— Paul! — закричала графиня из - за ширмов, — пришли мне какой - нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
Заметьте: действуют трое — Графиня, Лиза и Томский, вдобавок присутствуют две-три бессловесные горничные-рабыни.
А вот тот же эпизод из одноимённой пьесы Житинкина. Артисты пускают пузыри. Цитируем, в точности сохраняя орфографию и пр.
ГРАФИНЯ. Апчхи!.. (Чихает.) Мой милый, Елецкая, что в ней хорошего? Тфу! Такова ли ее бабушка, княгиня Дарья Петровна... Кстати, я думаю, она уже очень постарела?
ТОМСКИЙ. Как постарела! Она уже лет семь как умерла.
ГРАФИНЯ. Умерла!.. (Впадает в задумчивость. Маша делает знаки Томскому.)
ТОМСКИЙ. Вот тебе раз — проболтался!..
ГРАФИНЯ. Жаль, жаль бедную! Мы с нею в одно время появились в свете, и тогда mon cousin Michel написал стишки на наше появление, — их все знали в то время...
ТОМСКИЙ. А вы их помните, grande maman?
ГРАФИНЯ. Такие вещи не забываются, mon cher!.. Я прочту тебе их:
«Две феи к нам явились в свет
Пленять нас красотою:
Любовь, восторги и привет
Внесли они с собою.
Огонь горит в очах одной,
Палит, как солнце юга;
Зато в очах же у другой —
Лишь холод, лед и вьюга»...
ТОМСКИЙ. Эксолян, с мани фик, анкруаябль. (Так в тексте пьесы. Это типа французский язык. Кириллицей следовало бы написать: экселян, манифик, энкруаябль. Excelent, magnifique, incroyable — превосходный, великолепный, невероятный — фр.) Позвольте мне эти стишки, — я передам вашу славу потомству.
ГРАФИНЯ. Хорошо, я как-нибудь отпишу их тебе вместе с французским переводом. (Отписать — оставить что - то по завещанию. А тут следовало сказать «перепишу » или «продиктую » или «спишу »; копия тогда называлась «списком »)
ТОМСКИЙ. Разве они переведены?
ГРАФИНЯ. И даже напечатаны в «Memoires frangaises». Когда я, появилась в Париже, произвела эффект, фурор, то граф Александр Григорьевич их перевел, и сам Вольтер был от них в восхищении.
ТОМСКИЙ. Так вы были знакомы с Вольтером?
ГРАФИНЯ. Конечно. У меня часто ужинали все великие нашего времени: Мормонель Дидро, философ Гельвеций и математик Даламбер. (Думаете, «всех великих » тут трое? Да, часть публики подумала, будто Мормонель — это имя Дидро. Но его вообще - то звали Дени. А тут, вероятно, имеется в виду Жан - Франсуа Мармонтель, чья фамилия, хоть и с двумя ошибками, попала в список великих вместе с д ’ Аламбером.)
ТОМСКИЙ. Подумать только, так вы и с ним... Кстати, о математике! У меня еще есть к вам просьба. (Графиня смотрит боязливо.) Да не об деньгах! («Смотрит боязливо » — даже в ХIХ веке мало кто делал такие неприличные ремарки. Попробуйте перед зеркалом сделать боязливый взгляд.)
ГРАФИНЯ. Об чем же?
ТОМСКИЙ. Позвольте вам представить, только не для бала, истинного философа и замечательного математика...
ГРАФИНЯ. Кого!!!
ТОМСКИЙ. Моего хорошего приятеля, Германна...
ГРАФИНЯ. Германна?!.. Кому же он, mon cher, известен?!.
ТОМСКИЙ. Всем моим друзьям.
МАША. (в сторону). Игрокам. (Обратите внимание на Машу и её комментарии.)
ГРАФИНЯ. Этого недостаточно. Откуда он явился?
ТОМСКИЙ. Он... родился чуть ли не в России; образование получил в Университете за границей.
ГРАФИНЯ. Но кто его отец? Какого он происхождения?
ТОМСКИЙ. Вот этого я не знаю наверное... приятели говорят, что он — сын обрусевшего немца.
