Стены всех комнат нижнего этажа, где квартировали сначала охранники-рабочие, а затем охранники-палачи, наружная стена дома на террасе, где дежурили часовые, будка дежурного часового на углу, образуемом заборами, были испещрены многочисленными разнообразными, циничными и похабными надписями, порнографическими рисунками, безграмотными хулиганскими стихами и хитровскими изречениями. В любом городском саду или месте, отведенном для общественного гулянья, в беседках, на скамейках и различного рода балюстрадах, можно видеть ту же, ни в чем не отличающуюся, грязную литературу. Это отражение многих грустных причин последних десятилетий и главное — условий воспитательного характера, которые в некоторых отношениях накладывали одинаковые печати на юношу привилегированных классов и на юношу обыкновенного обывателя, и на парня в деревне и на заводе, и на хулигана, выросшего в трущобах Вяземской лавры или Хитрова рынка.
Грустное, тяжело-грустное впечатление рождалось прежде всего при виде этих паспортов духовной немощи людей, собственноручно воспроизведенных авторами в порыве притупления своего человеческого сознания. Жаль делается потом этих людей; до боли жаль их за их слепоту перед собственным существом. Но еще более жаль их родителей, воспитателей, руководителей, среды, их окружавшей, и общества, на них влиявшего, которые заботились о сбережении их жизни, а души губившие.
“Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит”.
О чем трактуют эти жалкие авторы-охранники с Сысертского завода и Злоказовской фабрики в своих писаниях и мараниях?
Прежде всего они свидетельствуют о своей беспредельной темноте; в своей развращенности, в своем цинизме и в полном отсутствии мало-мальски сознательной мысли они, очевидно, видят положительные стороны преподававшихся им высоконравственных лозунгов свободы, равенства и братства, но, к сожалению, в плоскости узкого, материального социализма. Они упиваются своей плоской литературой; видно, как захлебываясь, соревнуясь друг с Другом, каждый старается загнуть, завернуть заковыристее другого. Видно, что все их революционное сознание сконцентрировалось только в области этого беспредельного цинизма в самых широких рамках.
Что беретсяими в качестве тем для своей площадной литературы повсюду, в стихах, прозе, остроте, брани? Сплетни, гнусности, грязь, созданные искусственною молвою, созданные флюгерной печатью и агентами германского генерального штаба и... ни слова чего-либо своего, народного, бытового, социального, духовного; ни слова о какой-либо вине Царя перед народом, обвинений в гнете, насилиях, тяготах и жесткости. Ни слова о том, чем так старались искусственно и натянуто напичкать их из области правительственных погрешностей Царя перед народом.
Ни слова...
Одна похабщина и цинизм...
Преступник, стремящийся скрыть свое участие в преступлении, почти всегда оставляет о себе невольно весточку там, где и не думает. То же для некоторых случилось и в Ипатьевском доме.
Кто стоял на посту на террасе 15 июля 1918 года?
“Вархат”, он собственноручно отметил это сам на косяке окна и подписался по-мадьярски.
Кто спал на одной из коек (походных кроватях) в нижнем этаже?
“Рудольф Лашер”, расписавшийся в этом на стене по-немецки.
Кто стоял за дверью в правом углу комнатки нижнего этажа при расстреле?
“Исаак Голощекин и Янкель Юровский”, это говорят живые свидетели, но и без них надпись на стене — “Валтасар был в эту ночь убит своими подданными”, сделанная на немецко-еврейском жаргоне, сама по себе свидетельствовала об авторах ее и преступлении.
