Михаил Врубель, хорошо знавший классическое искусство и литературу, говоривший на нескольких языках был открыт и легок в общении. Но при всем том от него исходила гипнотическая сила, как если бы он обладал каким-то тайным знанием, которое не считал возможным развивать перед своими коллегами. Загадочность, заложенная природой в натуре Врубеля и проявившаяся в его произведениях, и по сей день вызывает споры среди исследователей творчества художника.
Картина «Шестикрылый серафим», обычно недооцененная по экспрессии и живописи превосходит «Демона поверженного». Во многом это скорее сдержанный и многозначный финал всего пути художника в поисках и Демонов и Пророков.
В этом произведении удивительным образом соединились эффект яркого, сияющего витража и выполненная плотными, угловатыми, мозаичными мазками живопись. Серафим наделен гипнотизирующим взглядом самой судьбы, а меч и светильник в его руках – поистине символической значительностью: сталь источает ледяной холод, споря с розовеющим, вещим, завораживающим и грозным светом лампады.
Созданное в 1904 году в стенах университетской клиники В.П. Сербского, это произведение принадлежит к высшим проявлениям творческого духа Врубеля. «Огнеподобный» посланник Бога, ангел с пламенным взором, покровитель художника-пророка и его требовательный судия, словно напоминает о высшей миссии избранника, призывает к служению – «глаголом жечь сердца людей», будить их души «от мелочей будничного величавыми образами».
Незабываем этот неотвратимо надвигающийся лик в облаке черных волос, с бездонными глазами, эта поднятая рука, держащая меч. Возмездие и высшая, суровая справедливость. И написал его жгучими, ослепительными красками, в блеске драгоценных камней, но кому придет в голову рассуждать о «декоративности» перед этой картиной?
|
|
В возвышенном строе картины, в свойственной ей «истовости» чувства ощутим отблеск переживаний Врубеля времени работы над холстом «Демон поверженный». Изумительный по красоте колорит воспринимается как воспоминание о блеске византийских мозаик Венеции и Равенны, которыми художник любовался в дни своей юности. Работа написана поверх композиции 1901 года «Пасхальные голоса».
В литературе полотно известно под несколькими названиями: «Ангел с мечом и кадилом», «Азраил» и «Херувим».
Демон сидящий. 1890.
Демон поверженный. 1902.
"Демон Врубеля символ нашего времени, ни ночь, ни день, ни мрак, ни свет… Врубель пришел к нам как вестник, что в лиловую ночь вкраплено золото ясного вечера. Он оставил нам своих Демонов, как заклинателей против лилового зла, против ночи. Перед тем, что Врубель и ему подобные приоткрывают человечеству раз в столетие, я умею лишь трепетать" (Александр Блок).
Картина Демон сидящий написана в первый год пребывания Врубеля в Москве, в доме С.И. Мамонтова, где была студия, которую хозяин уступил Врубелю для работы. Но мысль изобразить Демона или, как выражался Врубель, «нечто демоническое», возникла еще в Киеве. Первая попытка решить эту тему относится к 1885 году, однако работа была уничтожена Врубелем.
По-видимому, в Киеве же был сделан рисунок к поэме Лермонтова Голова Демона на фоне гор, с которого и началась вся лермонтовская сюита: позже, в Москве, П. Кончаловский, редактировавший юбилейное издание сочинений поэта, увидев этот рисунок, решил заказать иллюстрации тогда еще совсем неизвестному художнику.
|
|
Этот первый дошедший до нас Демон – одно из сильнейших выражений представляющегося художнику образа; он несомненно лучше другого варианта той же композиции, исполненного уже в Москве, который мыслился как концовка, как изображение лермонтовского героя побежденным: «И проклял демон побежденный мечты безумные свои». Здесь он опустошен, злобен и обессилен; в киевском рисунке – исполнен внутренней силы и думы.
