Омлет из лягушачьей икры 4 глава




— Я спою вам сагу о Беовульфе, — объявил мальчик.

Джек знал: на голос ему жаловаться не приходится.

Однако ж не такого отклика он ожидал. Эльфы словно бы остались разочарованы, хотя королева держалась учтиво, а Этне ободряюще улыбалась. Когда песнь закончилась, все захлопали — но как-то без энтузиазма.

— Мне доводилось слыхать эту историю и прежде, — заметила Партолис. — От смертного по имени Драконий Язык.

— От Барда? — пораженно переспросил Джек.

— Ах, вот ведь дерзкий был негодник, — промолвила королева, улыбаясь собственным воспоминаниям. — А кудри, кудри… чистое золото!

Партолон впервые за вечер встрепенулся:

— Прохвост был тот еще, что правда, то правда!

— Тебе просто не нравилось, что он за мною увивался. Да ты никак ревнуешь! — возликовала королева.

— Чушь. За тобой все увиваются: летят как мошки на свет. Было бы о чем беспокоиться! А вот Драконий Язык удрал, стащив толику моей лучшей магии, — проворчал Партолон, вновь погружаясь в молчание.

Эльфы между тем шумно требовали еще историй.

— Клянусь бровями Одина, нечего на меня поглядывать, — буркнула Торгиль. — Не стану я выставляться на посмешище, пусть меня копьем ткнут!

Но вот Гоури присоединил свой голос к общему гвалту, вызывая воительницу. Так что Торгиль, которая на самом-то деле куда как любила пускать пыль в глаза, вскарабкалась на возвышение.

Беда Торгиль в том, думал про себя Джек, что рассказчик из нее никудышный. Она сломя голову кидается в самый разгар событий, а потом вынуждена возвращаться вспять и объяснять подоплеку. Да, истинно поэтические находки у нее случаются, но голос ее звучит так резко и грубо, как будто воительница не столько повествует, сколько ругается на чем свет стоит. С другой стороны, она будет всяко получше, чем Свен Мстительный, который вечно забывает, в чем соль шутки, или Эрик Красавчик, который орет во всю глотку. Викингам ее манера исполнения пришлась бы весьма по вкусу.

Торгиль рассказывала об Олаве Однобровом и его битвах. Сага была, понятное дело, длинная: подраться Олав был не дурак. Но уже в середине первой истории, о том, как дюжий великан спас Ивара Бескостного от Горной королевы, раздался чей-то смех.

Воительница запнулась. Это позабавило эльфов еще больше; слушатели принялись подталкивать друг друга локтями.

— Ну же, дальше! — крикнул один.

Торгиль продолжила, но смешки послышались снова, и очень скоро уже хохотал весь зал.

— Да ей цены нет! — шепнула какая-то эльфийская дама.

— А голос, голос! От такого голоса впору самому завыть, — подхватила другая.

Торгиль побагровела от возмущения.

— Эй вы, хлюпики расфуфыренные! Я тут рассказываю про храбрейшего из героев, отважнее на свет не рождалось; а коли вам не по душе, так и валите куда подальше!

Зал так и взорвался хохотом. Эльфы колотили кулаками по столу и просто-таки рыдали от восторга. Воительница выхватила нож. Брут вскочил на ноги.

— По мне, так это было великолепное выступление! — закричал он, вставая между Торгиль и ее обидчиками. — Похлопаем же нашей доблестной воительнице!

Стены содрогнулись от громовых аплодисментов и одобрительных воплей. Брут проворно увлек Торгиль к ее месту.

— Им что, вправду понравилось? — озадаченно спросила Торгиль.

— А то как же. У них даже слезы на глазах выступили! — заверил раб.

— Конечно понравилось! — подтвердил и Джек, зная про себя, что на самом-то деле эльфы потешались над бездарностью Торгиль.

— А теперь подавайте нам малявку хобдевчонку! — завопил Гоури.

Шутка пришлась ко двору: по залу снова прокатилась волна смеха.

