Виктор Александрович Потиевский
Всадник времени
Исторические приключения –
https://www.litmir.me
«Всадник времени»: Вече; Москва; 2006
ISBN 5‑9533‑1119‑2
Аннотация
Роман известного писателя Виктора Потиевского «Всадник времени» посвящён выдающемуся финляндскому и российскому полководцу и политику – маршалу Финляндии барону Карлу Густаву Эмилю Маннергейму. Дипломат, знающий семь языков, учёный‑востоковед, путешественник, полководец с огромным военным опытом и опытом военного разведчика, – он всю жизнь был бесконечно предан своей Финляндии. Жизнь барона Маннергейма – это захватывающий триллер, непрерывный каскад невероятных событий и ситуаций, из которых он всегда выходил с честью. А когда прошло его время, этот замечательный человек – уже будучи президентом родной Финляндии – не стал никому доказывать, что он лучше, а просто отошёл в сторону, уступив место идущим ему на смену. Роман «Всадник времени» – первое художественное произведение о бароне Густаве Маннергейме, великом человеке и патриоте.
Всадник времени
ВСАДНИК
Воскресенье. 19 марта 1893 г. Яркий солнечный день, который маршал Маннергейм помнил всю жизнь.
Все трибуны и ложи Михайловского манежа Инженерного замка в Петербурге переполнены публикой. Весь «бомонд» столицы налицо. Генералитет, дипломаты, офицеры, блестящие и элегантные светские дамы и, конечно, служительницы Терпсихоры. В средней ложе – жена Густава Маннергейма Анастасия со своей тёткой – старой «лошадницей».
Сегодня скачки особой трудности с 14‑ю препятствиями на приз в 1670 рублей, пожалованный великими князьями.
Скачку начали одиннадцать всадников. Корнет Маннергейм на гнедой кобыле Лилли, завода князя Васильчикова, рождённой в 1886 году, был четвёртым. Все наездники хорошо прыгали через препятствия. Ошибок почти не было. Однако Лилли, ведомая корнетом Маннергеймом, по резвости и точности прыжков, не совершив ни одной ошибки, не задев ни одного препятствия, триумфально вышла на первое место. Первый приз на огромную по тем временам сумму в 1000 рублей оказался у молодого, ещё неизвестного публике кавалергарда, который отбросил на вторые места лучших наездников столицы России. Это была сенсация. На другой день все столичные, а позднее и московские газеты писали:
«Героем дня явился барон Маннергейм, заслуживший своей прекрасной ездой великокняжеский приз... Лилли благодаря прекрасной езде корнета Маннергейма брала препятствия чисто и свободно... С первого же круга барон Маннергейм показал себя умелым и серьёзным наездником. Его лошадь брала препятствия необыкновенно легко... Когда Лилли с великолепным ездоком корнетом Густавом Карловичем Маннергеймом, как птица, пролетела последнее препятствие – ров с водой, публика устроила ездоку длительную бурную овацию. О нём заговорила вся столица России... Уверенность, грация, замечательная выдержка – вот качества, которые показал барон Маннергейм».
В следующее воскресенье 28 марта Лилли приза не получила, опрокинув на втором круге изгородь. За шесть дней соревнований пять лошадей корнета Маннергейма получили шесть призов. Первый – великокняжеский – был особо престижным. Через 10 дней после окончания скачек, здесь же, в Михайловском манеже, состоялась выставка охотничьих собак и породистых лошадей, на которой конь корнета Маннергейма Фреско получил серебряную медаль. Это было как бы подарком жене Маннергейма Анастасии, которая 23 апреля 1893 года родила дочь Анастасию. 7 мая девочку крестили в полковой церкви кавалергардов на Захарьевской улице.
Впоследствии здесь же, в Михайловском манеже, вплоть до 1895 года корнет Маннергейм одержал шесть личных побед и стал судьёй на барьерных скачках, что было большой заслугой для молодого офицера, его признал высший свет Петербурга. Он стал почётным гостем во многих домах и дворцах, где на него и «положила глаз» 40‑летняя графиня Елизавета Шувалова.