Показывая осенью 1886 года первые наброски картины Демон сидящий отцу, Врубель говорил, что Демон — дух «не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, но при всем том дух властный... величавый». «Он утверждал, — свидетельствует мемуарист, — что вообще Демона не понимают — путают с чертом и дьяволом, тогда как черт по-гречески значит просто «рогатый», дьявол — «клеветник», а демон значит «душа»...». В теме Демона мощные цветовые контрасты и пластическая напряженность форм в творчестве Врубеля достигают своей кульминации. Этот цикл воплощал, по словам художника, терзания «мятущегося человеческого духа».
В Демоне сидящем (1890) искусительно-прекрасный герой изображен в меланхолическом оцепенении среди самоцветно мерцающих скал. И далее, в виртуозных иллюстрациях к поэме М. Ю. Лермонтова во многом и сложилась графическая манера мастера, трактующая мир как «магический кристалл».
В художественных «главах» цикла ритм трагедии одинокого титана-честолюбца последовательно нарастает, а в Демоне поверженном (1902) его изломанная фигура, сорвавшаяся с заоблачных высот, уже зримо агонизирует, заражая весь мир вокруг себя фосфоресцирующей красотой последнего заката.
|
|
Хотя сам художник утверждал, что его Демон не воплощенное зло, а «олицетворяет вечную борьбу мятущегося человеческого духа», он стал для Врубеля роковым. Образ поработил своего создателя.
В письме к сестре от 22 мая 1890 года читаем: «Вот уже с месяц я пишу Демона, то есть не то чтобы монументального Демона, которого я напишу еще со временем, а «демоническое» — полуобнаженная, крылатая, молодая уныло-задумчивая фигура сидит, обняв колена, на фоне заката и смотрит на цветущую поляну, с которой ей протягиваются ветви, гнущиеся под цветами». Сидящий демон действительно молод, и его печаль незлобна, им владеет только тоска по живому миру, полному цветения и тепла, от которого он отторгнут. Цветы же, которые его окружают, холодные, каменные цветы: художник подсмотрел их формы и краски в изломах горных пород с их причудливыми вкраплениями и прожилками. Передано то странное состояние души, когда охватывает чувство бесконечного одиночества и кажется, что от всего окружающего ты отгорожен непроницаемой стеклянной стеной. Вспоминается, как в романе Достоевского описаны переживания князя Мышкина в горах Швейцарии: «Перед ним было блестящее небо, внизу озеро, кругом горизонт светлый и бесконечный, которому конца-края нет. Он долго смотрел и терзался... Мучило его то, что всему этому он совсем чужой».
Окаменевший пейзаж в «Демоне сидящем» — каменные цветы, каменные облака — символизирует это чувство отторгнутости, чуждости: «Природы жаркие объятья навек остыли для меня». Но нет ни вызова, ни ненависти — только глубокая, глубокая печаль.
Позже Врубель сделал скульптурную голову Демона — и это уже совсем другой образ, образ ожесточившегося. Под массивной гривой волос — исступленный лик с выходящими из орбит глазами. Художник отлил эту голову в гипсе и раскрасил, придав ей жуткую «настоящесть». В 1928 году ее разбил на куски какой-то психически неуравновешенный посетитель Русского музея в Ленинграде, где скульптура была выставлена. Ее реставрировали, но с тех пор она не экспонируется в зале.
В картине Демон сидящий юный титан изображен в лучах заката на вершине скалы. Могучее прекрасное тело словно не умещается в раме, заломлены руки, трогательно прекрасно лицо, в глазах нечеловеческая скорбь. "Демон" Врубеля - соединение противоречий: красота, величие, сила и в то же время скованность, беспомощность, тоска; его окружает сказочно-прекрасный, но окаменевший, холодный мир.