— Я туда не пойду, — пролепетала Пега, вжимаясь в сиденье.

— Хобдевчонку! Хобдевчонку! Хобдевчонку! — скандировали эльфы, барабаня по столу.

Королева Партолис поднялась с трона, дабы унять шум.

— У нас тут празднество, — с милой улыбкой напомнила она. — Боюсь, дитя, тебе придется-таки выступить. Мои подданные настаивают.

— Не могу, — простонала Пега.

— Матушка, пожалуйста, не надо, — вступилась за девочку Этне, вставая со своего места. — Дитя себя не помнит от страха; настаивать было бы жестоко.

Партолис нахмурилась.

— Ты, Этне, хоть и моя дочь, но уж больно много в тебе от порочной человечности. Я сказала, девочка споет нам — и так тому и быть.

К вящему удивлению Джека, Этне обняла Пегу за плечи и прошептала:

— Я поддержу тебя.

— Мы все тебя поддержим, — подхватил Джек. — Не бойся. Если собьешься, я подхвачу песню.

Трепеща всем телом, Пега позволила отвести себя на возвышение. Торгиль и Брут встали позади нее почетными телохранителями, Этне взяла девочку за руку.

— Спой им гимн брата Кэдмона, — прошептал Джек.

И Пега запела. Сперва — едва слышно; но девочка быстро освоилась. Она любила музыку не меньше Джека и, едва начав, забывала обо всем прочем. Голос ее летел к сводам: эти божественные звуки некогда произвели такое впечатление на Барда и очаровали Буку. Казалось, вся красота, которой недостало ее бедному телу, сосредоточилась в этом единственном даровании.

 

Ныне восславословим всевластного небодержца,

Господа всемогущество, благое премудромыслие

И созданье славоподателя, как он, государь предвечный,

Всякому чуду дал начало.

 

Этот гимн подсказал Кэдмону ангел. Слушая, вы словно наяву видели перед собою великолепие Небес и чудеса земли. То было победное торжество жизни; даже Джек с его посохом вовеки не добился бы ничего подобного. Мальчуган смиренно признавал нелестную для себя правду. Его так захватила песня, что Джек не сразу заметил, как она подействовала на эльфов. А те хранили гробовое молчание.

Эльфы были потрясены.

В зале послышался всхлип — и Джек очнулся. Какая-то эльфийская дама закрыла лицо руками; еще несколько рыдали молча.

— Ох, пусть перестанет, — простонала дама.

Взахлеб плакали и мужчины. И Джек отлично знал почему: он ведь не просто так предложил Пеге спеть этот гимн.

Мальчика до глубины души возмутили насмешки эльфов над Торгиль и Пегой. Конечно, им просто-напросто хотелось поиздеваться над смертными. Никто из людей не в состоянии состязаться с эльфам, а эти скучающие, пресыщенные — как там сказала Торгиль? — хлюпики расфуфыренные жаждали только развлечений и ничего больше. Ну что ж, они получили больше, чем заказывали. Этот гимн — дар Небес, а Небеса — то единственное, в чем эльфам отказано. А гимн Кэдмона напомнил им о недоступном райском блаженстве. Притом и безупречный голос Пеги явился неприятным сюрпризом. Джек злорадно заулыбался: ни малейших угрызений совести из-за этой маленькой мести он не испытывал.

— Замолчи! — прозвенел приказ.

Пега запнулась. Партолон склонялся над Партолис: королева потеряла сознание.

Этне с криком бросилась к королеве.

— Ах вы, коварные, подлые смертные! — бушевал Партолон. — Вы принесли скорбь в чертоги, что вот уже целую эпоху не знали горя! Брюд! Отведи людей в подземелья! Позже я решу их судьбу.

Получив такое дозволение, пикты ринулись в зал. Джек ухватил Торгиль за запястье:

— Мы не можем с ними сражаться.

— Я не боюсь битвы! — вскричала девочка-викинг.

— Конечно нет, отважная воительница, — откликнулся Брут. — Час сражения еще настанет, но не здесь, в самом сердце иллюзий. Доверься мне. Я в таких вещах разбираюсь.

