крестьян, многие в разное время служили в армии и были опытными солдатами. Но не обошлось и без новичков.
Однако морозец, хотя и крутой, но вредил. Подмерзший снег хрустел под ногами, выдавая крадущихся бойцов.
Русскую морскую казарму окружили минут за двадцать до штурма, который был назначен на три часа ночи. Основные силы – у двух выходов, но и взяли под контроль каждое окно.
Матти распорядился часовых не убивать. Оглушить и связать. Зачем лишняя кровь? Ведь с Россией не воюем. Таков был приказ генерала Маннергейма.
Но первый же часовой разговаривать и тем более молчать не захотел. Когда к его спине молча приставили дуло револьвера, он ударил прикладом, рванулся в сторону нападавшего, передёрнул затвор винтовки, чтобы выстрелить. Этого допустить нельзя было.
Матти сам метнул нож, и матрос молча осел, выронив винтовку... Зато другие трое часовых спокойно подняли руки и сдали оружие. Их связали, заткнув кляпы в рот... Русские матросы, служившие здесь не один день, понимали, что убивать их никто не собирается.
Казарма – одноэтажное обширное деревянное здание, заполненное многорядными матросскими койками, в центре города, вблизи Ваасского порта.
– Всем встать и сдать оружие! – громко крикнул Матти, стараясь разглядеть каждого. – Никому не будет вреда! Только сдать оружие!
Сотня винтовок была направлена на матросов, вскочивших в тельняшках и белых подштанниках. В казарме оказался дежурный офицер.
После октября прошлого года многие офицеры были заменены матросами – членами матросских революционных комитетов. Но некоторые офицеры, те, которых матросы уважали, ещё оставались в экипажах.
Дежурный – молодой высокий, темноволосый офицер с тонкими усиками и в кителе без погон, вполне спокойным голосом объявил:
– Нас разоружают! Матросы! Я думаю, разумно сдать оружие.
– Не беспокойтесь! – добавил Матти по‑русски с заметным своим финским акцентом. – Никто вас не тронет, матросы. Мы не хотим воевать с Россией. Но оружие – сдать немедленно!
Вторая половина отряда Матти Лаурила разоружила соседнюю морскую русскую казарму.
Матти, бывший офицер гвардейского финского батальона, сам аккуратный и дисциплинированный, требовал этого от всех своих подчинённых. И его отряд, благодаря требовательности командира, действовал слаженно и быстро.
Матти, высокий и крупный тридцатипятилетний шатен, с короткими усами и чёлкой, спадающей на высокий лоб, быстрым шагом обходил занятые его бойцами казармы. Хромовые офицерские сапоги скрипели, ступая по мёрзлому снегу, длинная серая шинель без пояса слегка колебалась полами на встречном ветру. Несмотря на сложность и непривычность обстановки, Матти был спокоен и уверен в себе. Перед входом во вторую морскую казарму, он поправил суконную шапку с пристёгнутыми наверх клапанами...
Внезапно в казарме прогремели выстрелы. Два... три... четыре. Матти с револьвером в руке мгновенно влетел внутрь.
– Отставить! – Голос его звучал громко, словно гремел. – Что тут происходит?
– Вот, господин командир, расстреляли четверых матросов, – докладывал командир взвода Юсси Хейноннен, – они не сдавали оружия, напали на наших бойцов, призывали остальных матросов к сопротивлению.
– Почему без командира отряда, без меня, принимаете такое решение?
– Не было времени, господин командир, обстановка требовала быстрых мер.
– Разберёмся потом. Немедленно всё уберите, наведите порядок. Надо избежать крови, запомните это. Мы с Россией не воюем. Это приказ генерала Маннергейма. Понятно?
– Понятно, господин командир!
Лаурила закурил длинную русскую папиросу из старых запасов. Выйдя на воздух, стоял у входа в казарму и вдыхал сладковатый дым. Успех был полный. Ему было известно, что в три часа начали разоружать все казармы русского гарнизона, но он ещё не знал, – везде ли так удачно всё произошло? Но, как будто, так. Потому что по городу не гремели выстрелы. А если бы сорвалось, тогда вся Вааса бы уже грохотала...