Ипатьевский дом сохранил в себе достаточно следов убийц, чтобы сказать: в его стенах в комнатке нижнего этажа были расстреляны все Члены Царской Семьи и состоявшие при ней доктор Боткин, Анна Демидова, Алексей Трупп и Иван Харитонов. Еще в марте 1919 года на стенах и на полу этой комнаты сохранились следы брызг крови. Экспертиза этой крови, а равно крови, оставшейся в пулевых следах в кусках пола и стен, указала, что кровь эта — кровь человеческая. Экспертиза направления пулевых ходов говорит, что жертвы не только расстреливались, но и пристреливались, когда уже лежали на полу. Следы порезов на обоях внизу, вблизи пола, указывают, что здесь не только расстреливали, но возможно и прикалывали штыками раненых револьверными пулями. Большинство пулевых следов и самих пуль, застрявших в стенах и полу, принадлежат к револьверам системы Нагана, но были также пули и от револьверов Кольта и Маузера. Разбросанность пулевых следов в комнате указывает не только на, вероятно, происходившую борьбу за жизнь со стороны обреченных на расстрел, но и на нервозность и беспорядочность стрельбы со стороны преступников. Пулевых следов в комнате имелось от 28 до 35, причем большая часть их была от пуль, не проходивших через человеческое тело, то есть указывавших на большое число промахов, что могло произойти при расстреле на таком близком расстоянии от чрезвычайной нервности и растерянности со стороны стрелявших.
Дом Ипатьева был окончательно освобожден от постоя наших штабов и управлений в середине марта 1919 года и арендован омским правительством у владельца Ипатьева. Намечалось приобрести его совершенно в казну, но военные события, вызвавшие очищение вами Урала, оставили этот вопрос неразрешенным.
От Ипатьевского дома дорога на деревню Коптяки идет через город сначала по Вознесенскому проспекту, а затем поворачивает направо по Главной улице города и ею выходит у ипподрома из пределов города. Далее, пройдя через Верх-Исетский завод, дорога направляется к кордонам на Казанской и Пермской железнодорожных линиях и, перейдя обе линии, вступает в густой смешанный, заросший лес, тянущийся до самой деревни Коптяки, в общем на протяжении 12 — 16 верст. Верстах в 3 к северу от кордона на Пермской железнодорожной линии Коптяковская дорога пересекает еще у разъезда № 120 горнозаводскую железнодорожную линию, но до этого, примерно на середине расстояния, она раздваивается и подходит к горнозаводской линии двумя ветками: северной — к переезду у будки № 184, севернее разъезда № 120, и южной — к переезду у будки № 185, южнее этого разъезда.
На северной ветке, не доходя шагов 150 до железнодорожной линии, есть топкое, болотистом место; здесь рано утром 19 июля возвращавшийся из Коптяковского леса к городу в сопровождении конных красноармейцев Ермаковского отряда и 4-5 коробков грузовой автомобиль Люханова застрял в трясине; люди с автомобиля и красноармейцы ходили к будке № 184, взяли из сложенного у будки штабеля шпалы и сложили на трясине помост, по которому и прошел грузовик. Этот помост оставался на месте еще в мае — июне 1919 года.
Южная ветка Коптяковской дороги, перейдя через переезд у будки № 185, поворачивает налево вдоль полотна железной дороги, и у будки № 184 соединяется опять с северной веткой. Дорога снова входит в лес и примерно версты 3, до так называемого урочища “Четырех братьев”, идет, не разделяясь, одним путем. Урочище “Четыре брата” получило свое название от росших некогда при дороге четырех могучих вековых сосен, выходивших от одного корня; ныне от этих исполинов осталось только два разваливающихся пня. Как раз пройдя мимо этих пней, Коптяковская дорога снова раздваивается на две ветки: главная ветка уклоняется несколько к северу и версты через 3 проходит через ряд луговин, носящих общее название “Большой покос”. Этой именно веткой пользовались при поездках из города в деревню Коптяки и обратно, и она считалась частью Коптяковской дороги. Второстепенная ветка, отклоняясь у урочища “Четырех братьев” несколько к югу, имеет характер зимней дороги и носит местное название “дороги на плотинку”, так как на высоте “Большого покоса” пересекает по плотинке очень топкое болото. Гать этой плотинки совершенно развалившаяся, непроезжая на колесах, почему, видимо, этой дорогой и пользовались только зимой, когда болото замерзало.