Торгиль сплюнула под ноги Гоури, но все-таки убрала нож.

Пикты окружили детей и повели их прочь.

 

Глава 33

Узники

 

Пленников вели все вниз и вниз по длинным, извилистым туннелям. Свет тускнел и мерк, звуки внешнего мира заглохли вдали. Джек ожидал страха. С подземельями он познакомился в Дин-Гуарди: его заперли в камере, где под сводами звенели вопли морских чудовищ. Однако ж страх не приходил. Напротив, чем дальше они шли, тем лучше Джек себя чувствовал. В голове прояснялось: а он и не сознавал, как затуманено его сознание! Потоком нахлынули воспоминания.

Брюд шел впереди с пылающим факелом. В пикте ощущалось что-то знакомое, и внезапно Джек осознал, где видел его прежде.

— Ты — тот самый, с невольничьего рынка! — воскликнул он.

Пикт втянул голову в плечи, отказываясь вступать в разговор.

— Ты покупал рабов у Олава Однобрового! Ты предложил отменный меч за Люси и дешевый ножик за меня. Небось больше я и не стоил, — с сожалением заметил Джек.

— Да он это, он! — закричала Торгиль. — И как это я сразу его не узнала? Между нами, лучше б я все-таки сбагрила ему Люси. От нее ж с тех пор одни сплошные неприятности. Hauu nehahwa oueem?

— Hwatu ushh, — отрезал Брюд.

Торгиль громко расхохоталась.

— Ты говоришь по-пиктски? — удивился Джек.

— Я знаю несколько слов. Я спросила его, куда ведет этот туннель. А он ответил: жри троллье дерьмо!

— Как мило.

— Это я во всем виновата, — убивалась Пега.

Всю дорогу она проплакала.

— Чушь, девонька, — отозвался Брут. — Наоборот, вам неописуемо повезло. Верхние пределы насквозь пропитаны чарами. Там невозможно мыслить здраво. А здесь, внизу, воздух чист.

«А ведь он прав», — осознал Джек.

Воздух здесь был и впрямь бодрящий и свежий, что странно, учитывая, как далеко они углубились под землю.

— Я-то думала, мне понравятся эльфы, — рыдала Пега. — А они… они такие бессердечные!

— Все, кроме Этне, — вступился Джек.

— Да, все, кроме Этне, — согласилась девочка.

Джек попытался представить себе Этне. Прочие эльфы были несравненно прекрасны, и однако ж мальчуган не мог вспомнить их лиц, как ни старался. А образ Этне стоял перед глазами, словно наяву.

— Она более… настоящая, — промолвил Джек, пытаясь понять, в чем же разница.

— Она одна не смеялась над Торгиль, — согласилась Пега.

— Это кто еще там надо мною смеялся? — вознегодовала воительница.

— Никто, — быстро заверил Джек.

Но про себя подивился еще больше. Из всех эльфов только Этне знала сострадание.

Вдалеке послышался странный звук. Он эхом разносился по извилистому коридору, точно ворчание какого-то животного: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба». Может, это тюлень? Или сова?

Маленький отряд завернул за угол — и оказался перед железной дверью. Охранял ее человек, которого Джек уже и не чаял увидеть снова: дюжий здоровяк размером с медведя — и в два раза страшнее. Он возбужденно раскачивался из стороны в сторону, размахивал длинными ручищами и бормотал: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба».

То был Гутлак — тот самый, одержимый крупным бесом. А Джек полагал, бедолага утонул в источнике Святого Филиана. Судя по его виду, бес так и не оставил своей жертвы.

— Назад! — зарычали пикты, оттесняя Гутлака к стене.

Брюд быстро вытащил ключ и отворил дверь.

— Внутррррь! — скомандовал он. — Стрррадайте.

— И тебе тоже hwatu ushh, — отозвался Джек, уворачиваясь от удара.

Едва пленники оказались внутри, дверь захлопнулась — и пикты выпустили Гутлака.