...Часом раньше другой отряд, около пятидесяти бойцов, пробирался через портовые пакгаузы и причалы, чтобы попасть на русский корабль – канонерскую лодку «Акула». На весь отряд имелось всего девять винтовок. Канонерка – корабль серьёзный, но мелководный, заходит даже в устье рек. Поэтому и не стоит на рейде.
Командир отряда офицер Карл Туорила хорошо понимал расстановку сил и боевую задачу. Экипажи, в основном, в морских казармах. Там их разоружат. Но на военных русских судах – вахта. Она всегда на корабле. А пока на корабле вахта, морские части не разоружены. Корабль, даже с малым количеством людей, может открыть огонь по городу. Тем более – артиллерийский корабль – канонерская лодка. Кроме «Акулы», в порту только мелкие военные корабли – в основном, катера. Те сами сдадутся, как только их экипажи в казармах будут разоружены.
А канонерка... тут надо быть крайне осторожным. Одна ошибка, загрохочут пушки «Акулы» и сорвут внезапность по всему городу и даже дальше... Туорила отчётливо представлял, как в эти же самые минуты на всей территории ляни[19]Этеля‑Похьянмаа, десятки других отрядов, больших и малых, окружают гарнизоны и казармы русских частей. И ровно в три ночи приступят к разоружению гарнизонов.
Люди Туорилы затаились за ближайшими стенами портовых складов. Низкие широкие борта «Акулы», её крупнокалиберные орудия, часовые у трапа. Всё было хорошо видно при свете тусклых фонарей у причалов и яркой январской луны.
От укрытия, где скрывался отряд, до трапа канонерки всего‑то двадцать‑двадцать пять саженей. Но... если часовые поднимут тревогу, сообщат вахтенному офицеру, то эти двадцать саженей не пробежать. С корабля ударят пулемёты...
Туорила шёпотом позвал:
– Эриксон! Хювянен!
– Есть, господин командир!
– Да, Калле!
Двое вызванных подошли к Карлу, наклонились. Оба немного говорили по‑русски. Потому и позвал. Он быстро прошептал им короткое задание. Передал Эриксону свой Наган, взял у него винтовку.
– А ты, Хювянен, обойдёшься ножом. – Винтовки у того не было. – Пуукко‑то есть?
– Конечно.
– Лучше не стрелять!
Это относилось к Эриксону, которому дали револьвер.
– Понятно.
– Идите!
– Есть.
И двое его бойцов буквально вывалились из‑за угла стены. Пошатываясь, плохо удерживаясь на ногах, оба двигались к трапу корабля. Пытаясь подавать какие‑то приветственные сигналы часовым. Те внимательно смотрели на подходящих пьяных финнов, которые бормотали что‑то непонятное. Среди слов вахтенные матросы отчётливо слышали:
– Вотка нада... Вотка... Тенки много, пальён тенги есть...
Хювянен перестарался... На скользком заснеженном бетонированном причале не удержал равновесие и убедительно, смачно, как лягушка об асфальт, плюхнулся.
Матросы на «Акуле» захохотали. Их было двое, вахтенных, наверху трапа. Недлинного, в четыре сажени...
Хювянен, кряхтя и постанывая, поднялся, продолжая бормотать:
– Нада вотка!.. Нада. Тенки есть. Многа... Дай вотка, браттия...
Матросы заинтересовались.
– Какие у тебя деньги‑то? Царские бумажки что ль?
– Ньет, ньет... Монета золотой, култа...
– Много ли водки надо? А монета одна?
– Ньет, есть монета... Не одна. А бутылка одна нада...
Бойцы уже подошли к трапу, держались за перила, чтоб не упасть. Потому, как пьяные.
Один из вахтенных спустился к финнам посмотреть монету...
Как только он подошёл, оба бойца мгновенно сделали дело. Эриксон долбанул его рукояткой револьвера по голове. Крепко, чтобы шапка не помешала оглушить матроса. Одновременно со своим напарником Хювянен метнул нож во второго вахтенного, что был наверху.