Позднее, спустя годы, занимая должность штаб‑офицера по особым поручениям Придворного конюшенного ведомства, штаб‑ротмистр барон Маннергейм становится экспертом Министерства Двора по высокопородным лошадям и консультантом художников и скульпторов, занимающихся лошадьми. Великий русский художник Валентин Серов написал восторженный отзыв о Маннергейме, назвав его «тонким ценителем живописи».
С этих конных побед и начинался взлёт Маннергейма, его слава, его успех, достигаемый природными талантами и неутомимым, упорным трудом.
В этот период за весьма короткое время он стал известен в высших кругах империи. Многие видные люди того времени пророчили ему высокое будущее. И не ошиблись. Барон Маннергейм оправдал самые смелые ожидания.
Я счёл необходимым перед началом романа «Всадник времени», этой первой художественной книги о Маннергейме, книги серьёзной, объёмной, глубокой и взволнованной, обратить внимание читателя на начало. На первый бросок Маннергейма в его великом подъёме и взлёте в мировой истории.
С читаю эту первую художественную книгу о маршале Маннергейме весьма достойной и важной в создании его правдивого образа для потомков и желаю роману «Всадник» доброго пути к сердцу и уму читателя.
Профессор Леонид Власов,
биограф Маннергейма
Январь 2002 года, Санкт‑Петербург.
МЫСЛИТЕЛЬ И ВСАДНИК
(предисловие)
Всадник и мыслитель. Исследователь и путешественник. Барон и полководец. Русский генерал, маршал Финляндии и её президент.
Многие годы изучая не только жизнь и деятельность этого удивительного человека, но – главное – его отношение, подход к проблемам, к войне, к жизни и судьбе народов, его психологические решения, военные идеи, политические ходы, я был буквально потрясён широтой его мысли и дел.
Его целеустремлённость и проницательный ум, разностороннее, широкое образование, волевой сильный характер, пожалуй, не дали бы таких результатов, которых он достиг, если бы... не строгая и точная логика, редкая наблюдательность и интуиция этого человека. Очень чуткое восприятие окружающего мира, острое, тонкое и глубокое понимание людей, их взаимоотношений, взаимосвязей, противоречий. И динамики движения в войсках, в армии, в обществе, в мире.
И я уверен, что даже малой части всех нюансов не передать в документальной литературе, которой о нём написано немало. Только художественный образ, причём широкий и полный, может смоделировать истинное воплощение такой неповторимой личности, как Маннергейм.
Много романов и повестей написано о Суворове, Кутузове, Наполеоне, других выдающихся людях. Но я не знаю ни одной художественной книги о Маннергейме. Хотя он сделал для Финляндии, может быть, даже больше, чем, к примеру, эти великие полководцы для своих стран. Ещё далеко не всё известно, что сделал Маннергейм для Финляндии, для России и для Европы в целом. Он, бесспорно, один из немногих – титанов XX века.
Жизнь этого человека целиком, и личная тоже, была посвящена армии, политике, Финляндии. И неразрывно связана с Россией. Все его устремления, волнения, заботы, тревоги и страсти были отданы делу, которому он служил. Про таких говорят: государственный человек. Но сказать про него только это – непростительно мало.
Исторический роман из его жизни воссоздаёт детали и нюансы, оттенки и полутона, обогащая и поистине раскрывая уже существующий сегодня исторический облик, образ Карла Густава Эмиля Маннергейма.
Отношение к этому человеку, мягко говоря, неоднозначное. От поклонения до ненависти. И это тоже нормально, поскольку фигура такого масштаба многогранна. Но что обидно и, главное, несправедливо – нередко историческая роль Маннергейма замалчивается. И его действия (или бездействие), повлёкшие за собой иной ход исторических событий, чем он мог быть, нередко в выводах историков остаются совершенно незамеченными.
Даже в Финляндии, порой, смущённо умалчивают о его военных делах. Но это от незнания сути, истины, документов. Он был тонким политиком и талантливым полководцем, сумевшим сохранить свою небольшую страну в чудовищной битве гигантов. И сохранить почти без потерь. Только такой удивительный человек, будучи союзником гитлеровской Германии во второй мировой войне, практически смог в этой войне не участвовать. Довольно сильная тогда финская армия стояла за Ладогой вблизи Ленинграда, но ни одна финская бомба или артиллерийский снаряд за всю войну не упали на Ленинград. Финские лыжные батальоны даже попыток не делали перерезать Мурманскую железную дорогу, по которой шли в Советский Союз многочисленные грузы, поставляемые морем. Всё это запретил главком Маннергейм. Именно он не позволил фашизму расцвести в Финляндии.
