Алька считал, что он один придумал такой замечательный костюм. Дома он просто всех замучил. Мама шила из оранжевого сатина комбинезон. Папа клеил космический шлем из куска пластмассы, который выпросил в заводской лаборатории. Марина отпарывала от старого платья красные пуговицы и застёжку «молния». И ругалась, что ей даже во время каникул нет покоя.
Наконец Альку снарядили для карнавала. Мама оглядела его и решила:
– Определённо твой костюм возьмёт первый приз.
Альку это, конечно, обрадовало. Он посмотрел на себя в зеркало и решил, что мама права.
Но по дороге в школу Алька встретил Валерку Солнцева. Под мышкой Валерка тащил что‑то круглое, завёрнутое в газету, А из‑под пальто у него, как и у Альки, виднелись оранжевые штаны.
– Космонавт? – упавшим голосом спросил Алька.
– Космонавт, – расплылся в улыбке добродушный Валерка – Ясное Солнышко.
Алька расстроился…
В зале, где переливалась цветными фонариками ёлка, было полным‑полно первоклассников и второклассников. Кто в звериных масках, кто в клоунских колпаках, кто в мушкетёрских плащах и шляпах. В общем, разные были костюмы. Но Алька сразу увидел ещё два космонавтских шлема. И Валерка увидел. Это были Васька Клопиков из Алькиного двора и его друг второклассник Вовка Каштанов, или просто Каштан.
Васька Клопиков нарядился в зелёный с чёрными зубцами комбинезон. Шлем у него был из серебряной бумаги и маски для подводного плавания.
На худом, как палка, Вовке болтался голубой костюм, а на голове у него красовалась какая‑то корзина из медной проволоки и целлофана.
– Привет, – сказал Каштан и кивнул корзиной. – Гляди, Клопик, пополнение.
Алька сказал:
– Зелёных костюмов у космонавтов не бывает. И синих не бывает. Их в траве не увидать, когда приземлятся. Бывают оранжевые костюмы.
– Какой ты умный! – обиделся Васька Клопик. – Мы, может, на снег приземляться будем. Тоже не увидишь, да?
– А на других планетах трава не зелёная,– сообщил Каштан. – Мне братан рассказывал. Марс, например, как раз весь оранжевый. Тебя там и не заметишь. Понятно?
Алька хотел заспорить, потому что ему было обидно: первого места теперь уж, конечно, не видать. Вон какая куча космонавтов!
Но тут появился ещё один.
Правда, он был не в космическом, а в простом вельветовом костюмчике. Но зато шлем у него оказался лучше всех. Сверху серебрилась антенна с блестящим шариком на конце. По бокам мигали цветные лампочки, когда космонавт где‑то на животе нажимал кнопку.
Алька с этим мальчишкой не был знаком. Только знал, что его зовут Серёжик и что он учится в первом "Б". Маленький белоголовый Серёжик был какой‑то очень уж тихий. Он будто даже стеснялся своего замечательного шлема и не подходил к остальным космонавтам. Но Каштан сказал:
– Иди сюда…
…После концерта все вышли в коридор. Каштан снял шлем, похожий на рогатую корзину, вытер нос, достал из кармана голубых штанов двадцать копеек и скомандовал:
– Товарищи космонавты! Айда в буфет газировку пить! Приготовиться к старту!
– И мне? – тихонько спросил Серёжик. Он, наверно, не знал, можно ли готовиться к старту, если на тебе один шлем, а вместо разноцветного комбинезона вельветовый костюмчик с короткими штанами. Но Каштан сказал:
– Всем приготовиться.
И ещё с ними увязалась Женька, хотя она была обыкновенной снежинкой, в белом марлевом платьице с серебряными звёздами.
Коридор в школе загибался, как большая буква "Г". В конце его была дверь на лестницу. Эта лестница и вела прямо к буфету.
Когда в конце коридора только одна дверь, трудно сойти с орбиты. Но там была ещё вторая, с левой стороны. На ней висела табличка:
«Физический кабинет».
Алька ещё ни разу не бывал в физическом кабинете. И Валерка не бывал. И Женька. Второклассники, кажется, тоже не бывали. Алька на бегу взял да и дёрнул дверь. Просто так. А она вдруг открылась.
И все остановились. Алька осторожно заглянул в кабинет. Там никого не было.
– Зайдём? Поглядим? – прошептал Васька Клопиков.
И они, конечно, зашли, хотя Женька пищала, что всем попадёт.
– Во… фантастика!… – прошептал Клопик:
Задняя стена вся была заставлена шкафами, и за стеклом блестели какие‑то удивительные приборы со стрелками, катушки проволоки, колбы, похожие на круглые графины. Даже глаза разбегались.
Вместо парт стояли тяжёлые столы. А учительский стол был длинный и широкий, как прилавок в магазине. Но прежде всего в глаза бросался сверкающий шар.
Шар висел на крючке под самым потолком. Солнце, которое уже пряталось за соседние дома, кинуло в окно последние лучи, и один луч ударился о шар. Он разбился о его зеркальные грани, и по всем стенам разлетелись радужные пятна.