Не ожидавшие нападения матросы молча рухнули. Один на палубу. Другой остался лежать на причале.
Сигнал своим подавать не пришлось. Они всё видели и уже бежали к трапу.
Почти бесшумно вошли на корабль. Другие вахтенные их, слава Господу, не заметили.
В течение десяти минут всё было кончено. Прогремело несколько выстрелов на носу, на юте. С десяток вахтенных, включая офицеров, оружие сдали.
Когда Туорила вошёл в капитанскую каюту, командир корабля, связывался по телефону с экипажем на берегу. В казарме ему ответил командир шюцкора... И офицер всё понял. Невысокий и плотный, в кителе без погон, он был спокоен.
– Что я должен делать?
– Ничего, господин капитан... – Туорила с вопросом посмотрел на него.
– Капитан‑лейтенант, – уточнил офицер.
Карл когда‑то учился в России и по‑русски говорил хорошо.
– Только надо вам сдать оружие.
Офицер спокойно протянул финну револьвер рукояткой вперёд.
– А мы что, уже воюем с Финляндией?
– Нет, господин капитан‑лейтенант! С Россией мы не воюем и не хотим воевать. Но нам надо спасти страну от красного мятежа. А русские войска поддержат красных. Потому и разоружаем.
Туорила мог бы, конечно, ничего не объяснять, но он, как офицер, хорошо понимал обстановку и знал, что командир корабля, хотя красные пока его и оставили в командирах, вряд ли поддерживает революцию.
– Понятно.
– Ещё есть у вас оружие?
Командир корабля достал из ящика стола кортик в ножнах и протянул финну. Тот поколебался, но взял.
– А вы, господин капитан, можете оставаться у себя в каюте. А можете, если хотите, даже в городе снять квартиру.
Мы вас не арестовываем, вы не оказали сопротивления законным частям Финляндии. А на корабле останутся наши люди для охраны.
Командир «Акулы» пожал плечами и улыбнулся. Он, видимо, тоже не шибко хотел воевать за революцию в Финляндии. Моложавый, но с сединой в аккуратной бородке и усах, командир канонерки, казалось, был даже доволен тем, что произошло. Может быть, именно для него русская революция и закончилась сегодня. Хотя этого ещё не знал ни он, ни Туорила.
...В своём штабе в Юлихярме Маннергейм и не собирался спать в эту ночь. Он прилёг на походную раскладушку около двенадцати. Два часа с лишним подремал, в половине третьего проснулся и после трёх с тревогой и волнением ждал сообщений.
Около семи утра позвонил генерал фон Герих и доложил, что почти весь русский гарнизон Ваасы разоружён. Жертв почти нет с обеих сторон. Всё прошло ровно и без шума. Это было хорошей новостью.
...Отряд Пекки Пяллинена сильно замешкался со сборами. То ждали пятерых из одного маленького дальнего селенья, потом опоздали ещё восемь человек. А Маттиас Хейкка из хутора Марья‑Коски всё никак не мог найти свою винтовку в своём же доме. Так хорошо запрятал. И не нашёл. Зато опоздал на час. Так или иначе, отряд Пяллинена приступил к операции разоружения русских казарм не в три ночи, как было предписано, а в четыре... Выходит, для этого отряда зря тайком передавали секретный приказ, от человека к человеку. Ровно в три часа ночи двадцать восьмого января бесшумно и внезапно, окружив казармы, ворваться и разоружить. Желательно без боя... Не получилось.
В четыре утра отряд во главе с Пеккой подбирался к казарме русских солдат. За тридцать саженей от казармы, хотя финны и подбирались с двух сторон, с двух же сторон и ударили русские пулемёты...
В русской казарме ждали финских бойцов. Уже час, как в других гарнизонах прошла операция разоружения и, видимо, откуда‑то позвонили...
Восемь человек были убиты пулемётными очередями сразу. Остальные залегли.