Верстах в двух севернее “Большого покоса” и плотинки обе ветки соединялись и таким образом обхватывали в лесу обширный район, который носит общее название — района “Ганиной ямы”. Следовательно, вдоль Коптяковской дороги район этот имел протяжение до 5 верст, а поперек в наиболее удаленной части веток друг от друга было до 2 верст. Примерно в середине этого района, ближе к главной ветке и в полутора верстах от “Четырех братьев”, имеется маленький прудок, собственно и называющийся “Ганиной ямой”.
От этого прудка в направлении к “Четырем братьям”, то есть на юго-восток, тянутся старые, заброшенные рудничные разработки, представляющие собою сеть завалившихся шахт, шурфов, обвалившихся больших и малых котлованов, обращающих всю эту местность в сильно изрытый, ископанный и изрезанный район. Одних старых шахт здесь более 30, а количество бывших шурфов, котлованов трудно даже определить, так как все они успели уже зарасти травой, кустарниками и деревьями с тех пор, как бросили здесь добычу железной руды.
С главной ветки Коптяковской дороги к этим заброшенным разработкам имеется четыре свертки, по которым, видимо, прежде вывозилась добывавшаяся руда. Первая из указанных сверток, начинаясь саженях в 150 от “Четырех братьев”, выходит к середине разработок и затем почти по краю их направляется к “Ганиной яме”, где и заканчивается. Остальные три свертки с Коптяковской дороги выходят на эту первую свертку в разных ее местах, почему эта первая свертка является как бы главной дорожкой, обслуживавшей разработки.
В общем весь район этих разработок очень глухой, совершенно в стороне от проезжей дороги, закрыт частым, заросшим лесом и представляется чрезвычайно удобным для сокрытия здесь многих тел, не прибегая к большим земляным работам. Так по крайней мере кажется на первый взгляд. Место это было хорошо известно Петру Ермакову, так как у “Ганиной ямы” находился покос его приятеля и сотрудника по разного рода расстрелам и реквизициям, Александра Болотова, тоже жителя Верх-Исетского завода.
Вот что представлял собою в общих чертах путь и район, которые были избраны Исааком Голощекиным и Янкелем Юровским как место последнего и вечного упокоения бывшего Государя Императора и Его Августейшей Семьи.
Методическое исследование материалов в связи с детальным осмотром местности дает следующую картину обстоятельств, имевших место в дни 17 — 19 июля 1918 года в пределах вышеописанного района.
Саженях в 100 от будки № 184 по дороге на деревню Коптяки есть гать на просыхающем болоте; не доезжая этой гати — небольшой сухой пригорок. На этом пригорке, закрытом лесом, утром 17 июля появилась застава красноармейцев “особого отряда” Исаака Голощекина и не пропускала никого ехавших из города в Коптяки. Всех под угрозой немедленного расстрела возвращали обратно к будке № 184.
На другом конце Коптяковской дороги перед “Большим покосом” расположилась тогда же другая такая же застава, не пропускавшая никого из деревни Коптяки в город.
Очень поздно ночью с 16 на 17 июля, скорее даже на раннем рассвете 17 июля, через переезд у будки № 185 прошел грузовой автомобиль Люханова, наполовину загруженный телами Августейших Мучеников и покрытый какой-то сероватой материей или брезентом. Грузовик свернул налево, миновал будку № 184 и, пройдя от нее по Коптяковской дороге сажень 50, только что въехавши в лес, остановился. Шофер и его помощник слезли с грузовика и приходили в будку № 184 взять ведро воды, так как машина “согрелась”. Жена сторожа рассердилась, что ночью пугают, на что шофер ей ответил:
“Вы тут, как господа, спите, а мы всю ночь маемся. На первый раз простим, а в другой раз так не делайте”.