– Ой, – пискнула Женька, – что это?
– Что‑то непонятное, – пробормотал Васька Клопиков, будто всё остальное здесь было ему понятно.
– Наверно, это модель солнца, – сказал Каштан.
– Значит, твой портрет, – прошептала Валерке Женька.
– Это я знаю, – тихонько сказал Серёжик. – Это большие ребята старый глобус зеркальными кусочками облепили. Они потом много таких шаров наделают и в зал повесят, когда у них будет вечер.
– Нам небось не повесили…‑обиделся Васька.
Красивый был шар, но Алька на него уже не глядел. У двери над старым чёрным шкафом висела большая бумага. На бумаге был чёрный круг с белыми точками и линиями. И Алька прочитал:
– «Карта звёздного неба. Се‑вер‑ное полу‑ша‑рие».
– Это чтобы в космосе не заблудиться, – объяснил Васька.
А Каштан сразу предложил:
– Давайте в космический полёт играть. Здесь хорошо.
– Пойдёмте, а то попадёт, – жалобно сказала Женька.
– Ничего не попадёт. Поиграем – и в буфет.
Алька тут же заявил, что будет капитаном звездолёта.
– Хитрый, – сказал Каштан. – Считать будем. По‑морскому.
Он велел всем выбросить вверх кто сколько хочет пальцев. Алька разозлился и растопырил над головой всю пятерню. Каштан сосчитал все пальцы подряд. Получилось девятнадцать. Потом он стал пересчитывать космонавтов и Женьку по кругу.
– Девятнадцать, – и ткнул пальцем в Альку. – Ты – капитан.
Алька ничего не понял, но спорить, конечно, не стал.
– Я буду штурман, – решил Каштан, – а ты, Клопик, будешь мой помощник.
– Пожалуйста, – сказал Васька.
– Валерка! Ты – помощник капитана, – распорядился Алька. – А ты, Женька, будешь поварихой.
– Не буду я поварихой, – сказала Женька.
– Не спорь давай. Ты вообще не имеешь права лететь, потому что ты без скафандра.
– Подумаешь!.. – надулась Женька, но согласилась быть космической поварихой.
– А я?– робко напомнил Серёжик.
Каштан подумал:
– Ты будешь второй помощник штурмана.
– Не распоряжайся,‑сказал Алька.– Ведь не ты капитан. Он будет мой второй помощник, капитанский.
– Куда мы полетим? – поскорей спросил Валерка, чтобы не было ссоры. Каштан вытянул руку:
– Мы полетим к далёкой звезде. Вон к той.
У потолка переливался зеркальными блёстками удивительный шар.
– Это Белый Гигант, – сказал Каштан.
– Что? – удивился помощник штурмана Клопик.
– Есть такие звёзды, – объяснил Каштан. – Они в тыщу раз больше Солнца. Мне Андрей, мой брат, говорил. А вокруг них летают планеты. Как Земля – вокруг Солнца. Знаете?
– Грамотные… – сказал Клопик.
– Товарищи космонавты, давайте по местам! – велел Алька.
Они сели на учительский стол и замолчали. И эта тишина в комнате с таинственными приборами стала какой‑то необыкновенной. Будто всё сделалось настоящим. И звездолёт. И небо. И звезда. У Альки даже холодок пробежал по спине.
Алька поправил шлем и скомандовал:
– Приготовиться!
– Старт! – крикнул Каштан.
Громадная белая звезда сияла над космонавтами. Алька окинул взглядом всё космическое, пространство – от окон до старого шкафа у двери. И снова увидел карту звёздного неба.
– Полный назад! – закричал Алька.
– В чём дело, капитан? – удивился штурман.
– В чём дело! Без карты полетели – вот в чём дело. Залетишь куда‑нибудь, потом не выберешься.
– Кошмар! – ужаснулся Клопик. – Есть полный назад! – И он загудел ещё басовитее.
–Авария!‑заорал вдруг Каштан.– О Землю треснемся! Прыгайте с парашютами!
Он прыгнул первый. Алька тоже хотел прыгнуть, но Каштан сказал уже с Земли:
– Ты же капитан. Капитан всегда уходит последний.
Алька смутился.
– А чего они копаются…
Когда все приземлились, Алька скомандовал:
– Будем строить другой звездолёт. А ты, товарищ второй помощник, лезь за картой!
Серёжик обрадовался, что получил такое важное задание. Он снял шлем, поставил к шкафу стул и полез.
Серёжик встал на спинку стула. Стул грохнулся. Серёжик тоже грохнулся. А со шкафа грохнулась ещё картонная коробка, из которой посыпались стеклянные осколки.
– Братики мои! – ахнул Клопик. – Что‑то разбили.
– Теперь нам будет… – заныла Женька.
Серёжик встал, потрогал затылок и виновато сказал:
– У стула нога кривая… А мы ничего не разбили. Это же осколки зеркала. Ими, наверно, шар и облепляли.