ГРАФИНЯ. А неприятели?
ТОМСКИЙ. Думают, что он происходит от немецких... как бы это помягче выразить!..
ГРАФИНЯ. Иудей, что ли? Апчхи! (Чихает.)
ТОМСКИЙ. Да... вроде этого. Но, во всяком случае, он человек замечательный...
ГРАФИНЯ. И ты давно с ним знаком?
ТОМСКИЙ. Не особенно... но успел уже у него позаимствовать...
ГРАФИНЯ. Так он что, ростовщик? Апчхи!
ТОМСКИЙ. Помилуйте, что вы! Я заимствовал у него частичку его знаний. Он занимается со мной смешанной математикой, открывает таинства природы.
ГРАФИНЯ. И много ты взял у него уроков?
ТОМСКИЙ. Уроков? Позвольте, один, два... всего три!
ГРАФИНЯ. Немного... Апчхи! Апчхи! Апчхи!
ТОМСКИЙ. Сегодня он обещал дать еще один. Я сейчас его видел у вашего дома. Я спешил к вам, а он стоял напротив этого окна.
МАША. (в сторону). Вот так оказия!
ГРАФИНЯ. Он стоял напротив этого окна?
ТОМСКИЙ. Он хотел идти ко мне, но его вдруг остановила...
ГРАФИНЯ. Открытая форточка?
ТОМСКИЙ. Нет, мысль, как уяснить себе кабалистику, или, вернее сказать, естественность мистицизма... О, это такая голова? (Входит Лиза с книгами.) Да вы сами, когда познакомитесь с ним...
ГРАФИНЯ. Я, мой милый, никогда с ним не познакомлюсь!..
ТОМСКИЙ. Но, почему же?
ГРАФИНЯ. Потому, что я терпеть не могу загадочных людей — ни у меня в доме, ни перед моими окнами...
ЛИЗА. (в сторону). О чем они?
ТОМСКИЙ. Простите, grande maman, но не вы ли сами принимали у себя неразрешимую проблему, ходячую загадку всего мира — таинственного графа Сен-Жермен!
ГРАФИНЯ. Замолчите, сударь! Вы говорите нелепости. Не клевещите на того, кого ни вы, ни все ваши умники не в состоянии постигнуть! Вы не имеете права говорить о том, кто под именем Сен-Жерм... ах, дайте воды! (Лиза подает.)
ТОМСКИЙ. (Маше). Кажется, я опять попал впросак!..
МАША. И еще не раз попадете...
ЛИЗА. Вот капли, графиня, примите их. (Капает в стакан и дает.) (Вообразите: оказалось, что к этой реплике нужна ремарка. А то ведь Лиза могла сказать «примите », но не дать.)
ТОМСКИЙ. Ей что-то частенько бывает дурно?
МАША. Она очень слаба.
ТОМСКИЙ. От чего?
МАША. От нервов. (Маша произносит «от нерьвов ».)
ТОМСКИЙ. От нервов? (И Томский произносит «от нерьвов ». Так что аристократ и крепостная девка используют один и тот же способ смешить почтенную публику.) Что же делать, таков закон природы.
МАША. И стоит вам только раз не остеречься...
ТОМСКИЙ. Нет, бог с ней! Я теперь слова не скажу... Вам лучше, grande maman?
ГРАФИНЯ. Да, немного, прошло. Который час?
ЛИЗА. Давно било час.
ГРАФИНЯ. Боже, я опаздываю на прогулку.
МАША. Да вы совсем готовы, вам только надеть ватный капот. (Зачем надевать на прогулку домашнюю одежду?)
ГРАФИНЯ. Ну, Paul, помоги мне встать. Лизанька, где моя табакерка?
ЛИЗА. (подаёт, взяв со стола). Вот она. (Со стола взяла! Без ремарки могла бы сдуру достать из кармана широких штанин. Вот так пишут за Пушкина. Вот так и возникает объём произведения, соответствующий договору. Эпизод раздулся в 5 раз!)