Дипломат, знающий семь языков, учёный‑востоковед, этнограф, картограф, исследователь, путешественник, полководец с огромным военным опытом и опытом военного разведчика. И притом, бесконечно преданный своей Финляндии патриот. Он никогда не цеплялся за власть и неоднократно отказывался от неё, когда считал это целесообразным. Он был человеком истинно высокой чести. В любом случае Маннергейм стал неоценимым подарком судьбы для своего государства.
В романе показаны тонкости и психологические детали, раскрывающие уникальные способности и возможности Маннергейма, позволявшие ему развязывать мёртвые военно‑политические узлы, затянутые на Финляндии, освобождая её.
Книга написана на основе документальных фактов истории государств, истории жизни маршала, но повествование – художественное. Поэтому некоторые имена и фамилии изменены.
В романе сохранены только фамилии самых видных исторических личностей, их дела показаны точно в соответствии с исторической действительностью. Но и ряд действующих в романе офицеров, генералов, других персонажей почти точно срисован с реальных людей, товарищей, сослуживцев и сподвижников Маннергейма. Например, прообразом Волохова является известный генерал Анатолий Носсович, прежде – ротмистр в бригаде Маннергейма, его ученик.
И образ Маннергейма в романе правдив и так же привлекателен, как был в жизни, в истории, каким навсегда остался в благодарной памяти современников.
Виктор Потиевский
ПРОЛОГ
Дрогнула красная скала, и в её глубокой трещине зародился новый и сильный родник. Его вода была чиста и светла.
Ослепительная, длинная, причудливо изломанная молния разрезала в этот миг ночное чёрное небо. Её высверк озарил пронзительным белым светом холодные морские волны, острые и крутые скалы фьордов, башни старого замка, нависшие над прибоем. И чёрная ночная земля вдруг засветилась, пламенный заряд молнии навек оставил в ней своё свечение. Это значит, ещё один народ земли был благословлён Господом на жизнь, на правду и совесть, на светлую работу и красоту. На певучую гармонию земли, воды, ветра, огня. И человека.
Когда в скалах рождается новый чистый родник и яркая белая молния пробивает чёрный небосклон, на земле людей появляется новый великий предводитель, воин, полководец и освободитель. Он приносит своей земле Божье благословение.
Такое было в давние времена.
И бывает всегда.
Холодные волны гладят и моют красную скалу. Чистая и светлая вода родника бьёт из земли.
По мотивам и предсказанию северной саги
1. ДУХ ХАН‑ТЕНГРИ
1906. Август.
Август в этих краях месяц тёплый, но здесь, на высоте около двух тысяч вёрст, было холодно. Снег с вершин слепил глаза. Солнце, яркое, горное, всеобъемлющее в этом заоблачном просторе, будто растворяло в снегах своё безудержное сиянье и просвечивало насквозь коней, людей, горные тропы и скальные склоны.
Дорога, по которой шёл длинный конный караван, поворачивала за гору, сужаясь, словно прижималась к скале, и издали казалось, будто она исчезает совсем.
Кто‑то из французов разговаривал позади. Звуки голосов обрывками долетали до барона и угасали, повторяемые длинным эхом. Он внимательно осматривал путь к перевалу, одновременно размышляя об условиях местной горной жизни для людей, об этом суровом высокогорном крае.
Отдельные кривоватые деревья карагача и небольшие ели держались на каменистых склонах. Десяти‑ пятнадцатидюймовые кустарники колючего и жёсткого терескена с узенькими листочками и несколько других узловатых и низких неприхотливых кустарников. Вот и вся растительность суровых Тянь‑Шаньских гор.
В свои тридцать девять Маннергейм выглядел совсем юным, чувствовал себя крепким и таким же уверенным в себе, как и обитатель этих гор ирбис. Перед полуднем, во время небольшой остановки, тщательно осматривая горы в свой неизменный бинокль, барон наконец увидел его.
Ему не приходилось встречать этого редкого зверя, и он давно желал посмотреть на него. Особенно в его, ирбиса, родной стихии. И вот теперь барону повезло. Зверь лежал на одной из заснеженных террас, на полверсты выше расположения каравана. На расстоянии около двух вёрст.