Женька незаметно исчезла из кабинета. А через минуту она просунула в дверь голову и затараторила испуганно:
– Ой, мальчишки, сюда сейчас учитель придёт, тот, который здесь по физике учит…
Алька знал, какой это учитель. Высокий, с хмурыми бровями и жёсткими усами. Наверное, сердитый до ужаса.
– Жмём! – скомандовал Каштан. – На лестницу.
Первым вылетел Клопик. Последним Алька. В дверях Алька оглянулся. На полу сверкали зеркальные осколки.
И Алька кинулся назад. Он и сам не знал, зачем бросился собирать разлетевшиеся кусочки зеркала. Наверное, просто испугался. Получалось, что он с ребятами нарочно пришёл сюда, чтобы всё раскидать, рассыпать, стулья перевернуть и потом убежать. А ведь на самом деле не нарочно… А о том, что никто ничего не узнает, если удрать скорее, Алька не подумал. Или забыл.
Он торопливо кидал в коробку острые кусочки стекла. И его рука столкнулась с другой рукой. Сквозь пластмассу шлема Алька увидел большие от страха глаза Серёжика.
И оттого, что Алька был сейчас не самый слабый и не самый испуганный, в нём появилось какое‑то удивительное чувство. Это была и смелость, и жалость к Серёжику, и какая‑то сердитая гордость… Потому что Алька вспомнил о своём капитанском звании.
– Уходи! – велел он.
– А ты? – спросил Серёжик. – Это ведь я рассыпал.
– Уходи скорей,– грозно повторил Алька. – Я – капитан. Я последний ухожу, понятно?
Серёжик выскочил за дверь. Через секунду, не выдержав, хотел выскочить и Алька. Но из‑за поворота коридора, тяжело ступая, уже показался учитель физики.
Алька спрятался за шкаф и прижал к груди коробку. Сердце у него колотилось так, что коробка вздрагивала и стёклышки в ней звенели.
Грузные шаги стихли у двери. Она скрипнула и закрылась. Учитель не зашёл в кабинет. Он просто заглянул через порог и захлопнул дверь.
Алька долго боялся выйти из‑за шкафа. Наконец вышел. Поставил на шкаф коробку с осколками и подкрался к двери. Она не открывалась.
Этого Алька никак не ожидал.
Он толкнул дверь сильнее, но она, конечно, не отворилась, потому что была заперта. Тогда Алька постучал легонько. Потом изо всех сил постучал. Теперь уж Алька не боялся, что его увидят здесь, лишь бы открыли. Но никто не пришёл. Из зала доносились весёлые голоса и музыка баяна. И от этого тишина в кабинете казалась ещё сильнее.
Алька вдруг заметил, что солнца уже нет, а воздух на улице стал синим. И Белый Гигант под потолком отливал синим печальным блеском…
Прошло минут пять. А может быть, и гораздо больше. Альке стало очень тоскливо. Он схватил стул и начал колотить им дверь, но тут же испугался и поставил стул на место. Потом Алька подумал, что про него все забыли. Скоро все уйдут по домам, школу запрут до конца каникул, и он здесь умрёт от голода и жажды.
Алька вспомнил комнату с маленькой ёлкой в углу, вспомнил мамин голос… И если бы Алька не был в костюме космонавта, он уже ревел бы, конечно, во всю мочь. Но тут он не ревел. Альке было просто ужасно грустно, потому что он остался один, а синие сумерки заливали окна.
Алька подставил стул и щёлкнул выключателем. Вспыхнули лампочки, снова засверкал Белый Гигант. Алька сел к столу, снял шлем и решил ждать. Он очень устал. Он лёг щекой на стол и сердито посмотрел на шар.
– Это из‑за тебя, – сказал Алька Белому Гиганту. – Из‑за тебя я здесь. А если бы я был там… может, мне всё‑таки дали бы первый приз…
Но Белому Гиганту было всё равно. Он считал себя великой звездой и слепил Альке глаза… Яркие лучи звенели и ломались, как блестящие сосульки, складывались в серебряный узор. И угасали…
Чьи‑то большие руки подняли Альку из‑за стола, перенесли по воздуху и поставили на пол. Кто‑то сказал хрипловатым басом:
– Покоритель Вселенной приземлился.
Алька поднял сонные веки и высоко над собой увидел лицо учителя физики – лицо с насупленными бровями и щёткой жёлтых усов. Алька опустил глаза и увидел огромные ботинки. Тогда он надул губы и сказал:
– Я больше не буду…
Усы вдруг поползли вверх, по лицу пробежали весёлые морщины, учитель выпрямился и стал трястись от смеха.
Валерка, Васька и Каштан дёргали Альку за оранжевый рукав.
– Мы тебя искали, искали…
– Думали, ты убежал.
– Стучали сюда, а ты молчал.
– А Сергей пошёл Тихона Павлыча искать…
– Только не нашёл.
– А Женька нашла.
Алька наконец пришёл в себя и засмеялся. Просто от радости засмеялся. И спросил:
– А где Женька?