— Гаааааа! — взревел он, кидаясь на железный заслон.

Джек слышал, как страж всем телом бьется о дверь и колотит по ней кулаками. Спустя какое-то время шум стих; теперь слышалось только монотонное: убба-убба… убба-убба.

— Хорошо, что дверь заперта, — заметила Торгиль.

В камере оказалось не так уж и плохо: Джек видал и похуже. Пол устилала свежая солома, на столе стояли кувшин с водой, чашки, и тут же — хлеб и сыр. Смерть от голода узникам не грозит. От светильника на столе разливалось озерцо желтого света. Совсем небольшое; однако ж благодаря ему центр камеры выглядел не так уж и мрачно.

— А я думал, Гутлак погиб, — промолвил Джек.

— Так было бы милосерднее для него самого, — раздался голос из темноты. Все так и подпрыгнули; Брут выхватил меч. В ответ послышался горький смех.

— Ты пришел убить нас?

— Неееет, — донесся стон из противоположного угла.

— Мужайся, — произнес первый голос. — Если повезет, отделаешься всего-то-навсего несколькими тысячами лет в чистилище.

Брут убрал меч. Джек вгляделся в темноту.

— Почему ты не выйдешь на свет? — окликнул он.

Повисло молчание, затем из первого угла донесся шорох. Из темноты появился монах — медленно, с трудом волоча ноги и увязая в соломе.

— А я тебя помню, — проговорил монах. — И тебя тоже, сатанинское отродье.

Он яростно зыркнул на Торгиль.

— Ты его узнаешь? — спросил Джек.

Торгиль пожала плечами.

— Да мы столько монастырей разграбили, всех разве упомнишь?

— Неважно. От меня уж только тень осталась. А скоро и ее не будет.

Монах доковылял до скамьи и осторожно опустился на нее.

И тут Джек и впрямь узнал его. Перед ним сидел тот самый монах, которого продали пиктам на невольничьем рынке. Только в ту пору он был изрядно тучен.

— Я сердечно рад видеть тебя живым, господин, — промолвил Джек. — Я думал, тебя съели… эти… гхм…

— Пикты? — Монах рассмеялся и тут же закашлялся. Из дальнего угла вновь донесся стон. — В наши дни они человечинкой уже не закусывают, хотя слухи такие распускают, что правда, то правда. Чтобы запугать людей: ведь пикты просто обожают, когда их боятся. Сейчас у них обычаи куда похуже.

— Что может быть хуже людоедства? — При виде жалкого состояния монаха у Джека просто сердце сжималось.

Узник превратился в настоящий скелет, на котором свободно болталась ряса. Кашель сотрясал все его тело; на щеках проступили лихорадочные алые пятна.

— Они поклоняются демонам и приносят им жертвы. Именно это и произошло с моими сотоварищами. Сперва они предложили нас эльфам в рабы. А тех, от кого эльфы отказались, в новолуние отвели в чащу. Я не видел, что там происходило, но я слышал крики.

— Неееет, — вновь простонал кто-то в темном углу.

— Слушай, чего там, во мраке, такого хорошего? Шел бы ты сюда, к нам! — позвал Джек.

— Он убьет меня.

— Кто? Монах?

— Нет! Ведьмино отродье, исчадие Вельзевула, слуга Нечистого.

— Знакомые проклятия! — хмыкнул Брут и шагнул в темноту. Послышалась какая-то возня — и Брут появился снова, таща за ногу отца Суэйна.

— Пощады! Пощады! — визжал аббат монастыря Святого Филиана, цепляясь ногтями за пол.

— Помню, все помню, как наяву! — ликовал Брут. — И побои, и ночи, проведенные за дверью в снегу, и целые недели на хлебе и воде.

И он рывком поставил отца Суэйна к стене.

— Но ты ведь не станешь мне мстить, — захныкал аббат. — Я же о твоей душе радел.

— Ага, и Гутлаку ты, надо думать, тоже только добра желал, — вмешался монах. — Что-то он к прощению не особо склонен.