Было ясно, что здесь засада. А в казарме человек триста, раза в три больше, чем у Пяллинена. Но ему задачу поставил начальник районного отделения «отрядов защиты». И если задачу не выполнить, будет плохо. Очень плохо. Во‑первых, две роты русских солдат, которые в этой казарме, могут помешать установлению порядка во всём городке Теува. Ведь у каждого из них винтовка. А в отряде Пяллинена, например, на сотню человек – пятнадцать винтовок. Собирались вооружиться после взятия казармы... Чёрт! Перкеле! Проклятый болван Маттиас из Марья‑Коски. Не только свою винтовку спрятал намертво. Весь отряд без винтовок оставил. Только пятнадцать на сто человек. Теперь уже на девяносто два...
Весь расчёт был на внезапность. Но теперь... Как только русские поймут, что наступающих финнов в три раза меньше, они пойдут в атаку, сомнут отряд... Нет! Пекка будет стоять насмерть. Он засунул руку к левой стороне груди. Там, в специально пришитом к куртке внутреннем кармане лежала тяжёлая, ребристая, круглая русская граната. Она у него одна. Но он очень на неё рассчитывал. Знал, что она очень мощная. Добыл около года назад, на всякий случай. Тогда ещё не вооружались. Но гранату он добыл. Отдал серебряный полтинник и большой кусок сала. С фунт. И теперь вот впервые взял её, эту гранату, в дело. Пусть только сунутся. Он им покажет.
Махнул своим, чтобы отползали за укрытия. Но многие и так сообразили.
Казарма каменная. И пулемёты стоят в окнах, в четырёх окнах по пулемёту. Это немало. Даже слишком много для отряда Пекки.
Опять раздались несколько коротких очередей.
– Так‑так‑так. – Гулко, ритмично и не спеша строчили русские максимы.
– Бах... Бах... – изредка отвечали винтовки финских бойцов.
Во всём Теува было ещё две русские казармы. Но стрельба шла только здесь. Где‑то там раз‑другой стрельнули ещё, когда отряд Пяллинена только собирался в кучу, то есть, сразу после трёх. И потом было тихо. Теперь Пекка понимал, что везде, видимо, слава Господу, всё обошлось нормально. А вот он‑то и опоздал с этими своими... волокушниками. Вот здесь у него только и стрельба. Больше нигде.
Прошло около получаса, и Пяллинен вдруг понял, что как будто что‑то изменилось. Справа по флангу группы бойцов, что залегла напротив казарменной стены с окнами, ближе к углу дома мелькнула тень. Кто‑то из финнов там и выстрелил. Тень вроде снова скользнула и исчезла. Было темно. И очень тревожно на душе у Пекки.
Внезапно из‑за тучи выглянула луна, и он вдруг увидел, как русские солдаты, пригнувшись, выбегают из двери и, пользуясь темнотой, готовятся к атаке. Он разглядел несколько десятков человек, готовых к броску. Луна через несколько секунд снова ушла за тучу, но Пяллинен уже всё успел.
Он хорошо запомнил, всем своим существом ощутил то место, в пятнадцати саженях от него, где сгруппировались солдаты для броска на его позиции, на его отряд. Прошла секунда, как скрылась луна, ещё две секунды у него ушло, чтобы лихорадочно, молниеносно выхватить тяжёлое ребристое и грозное чудовище и выдернуть чеку... Старательно, вкладывая в бросок всю силу и точность, на которую он был способен, Пяллинен швырнул гранату и упал вперёд.
Его предчувствие, его интуиция никогда его не обманывали. Когда надо было принять важное решение, он долго и упорно анализировал и сопоставлял факты. Но когда уже решение принял, действовал быстро и чётко.
Взрыв был оглушительным, казалось, пламя полыхнуло выше крыши. Солдат разметало, это было видно при вспышке взрыва. Загрохотали пулемёты и винтовки. Солдаты уже не высовывались из казармы.
Позади позиции отряда вдруг послышался посторонний шум, топот. К Пекке подполз боец и сказал, что пришли ещё два отряда, уже разоружившие другие казармы. Пришли не в полном составе, часть осталась там. Но, во‑первых, два других отряда изначально были по численности каждый почти вдвое больше Пеккиного подразделения. Да и пришли теперь, вооружённые до зубов.
До утра держали глухую осаду. Утром предложили русским солдатам переговоры.