Снежный барс охотился. Он «пас» табун тау‑теке. Козлы сгруппировались на небольшом высокогорном плато, выцарапывая среди снега и фирна[1]какие‑то незаметные для других, но съедобные и нужные им растения.
Барон долго, более двух часов, пока длилась стоянка, наблюдал за хищником. Через цейсовскую оптику было хорошо видно его сильное тело, распластанное на скальной террасе. Хвост зверя чуть подрагивал, но, казалось, барс недвижим. Однако он медленно, почти незаметно, продвигался, подползая и приближаясь к табуну горных козлов на расстояние прыжка. А прыжок у него не меньше пяти саженей. Барон это знал. Он любил зверей и помнил о них многое. Охота была излюбленным занятием. Он как бы мерился силами с природой. И умел обыграть и победить и сильного, и хитрого зверя. Но на ирбиса охотиться не доводилось. Редкое, весьма редкое животное.
Барон смотрел в окуляры, разглядывая широкую с круглыми ушами морду ирбиса и думая о том, что осторожность и точность действий нужна и барсу. Иначе он или упустит добычу или сам сорвётся в пропасть.
А ему, полковнику Маннергейму, направленному сюда генеральным штабом русской армии, точность и осторожность вдвойне необходимы. Именно ему Российское государство доверило провести военную разведку Северо‑Западного Китая и вообще азиатского края. По личному заданию начальника генерального штаба Российской армии генерала Фёдора Палицына. И Маннергейм даже предполагал, что, вполне возможно, докладывать результаты своих разведывательных исследований будет, пожалуй, самому государю‑императору лично. Слишком уж редкой и важной была эта миссия.
Об этом ему потом и скажет сам царь, а он, Маннергейм, поведает Его величеству не только о военных возможностях Китая в этом направлении, но и о культуре и промыслах.
О природе и обычаях. Об этнографических особенностях этой удивительной горной земли. Об этих широких азиатских просторах, которые он пройдёт, исследует, изучит. В азиатском своём походе он проедет верхом четырнадцать тысяч километров.
Глаза начинали уставать от яркости снегов, и Маннергейм убрал бинокль. Пора было двигаться дальше.
Жаль, что нельзя сфотографировать. Слишком далеко.
У полковника его Кодак и стеклянные пластины к нему всегда наготове. Сбоку к седлу прикреплена кожаная сумка с фотоаппаратом. Но снежный барс на этот раз был далеко. Может быть, ещё повезёт. Потом.
Чуть сзади ехали верхом китайский переводчик Лю и киргиз‑слуга, нанятые бароном в Оше.
К вечеру переходили по мосту горную бурную реку. У самых своих истоков, рождавшаяся в леднике, река Урюк уже гудела и бушевала. Хотя была ещё совсем узкой, втиснутой в скальные берега древних гор. Здесь она оставалась ещё чистой, как слеза. Но там, внизу, где она впадает в Кашгар‑Дарью, она будет мутной и совсем не бурной. Потеряет чистоту и горный бурный порыв. Как и человек к зрелому возрасту. И нагрешит, и устанет...
Барон долго глядел в гудящие, сверкающие на солнце буруны и снова размышлял о жизни, о делах своих, о предназначении человеческом. Он обладал редкой способностью не просто философствовать, анализировать, но и сравнивать людские коллизии с природными, проводить неожиданные аналогии. Изучать движение стихий в природе и потоки сил в человеческом обществе. Всё это в дальнейшем помогало ему находить самые мудрые, редкостные решения, которые сделали многие его дела великими.
Его гнедой иноходец Филипп звонко поцокивал копытами по каменистой тропе, потянувшейся вниз после моста. Шерсть коня поблескивала в лучах закатного солнца, из ноздрей шёл пар. И от коня тоже, как и от всадника, исходило дыхание силы и уверенности.
Полковник странствовал вместе с французской экспедицией. Её руководитель, учёный‑синолог, известный специалист по Китаю, Пауль Пеллиот был мелочен, ворчлив и жаден. И вдобавок болтлив. Всё это раздражало Маннергейма, но, сдержанный и спокойный, он не подавал виду.
– Monsieur le Baron! Comment cа va?