Далекая золотая заря загорается за колючими скалами. В багрово-сизом небе расцветают чудо-кристаллы неведомых цветов. Отблески заката мерцают в задумчивых глазах молодого гиганта. Юноша присел отдохнуть после страшного пути, его одолевают тяжкие мысли о надобности новых усилий и о верности избранной дороги. Тяжелые атлетические мышцы обнаженного торса, крепко сцепленные пальцы сильных рук застыли. Напряжены бугры лба, вопросительно подняты брови, горько опущены углы рта. Поражающее сочетание мощи и бессилия. Воли и безволия. Весь холст пронизан хаосом тоски, горечью неосуществленных сновидений. На наших глазах как бы формируются поразительные по красоте минералы. Но радость бытия уходит вместе с тающими лучами зари. Холодными голубыми гранями поблескивают ребристые лепестки огромных цветов. И в этой душной багровой мгле неожиданно и пронзительно звучит кобальт ткани одежды юноши. Здесь синий - символ надежды.
В колорите картины - контрасты. Холодный лиловый цвет "борется" с теплым оранжево-золотистым. Скалы, цветы, фигура написаны по-особому, по-врубелевски: художник как бы рассекает форму на отдельные грани и создается впечатление, что мир соткан из глыб драгоценностей. Рождается ощущение первозданности.
Это полотно Врубеля не имеет аналогов во всей истории живописи по странным сочетаниям холодных и теплых колеров, напоминающих самородки или таинственные друзы никому неведомых горных пород. Тлеющие багровые, рдяные, фиолетовые, пурпурно-золотые тона как будто рисуют рождение какого-то планетарно нового мира. С ними в борьбу вступают серые, пепельные, сизые мертвые краски, лишь оттеняющие фантастичность гаммы картины.
Художник недаром в юности увлекался минералогией, делал модели из гипса, а с возрастом подолгу изучал игру граней драгоценных камней.
Вся эта грандиозная мистерия цвета, словно плазма, переливается, мерцает, высверкивает. Желание живописца создать образ патетический, призванный будить душу зрителя величием, монументальностью содеянного, достигнуто полностью.
Но Врубель не был бы самим собою, если бы в этой огромной картине не было второго плана. Ведь ни непомерные по мощи объемы торса, ни вздутые в страшном напряжении мышцы рук, ни саженный разлет плеч - ничто не может скрыть бессилия, тоски, горечи юного титана. "Куда идешь ты?" Вот лейтмотив этой дантовской поэмы в красках. Всезнание и бессилие - адский искус, эта тема становится любимой мелодией лиры Врубеля.
Сражение мглы и сияния, зла и добра отражено в маленьком алом блике зрачка Демона. В этой точке собран весь ужас незнания, томление без надежды, глубоко запрятанный страх перед неведомым. Художник пытается заглянуть за грань земного бытия. Симфоничность масштаба этой глубоко жизненней драмы чарует гармоничностью пропорций, ракурсов, колорита, виртуозным мастерством живописца.
Можно только поражаться, как люди, понимающие и любящие искусство, не услышали в работе странного и для многих непонятного живописца голос предтечи, вещавший новое, доселе невиданное развитие русского искусства. Ведь в этом полотне при всей его своеобычности, как ни в одном другом произведении современников Врубеля, отчетливо проступает великолепное владение всеми традициями мировой культуры. В колорите холста слышны звуки мелодий несравненных венецианцев, а в лепке формы угадываются ритмы самого великого флорентийца Микеланджело.
В колористических соцветиях Врубеля, «в борьбе золота и синевы» Александр Блок усматривал, и совершенно справедливо, аналогию лермонтовскому: «Он был похож на вечер ясный — ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет». И стало быть, как образ-знак колористической тональности, врубелевский Демон — тот, кто призван и послан «заклинать ночь», и «синий сумрак ночи, — пишет Блок, — медлит затоплять золото и перламутр». Он — «ангел ясного вечера», то есть опять персонификация, аллегория — но не преходяще-земного, а бесконечно длящегося вселенского Вечера.