А те уже знали всё. Что в Ваасе – центре земли Этеля‑Похьянмаа – русские гарнизоны уже полностью разоружены. Знали, что никого не расстреливают. А офицеров, которые не оказывали сопротивления, а значит, и не арестованы, даже отпускают на частные квартиры. Знали, в общем, достаточно, чтобы понять обстановку. По телефону переговаривались с Ваасой полночи.
Как только финны сделали предложение о переговорах, русские сразу же согласились кончать воевать... И сдали оружие.
...Об этом гарнизоне Маннергейму доложили около десяти утра. Но не один отряд Пяллинена проваландался и потерял время. Потому и разоружение превратилось в бои. С убитыми и ранеными... Но всё‑таки только в четырёх или пяти гарнизонах. Притом в маленьких. И то бои шли около четырёх дней.
К концу четвёртого всё было кончено. Вся Этеля‑Похьянмаа была освобождена. Но ещё после полудня двадцать восьмого, первого дня, сменившего последнюю ночь подготовки, последнюю ночь его, Маннергейма, главного решения, он узнал потрясающие новости. И все узнали эти новости, которые всех потрясли. Но только не его, Маннергейма. Потому что интуитивно он всё это уже знал. Предчувствовал.
После полудня двадцать восьмого января стало известно, что рабочая Красная Гвардия Финляндии захватила Гельсингфорс. Был совершён государственный переворот. Захват власти. Красный мятеж. Но власть законного правительства была сохранена. Она перешла в Ваасу.
А в это время телеграф разносил по всей стране обращение законного правительства к народу. В последний час своего правления государством, пусть уже формального, сенат во главе со Свинхувудом успел обратиться к финскому народу с воззванием, в котором Маннергейм объявлялся единственным представителем законной власти и главнокомандующим финской армией.
А он, Маннергейм, не имел разведки, не имел никаких официальных данных о готовящемся мятеже и перевороте. Но он это чувствовал. Умея, как полководец и как военный разведчик в прошлом, анализировать военную обстановку, он сам определил время, когда произойдёт красный мятеж. Определил безошибочно. И пришёл к выводу, что настал час. Час спасения отечества. И он сумел опередить события.
Его тревогу всегда вызывало предчувствие ошибки. И всегда в самые важные моменты, когда его решение несло судьбу его народу, к нему, Маннергейму, обязательно приходило озарение. Иногда он видел тот самый, яркий сияющий свет, который нисходит только к избранным, иногда не видел. Но истину мог отыскать всегда. Его предвидение открывало ему эту дорогу. И он безошибочно находил единственно верный вариант. И душевное спокойствие приходило к нему. Это происходило тогда, когда среди огромного количества запутанных и неверных дорог уже была найдена истина. Это был его великий дар – найти истину, отыскать верный путь среди смертельного бездорожья.
Он закурил длинную и толстую сигару. Сел к своему рабочему столу. Он не спал две ночи и очень хотел спать. Но спать было некогда. Надо было организовать оборону. Укрепить положение Ставки новой финляндской армии, его армии, которая освободит всю страну. Он уже знал, как он это сделает. И ещё надо было сделать обращение к русским солдатам и матросам, чтобы сохранить мир с Россией. Чтобы сохранить свою страну.
Обращение должно быть очень тонким. И серьёзным. И убедительным. Чтобы это обращение поняли и русские солдаты. И широкая российская общественность. И нынешняя власть России. И поняли так, как это надо ему, Маннергейму. Точнее его Финляндии.
Он затянулся сладким и горьким сигарным дымом. Синяя дымная пелена окутала лёгким облаком его голову с высоким прямым лбом и седеющими густыми волосами.
СВОБОДА И КАЙЗЕР
1918. Апрель.
Батальон Пекки Пяллинена занял исходные позиции в полутора сотнях саженей от бункера крепостной батареи на юго‑западной окраине, ближе к югу, Виипури[20]. Этот укреплённый пункт – батарея – была не в составе основной обороны крепости, а на самых ближних подступах, саженях в трёхстах от главной стены оборонительного вала. С юга, с тыла, город, в общем‑то, слабо укреплён. Но вот батарея... При штурме миновать её невозможно, и она бы попортила крови наступающим на город. Тем более, что крепостные орудия имели солидный калибр – шесть дюймов. Правда, вблизи такие пушки обычно не стреляют, крушат неприятеля ещё на подступах. Но, при необходимости, их можно поставить и на прямую наводку картечью. Только допустить такого нельзя. Это для штурмующих – конец.