– Merci, cа va bien![2]
Далее, после этой ритуальной фразы вежливости, следовала масса вопросов о том, где у барона родственники, как он переносит путешествия, зачем он, не специалист по Китаю, поехал в эту экспедицию.
Полковник отвечал односложно. Хотелось осадить, поставить на место этого не в меру любопытного француза, но... воспитание не позволяло.
Слава Господу, в этих местах горные дороги были недостаточно широкими, и ехать приходилось в цепочку по одному. Для второго всадника рядом – места, порой, не хватало. Так, что этот Пеллиот сегодня не мешал барону.
Осматривая дорогу и местность, полковник делал записи, наброски карт, которые позже на стоянках вычерчивал.
Снова организовали небольшой привал. Хотя надо было торопиться, чтобы к ночлегу прийти к юртам принца Хассан‑Бегина, одного из сыновей алайской[3]царицы. Теперь Алайское царство уже входило в состав России, и в нём фактически правили представители российской администрации. Маннергейм вёз принцу дружеское послание от своего приятеля из Санкт‑Петербурга, молодого князя, десяток лет назад гостившего у принца. В то время они охотились в горах на тау‑теке, жили в юртах. Но с тех пор судьба больше не сводила этих людей.
Надо бы поспеть добраться до юрт засветло. Но остановка случилась вынужденная. Один из французов испытал приступ снежной горной болезни. Он вдруг ослеп. Это бывает в горах от яркости снегов, солнца. От перегрузки зрения. Как правило, быстро проходит. Однако врач экспедиции забеспокоился, караван остановили, расположились на широкой террасе, что оказалась у дороги. И врач из пипетки закапывал что‑то в глаза бедолаге.
Через полчаса двинулись снова. От маршрута отклонились, чтобы завернуть к принцу и старой его матери царице, хотя теперь уже не имеющей полной власти и подчинённой русской администрации. Путь проходил через Джирджигское ущелье. Огромные, бесконечной высоты и величия горы сдавили ущелье с двух сторон, и полковник вдруг впервые буквально физически ощутил всю безмерную малость, крохотность людей, лошадей, каравана перед этими несокрушимыми громадами, от которых веет ледяным дыханием вечности.
Завидев вдалеке долину, почуяв дымок жилья, лошади поторопились. Караван зашагал веселей. Солнце едва выглядывало огненно‑красным краем из‑за дальних вершин, куда тоже торопилось на ночлег, а люди уже приблизились к нескольким большим овальным коническим юртам, закрытым горами от ветра и буйства стихий. Торжественно белые, они ярко выделялись на тёмном фоне вечерних гор.
Два десятка нукеров, с кинжалами на поясе, в островерхих, с меховой оторочкой шапках, выбежали навстречу каравану. Помогли развьючить коней. Хозяев каравана – Пеллиота и Маннергейма – пригласили в юрту. Ночью гости отдыхали в просторной юрте, украшенной красивыми коврами.
Принц знал о прибытии каравана. Накануне его предупредил посыльный. Но, желая проявить гостеприимство, он с личной охраной поехал встречать гостей. Однако не той дорогой и вернулся уже под утро.
А утром барон сидел, скрестив ноги, на дорогом, с длинным ворсом, ковре, с аппетитом ел шорпо, бараний бульон, бешбармак, мясо из большого общего блюда, и слушал медленный рассказ Хассан‑Бегина:
– Князь Сергей хорошо стрелял. А я тогда промахнулся. И медведь, разозлённый, разбуженный нами, поднятый из берлоги, на меня пошёл. Встал так на задние лапы и потопал, как человек, только быстро и, покачиваясь из стороны в сторону. – Принц говорил задумчиво и видно было, что он, пожалуй, снова переживает картину этой опасной охоты. – И вот тогда мой штуцер меня и подвёл, нет, не штуцер, а я сам... поторопился. Схватил я тогда пшак свой из ножен, кинжал по‑русски, нож, ну думаю, горный хозяин, померяемся теперь силами. – Принц, вдруг, будто очнулся от воспоминаний: – Вы слушаете, барон?
– Конечно, Ваше высочество. С большим интересом. Прошу вас, продолжайте.