Через некоторое время автомобиль пошел дальше. У гати его встретили несколько конных красноармейцев из отряда Петра Ермакова и повели дальше к урочищу “Четырех братьев”. Дорога для грузовика была трудная: частые дожди сильно размочили грунт; в низинах было топко, а на буграх из-под почвы вылезли громадные корни придорожных деревьев. Автомобиль шел с большим трудом, часто останавливаясь, буксуя и оставляя позади в грязи и в топких местах глубокие следы своих колес.
Дойдя до первой свертки к разработкам, он свернул на нее. Дорожка была заросшая высокой травой и молодыми деревьями, колея — узкая. Тяжелый грузовик проложил по ней громадный след: траву примял, поломал и повывернул много молодых деревьев, а у старых поободрал кору и поцарапал стволы боками платформы, так что еще в мае 1919 года эти последние следы были ясно видны. В том месте, где свертка выходит к разработке, однаиз ям,служившая некогда для выборки руды, слишком прижала дорогу к большим деревьям, и грузовик, огибая ее с правой стороны, не рассчитал поворота, сорвался в яму левым задним колесом, проломал себе дно и застрял. Пришлось, видимо, чтобы вытащить автомобиль из ямы, разгружать его здесь.
До открытой шахты и глиняной площадки, где крестьянами и офицерами были обнаружены следы костров, оставалось шагов 200;
из молодых сосен и березок, пеньки от которых остались торчать, нарубленных поблизости от места крушения, наделали носилок, использовав, вероятно, для них полотнища палаток или брезента, которыми был покрыт автомобиль и один кусочек коих был найден в шахте. Люди послезали с лошадей, привязали их к деревьям, на которых кони пообглодали кору, и для работы по разгрузке и вытаскиванию машины, чтобы предохраниться от комаров, развели у самой дороги костер. Работали здесь Ермаков, Костоусов, Леватных, Ваганов и все ближайшие Ермакову приятели, составлявшие как бы его штаб. Часть относила тела на площадку к шахте, где и бросили потом палки от носилок, другая часть несла службу ближнего охранения, третья вытаскивала из ямы автомобиль.
От ямы, куда завалился автомобиль, дальше по направлению к “Ганиной яме”, как говорилось выше, дорожка следует по краю большого, глубокого котлована, который упирается в открытую шахту, исследовавшуюся в августе 1918 года офицерами. Сейчас же дальше за шахтой, все по тому же направлению, лежит небольшой, плоский бугор — площадка со следами упоминавшегося кострища. Этот бугор из набросанной глины. К востоку от шахты и бугра полянка, а с северо-запада к шахте подходит полевая дорожка, по которой можно выйти на “дорогу к плотинке”.
Вся трава на полянке, вокруг шахты и глиняного бугра была сильно помята людскими и конскими ногами; лошади, видимо, были привязаны к окружавшим полянку деревьям, так как кора на деревьях была обглодана, а на земле вокруг деревьев валялся конский кал. По всей полянке шел глубокий след автомобиля, видимо, заворачивавшего здесь обратно после того, как его вытащили из ямы; виднелись и следы колес телег или экипажей, которые выезжали на полянку со стороны “Ганиной ямы”, куда выходила четвертая свертка с главной ветки Коптяковской дороги. У шахты валялись перерубленные или разрезанные концы новой веревки от какой-то укупорки и палки, зачищенные с обоих концов, служившие для носилок.