Для А. Блока в этом образе воплотилась «громада лермонтовской мысли» о божественной скуке. Божественна она, как можно догадаться, потому, что в ней тонет, забывается, теряется само зло — «и зло наскучило ему». Скука властительнее и первичнее зла. В представлении поэта врубелевский Демон — «Юноша в забытьи «Скуки», словно обессилевший от каких-то мировых объятий». В этой фразе Блока слово «Скука» — с прописной буквы: оно выведено как имя собственное и к тому же взято в кавычки, отсылая таким образом к наименованию произведения, которое предполагается известным читателю. Этим произведением, без сомнения, является Вступление, открывающее «Цветы зла» Бодлера. За Бодлером к тому времени уже давно была закреплена репутация «отца декадентов», тогда как во Врубеле некоторая часть критики видела олицетворение декадентства на русской почве, и на этом основании его сравнивали с Бодлером. В упомянутом стихотворении рисуется образ всепоглощающей Скуки, которая превосходит прежде созданных воображением человечества чудищ и химер, олицетворяющих зло и порок.
Жемчужина.
1904.
Сохранилось предание, что Максимилиан Волошин принес в подарок Врубелю створку огромной необыкновенной раковины с особенной внутренней поверхностью, покрытой слоящимся сияющим перламутром. Раковина была рождена в море и отражала его причудливый лик, его волшебную бездонность. Напоминающая о зыби морской, раковина будила в воображении Врубеля звучание морской стихии, звуки моря, которые он так любил слушать в операх Римского-Корсакова. Перламутровая поверхность раковины и вся она связывалась в воображении со сказочными существами, которых воспел композитор.
Замечателен в этой связи эпизод, относящийся к 1904 году, к моменту нового (после киевских этюдов) «возвращения к натуре», к прямым натурным штудиям, когда создавалась «Жемчужина» и поразительные этюды к ней. Идя через Неву, Врубель, указав на сложенные квадраты добытых с Невы льдин, в которых преломлялось солнце, сказал своему спутнику, молодому художнику ВД. Милиоти: «Вот смотрите, ВД., все здесь, человек ничего не придумает, чего бы не было в природе. Берите все оттуда». Передающий этот эпизод Милиоти прибавляет, что в этих словах — символ веры Врубеля-художника. Имелось в виду, конечно, вовсе не то, что отсюда можно научиться, как нарисовать квадрат льда; говорилось об игре, сверкании преломленных лучей — не о предмете, а о колористической феерии, эффекте действия на глаз, то есть о мастерстве «иллюзионировать душу», в котором художник, подражая, соревнуется с природой. "Я научу тебя видеть в реальном фантастическое, как фотография, как Достоевский", - говорил Врубель юному Судейкину.
Показанная на выставке Союза русских художников в 1905 году пастель «Жемчужная раковина» (или просто «Жемчужина», как ее называют) — маленькое чудо искусства, так же как и сама натуральная морская раковина — маленькое чудо природы. Кто когда-нибудь держал в руках и рассматривал такую ракушку, не мог не дивиться изменчивой игре цвета в ее напластованиях. Они отсвечивают и тонами моря, и закатного неба, и сиянием радуги, и мерцаниями тусклого серебра. Настоящая пещера сокровищ в миниатюре. Для Врубеля вся природа была пещерой сокровищ, и в переливах раковины он увидел как бы сконцентрированным разлитое в природе волшебство. («Это волшебство» — так сам он говорил о «Жемчужине»). Надо было его только «скопировать», однако это как раз такой случай, когда копирование равносильно творчеству: цветовые нюансы перламутра неуловимы, варьируются при каждом повороте раковины, каждой перемене освещения. Вникая в строение раковины, художник понял, что ее отливы зависят от фактуры, образуемой наслоениями перламутра,— где-то поверхность совершенно гладкая, где-то шероховатая, перистая, слоистая: у нее есть планы. Но планы можно передать и градациями темного и светлого; если найти их очень точно, то впечатление будет аналогично цветовому. Врубель вновь встречался с задачей «черно-белой красочности», которая решалась им в иллюстрациях к Лермонтову. Только на этот раз она была еще сложнее. Врубель сделал массу рисунков раковины углем и карандашом, прежде чем написать ее в цвете.
В «Жемчужине» феерическая фантазия мастера почти претворяется в беспредметное искусство — в узорах раковины, выражающих космическую пульсацию природы.