– Продолжение, слава Аллаху, было благополучным. Вообще‑то, и я стреляю неплохо. А тут вот, случилось, и промахнулся, и штуцер, как будто заклинило, второго выстрела сделать не могу. Приготовился я... с кинжалом. Против косолапого. Клянусь горами, не испугался я тогда, не подумайте, барон.
– Конечно, Ваше высочество, как же иначе!
– Вот так, господин барон. Князь Сергей одной своей пулей из своего «ланкастера» свалил зверя. За две сажени от меня. Хороший стрелок. И надёжный товарищ. – Принц широко улыбнулся: – Русский мой брат. А медведь был пудов на двадцать, даже немного больше. Я тогда уговорил князя взять эту шкуру в память об охоте. Князь Сергей, хоть и моложе меня, но крепкий человек. Душа крепкая. В горах такой – всегда свой. Да вы знаете, барон. Человек вы бывалый, хоть и молодой. По вам видно. Вот вы учёный. А взгляд у вас – воина. Охоту, наверное, любите?
– Да, Ваше высочество, охота – любимое моё увлечение.
– Ну, так что же? Давайте сегодня ещё до полудня пойдём. Горные козлы, туры. Здесь, недалеко.
– Спасибо, принц, очень это заманчиво. Но – работа. Дело не должно никогда отходить в сторону. Научная работа, исследование. А уж потом – охота. Да и в Синьцзяне нас ждут, им уже сообщили. Спасибо, Ваше высочество. Может, на обратном пути. Может, через год. – Оба засмеялись.
Хассан‑Бегину было за шестьдесят, но он тоже очень молодо выглядел и был коренастым, крепким и подвижным.
Гладкое овальное волевое лицо, узкие чёрные усы полукругом, длинные волосы, чуть с сединой, схваченные сзади.
Долго ещё сидели за достарханом. Принц рассказывал о горных людях, о соседнем китайском Синьцзяне – горной провинции. О жизни и обычаях. Об овечьих отарах и суровом климате.
Полковник умел слушать. Этим качеством, к сожалению, обладают немногие. А ведь оно всегда даёт преимущество. И в получении информации, и в выигрыше времени, и ещё во многом.
Принц сидел рядом с бароном и тоже с аппетитом ел. Беседа шла оживлённо. Настроение у всех было приподнятое.
Почтенная алайская царица вошла в юрту поприветствовать гостей. Она держалась прямо и гордо, одетая в золочёный, яркий халат. Суховатая и очень стройная девяностошестилетняя Курман‑Датха воплощала в себе достоинство и величие. Её морщинистое лицо было строгим и гордым. Даже, когда она улыбалась, пронзительные и умные глаза оставались холодными. В Алайском царстве её считали великой правительницей. Её халат, у ворота и по нижнему краю отороченный куньим мехом, отделанный золотом и тиснёной кожей, отличался яркостью и многоцветием. Снизу бархат халата был алым, в середине у пояса – зелёным, сверху у плеч – синим. Замысловатые золотые узоры разделяли эти цвета. Одеяние было поистине царским. Ноги царицы, в сапожках из красного сафьяна, ступали мягко и уверенно. Белые её волосы были аккуратно убраны под островерхую шапку, тоже из красного бархата, отороченную мехом куницы.
Голос, чуть надтреснутый от возраста, оставался, однако, твёрдым и звучным.
– Господа! Я желаю сделать подарок. – По её сигналу внесли роскошный, также шитый золотом, халат зелёного бархата. Она смотрела на барона, который, обладая сдержанностью и тактом, ещё не решил, как поступить в данном случае.
Но Пеллиот сдержанностью и тактом не обладал. Быстро вскочив со своего места от достархана, буквально схватил халат.
Конечно же, повидавшая немало всяких людей на своём долгом веку, царица снисходительно улыбнулась. Улыбался и барон. Суетливый синолог развеселил его.
Высокая и широкая – не меньше десяти саженей в поперечнике – юрта, где принимали гостей, была убрана дорогими коврами. Отделанные серебром и золотом ножи, кинжалы и сёдла были развешены по стенам юрты на алых и розовых, зелёных и оранжевых ковровых полотнах. Длинная шкура ирбиса висела на стене, и пушистый хвост частью оставался на полу юрты. На огромном белом полотне достархана, расстеленном на полу, были разложены яства.