– Убежала, – объяснил тихий Серёжик. – Танец снежинок танцевать.
Каштан протянул Альке большую коробку с пушистыми котятами на крышке:
– Гляди. Это нам дали за костюмы. Ты не думай, и тебе тоже. На всех.
– Первый приз, – объяснил Валерка.
– И ещё шоколадные медали есть, – сказал Васька Клопик. – Старшая вожатая за ними в буфет бегала. Думала, нам коробки не хватит.
Тихон Павлович снова начал трястись от смеха.
– Ох и забавный вы народ!
– Ага, – сказал Каштан. – Алька, открывай коробку. Шоколад делить будем.
И он начал делить шоколадные фигурки. Они все были такие забавные, даже есть жалко.
– Я тоже люблю шоколад, – сказал Тихон Павлович.
Ему дали зайца с земляничной начинкой.
– Тебе, Алька, что? Медведя или рыбу?
– Всё равно, – ответил Алька. Просто он был рад, что его нашли. – А где Женька? – снова спросил Алька.
– В зале. Танцует со своими снежинками.
Но в зале Женьку не нашли, потому что праздник кончился и все уходили домой.
На крыльце школы стали прощаться. Каштан шмыгнул носом и торжественно произнёс:
– Пока, товарищи космонавты.
Он всем по очереди протянул руку. Серёжик засмущался и стал торопливо стягивать варежку, потому что в ней прощаться не полагается. И Каштан терпеливо ждал, когда Серёжик снимет варежку, пришитую на тесёмке к рукаву пальтишка.
Алька вдруг подумал, что настоящим капитаном был сегодня всё‑таки Каштан.
Друзья шагали по улице под заснеженными деревьями, и Алька размахивал пустой коробкой с мохнатыми котятами на крышке.
– Быстро как мы шоколад уплели! – гордо сказал Валерка. – Я ещё никогда столько сразу не ел. Думал сейчас, что помру.
– У меня медаль осталась, – сообщил Алька.
– А у меня слонёнок. Только он, наверно, подтаял в кармане.
Алька расстегнул пальто и пощупал карман.
– Медаль, кажется, тоже размягчилась.
– Пока домой идём, они совсем растают…
– Съедим? – нерешительно спросил Валерка.
Они переглянулись. Алька задумчиво сказал:
– Съедим уж…
Шоколад в карманах стал совсем мягким. Чтобы он затвердел, его пришлось сунуть в снег. Алька и Валерка сели на штакетник – ждать.
Алька вдруг нахмурился и предложил:
– Дай‑ка, Валерка, я лучше у слона голову откушу. А медаль оставлю… Для Женьки оставлю.
– Правильно, – обрадовался Валерка. – Кусай. И передние лапы кусай. Ты правильно придумал.
– Конечно, правильно. Она ведь тоже с нами… летала.
– К Белому Гиганту, – вздохнул Валерка.
Потом они снова шагали по улице, и снег был синий от вечерних сумерек. А окна были жёлтые, светлые. В окнах шевелились мохнатые лапы ёлок.
На ёлках медленно кружились цветные шары, похожие на блестящие планеты.
Белые, красные, зелёные…
Соринка
Ветер жил в водосточной трубе старого двухэтажного дома. Он поселился там давно, когда труба ещё не была покрыта ржавчиной и вокруг стояла маленькая деревня, а не большой город.
От деревни только и остался этот один‑единственный дом с кирпичным низом и бревенчатым верхом. Среди деревенских изб он был самым большим, а в городе оказался самым маленьким, если не считать газетных киосков.
Ветер, живущий в трубе, был тоже маленький. По сравнению с ветрами, которые летают над всей землёй и гнут большие деревья, это был просто уличный сквозняк. Алька звал его Шуршуном. потому что этот ветер, когда вылетал на улицу, сразу начинал шуршать по асфальту сухими листьями.
У Шуршуна был очень скверный характер. Наверное, от зависти. Шуршун завидовал большим ветрам. Он злился на своё бессилие и, чтобы на него обратили внимание, старался навредить людям. Вырывал из рук газеты, хлопал форточками, поднимал пыль в переулках. Но сил у него хватало всего на несколько минут.
Иногда, в холодную погоду, Шуршун выл в трубе от тоски и злости. Труба была дырявая, проржавевшая, и Шуршун мёрз в ней.
Алька прижимался щекой к трубе и слушал, как голосит противный ветер.
Приходила соседская девчонка Женька и тоже слушала.
Они оба не любили этот ветер. Однажды Шуршун залетел в открытое окно, хлопнул створкой и опрокинул пузырёк с тушью на чертёж старшей Алькиной сестры Марины, который лежал на подоконнике. Попало, конечно, Альке. А у Женьки Шуршун прошлым летом вырвал из рук голубой шар с нарисованным жёлтым цыплёнком. Было бы не обидно, если бы шар улетел к самому небу. Но Шуршун не хотел отдавать его ветрам, которые высоко‑высоко передвигали горы белых облаков. Он ударил голубой шар с жёлтым цыплёнком о провода, и шар лопнул.