Снаружи слышалось приглушенное: убба-убба… убба-убба.

— Поэтому пикты и приставили его к двери, — простонал отец Суэйн. — Чтобы меня помучить. Он одержим одной-единственной мыслью: разорвать меня на куски.

— А я и не подозревал, что он выжил, — удивился Джек.

— Он и не выжил. Ну, то есть не совсем, — объяснил монах. — Благодаря моему собрату он был уже на полпути к иному миру, но эльфы вернули его назад. Гутлак застрял между жизнью и смертью. Освободить его было бы истинным милосердием.

— Прости, господин, я столько дней провел рядом с тобой на корабле Олава Однобрового и так и не спросил, как тебя звать, — посетовал Джек.

— Зачем спрашивать об имени обреченных? — глухо отозвался монах. — Но в лучшие времена я звался отцом Севером.

— Отец Север! — хором воскликнули Джек и Пега.

— Да я, похоже, стяжал какую-никакую славу, — криво усмехнулся монах.

— Это ведь ты спас брата Айдена! — закричала Пега. — Он так тепло вспоминал тебя! Конечно же, он будет в восторге, узнав, что ты жив!

— Так, значит, Айден уцелел-таки при разграблении Святого острова, — прошептал отец Север. Суровые черты монаха смягчились. — Он всегда был славным пареньком: кротким, незлопамятным… Надо отпраздновать его спасение доброй трапезой, пусть даже наши собственные шансы уцелеть ничтожны.

При виде такого безысходного уныния Джек с трудом сдержал улыбку: со времен плавания на корабле Олава монах ничуть не изменился.

Торгиль нарезала хлеб и сыр, Пега разлила по чашкам воду. Почти все слопал отец Суэйн. У отца Севера аппетита не было, остальные только что побывали на пышном пиру. Вода оказалась на диво свежей: куда вкуснее, чем у эльфов за трапезой. В отличие от той она прекрасно утоляла жажду.

Джек рассеянно коснулся посоха и, к вящему своему удивлению, ощутил под рукою знакомую вибрацию. По телу разлилось тепло, к сердцу прихлынула радость.

— Торгиль, я чувствую жизненную силу! — воскликнул мальчуган.

Воительница схватилась за висящую на шее руну — и кивнула.

— На самом деле чувствуете вы отсутствие чар, — сурово одернул их отец Север. — Божий мир как факт — куда могущественнее эльфийских наваждений. Эльфы думают, что жизнь без иллюзий — это тяжкое наказание, а вот я охотнее стану есть простой честный хлеб да спать на доброй старой земле, чем погрязну в том, что в здешних чертогах считается жизнью.

— А ты там часто бываешь? — спросил Джек.

— Да, нередко. Эльфы находят меня… забавным. Потому они и держат при себе смертных: в качестве либо рабов, либо шутов. Эльфы не в состоянии испытывать подлинных чувств и могут лишь смотреть на них со стороны, точно нищие под окном.

После еды отец Суэйн забился в свой угол. Джеку казалось, что прятаться в темноте — куда как невесело, но аббату, похоже, не хотелось лишний раз попадаться на глаза.

Отец Север зажег второй светильник и вручил его Бруту, чтобы можно было осмотреть подземелье. Но сперва он продемонстрировал свое приспособление для отсчета времени: треснувшую чашку. Монах наполнил чашку водой и замерил, как скоро вода вытечет до последней капли.

— На Святом острове у нас были песочные часы, — объяснил он, — но эта штука работает ничуть не хуже.

Джек в жизни не видел ничего подобного.

«Ну не глупость ли? — подумал мальчуган. — Любое занятие — будь то охота, стрижка овец, сев, ткачество — требует ровно столько времени, сколько нужно; что толку считать-то?»

Но монах рассказал, что в монастырях ход времени жизненно необходимо отслеживать.

— Порядок должно соблюдать, — объяснял отец Север. — Часы подскажут, когда браться за работу, когда — молиться, когда — предаваться благочестивым размышлениям. Иначе человек, чего доброго, впадет в леность. А от лености и до других грехов недалеко.