Рассчитывали при взятии города, что всё произойдёт быстро. Внезапно.
Со времени первых боевых действий в Освободительной войне отряда Пяллинена прошло всего‑то три месяца. Но теперь это уже были совсем другие бойцы. Тогда всего пятнадцать винтовок на сто человек, теперь... каждый вооружён, обучен, боевой опыт имеет. И не отряд, а батальон, и людей около пятисот. Серьёзная сила. Даже у Матти Хейкка из Марья‑Коски не только винтовка, но и гранаты. У каждого офицера – наган или браунинг.
Вот и поручили этому батальону первым начать штурм Виипури, начать со взятия батареи. Но – тихо, подобравшись незаметно, захватить желательно без стрельбы. Командующий Восточной армией генерал‑майор Лёфстрём сам вспомнил, а может, ему подсказали, как отряд Пекки тихо и славно захватил артиллерийский корабль – канонерку. Не шутка ведь! Тогда, в январе. И с военной хитростью. Почти без выстрелов. Вот и поручили теперь. А потом, перед самым штурмом, выяснилось, что канонерку брал совсем другой отряд...
К вечеру небо расчистилось, зажглись звёзды и, что особенно противно, яркая, хотя и ущербная луна. Но приказа никто и не собирался отменять из‑за луны. Надо было начинать...
Пекка устроился за небольшим штабелем ящиков возле угла каменной стены и наблюдал, как в полумраке по беззвучным сигналам офицеров – по взмаху руки, роты полукольцом охватывали крепостную батарею.
Невысокая, в две сажени, стена, сложенная из крупных и мощных тёсаных каменных кубов, имела узкие бойницы для шести тяжёлых орудий батареи. Наверху, внутри укрепления, вровень со стеной, была площадка, по которой прохаживались двое часовых, каждые пару минут оглядывающие тёмное пространство за стеной снаружи. Негромко переговариваясь о чём‑то, не слышном для бойцов Пяллинена, часовые курили самокрутки. Месяц время от времени уходил за облако, и тогда бойцы перебежками подбирались к стене.
Стояла обычная ночная тишина города, шум которого ещё не утих совсем, но уже иссякал, город медленно начинал засыпать.
Подобрались уже саженей на двадцать. Ещё немного и можно будет бросать гранаты за стену и, приставляя наскоро приготовленные лестницы, штурмовать батарею. Одновременно пытаясь взорвать связками гранат двери. Их было две, обе железные, мощные, укреплённые изнутри засовами и брёвнами.
Не успел Мяккинен, лучший стрелок в батальоне, швырнуть первую гранату, как с батареи ударил пулемёт. Но Мяккинен всё‑таки швырнул. Внутри крепости громыхнуло, пулемёт на секунду умолк, но зарокотал с новой силой, и тотчас же к нему присоединился второй максим.
Бойцы залегли. Луна оставалась за облаком, и в почти полной тьме лежащих пластом солдат не было видно. Но из бойниц батареи вдруг вспыхнули ослепительные струи света двух прожекторов. Пяллинен знал, его предупредили, что на таких батареях есть аккумуляторные зеркальные прожектора, купленные то ли в Англии, то ли в Германии. Потому отряд и был к этому готов, и лучшие стрелки, настороженно ожидавшие прожекторов, мгновенно вскинули винтовки.
Среди пулемётной и винтовочной пальбы два прицельных выстрела слышны не были, но звон стекла, как ни странно, все различили.
Прожектора погасли, и темнота стала ещё более густой. Люди Пяллинена перебежками снова двинулись к батарее. Там это понимали, чувствовали, и пулемёты время от времени били в темноту. Вызвав негромкую, но злую ругань батальонцев, снова вышла луна. Все замерли, лёжа пластом, на тёмном, прикрытом слоем пыли и грязи, каменном крепостном подворье. Прошло уже не меньше сорока минут, как начали атаку, которую и атакой‑то назвать нельзя. Топтание и лежание на месте...