– Почему он такой вредный? – говорила Женька. – Прямо ужас какой вредный!
– Он как маленькая собачонка, – решил Алька. – Большие собаки всегда добрые, а маленькие только и хотят за ногу тяпнуть.
Алька и Женька, чтобы разозлить своего врага, по очереди кричали в трубу:
– Эй ты, сквозняк несчастный!
Шуршун замолкал, услышав такие оскорбительные слова, а потом ещё громче выл от возмущения…
Однажды зимой Алька, Женька и Валерка шли из школы. Вернее, шли только Валерка и Алька. Они тянули за верёвочку санки. На санках сидела Женька и держала три портфеля: свой и мальчишек. Они возвращались с урока физкультуры. Урок у первоклассников был весёлый: соревновались в парке, кто дальше всех съедет с горы.
– А Валерка ехал‑ехал да как головой в сугроб вр‑режется! – вдруг вспомнил Алька.
Валерка сразу засмеялся. Он любил смеяться. А Женька хохотала так, что рассыпала портфели и сама свалилась на бок.
Шуршун терпеть не мог, когда кто‑нибудь весело смеялся. Кроме того, он давно хотел отомстить Альке и Женьке за насмешки. Он полетел к котельной, поднял там с земли несколько крошечных острых угольков, смешал их со снежной пылью и понёс навстречу ребятам.
Валерка, всё ещё смеясь, подставил снежному облаку лицо. Было очень приятно, когда снежинки таяли на разгорячённых щеках, А Женька не решилась подставить лицо снегу и закрылась шапкой с пушистым помпоном.
Потом они взглянули на Альку и увидели, что он совсем не смеётся. Он стоял, опустив голову, и тёр кулаком глаз.
– Ты что? – удивилась Женька.
– Соринка попала, – сморщившись, сказал Алька.
– Больно? – сочувственно спросил Валерка.
Алька не ответил. Ему было так больно, будто глаз проткнули иголкой. Слезы сами собой бежали по щекам.
– Не три кулаком, – сказала Женька. – Дай я соринку языком вытащу. Я умею.
Она была просто сумасшедшая! Алька даже подумать боялся, что кто‑то может дотронуться до его больного глаза. Он его и открыть‑то. никак не мог, а рука сама прижималась к лицу.
– Ну‑ка, покажи, – велела Женька.
– Убирайся! – крикнул Алька. – Как дам!
Женька скривила губы и сказала:
– Недотрога! Испугался!
Алька одним глазом поглядел на санки, схватил свой портфель и трахнул Женьку. Но если смотришь одним глазом, да ещё сквозь слезы, всё кажется каким‑то перекошенным. И Алька промахнулся. Он треснул портфелем не по Женьке, а по собственной ноге. А Женька отскочила и запела:
– Не‑до‑тро‑га… Алька‑каралька!
– Опять вы… – жалобно сказал Валерка. – Ну хватит вам!
Он больше всего на свете не любил, когда кто‑нибудь ссорился. Сам он никогда не обижался и ссорился очень редко. Валерка был весёлым и улыбался почти каждую минуту. А когда кто‑нибудь начинал ругаться, лицо у Валерки делалось грустным, будто он вот‑вот заплачет.
– А тебе какое дело? – сказала ему Женька. – Ты не лезь.
Алька снова тёр глаз кулаком, но другим глазом следил за Женькой. И думал, погнаться за ней или не стоит.
Валерка взял Женькин портфель, поставил его на покрытый снегом тротуар. Алька видел, как уходил Валерка. Он тащил санки, будто они были тяжёлые‑тяжёлые. А на санках лежал только один Валеркин портфель.
Дома Алька долго промывал глаз водой, и соринка, наконец, выскочила. Но настроение всё равно было плохое. Он сел готовить уроки и даже решил два примера, но потом бросил ручку. Делать домашние задания один он не привык.
Алька вспомнил, как Валерка тащил на санках свой портфель, и ему стало совсем грустно. Даже злость на Женьку пропала. Он походил по комнате, потом натянул пальто и шапку и выскочил на улицу.
На улице он сразу увидел Женьку. Она шла в ту сторону, где стоял дом Валерки.
Пошёл и Алька.
Они шли по разным сторонам тротуара и делали вид, что вовсе не знают друг друга. Потом Женька протянула, будто сама с собой разговаривала:
–А я к Валерику пошла, во‑от…
– Больно ты ему нужна! – не оборачиваясь, сказал Алька.
– Я у него задачник забыла, – проговорила Женька, разглядывая на ходу небо с клочковатыми облаками.
– А я..: я тоже забыл… – Но Алька так и не придумал, что он забыл у Валерки. И решил больше с Женькой не разговаривать.
Только как‑то так получилось, что шагали они уже не по разным краям тротуара, а посередине, совсем близко друг от друга.
– Соринка‑то всё ещё сидит в глазу? – тихо спросила Женька.
– Выскочила, – вздохнул Алька и зачем‑то потёр глаз кулаком.