И он многозначительно посмотрел в ту сторону, где укрылся отец Суэйн.

— В монастыре Святого Филиана песочные часы тоже были, — заметил Брут. — Но насколько я знаю, измерение времени никого от лености не спасло — ну разве что рабов.

Джек, Пега и Торгиль осмотрели темницу. Брут шел впереди, указывая путь. Подземелье оказалось весьма обширным. Под потолком виднелись отверстия, откуда веяло легким сквозняком. На глазах у Джека из одной такой дыры вывалилась мышь — и шмыгнула в солому.

— Должно быть, эти отверстия выводят наружу, — промолвила Торгиль.

— Нам-то что с того? — вздохнула Пега. — У меня даже рука сквозь них не протиснется.

— Кроме того, мы глубоко под землей, — напомнил Джек.

В темнице обнаружился ручей: он вытекал из-под камня и вскорости нырял в какой-то провал. Отхожее место находилось в боковом помещении. У двери громоздился ворох соломы — для подстилки. Обойдя угол отца Суэйна подальше, Брут и дети вернулись к столу, где по-прежнему сидел, закрыв глаза, монах: он с головой ушел в размышления.

Дети с Брутом вновь обошли подземелье по периметру: проверить, не пропустили ли они чего важного. Но нет. Темница выглядела столь же уныло и безрадостно, как показалось на первый взгляд. Чтобы подбодрить узников, Брут завел рассказ о Ланселоте и о том, как Владычица Озера подарила предку Брута меч Анредден.

— А ты вообще умеешь с мечом обращаться? — спросила Торгиль.

— Умею — не хуже Ланселота, — широко ухмыльнулся Брут.

Отец Север встрепенулся, наполнил водяные часы — и принялся молиться.

«Вообще-то темница эта не из худших, — подумал Джек, сворачиваясь калачиком на чистой соломе. — Есть постели, есть и вода. Отец Север уверяет, что пикты приносят еду через равные промежутки времени. Словом, ничего ужасного; хотя если сидеть здесь в темноте день за днем, неделями и месяцами, то и впрямь не порадуешься. Просто удивительно, до чего начинаешь скучать по солнечному свету, когда ты его лишен».

Да и к Гутлаку попривыкнуть непросто, вздохнул Джек. Монотонное «убба-убба… убба-убба… убба-убба» не смолкало всю ночь.

 

Глава 34

Дикая охота

 

Джек пробудился. Он не ведал, ночь сейчас или день, но так хорошо отдохнул он в первый раз, с тех пор как попал в Землю Серебряных Яблок. В пещере хобгоблинов он спал урывками и не высыпался. Должно быть, чары выпивают всю твою силу. А может, сна в Эльфландии, в этом царстве иллюзий, вообще нет. В отхожем месте горел светильник, но основное помещение было погружено во тьму.

Джек расчистил на полу небольшой пятачок, оставив на нем лишь пучок соломы, и воззвал к жизненной силе. Нет, костер разводить он вовсе не собирался. Просто его обнадеживало и подбадривало само присутствие силы — точно доброго старого друга. Солома вспыхнула, осветив сидящего у стола отца Севера. Лицо его напоминало череп, обтянутый тонкой кожей. Джек поежился.

— А ты, похоже, обучился паре-тройке фокусов с тех пор, как мы виделись в последний раз, — отметил монах. — Ты разве не знаешь, что чародейство — это грех?

Когда-то Джек не дерзнул бы спорить с отцом Севером: отец воспитал его в почтении к монахам как к существам высшего порядка; но с тех пор как испуганного мальчишку привели на невольничий рынок, многое переменилось. Джек стоял у подножия Иггдрасиля, пил из источника Мимира.

— Я взываю к жизни. Жизнь — не грех.

Монах рассмеялся.

— Вы только послушайте его — старших учить вздумал! Жизнь — это возможность впасть в грех! Чем дольше она длится, тем больше зла налипает на душу, пока ты не рухнешь под этим бременем. Ты, чего доброго, еще скажешь мне, что магия — это то же самое, что чудеса!