Пекка лихорадочно думал – что же делать? Батальон лежал, прижатый к земле пулемётным огнём. Время катастрофически уходило. По приказу на взятие батареи – полчаса, а всё оставалось почти на исходной точке. Батальон лежал. Хорошо ещё, что в темноте. А то уже многие бы не поднялись. Да и сейчас неизвестно...
Ниоткуда не подберёшься! Если вблизи стены забросать укрепление гранатами? Но ведь они сразу же, когда наши под стеной, смогут сделать то же самое! Какие тогда лестницы?.. Ведь рассчитывали на полную незаметность... Не получилось.
Подполз командир роты Салмио.
– Пекка!
– Да?
– Ты знаешь, этот Матти из Марья‑Коски, опять отчудил!
– Ну что там ещё?
– Да вот... Заметил рыхлую землю возле каких‑то сараев и стал копать руками...
– Клад что ли искать собрался? Или спрятаться от боя в земле надумал?
Оба почти смеялись. Хотя смех этот, особенно у командира, был нервным. Не до смеха, значит, в такие минуты... Но если уж смешно... тут и перед смертью не удержишься.
– Ты что, Рейно, только об этом пришёл доложить?! – Пяллинен скрипнул зубами. – В такое время?!
– Да он ход нашёл в батарею. Подземный!
– Как?!
– Вот так! Там на глубине аршина – пустота, он влез, сажени две прошёл, вернулся и доложил.
– До конца проходил?
– Нет, поспешил доложить. Но, говорит, уверен, там и так видно. Прямой, старинный каменный ход прямо направлен в батарейное укрепление.
– Немедленно отправь взвод и во главе иди сам. С Богом!
...Маннергейм ходил из угла в угол по своему кабинету в генеральном штабе, который утром переехал ближе к Виипури – в Антреа.
Где бы ни размещалась его ставка, в поезде или в городе, в селении. В каком бы помещении ни располагался его кабинет, кабинет главнокомандующего, всегда на стене над его головой было развёрнуто сине‑белое полотнище со львом в центре – государственный флаг Финляндии. Генерал уважал и ценил атрибуты и символы государства и власти.
Он курил гаванскую сигару. Понимал, что вредно, лёгкие раздражает. Но всё равно курил.
Он хорошо представлял себе, как сейчас, в середине ночи двадцать четвёртого апреля, группировка генерала Вилкмана проводит первый штурм, точнее – начинает прорыв обороны города.
Виипури окружён. Железнодорожное сообщение с Россией у города прервано. Финские войска у самой границы перерезали железную дорогу.
Однако очень много всяких но... И в долине реки Кюми сосредоточились красные. Это всего‑то восемьдесят вёрст. А силы там, у красных – значительные. Возле Лахти красные войска, по крайней мере, часть из них, почти вырвались из окружения. Это подальше, чем долина Кюмиёкки, но тоже нельзя их допустить к Виипури. Оттуда тоже грозит опасность. Надо приложить все силы и взять город без промедления. Ждать нельзя.
Вдруг отчётливо и раскатисто загрохотала крепостная артиллерия. Это был плохой знак. Если штурмуют ночью, то выигрыш всегда там, где нет большого шума.
Пулемётные очереди раздавались и раньше. Понятно, город оказался в осаде. Но ночью стреляют редко. И по интенсивности пулемётного огня можно было понять, что где‑то осаждающие пробуют прорвать оборону. А теперь вот и артиллерия...
Вошёл адъютант.
– Только что позвонили на командный пункт армии генералу Лёфстрёму: прорыв частей генерала Вилкмана не удался. Они остановлены сильным огнём артиллерии.
– Я это слышу, господин капитан!
– Извините... Но двенадцатый штурмовой батальон Пяллинена, один из всей группировки, ворвался в опорный артиллерийский пункт и захватил его – укреплённую позицию крупнокалиберной крепостной батареи.