Вокруг шахты и особенно на скатах глиняного бугра были разбросаны остатки кострища; особенно много их скопилось в одной ямке у края бугра. Здесь-то и находились те обгорелые предметы одежды, обуви, белья и платья, о которых говорилось выше; при детальной разборке всего здесь собранного среди пепла оказались и небольшие куски чьих-то обгорелых и раздробленных костей, а следователь Наметкин рассказал, что когда они были у шахты в первый раз, то на верху этого сваленного пепла лежало как бы перегоревшее ребро, которое, когда он хотел его взять, рассыпалось в мельчайший пепел. В общем впечатление первоначально здесь бывших людей было таковым: около шахты на костре жгли не только предметы одежды, белья и обуви, но, возможно, сжигались тела самих убитых, а потом остатки и пепел разбросали вокруг в траву, а само место кострища засыпали глиной. И действительно, обгорелые вещицы находились почти всюду вокруг шахты и бугра и даже в соседних котлованах и ямах. Такие же остатки были найдены и в шахте.
На дорожке, подходившей к шахте с северо-запада, шагах в 30 от шахты находился другой костер, в котором тоже были найдены обгорелые части предметов одежды, белья, обуви и также обгорелые кусочки чьих-то костей. Следственному производству удалось получить фотографию с этого костра, снятую до того, как костер был разворочен коптяковскими крестьянами, а может быть, даже и тотчас после того, как он потух. Судя по этой фотографии, костер должен был иметь не менее 3 аршин в длину, до 2 в ширину и аршин слишком в высоту. Внешним видом и по размерам он напоминал холм свеженасыпанной могилы. Коптяковские крестьяне, наткнувшись в остатках кострища на глиняной площадке сразу на драгоценный изумрудный крест, увидя затем этот второй костер на дорожке, сосредоточили все свое внимание на розыске новых драгоценных предметов. Они разметали его, смешали в нем пепел и невольно измельчили ценные осколки костей, так как последние от действия огня стали очень хрупкими. Все же общее заключение всех прибывавших здесь коптяковских крестьян тоже сводилось к тому, что на кострах были сожжены сами тела убитых Членов Царской Семьи.
Неподалеку от открытой шахты, между нею и ямой, куда завалился автомобиль, есть еще полянка, закрытая от шахты несколькими деревьями и кустами. На этой полянке под деревьями пень от старого, спиленного, большого дерева. Вокруг пня валялась яичная скорлупа, обрывки советской газеты и несколько листков какого-то медицинского справочника. По-видимому, пока другие работали над телами, там, у шахты и бугра, здесь — на пне кто-то сидел, ел яйца и выронил несколько листков из бывшего с ним для чего-то справочника. Это не было пособие, которым бы мог пользоваться, например, фельдшер, каковым из известных участников сокрытия тел был Янкель Юровский; это было, по заключению экспертов, врачебное пособие, доступное только врачу. Небольшая подробность, которая наводит на вопрос: для чего убийцам при сокрытии тел своих жертв понадобилось на месте присутствие врача?
18 июля в первой половине дня в Коптяковский лес приходили два грузовых автомобиля; один привез запас бензина для того грузовика, который застрял у “Ганиной ямы”, и бочку, пудов в 10 — 12, керосина; другой грузовик привез еще с чем-то три бочки. Оба грузовика были задержаны на красноармейской заставе к северу от будки № 184, и груз с них дальше возили на ермаковских телегах, или коробках, как их называют местные жители. Во второй половине дня того же 18 июля в Коптяковский лес приехали Исаак Голощекин и Янкель Юровский. Исаак Голощекин приехал на легковом автомобиле еще с двумя какими-то лицами из чрезвычайки, но автомобиль оставил у будки № 184, а дальше ушел со своими спутниками пешком. Очень поздно вечером эти спутники вернулись из леса назад к будке № 184 и уехали на легковом автомобиле в город; за ними же ушел в город и один из грузовиков, пришедших днем. Исаак Голощекин остался на ночь в лесу. Уже перед рассветом 19 июля легковой автомобиль опять пришел в Коптяковский лес, и на этот раз ему дали углубиться по дороге на Коптяки значительно дальше. В лесу со стороны шахты к нему вышел Исаак Голощекин; он, видимо, не спал всю ночь и когда ехал через Верх-Исетск, то дремал в автомобиле и качался из стороны в сторону. С ним одновременно прошел в город второй из грузовиков, приходивших в Коптяковский лес днем 18 июля.