– Не три варежкой, – строго сказала Женька. – Натрёшь – ещё пуще болеть будет.
– Да уже не болит, – сказал Алька. – Это я так.
Они поравнялись со старым домом, и Алька грохнул кулаком по ржавой трубе.
– Это всё из‑за него.
– Из‑за Шуршуна?
– Конечно, – смущённо сказал Алька. – Это он соринку мне в глаз запустил.
– Вот вредняга! – посочувствовала Женька. – Запереть бы его тут.
Оба поглядели на трубу.
– Как его запрёшь? – сказал Алька. – Это всё‑таки ветер.
– Сделать деревянную затычку, – развеселилась Женька. – Сделать вторую. Внизу трубу заткнуть и вверху…
– А на боках у трубы вон сколько дыр.
– Да‑а…
– Ну его, – махнул варежкой Алька. – Всё равно соринки уже нет. Ничего у него не вышло.
Шуршун в трубе тихо завыл от досады. А они зашагали быстро‑быстро, чтобы поскорей прийти к Валерке, который, наверно, совсем загрустил один.
Город Весенних Птиц
Ветер за окном морщил лужи, и от воды во все стороны разлетались солнечные зайчики. Двадцать или тридцать зайчиков влетели в комнату и плясали на потолке прямо над Шуркиной кроватью. Шурик лежал и целый час смотрел на их солнечный танец. И думал, что теперь уже совсем настоящая весна.
Шурик перевернулся на живот и сквозь прутья кроватной спинки стал смотреть на улицу. Тающий снег у забора торчал грязными острыми зубцами. По всей улице разлилась громадная лужа. В половине лужи отражался трёхэтажный светло‑зелёный дом, который стоял напротив, а в другой половине отражалось тёмно‑синее небо. Поэтому вся улица казалась зелёной, синей и ещё ярко‑жёлтой от весёлого солнца.
По обломкам кирпичей, цепочкой брошенных в воду, пробегали ребята в расстёгнутых пальтишках.
Шурик слышал их голоса и понимал, что этим мальчишкам очень весело.
Только серый телеграфный столб не радовался весне. Он стоял у забора, прямой и скучный. Кто‑то слепил из последних крупинок чистого снега комок и швырнул его в столб. Комок прилип, сразу потемнел, и от него потянулась вниз влажная полоса. Казалось, что одноглазый столб плачет об ушедшей зиме…
Шурик смотрел в окно до тех пор, пока от яркого света не заболели глаза. И сегодня впервые улица не казалась ему унылой и надоевшей…
Шурик приехал сюда с мамой с Севера, из далёкого шахтёрского посёлка. В новом городе он не видел пока ничего, кроме светло‑зелёного дома и серого забора за окном. Болезнь подкралась к Шурику ещё в поезде, и, когда ехали в такси с вокзала, Шурик уже не смотрел по сторонам. Он не помнил даже, как выглядит снаружи тот самый дом, где он живёт сейчас. И поэтому Шурику казалось, что весь город состоит из светло‑зелёных трёхэтажных зданий и серых заборов…
Болел Шурик целых десять дней.
Пока у него держалась температура, мама была дома. А потом она стала ездить на работу – на завод. Выходить на улицу Шурику она не разрешала. И начались скучные дни. Вспомнилась школа, где он раньше учился. Вспомнились друзья из четвёртого "Б", но от этого веселее не становилось, потому что сейчас Шурик всё равно был один.
Иногда только приходил маленький первоклассник Алька. Он жил на втором этаже, прямо над Шуркиной квартирой. Алька всегда осторожно стучал в дверь, потом зачем‑то вытирал о коврик у порога совсем чистые подошвы ботинок и спрашивал:
– Болеешь ещё?
– Да так… Чуть‑чуть, – говорил Шурик. Алька садился на краешек кровати, упирался локтями в колени и ладонями подпирал щёки. Он мог так долго сидеть и молчать. Лицо у Альки делалось задумчивым, а светлый хохолок на затылке торчал, как маленькая антенна. Какие мысли крутились вокруг этой антенны, никогда нельзя было угадать. Иногда он вдруг говорил:
– Если от Земли на тыщу километров подняться, то видно будет наш город или уже не видно?..
Или заявлял:
– А у нас Валерку повесили.
– Как? – подскакивал Шурик.
– За ремень. Валерка во двор выбежал, а десятиклассники взяли и зацепили его ремнём за палку на палисаднике. А потом звонок зазвенел. Все убежали, а он не мог отцепиться. Так и висел.
– А потом?
– А потом десятиклассники в свой класс пришли и его в окно увидели. Сбегали, сняли поскорей и к нам в класс привели. Людмила Ивановна говорит: «Ты где был?» А они говорят:
«Мы его по делу задержали».
– Попало им?
– Нет, не попало. Они большие. А Валерка говорит, что висеть хорошо. Только живот надавило.
А иногда Алька рассказывал про четвероклассника с удивительным именем Лапа.