Запах мясного варева, пряностей, своеобразный чуть кисловатый дух кумыса, которым угощали гостей, витал в юрте.
Всё это согревало и успокаивало после долгого пути и перед более долгим странствием.
...Ещё ночью, после чая перед сном, барон выходил из юрты. Крупные и низкие звёзды, казалось, почти лежали на тёмных, чуть поблескивающих снегами, вершинах Хан‑Тенгри. Первозданная чистота и свежесть горного воздуха как будто остудила душу, разгорячённую походом, трудами, мыслями, чувством ответственности и тревоги. Да и интересной, необычной встречей с принцем, с почтенной киргизской горной царицей.
И от этого стылого дыхания гор полковник вдруг ощутил отдохновение, будто великая природа земли очищала его от душевных тягот и вливала в сердце новые великие силы.
Словно сам, мерцающий в ночи небесным свеченьем, могучий хребет Хан‑Тенгри с высочайшим пиком Тянь‑Шаня дохнул на него своим чистым и летучим духом, первозданным и холодным, как вечность.
И сейчас, утром, барон снова вспомнил звёзды, огромные и низкие, ночное дыхание гор, прозрачную и бездонную тьму, которая вчера, казалось, закрывала целый мир.
Вставало солнце. Пора было готовиться к отъезду.
Прежде чем отправиться в путь, пока караван собирался в дорогу, навьючивая и седлая лошадей, полковник фотографировал окрестности. Все понимали, что финский учёный – а так он и был представлен в экспедиции, – фотографирует красочные горные ландшафты. Он же, будучи действительно учёным – этнологом, географом, картографом, историком, всё‑таки съёмки делал для своего главного сегодня задания – военной разведки. Горные тропы и дороги он наносил на карту, тщательно вычерчивая не только основные маршруты дорог, но и дополнительные, обходные, порой тайные горные проходы по тропам и скалам.
Солнце уже выходило из‑за гор, прогоняя ночной холод, многократно отражаясь яркими лучами в снегах вершин, и от этого восход становился и ярче, и светлее, и торжественней.
2. ШАЙТАН‑ТОО
1906. Август.
Маннергейм, как и все в караване, двигался верхом. Его молодой, но умный и сильный иноходец с коричнево‑золотистой гривой очень чутко понимал всадника. Шёл легко, будто играючи преодолевая большие расстояния.
Полковник, с юности привыкший к седлу, от дальней верховой дороги тоже уставал мало и всегда был бодр. Хорошо думалось на ходу, когда, конечно, не надоедал Пеллиот своим присутствием.
С трудом барону удалось избавиться от подчинения французу. Когда формировали экспедицию и с Пеллиотом шли переговоры, синолог настаивал. Но всё‑таки за финским учёным стояла поддержка Российского правительства, и Пеллиоту это объяснили. Потом, уже после экспедиции, барон осознал, что болтливость француза могла ему, барону, стоить дорого. Но обошлось... Находчивость и ум молодого полковника, его истинная образованность, позволяющая ему действительно быть учёным, профессором, проводящим исследовательские работы, – всё это помогло ему не сделать военную свою миссию предметом обсуждения в китайских газетах. Копыта Филиппа звонко постукивали, топот коней каравана превращался горным эхом в лёгкий гул. Цепь экспедиции из восьмидесяти с лишним лошадей и полсотни людей, вытянулась почти на версту. Охрана – два десятка джигитов и казаков, нанятые Пеллиотом, пыталась подгонять отстающих, потому что растянувшийся караван было невозможно охранять. Дорога часто поворачивала за скалы, и за этими поворотами части каравана оставались скрытыми от глаз охранников. Правда, оружие в караване было у всех.
Проводив Маннергейма и Пеллиота, принц Хассан‑Бегин сердечно попрощался и дал им в сопровождение десяток своих нукеров. Но, выведя караван из ущелья на прямой путь на Кашгар, нукеры попрощались и, поклонившись Маннергейму и Пеллиоту, поскакали восвояси.
Караван растянулся. Копыта позванивали о камень тропы. Гулкое эхо гор повторяло и множило звуки движения коней и людей. Бело‑жёлтое горное солнце озаряло обветренные лица путников, отражалось в медных пряжках амуниции, конской сбруи, в металле казачьих штуцеров и шашек, горских мультуков[4].