— И скажу, — кивнул Джек. — В монастыре Святого Филиана чудеса случались каждый день, и никто и бровью не вел.

— Никакие это не чудеса, — отрезал отец Север. — Не чудеса, а богомерзкие мошенничества. Монахи грабили бедных и слабых, драли с них семь шкур. Будь я главой монастыря, уж я бы этих так называемых слуг Божьих привел к порядку. Упорный труд и пост пошли бы им куда как на пользу. — Отец Север поставил светильник на стол. — Будь добр, впредь — никакой магии. Мы будем пользоваться простым кремнем и кресалом.

Джек про себя считал, что рождение огня от кусочка металла и камня — по сути дела, та же магия. Но спорить мальчугану не хотелось. Отец Север изможден, обессилен, возможно, умирает. И, невзирая на всю свою сумрачную безысходность, в глубине души он и добр, и великодушен. Его почтение к «божьему миру как факту» недалеко ушло от бардовского почитания жизненной силы.

— Ты кувшин не наполнишь, паренек? — попросил отец Север.

Джек кинулся исполнять просьбу. Пробежал мимо Торгиль — та тут же проснулась — и мимо Пеги, что зарылась в солому, точно мышка: только макушка торчала.

Когда мальчуган вернулся с водой, отец Север уже расставлял на столе чашки и доски.

— Скоро придут пикты. — Монах невесело улыбнулся. — Иногда я определяю время по бурчанию в животе.

— А зачем они вообще здесь, эти пикты? — спросил Джек. — По-моему, они не рабы.

— Они околдованы, — объяснил отец Север. — Давным-давно, когда миром правили римляне, пикты подпали под власть чар дивного народа. Это не обычные пикты, это древние: они отвернулись от божьего мира. Они не женятся и не выходят замуж. Смертные женщины для них недостаточно хороши.

— Но если у них нет детей, — недоуменно переспросил Джек, — почему они до сих пор не вымерли?

— Ты не понимаешь. Это те же самые люди, что сражались с римлянами и бежали в полые холмы. Они не стареют — кроме как в те редкие моменты, когда ненадолго выбираются в Срединный мир.

— И… сколько же им лет?

— Сотни и сотни, — отвечал отец Север. — Не завидуй им. Долгая жизнь не прибавила им мудрости. Они лишь глубже погрязли в грехе.

При мысли о подобной временной бездне Джек похолодел. Мальчугану и год-то казался бесконечным. Неделя и то тянется невыносимо долго, если ждешь чего-то с нетерпением. Из темноты, почесывая голову, появилась Пега, за ней — Торгиль с Брутом. Отец Суэйн по-прежнему прятался в своем углу.

— Я Гутлака не слышу. Это значит, уже утро? — спросила, позевывая, Пега.

— Ты права, — подтвердил отец Север. — Перед тем как принести еду, пикты выводят его на прогулку. Иначе очень трудно войти и выйти.

Послышались голоса и звук отпираемой двери. Брюд вошел первым, освещая путь факелом. Прочие пикты внесли хлеб, сыр, яблоки и жареных голубей — самых обыкновенных, с двумя лапками. Обнаружив спящего в углу отца Суэйна, Брюд склонился над ним и прошептал: «Убба-убба».

— Что? Что такое? Спасите, помогите! — завизжал священник, вскакивая на ноги.

Пикты так и покатились со смеху.

— Ты пошшшел, — прогудел Бруд, маня пальцем Брута.

— Нет уж, спасибочки, — фыркнул раб.

— Госпооооожа трррребует тебя.

— А! Так бы сразу и сказал. — Брут стряхнул с одежды солому, пригладил пальцами волосы. — Долг зовет, — объяснил он Джеку.

— Что еще за долг? — сощурился Джек.

— Ну как же — развлекать Нимуэ. Она, верно, упросила Партолис простить меня.

— Ты нас бросаешь? — вознегодовал Джек.