Лапа был добрый. Он был сильный. Он умел ловить птиц, дрессировать кошек и немного ездить на мотоцикле.
– Мы с Лапой вчера в кино ходили, – говорил Алька. – Два раза…
– Мы с Лапой новую западёнку делаем,– говорил Алька. – Четыре хлопушки будет. На пружинах…
– Лапа говорит, что бывают корабли с крыльями…
Шурику было хорошо с Алькой. Спокойно. Не скучно.
В обеденный перерыв пришла мама. По привычке пощупала Шуркин лоб: нет ли жара? Потом спросила:
– Задачи решал? Боюсь, отстанешь ты в школе…
– Решал.
Шурик взял со стула тетрадку. Он сегодня выбрал задачки полегче и поэтому решил целых три.
– А дальше – всё. Чистые листы, – поспешно сказал Шурик, когда мама посмотрела последнюю задачу. Он поскорей потянул из маминых рук тетрадку, потому что в середине её, на развороте, был нарисован город.
Это был удивительный город. Шурик рисовал его не сразу. Он брал карандаши, когда за окном висел пасмурный полумрак и мокрый снег прилипал к стёклам. Шурик рисовал красные, оранжевые, синие и жёлтые домики с разноцветными стёклами, с башенками и флюгерами на крышах. Одни дома вытянулись в прямую улицу, другие карабкались по склонам крутого холма. Деревья, похожие на зелёные облака, шумели над пёстрыми крышами, а над холмом улыбалось жёлтое солнце.
Когда Шурик брался за рисунок, забывал он про слякоть на улице, про своё воспаление лёгких, про скуку. Он будто сам бродил по разноцветному городу, и солнце на листе в клеточку казалось настоящим.
А потом на листке не осталось места, и рисунок как‑то сразу потускнел. Так всегда бывает: пока что‑нибудь делаешь, тебе весело, а как закончилось дело, сразу становится скучно.
Когда мама ушла, Шурик вынул из тетради листок с пёстрым городом и приклеил его хлебным мякишем к обоям. Он это сделал не потому, что рисунок снова понравился ему, а просто так. Надо было куда‑то девать его: ведь в тетрадке по арифметике не место сказочным городам…
А вечером картинку увидел Алька. Он заметил её ещё с порога и в первый раз забыл вытереть о коврик подошвы.
– Ух ты‑ы… – тихо сказал он. – Это ты рисовал, Шурик?
– Я, – ответил Шурик. – На улице тепло сегодня, да?
– Тепло, – кивнул Алька. – А ты срисовал или сам напридумывал?
– Сам.
Алька подошёл к стене, упёрся в неё ладонями и принялся разглядывать удивительный город. И Шурик понял, что никаких новостей Алька всё равно сейчас рассказывать не будет.
– Здесь нужен мост, – вдруг заметил Алька и ткнул пальцем в просвет между двумя башнями на склоне холма. – Мост надо наверху, чтобы из одной башни прямо в другую…
Шурик слез с кровати и остановился за Алькиной спиной. Лампочка ярко освещала весь город. И он снова стал праздничным и весёлым.
– Не надо моста, – сказал Шурик. – Они же могут летать на крыльях, те человечки, которые живут здесь.
– На крыльях? – серьёзно переспросил Алька.
– Ну да! Они их ремнями пристёгивают. Пристегнут – и марш. С крыши на крышу, с башни на башню…
Шурику вдруг показалось, что нарисованное солнце подмигнуло ему, довольное такой выдумкой.
– Шура, не ходи босой. Пол холодный, – сказала из кухни мама.
Нет, солнце не подмигивало. И улыбалось оно как‑то кисло, будто школьник, у которого отобрали шпаргалку.
Шурик вернулся на кровать.
Алька всё ещё внимательно разглядывал рисунок. Он даже нижнюю губу прикусил от внимательности. Лицо у него было таким серьёзным, будто он решал самую трудную задачу.
И наконец Алька сказал:
– Хочешь, к тебе Лапа придёт? Ты, может, в их классе учиться будешь. Хочешь познакомиться? Он хороший, он, может, тебе щегла принесёт, если не выпустил…
Лапа пришёл на следующий день. Он остановился в дверях и неловко сказал:
– Здорово.
– Здорово, – сказал и Шурик. – Да ты давай… заходи. Алька, ты забери пальто у него.
Лапа подошёл к кровати, потоптался и протянул Шурику руку:
– Васька… Лапников.
– Шурка, – сказал Шурик и тоже протянул руку.
Ему было немного неловко, что ладонь у него худая и совсем белая. У Лапы рука уже покрылась весенним загаром.
– Мне Алька рассказывал… – начал Лапа. – А ты всё лежишь?
Шурик поскорей поднялся с кровати.
– Это я так, от скуки. Скоро уж на улицу отпустят.
– Ты давай скорей поднимайся, – сказал Лапа. – У нас тут ребят много. Весело.
– Ладно, – согласился Шурик.