Рано утром 19 июля вернулись в Верх-Исетск Ермаков, Костоусов, Леватных и прочие чины отряда Ермакова, а с ними и красноармейцы, несшие охрану на заставах. Ермаковские были верхами, а остальные ехали на телегах или в коробах, которых было больше 20. На 4-5 коробах везли какие-то бочки. Со всей этой командой прошел через Верх-Исетск и грузовик Люханова, возивший в Коптяковский лес тела Членов Царской Семьи; его левое заднее колесо было обмотано веревками. Все вернувшиеся люди имели вид утомленный, а некоторые из ермаковских были сильно перепачканы глиной и землей. Своим женам, родным и близким никто из них не решился рассказать про то, что они делали в лесу, и только дня через три, когда, уходя из Екатеринбурга, они, проходя через Коптяки, заставили тамошних крестьян везти их на подводах на Тагил, отпуская подводчиков, будучи под сильным хмелем, бахвалились перед крестьянами: “Мы вашего Николку и всех там пожгли”.
Видимо, и на каторжан по натуре, не останавливавшихся ни перед каким зверством над живым человеком, то, что их заставил проделать Исаак Голощекин уже над мертвыми телами, произвело впечатление того исключительного ужаса, который сковал исполнителям уста и обеспечивал Исааку Голощекину, что они не проговорятся, разве только в пьяном виде, когда всякий понимает, что “мало ли чего пьяный не наболтает”. Быть может, в расчете именно на этот ужас исполнителей Войков так уверенно заявил: “Мир никогда об этом не узнает”.
Действительно, на основании последовавшего подробного обследования района шахты и глиняного бугра и детального изучения обгорелых остатков, найденных в этом районе, можно составить себе только предположение о том, что Исаак Голощекин, Янкель Юровский и подобные им изуверы были способны проделать над телами Августейших Мучеников в Коптяковском лесу, почему куски костей находились раздробленными, драгоценности разрубленными, и все тщательно сожжено, но рассчитывать услышать из их уст подробности этого последнего акта страшной Екатеринбургской трагедии едва ли кто может.
РОЗЫСКИ ТЕЛ
Место в Коптяковском лесу для сокрытия тел Членов Царской Семьи выбирали Исаак Голощекин и Янкель Юровский по указанию Петра Ермакова. Для этого Янкель Юровский с Ермаковым и Вагановым ездили верхами в урочище “Четырех братьев” еще 14 или 15 июля, где их видел горный техник Фесенко и некоторые из проезжавших по Коптяковской дороге крестьян и дачников. Утром же 16 июля Исаак Голощекин, Янкель Юровский и, возможно, Белобородов, собравшись в Ипатьевском доме, ездили оттуда в лес на легковом автомобиле с шофером Люхановым и вернулись назад уже под вечер.
Если для сокрытия самого факта убийства Царской Семьи советские главари принимали исключительные меры, вплоть до заведомо ложного объявления о вывозе Ее в надежное место, то в отношении сокрытия тел убитых, как в смысле места, так и выбора способа сокрытия, Исаак Голощекин и Янкель Юровский приняли совершенно исключительные предосторожности, ограничив круг лиц, участвовавших в сокрытии, до минимума и тщательно произведя выбор участников из числа исключительных русских большевиков.