ГРАФИНЯ. Лизанька, не забудь отдать ему его галиматью. Апчхи! (Идёт.)
ТОМСКИЙ. Вы, grande maman, на меня не сердитесь?
ГРАФИНЯ. Анфан тэ рибль! (Почему выражение «enfant terrible », означающее «ужасный ребёнок », сочинитель этой галиматьи написал кириллицей и в три слова — diable его знает.) И не думаю.
ЛИЗА. (Томскому тихо). Что вы наделали?
ТОМСКИЙ. (тоже тихо). Кто же мог представить, что это ее взволнует?
ГРАФИНЯ. (в дверях). Poul, принеси мне какой-нибудь новый роман, только не из нынешних. (Poul это тот же Paul — разницы нет.)
Мы процитировали так много, чтобы показать масштаб безобразия и степень бесстыдства.
Если забыть о таланте и судить только по объёму — пиковая баба вчетверо толще дамы. То есть условного Пушкина тут maximum 25%... Как бы вы отнеслись, если б к стакану водки некто долил три стакана мутной воды и сказал бы: вот литр водки. — Эта жижа — водка?... — — —... Успокойтесь, дамы и господа — материться мы тут не станем даже в тех местах, где это было бы чрезвычайно уместно и справедливо. Но важную вещь можно и без мата сказать так, что это будет понятно любой блондинке.
фото: Александр Минкин
Двойное дно футляра.
Читая про это безобразие, кто-то решит (заметьте, мадам, что здесь нет обращения к вам лично) — кто-то решит, что беда не так уж велика, если публика получает хотя бы четверть настоящего Пушкина. Нет и нет. Представьте, что вам положили еду на тарелку, три четверти которой — жутко грязные. Согласитесь ли вы есть, поскольку четвертушка тарелки всё же чистая? Нет и нет. Это просто грязная тарелка. Так и с текстом, который на афише называется «Пиковая дама», — наглая переделка просто-напросто живёт по украденному паспорту.
Никак невозможно отвязаться от чёртовой дамки пик. Заметили невероятно активную крепостную девку Машу? Заметили 7 штук «Апчхи»? И не думайте, будто графиня гриппует. Это не болезнь персонажа, это юмор автора. Обратите внимание на реплики:
ТОМСКИЙ. Думают, что он происходит от немецких... как бы это помягче выразить!..
ГРАФИНЯ. Иудей, что ли? Апчхи! (Чихает.)
ТОМСКИЙ. Да... вроде этого.
Что «вроде этого » — курд? турок? бедуин?
Понятно, что у русской аристократки (в представлении Малого театра) аллергия на этих «как бы это помягче выразить». Но мысль, будто Томский, названный в программке князем, — русский офицер, гуляка, в начале ХIХ века станет подыскивать «выражение помягче» — мысль эта фальшива. И скорее сообщает о стыдливости не Томского, а Житинкина. По-настоящему стыдиться следовало бы за некоторые ремарки. Потому что после «апчхи» писать в скобках «чихает» — просто позор. Мы, как бы это помягче выразить, знаем, как на бумаге обозначаются разные звуки, издаваемые разными частями тела. Например «кхе-кхе» — это кашель, а... э-э... впрочем, кажись, достаточно.
В спектакле Академического Малого театра старая графиня чихает всю дорогу, хотя насморка у неё нет (не сморкается). Понятно отчаянное, но бессильное желание постановщика рассмешить публику. В казарме смешат несколько иначе, зато гораздо успешнее — даже совершенно глухой почуял бы эти шутки. Есть в спектакле и другие упорно повторяющиеся звуки. Каждый раз, когда за сценой кто-то стучит деревяшками, изображая усиленный динамиками цокот конских копыт, зрители должны понимать: то ли кто-то приехал, то ли кто-то уехал. Если бы копыта не цокали, зрители бы и не поняли; постановщик же лучше знает свою публику.
Обычные мучения режиссёра: что сократить? Иначе спектакль получится слишком длинным. Туминас сократил «Онегина» радикально, оставил одну пятую, но многим читателям никогда прежде не удавалось заглянуть в такую глубину, которую литовец открыл зрителям на сцене.