Он ушам своим не верил: раб, не задумываясь, готов покинуть своих друзей, будто так и надо!

— Приходится — вы ведь хотите вернуть воду в Дин-Гуарди. — И Брут вышел за двери, насвистывая сквозь зубы вопиюще развеселый мотивчик.

«А почему ж ты до сих пор воду не вернул?» — так и вертелось на языке у Джека, да только он знал ответ.

Негодяй отлично проводит время в Эльфландии, куда ему торопиться-то?

Пикты захлопнули за собою дверь.

— Ведьмино отродье, — буркнул отец Суэйн, накладывая на свою доску побольше еды.

Вместе с Брутом из подземелья ушла радость. Джек мог сколько угодно досадовать на бывшего раба, но его непринужденное обаяние всем поднимало настроение. Завтрак в темнице в обществе мрачного монаха и полоумного аббата оказался заменой не из лучших. Вскорости с прогулки привели Гутлака («Убба-убба»), и отец Суэйн вновь забился в свой темный угол, прихватив с собою и снедь.

Джек, Пега и Торгиль поведали отцу Северу о своих приключениях. Монах наполнил «водяные часы» — и слушал рассказ, пока чаша не опустела.

— Довольно, — приказал он, поднимая руку. — Во всем необходимо соблюдать очередность. Иначе время потянется слишком медленно. Вот я, например, люблю перемежать молитву благочестивыми размышлениями о грехе; но вам недостает дисциплины. Юным идет на пользу работа.

— И много ли работы здесь сыщется? — возразила Пега, обводя взглядом обширное, пустое помещение.

— Да сколько угодно! — с жаром воскликнул отец Север. — Можно подметать пол, мыть посуду, выбирать из соломы блох, измерять пол ладонями…

— Измерять пол? — удивилась Торгиль. — Что в том пользы?

— Польза велика: вы не будете сидеть без дела. Неважно, есть в работе прок или нет; важно, чтобы выполнялась она с должным смирением и любовью к Господу.

— Хель! — пробурчала под нос Торгиль, выругавшись именем богини, чьи ледяные чертоги отведены для клятвопреступников.

— Именно, — откликнулся отец Север. — У вас — чертоги Хель, у нас — ад; как раз об аде я и беспокоюсь. Насмотрелся я, что происходит с монахами, у которых слишком много свободного времени. Иные становятся развратными и злобными, другие сходят с ума.

И он кивнул в сторону темного угла, где отец Суэйн, причмокивая, высасывал мозг из голубиных косточек.

«Интересно, это одержимость мелким или крупным бесом?» — подумал Джек, подавляя смешок.

— Уверяю тебя, все очень серьезно, — нахмурился отец Север. — Возможно, мы тут заперты на долгие годы. Или, скорее, вы. Мне-то уж немного осталось.

— Да, господин, — кивнул мальчик.

В перерыве между работой дети рассказывали истории, разминались, разгадывали загадки — отец Север знал их бессчетное множество. А еще он учил их латинским словам и странной магии под названием «математика». Шесть раз на дню он созывал их на молитву; одна лишь Торгиль объявила, что поклоняться богу рабов — ниже ее достоинства.

Без этого распорядка Джек, верно, сошел бы с ума. Дни тянулись однообразно и монотонно; внутрь не проникало ни лучика солнечного света. Все равно что быть погребенным заживо. Джек огрызался на Пегу, которая этого не заслуживала, и как-то раз подрался с Торгиль (она-то как раз заслужила). Отец Север сурово отчитал мальчика. Но монах понимал его отчаяние — и назначал ему одну работу за другой, чтобы успокоить мысли.

Так, Джеку было велено ловить мелких зверушек, что проваливались в отверстия под крышей, и выпускать их сквозь дыры в полу. Мальчуган не ведал, выберутся ли они на волю, знал лишь, что в темнице они неминуемо погибнут. Отец Суэйн обожал их мучить. Если ему удавалось поймать зверька живым, он утаскивал добычу в свой угол — и оттуда долго еще доносился жалобный писк.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-01-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: