 |
В 1896 году вечный скиталец, неустроенный и
бездомный живописец обретает свою пристань.
Сбылась его мечта. Он полюбил. Надежда Ивановна
Забела - известная певица – становится женой
художника. Врубель был бесконечно счастлив.
Он боготворил жену: ездил на все ее репетиции и
спектакли, придумывал и собственноручно мастерил
ей наряды для сцены и жизни. Она была его музой и
в жизни и в творчестве. Он создает сюиту портретов
своей супруги. Ее облик живет и в некоторых
сказочных и мифологических женских персонажах
его картин, просвечивая сквозь них или знакомыми
чертами лица, или излюбленной музыкальной
тональностью цветовой гаммы. В период работы над
картиной Демон поверженный (1902) у Врубеля
появились серьезные симптомы душевной болезни, и
затем, с небольшими промежутками времени, болезнь
прогрессировала и не оставляла художника до самой
смерти. Высоко ценя искусство Врубеля, Усольцев
уделял ему особенное внимание и надеялся на его
полное излечение. Художник жил у него совершенно
свободно, ему предоставлялись все условия для
работы. Его жена и сестра арендовали дом поблизости,
посещали его каждый день, и он также приходил в их
дом. Врубель чувствовал себя хорошо и много работал.
В этих условиях Врубель создает один из самых
нежных, хрупких образов - Портрет Н.И. Забелы-
Врубель на фоне березок (1904). Прогуливаясь
летом 1904 по Петровскому парку, он любовался
стройными березами, навевавшими поэтические
ассоциации с любимым обликом. Он изобразил эти 32 березы (описанные в письме к жене) во всех
деталях так, словно это был театральный фон для тонкого, лиричного женского портрета. Врубель упорно трудился над портретом, используя весь арсенал художественных средств, и только в Петербурге закончил его, сумев гармонично объединить сложные элементы цветопередачи пастели и древесного угля. В портрете трепетные цветовые акценты тонко передают неповторимую, нежную душевную ауру Забелы. Светлая мелодия березовой рощи проявляется в хрупком женском облике.
|
|
Этот портрет является одним из памятников привязанности Врубеля к жене, в которой он видел нечто ангельское. Причем замечательно то, что Врубель умел поэтизировать недостатки внешности Забелы и даже, как пишет ее сестра, "часто преувеличивал именно ее недостатки, так как они особенно нравились ему".
Значительную роль в лечении Врубеля сыграл доктор Усольцев. Его частная лечебница находилась в Петровском парке в окрестностях Москвы. В своей лечебнице, которую он предпочитал называть санаторией, Усольцев применял не совсем обычные методы содержания больных. Он считал, что больные должны жить в такой обстановке, которая бы как можно меньше напоминала им о болезни. Пациенты жили как бы в гостях, в одном доме с доктором и его семьей. Их не подвергали стеснительному режиму, они собирались по вечерам в гостиной для бесед и развлечений вместе с медицинским персоналом, для них устраивались концерты с участием певцов и артистов.
Портрет
Константина
Дмитриевича
Арцыбушева.
1897.
В конце 1890-х годов - в этом исключительно плодотворном для Врубеля периоде – он создает несколько выдающихся произведений портретного жанра. Прежде всего портреты К.Д. Арцыбушева и его жены (последний не окончен). Арцыбушев — деловой компаньон и близкий знакомый Саввы Ивановича Мамонтова, любитель искусства; Врубель также был с ним близок, Арцыбушев приобрел его панно «Венеция». Портрет Арцыбушева — наиболее традиционная из врубелевских работ этого жанра и по композиции, и по живописи. Художник отнюдь не пытается найти в Арцыбушеве черты какого-либо легендарного персонажа. Он пишет средних лет интеллигентного человека — делового человека — в его кабинете, возле полки с книгами, за письменным столом. Совершенно реалистический портрет — никто, даже сам В.В. Стасов, не мог бы усмотреть в нем никаких признаков декадентства.
|
|
Но та приподнятость над обыденностью, которая так характерна для всех без исключения произведений Врубеля, присутствует и здесь. Арцыбушев принадлежал к типу личности, замкнутому на себе, склонному к самоуглублению, обращенному более внутрь, чем вовне. Это хорошо видно в портрете. «Деловой человек» изображен глубоко задумавшимся, и думы его, конечно, не о делах. Он откинулся на спинку кресла, и правая рука застыла, перебирая бумаги,— бумаги кажутся такими ненужными. Взгляд Арцыбушева обращен внутрь души, такой взгляд бывает у человека, когда он мысленно созерцает прожитую жизнь и задумывается о ее смысле.
По воспоминаниям художника Н. Ульянова, В.А. Серов говорил о Врубеле: «Вот художник, который, как никто, может делать все одинаково хорошо: декорацию, картину, иллюстрировать книгу... Даже портрет может делать, и замечательный портрет!» Портреты Арцыбушева и Арцыбушевой органически входят в галерею психологических портретов русской школы живописи и занимают в ней одно из первых мест.
|
|
 |
Портрет доктора
Ф.А. Усольцева.
1904.
Художник ощущает приближение неотвратимого конца. Все силы его напряжены до предела. Он десятки раз переписывает огромный холст. Современники вспоминают, что уже на выставке «Мира искусства», где было экспонировано полотно, Врубель каждое утро над ним работал. "Каждое утро... публика могла видеть, как Врубель "дописывал" свою картину. Лицо становилось все страшнее и страшнее, мучительнее и мучительнее, его поза, его сложение имели в себе что-то пыточно-вывернутое... " (Бенуа). Это был Демон поверженный - так называют эту картину сегодня.
Демон поверженный был скорбной вехой в биографии Врубеля. Картина еще висела на выставке, когда ее автора пришлось поместить в одну из московских психиатрических лечебниц. В течение полугода его состояние было настолько тяжелым, что к нему никого не допускали, даже сестру и жену. Потом он начал поправляться, писать вполне здравые письма близким, пытался рисовать, но это давалось ему с трудом — после эйфорического подъема, которым сопровождалась работа над «Демоном», наступила долгая депрессия, состояние художника все время было угнетенным, подавленным, себя он считал теперь ни на что не годным. Так он был настроен и тогда, когда вышел из лечебницы (в феврале 1903 года) и поехал на отдых в Крым. Ничто его не интересовало, Крым не нравился, работать он почти не мог. Его тянуло на Украину, и в мае 1903 года Врубели с сыном отправились в Киевскую губернию, в имение В. В. фон Мекка, одного из богатых поклонников Врубеля, который приобрел «Демона».
Они доехали до Киева и остановились в гостинице. Неожиданно заболел ребенок — маленький Саввочка, только начинавший говорить. Через два дня его не стало. Все заботы о похоронах взял на себя Врубель, он вышел из апатичной неподвижности, старался быть бодрым и поддержать жену, которая замолчала, не произносила ни слова. («Надя все молчит»,— с тоской говорил он.) Минувший год был мучителен для Забелы: смерть отца, тяжелая болезнь матери, сумасшествие мужа и, наконец, внезапная смерть единственного ребенка. В этот год пострадал соловьиный голос Забелы — такой певицей, как прежде, она больше уже не была, хотя еще несколько лет выступала на оперной сцене.
Похоронив на киевском кладбище сына и, видимо не зная, что же делать и куда себя девать дальше, Врубели все-таки поехали в имение фон Мекка, Пробыли там недолго: уже через несколько дней снова начались у художника приступы болезни. На этот раз он сам заявил: «Везите меня куда-нибудь, а то я вам наделаю хлопот». Только боялся, как бы его не поместили в киевскую лечебницу при Кирилловском монастыре.
Его отвезли сначала в Ригу, потом перевели в клинику Сербского в Москву. Он был грустен, слаб, беспомощен и физически совершенно истощен, так как ничего не ел, желая уморить себя голодом. К началу следующего года он почти умирал. Но кризис прошел, его поместили в частную лечебницу доктора Ф. А. Усольцева в окрестностях Москвы. Там произошло его последнее возвращение к жизни. Он стал есть и спать, прояснились мысли, стал много, с прежней увлеченностью рисовать — и через несколько месяцев вышел из лечебницы здоровым человеком. На одном из рисунков, сделанных у Усольцева и подаренных ему на память, художник написал: «Дорогому и многоуважаемому Федору Арсеньевичу от воскресшего М. Врубеля».
Это в самом деле походило на воскресение. Какими духовными ресурсами нужно было обладать, чтобы после двух с лишним лет пребывания во мраке и уже почти в пятидесятилетнем возрасте полностью восстановить — и еще усовершенствовать творческие силы.
Была здесь и несомненная заслуга доктора Усольцева. В Москве его знали не только как крупного врача-психиатра, но и как очень разностороннего человека, любителя и ценителя искусства. У него был дар живого общения с людьми, способность целительно действовать на них. В своей лечебнице, которую он предпочитал называть санаторией, Усольцев применял не совсем обычные методы содержания больных. Он считал, что больные должны жить в такой обстановке, которая бы как можно меньше напоминала им о болезни. Пациенты жили как бы в гостях, в одном доме с доктором и его семьей. Их не подвергали стеснительному режиму, они собирались по вечерам в гостиной для бесед и развлечений вместе с медицинским персоналом, для них устраивались концерты с участием певцов и артистов.
Высоко ценя искусство Врубеля, Усольцев уделял ему особенное внимание и надеялся на его полное излечение. Художник жил у него совершенно свободно, ему предоставлялись все условия для работы, и он часто уезжал домой — Н. И. Забела поселилась неподалеку. Карандашные рисунки 1904 года исключительно интересны. Это единственная в наследии Врубеля сохранившаяся большая серия натурных зарисовок. Возвращаясь к художественному труду, Врубель чувствовал потребность заново, как в годы ученичества, упражнять руку и глаз усиленной работой с натуры. В это время он мало «фантазировал». Главным образом рисовал портреты врачей, санитаров, больных, навещавших его знакомых, делал пейзажные наброски из окна, зарисовывал уголки комнаты, простые предметы: кресло, брошенное на стул платье, подсвечник, графин, стакан.
Самыми замечательными среди рисунков, сделанных в больнице, являются несколько портретов — доктора Усольцева и членов его семьи. Карандашный портрет доктора Ф.А. Усольцева по красоте и твердости техники и по выразительности психологической стоит на уровне лучших портретных работ Врубеля. Он сделан вдохновенно. Тонкое худощавое лицо с шапкой курчавых волос, проницательные, в упор глядящие глаза — в них светится гипнотическая сила.
Безупречная лепка портрета достигнута системой угловатых разнонаправленных штрихов, которые, при всей прихотливости арабеска, чеканно моделируют форму в ее выпуклостях и углублениях, тенях и бликах. Характер передан мужественной, волевой манерой рисунка.
Весной 1905 года художник снова ощутил уже знакомые симптомы приближения недуга. Теперь он воспринимал их на редкость сознательно. Собираясь опять вернуться в клинику, он, как вспоминала его сестра, «прощается с тем, что ему особенно близко и дорого». Он пригласил к себе перед отъездом друзей юности, а также своего любимого старого учителя Чистякова; посетил выставку «Нового общества художников», которому симпатизировал; отправился в сопровождении жены и вызванного из Москвы Усольцева в Панаевский театр, где девять лет тому назад впервые увидел Забелу. Круг жизни замыкался. На следующее утро Усольцев увез Врубеля в Москву, в свой «санаторий».
Доктор Усольцев, лечивший Врубеля, пишет:
"Часто приходится слышать, что творчество Врубеля больное творчество. Я долго и внимательно изучал Врубеля, и я считаю, что его творчество не только вполне нормально, но так могуче и прочно, что даже ужасная болезнь не могла его разрушить... До тех пор пока Врубель мог держать карандаш и мог видеть, он работал, выполняя не рисунки сумасшедшего, но произведения, относящиеся к шедеврам рисовального искусства... Это был художник-творец всем своим существом, до самых глубоких тайников психической личности. Он творил всегда, можно сказать, непрерывно, и творчество было для него так же легко и так же необходимо, как дыхание. Пока жив человек, он все дышит, пока дышал Врубель - он все творил".