Здесь другое. Человек явно мучился: что дописать? Например, одному дворянину Житинкин дописал реплику: «За компанию жид повесился». Так действительно иногда говорят, только вот у Пушкина в «Пиковой даме» так не говорят, там этой фразы нет. Но среди публики Малого ценители таких фраз есть, и режиссёр пошёл им навстречу. И ещё раз пошёл им навстречу в спальне у графини. А поговорка неплохая: имеется в виду компанейская натура: куда все, туда и я — на миру и смерть красна.
Возле гардероба, стоя в очереди за пальто, некоторые зрители искренне восхищались: Ай да Пушкин, Наше всё! Как он «этих вроде этого»!
Кое-кто из них, придя домой, перечитает «Пиковую даму», не найдёт этих красот и торжествующе догадается: «Ага! цензура вырезала!» Но это не цензура у Пушкина вырезала, а Житинкин Пушкину вставил.
Народность (и можно сказать, простонародность) спектакля в Малом ярче всего выражена в роли графининой служанки. Она очень много себе позволяет. Например, когда старая графиня скажет что-то остроумное (сочинённое для неё Житинкиным), служанка аплодирует.
«Аплодировать — хлопать в ладоши в знак одобрения, положительно оценивать » (Академический словарь). Никакая аристократка, фрейлина Екатерины Великой, не позволила бы рабыне оценивать себя. Старой графине (той, которая у Пушкина) не нужны комплименты уборщицы; с точки зрения норм приличия это не комплимент, а недопустимая наглость. Так что эта наша Маша аплодирует инсценировщику, который и шутки сочинил, и Машутке роль построил.
В спектакле Малого служебная Маша придумывает и всю интригу. Вероятно, режиссер читал, а может, и ставил Мольера, постоянный персонаж пьес которого служанка-интриганка. Маленькая разница: у Мольера они вольнонаёмные, либерте-эгалите.
Некоторые люди (и посещающие Академический Малый театр иностранцы) верят, будто это Пушкин, тем более, что так и на афише написано, и в программке. Но это, к счастью, совершенно не так.
XXIII. О ТЕРПЕНИИ
Уважаемые читатели! Должен что-то сказать не об Онегине, а о вас. Если вы читаете эту Восьмую часть — значит, делаете это вполне сознательно.
Объяснюсь. Нравится вам этот роман о поэме или вызывает раздражение (бесит) — главное в том, что вы его читаете.
Наткнувшись на Первую часть два месяца назад, вы начали читать, не зная, что вас ждёт. Но скоро увидели, что ни политики тут, ни писем президенту, ни разоблачений чиновных воров — вообще ничего актуального. Вторая часть подтвердила впечатление: это про Онегина и больше ничего. Значит, сейчас эту Восьмую читают только те, кто уже точно знает, о чём речь. Только те, кому такое интересно — независимо, положительный это интерес или отрицательный; получаете ли удовольствие или раздражаетесь. Те, кто заскучал, — бросили давно.
фото: Александр Минкин
Большая редкость: двуствольный колесцовый пистолет, 1580 год.
...Теперь о скучных местах.
Вообразите себя на краю долины. Вдаль уходят луга, поля, леса — красота! А ещё дальше, на горизонте, сияющая гора, сверкающая над облаками вершина. И понятно, что вид оттуда невероятной красоты. Идём?
Забыл сказать: ни ковра-самолёта, ни вертолёта у вас нет. Предстоит долгий путь, не каждый осилит подъём. Но ещё хуже, что сперва надо дойти до подножья. И оказывается: лес издали красив — а войдёшь — бурелом, чащоба, овраги, болота, колючие кусты, комары. Через час или на второй день вы уже измучены, раздражены; сколько ещё тащиться, продираться — неизвестно. Вдобавок нытики, что сперва шли с вами, начинают вас убеждать, что ничего хорошего впереди нет, надо бросить эту затею. Да и стоит ли овчинка выделки? Не лучше ли вернуться? Тем более такое впечатление, что гора ближе не становится; по-прежнему на горизонте.