Никто из охранников-рабочих Сысертского завода и Злоказовской фабрики, не исключая и Павла Медведева, не был привлечен к работе в Коптяковском лесу. Равным образом Исаак Голощекин и Янкель Юровский не считали возможным использовать для этой цели и палачей, участвовавших в самом расстреле, и даже членов чрезвычайной следственной комиссии, входивших в состав заседания, обсуждавшего план убийства бывшего Царя и Августейшей Семьи. Идея Исаака Голощекина и Янкеля Юровского заключалась в том, чтобы сокрытие тел убитых произвести при посредстве людей, не принимавших участия ни в охране Царской Семьи, ни в расстреле Ее, и при этом такими людьми, которые по своей прошлой общебольшевистской деятельности ни в коем случае не могли оставаться в районе Екатеринбурга при оставлении его советскими властями. Кроме того, расчет их, при использовании людей именно этой категории, опирался на то, что в случае, если бы кто-нибудь из них попал в наши руки, то с ним кончали бы на месте без всякого допроса, как вообще с известным ярым большевистским преступником. Расчет их был диавольский, но правильный, что и подтвердилось на Ваганове в Екатеринбурге и на Абрамове в Алапаевске. Дело в том, что всякие такие господа попадают прежде всего в руки передовых войск, а эти передовые части в большинстве случаев в гражданской войне образуются самостоятельно из тех же местных жителей, подымаются против большевиков и переходят к активным действиям еще до вступления в данный пункт наших регулярных войск и наших властей.
Место, где Исаак Голощекин и Янкель Юровский производили сокрытие тел с ночи на 17 июля до 6 часов утра 19 июля, тщательно охранялось двумя кольцами застав и постов. Наружное кольцо охраны, считая по Коптяковской дороге, имело в диаметре б верст; эту охрану несли люди из состава “особого отряда” Исаака Голощекина и имели задачей никого не пропускать вовнутрь оцепленного района ни со стороны города, ни из деревни Коптяков, ни с лесной дорожки, проходившей через хутор Зубрицкого к востоку от Коптяковской дороги. Для этого ее посты расположились: на севере — у “Большого покоса”, на востоке — у хутора Зубрицкого и на юге — у гати, шагах в 200 к северу от переезда № 184, на Коптяковской дороге. С западной стороны указанный оцепленный район примыкал к полю непроезжего болота, тянувшегося вдоль горнозаводской железной дороги до реки Исеть.
Южный пост наружной охраны не пропускал на север по Коптяковской дороге никого, направляя имевших надобность попасть в деревню Коптяки или по железнодорожному полотну на станцию Исеть, или по полевой дороге через медный рудник — чрезвычайно окольная дорога на деревню Коптяки. Некоторых из дачников, имевших общие пропуска от советских властей и пытавшихся уговорить постовых пропустить их, охранники предупреждали, что за ними имеется другая линия охранения, людям которой приказано стрелять по всем проходящим и неизвестным им в лицо.
У этого же поста 18 июля, кроме двух уже упоминавшихся грузовиков с керосином и тремя какими-то бочками, был задержан экипаж с кучером и членом чрезвычайной следственной комиссии, привезший в этот день в лес лопаты и ящики с кислотой.
Кольцо внутренней охраны, образованной из конных постов людей отряда Ермакова, располагалось непосредственно у “Четырех братьев”, по обеим веткам Коптяковской дороги, оцепляя район “Ганиной ямы” и шахт с востока, юга и запада, а на севере примыкая к болотистой полосе, тянувшейся от “Большого покоса” к гати, перпендикулярно к обеим веткам. Протяжение внутреннего кольца охраны с северо-запада на юго-восток составляло 2 версты, а с северо-востока на юго-запад — 1 версту. Глиняный бугор, где были найдены остатки кострища, и открытая шахта находятся почти в центре этого внутреннего кольца охраны и закрыты от взоров с упомянутых веток Коптяковской дороги густым смешанным лесом.