«Жемчужина» — это своего рода галактика, увлекающая взгляд по спирали вглубь, как в жерло колодца. Здесь изобразительная тема тождественна самому методу наблюдения природы и способу организации творческого процесса у Врубеля: «утопать в созерцании тонкостей», видеть мир как «мир бесконечно гармонирующих чудных деталей». Тонкость, подробность, деталь — ключевые слова и понятия во врубелевских характеристиках собственного способа «вести беседу с натурой». Подобно тому, как, согласно известной метафоре, в капле воды отражается весь мир, так во врубелевской «Жемчужине» воплощено представление о том, что в раковине, если приставить ее к уху, слышатся шум, гул и звуки океанической бездны. Здесь кстати заметить, что изображение морской раковины в картине 1904 года, если поставить ее вертикально, совершенно точно воспроизводит конфигурацию человеческой ушной раковины — метафора столь же гениально-простая, сколь и восхитительно-смелая, как знаменитое «ухо мира» в стихотворении Баратынского «Осень». «Декоративно все, и только декоративно». В кружевной пене на поверхности волн, игре преломленных лучей в прозрачных льдинах, переплете ветвей, бесконечных конфигурациях в мире цветов и в узорах морозного стекла природа кристаллизует орнаментальные фигуры, в одной из которых предзнаменуется облик человеческого существа, подобно тому, как в неорганических кристаллизациях инея на зимнем окне возникают образы органической природы, пышные леса и оранжереи растительного царства — такова философия врубелевской «Жемчужины» 1904 года, но еще раньше — киевских цветочных этюдов (1886—1887), и, например, таких работ, как панно «Богатырь» 1898 года и «Раковины».
"Врубель мало выезжал теперь; мало видел кого; отвернулся от обихода и увидал красоту жизни; возлюбил ее и дал «Жемчужину», ценнейшую. Незначительный другим обломок природы рассказывает ему чудесную сказку красок и линий за пределами «что» и «как».
Не пропустим, как делал Врубель «Жемчужину». Ведь это именно так, как нужно: так, как мало кто теперь делает. Среди быстрых примеров нашего безверия и веры, среди кратчайших симпатий и отречений, среди поражающего колебания, среди позорного снобизма, на спокойной улице за скромным столом, недели и месяцы облюбовывает Врубель жемчужную ракушку. В этой работе ищет он природу. Природу, далекую от жизни людей, где и сами людские фигуры тоже делаются волшебными и неблизкими нам. Нет теплоты близости в дальнем сиянии, но много заманчивости, много новых путей - того, что тоже нам нужно. Этой заманчивости полна и «Жемчужина». Более чем когда-либо в ней подошел Врубель к природе в тончайшей передаче ее и все-таки не удалился от своего обычного волшебства...
«Если хотя одну часть вещи сделать с натуры, это должно освежить всю работу, поднять ее уровень, приблизить к гармонии природы». В таком слове звучит коренное умение пользоваться природой. Врубель красиво говорит о природе; полутон березовой рощи с рефлексами белых стволов; тень кружев и шелка женских уборов; фейерверк бабочек; мерцанье аквариума, характер паутины кружев, про все это нужно послушать Врубеля художникам. Он бы мог подвинуть нашу молодежь, ибо часто мы перестаем выхватывать красивое, отрезать его от ненужного. Врубель мог бы поучить, как надо искать вещь; как можно портить работу свою, чтобы затем поднять ее на высоту, еще большую. В работах Врубеля, в подъемах и падениях есть нерв высокого порядка, далекий от самодовольного мастерства или от беспутных хватаний за что попало. Не поражающее, а завлекающее есть в работах Врубеля - верный признак их жизнеспособности на долгое время. Подобно очень немногим, шедшим только своей дорогой, в вещах Врубеля есть особый путь, подсказанный только природой. Эта большая дорога полна спусков и всходов. Врубель идет ею. Нам нужны такие художники" (Н.К. Рерих).
КОЛЛЕКЦИЯ КАРТИН
 |
Фрагмент фрески
В церкви
Св. Кирилла.
Свидание
Анны
Карениной
С сыном.
1878.