Лапа ему понравился. У него был вздёрнутый нос, круглое лицо и почти совсем белые волосы. Наверное, Лапа недавно бегал на улице: волосы под шапкой у него слиплись сосульками и прильнули к голове. А сейчас эти сосульки постепенно поднимались и торчали, как иголки дикобраза. Лапа выглядел немножко смешно, но было сразу видно, что он добрый.
Алька нетерпеливо заёрзал на стуле. Лапа поглядел на него, а потом перевёл глаза на Шуркин рисунок.
– Хороший какой! – сказал он.
– Да ну… – отмахнулся Шурик. – Ерунда.
– Знаешь что? Дай мне эту картинку, – вдруг попросил он. – Можно?
– Да пожалуйста, – сказал Шурик. – Мне что, жалко, что ли?
Алька опередил Лапу и сам отлепил листок от стены. И сразу заявил:
– Нам уже пора.
Шурик слышал, как за дверью Лапа сказал Альке:
– Хороший…
Но о Шурике он так сказал или о рисунке, было непонятно.
После этого целых пять дней никто не заходил к Шурику.
На шестой день забежал Алька. Он зачем‑то захотел узнать, что такое «архитектор».
– Ну, это вроде инженера, – объяснил Шурик. – Он придумывает, как дома строить. Чертежи чертит. Ты не знал, что ли?
– Я‑то знал, – хитро улыбнулся Алька. – Я думал, ты не знаешь.
– Я знаю, – сердито сказал Шурик. – А ещё я знаю, что у тебя, Алька, совести совсем нисколько нет. Целую неделю не мог зайти. Я тут скоро взбешусь.
Алька покосился на дверь и рассеянно проговорил:
– Да, понимаешь, дела всякие. Каникулы…
То, что дел у Альки много, и так было видно: все руки в царапинах и даже на лбу царапина.
– Ну хорошо же… – обиделся Шурик. – Дела так дела… Я завтра и без вас на улицу выйду.
– Выходи завтра! – почему‑то очень обрадовался Алька. – Завтра – это хорошо. Мы тебе знаешь что покажем?..
Мама отпустила Шурика на улицу не на следующий день, а в тот же вечер. Шурик надел зимнее пальто и валенки с галошами. Мама закутала ему шарфом шею. Шурик не спорил. Он хотел только поскорее оказаться на улице. Скорей!
Дверь открылась, и прохладный, пахнущий талым снегом воздух ударил в Шуркино лицо. Шурик закашлялся от неожиданности. Но он тут же зажал рот варежкой: кашель могла услышать мама.
Шурик спустился с крыльца.
Лужи подёрнулись уже тонким синим ледком.
Ветки молодых берёз, которые днём были мокрые, теперь тоже покрылись прозрачной корочкой.
Они будто в стеклянные трубочки оделись на ночь.
Было ещё светло, в просвете между домов растекался жёлтый закат.
Дома вокруг оказались вовсе не одинаковыми, как раньше думал Шурик. Они были двухэтажные, пятиэтажные, трёхэтажные. И штукатурка у них была разноцветная: розовая, светло‑жёлтая, голубоватая.
Шурик обогнул свой розовый дом и вышел со двора на улицу. Она оказалась короткой, и в конце её стояли сосны. Через три минуты Шурик уже подошёл к ним.
Сосен было штук двадцать или немного больше. Они стояли довольно далеко друг от друга.
Но это были не одинокие лохматые сосны с кривыми стволами, а настоящие дочери леса: тонкие, прямые, с густыми верхушками. И хотя кругом поднимались большие дома, сразу было видно, что когда‑то здесь шумел бор.
Шурик поднял голову, чтобы лучше разглядеть верхушки сосен. Поднял, да так и остался стоять.
Высоко на стволе Шурик увидел птичий домик.
Это был ярко‑зелёный скворечник с коричневой крышей и окошками, нарисованными белой краской. Было что‑то очень знакомое в этой птичьей избушке. И Шурик вспомнил, вспомнил сразу… Вон и жестяной петушок торчит над крышей. Такой домик был на Шуркином рисунке на главной улице пёстрого города.
Удивлённый Шурик оглядел сосны. На разной высоте к тонким золотистым стволам под шатрами густых веток были приколочены маленькие теремки и избушки. Розовые, оранжевые, голубые, с окнами, нарисованными разными красками… Почти все такие, как на Шуркиной картинке. Только вместо дверей на домиках чернели круглые отверстия.
Целый птичий город пестрел под неярким вечерним небом.
Шурик стоял, разглядывал скворечники, смотрел в серое с синеватым отливом небо. Там висело чуть заметное белое облачко. Лёгкое, весеннее.
Вдруг совсем неожиданно подкралась к Шурику обида. Он не хотел этого, но кто‑то будто зашептал на ухо: «Картинку‑то унесли. И не сказали ничего. А ты лежал дома. Один».
Шурик медленно опустил голову. Стали чужими и неприветливыми высокие сосны.
Он пошёл назад, к своему дому. И увидел вдруг два куска фанеры, привязанные к тонкому стволу.
Синим карандашом кто‑то вывел <