Безусловно известно, что непосредственно в сокрытии тел участвовали: Исаак Голощекин, Янкель Юровский, Петр Ермаков, Александр Костоусов, Степан Ваганов, Василий Леватных, Партин и шофер автомобиля Люханов и, может быть, еще 2 или 4 человека из особо близких Ермакову лиц его штаба, фамилии коих остались невыясненными. Предположительно принял участие какой-то доктор, но во всяком случае число работавших было очень ограниченное. Ермаков, Костоусов, Ваганов, Леватных и Партин принадлежали как раз к тем известным местным большевистским разбойникам, насильникам и грабителям, которые, попадись в руки местных “белых”, больше часа не прожили бы. Возможно, что на место сокрытия тел приезжали Белобородов, Чуцкаев и Никулин, но установить это точно не удалось, ввиду перерыва следственных работ, вызванного оставлением нами 14 июля 1919 года района Екатеринбурга.
Произведенные в августе 1918 года поиски и розыски в районе “Ганиной ямы” и шахт без тщательного технического руководства и должного внимания со стороны Сергеева и Наметкина затерли лишь на месте все следы, которые могли бы облегчить выяснение теперь, почти целый год спустя, того, что сделали Исаак Голощекин и Янкель Юровский с телами своих жертв, где точно на месте они Их сокрыли и наконец какой именно избрали способ для сокрытия тел. Те чрезвычайные меры охраны, которые были приняты евреями-изуверами для ограждения района шахт в то время, когда они скрывали там тела, равно как и ограниченность лиц и специальный выбор работников, к которым они прибегли для работ в этой области своего преступного замысла, указывают, что сокрытию тел они придавали исключительно важное значение, понимая хорошо, что раз тела не будут найдены, всякие версии о том или другом исчезновении Царской Семьи будут всегда иметь маленькую долю правдоподобности и во всяком случае могут быть предметом долгих споров, предположений и заключений, не являясь прямым и непреложным обвинением их в убийстве всей Царской Семьи.
Путем чрезвычайно многочисленных допросов, с доставкой на место в Коптяковский лес местных жителей и окрестных крестьян прежде всего удалось вполне точно установить линии внешней и внутренней охраны, содержавшейся большевиками в этом лесу, и таким образом определить тот район в зоне внутренней охраны, куда Исаак Голощекин и Янкель Юровский привезли на грузовом автомобиле Люханова тела убитых в доме Ипатьева Членов Августейшей Семьи. Далее опросом опять-таки на месте лиц, которые первыми попали в район “Ганиной ямы”, вслед за оставлением его Исааком Голощекиным и его компанией, была восстановлена та первоначальная картина всего района шахты, которая должна была запечатлеться на месте после двух с половиною суточной работы на ней сподвижников Исаака Голощекина по сокрытию тел убитых. Таких свидетелей все же оказалось немало, и при этом не простых крестьян деревни Коптяков и женщин Верх-Исетского завода, ходивших “по ягоды и грибы”, а таких специалистов, как лесничие и объездчики этой лесной дачи, проникших в район шахты, к счастью, еще до наезда туда следственных властей и офицеров из Екатеринбурга.
Обрисовавшаяся этим путем первоначальная картина чрезвычайно существенна для возможных окончательных выводов по вопросу, что сделали Исаак Голощекин и Янкель Юровский с телами своих жертв, а потому требует подробного описания.
Как уже говорилось выше, грузовой автомобиль, везший тела Августейших Мучеников, свернул с Коптяковской дороги по первой свертке к разработкам, сорвался левым задним колесом в яму у дорожки, шедшей вдоль котлована, застрял здесь на некоторое время, а затем, выбравшись, доходил до самой открытой шахты у глиняной площадки. Здесь на полянке он заворачивал назад и возвращался на Коптяковскую дорогу по своему первоначальному пути. Вся эта полянка перед открытой шахтой и глиняной площадкой, поросшая высокой травой, была сильно натоптана людьми, лошадьми и многими колесными колеями, но все колесные следы здесь на полянке и кончались, приводя к открытой шахте и глиняной площадке. Никуда в стороны колесных следов не было; были только небольшие куски пешеходных следов, отдалявшихся от полянки на небольшие расстояния.