Портрет В.Я. Брюсова. 1906.
Портрет Брюсова делался по заказу Рябушинского,
издателя журнала «Золотое Руно», который задумал
поместить в журнале серию графических портретов
поэтов и художников, выполненных выдающимися
мастерами. Несмотря на то, что Врубель уже около
года жил в психиатрической лечебнице Усольцева,
предприимчивого Рябушинского это не остановило —
он приехал туда вместе с Брюсовым, снабдил художника
мольбертом, ящиком цветных карандашей и уговорил
принять заказ. Впрочем, Врубеля и не пришлось
уговаривать, так как Брюсов ему очень понравился.
Портрет Брюсова делался по заказу Рябушинского,
издателя журнала «Золотое Руно», который задумал
поместить в журнале серию графических портретов
поэтов и художников, выполненных выдающимися
мастерами. Несмотря на то, что Врубель уже около
года жил в психиатрической лечебнице Усольцева,
предприимчивого Рябушинского это не остановило — он приехал туда вместе с Брюсовым, снабдил художника мольбертом, ящиком цветных карандашей и уговорил принять заказ. Впрочем, Врубеля и не пришлось уговаривать, так как Брюсов ему очень понравился.
Жене он писал: «Очень интересное и симпатичное лицо: брюнет с темно-карими глазами, с бородкой и с матовым бледным лицом: он мне напоминает южного славянина, не то Инсарова, не то нашего учителя Фейерчако... Я работал 3 сеанса: портрет коленный, стоя со скрещенными руками и блестящими глазами, устремленными вверх к яркому свету». Врубелю понравились и стихи Брюсова — раньше он их, по-видимому, не знал, а теперь, прочитав, нашел, что «в его поэзии масса мыслей и картин. Мне он нравится больше всех поэтов последнего времени».
Абсолютно связный и здравый тон писем Врубеля, а также то, что он способен был воспринять и оценить непростые брюсовские стихи, показывает, что интеллект его далеко не угас. Однако первое впечатление, произведенное им на Брюсова, было тяжелым. «Вошел неверной тяжелой походкой, как бы волоча ноги... хилый больной человек, в грязной измятой рубашке. У него было красноватое лицо; глаза — как у хищной птицы; торчащие волосы вместо бороды. Первое впечатление: сумасшедший!»
Но далее Брюсов рассказывает, как преображался художник во время работы. «В жизни во всех движениях Врубеля было заметно явное расстройство... Но едва рука Врубеля брала уголь или карандаш, она приобретала необыкновенную уверенность и твердость. Линии, проводимые им, были безошибочны. Творческая сила пережила в нем все. Человек умирал, разрушался, мастер — продолжал жить». То же поражало и доктора Усольцева, изо дня в день наблюдавшего своего пациента.
После смерти художника Усольцев писал: «Пока жив человек — он все дышит; пока дышал Врубель — он все творил... С ним не было так, как с другими, что самые тонкие, так сказать, последние по возникновению представления — эстетические— погибают первыми; они у него погибли последними, так как были первыми».
Портрет Брюсова сначала был написан на фоне темного куста сирени, из которого лицо выступало рельефно и живо. Брюсов был в восторге от портрета, но художник не считал его законченным и продолжал сеансы. Брюсову нужно было уехать на две недели в Петербург; по возвращении он ахнул — весь фон с сиренью оказался стерт. «Михаил Александрович так пожелал»,— объяснил молодой художник, посещавший Врубеля в больнице и помогавший ему смывать фон. Брюсову Врубель сказал, что сирень не подходит к его характеру (возможно, это так и было!) и что он сделает новый фон с изображением свадьбы Амура и Психеи, по фотографии с итальянской фрески. Может быть, пристрастие Брюсова к поэтическим странствиям среди былых эпох, которое Врубель уловил в его стихах, навело художника на эту мысль. Он принялся за новый фон, но успел нанести на полотно только предварительный набросок, где едва различаются намеки на изображение. На том работа оборвалась, так как зрение стало отказывать художнику — он плохо видел, что делает его рука, путал цвета, брал не те карандаши, какие хотел.
Брюсов утверждал в своих воспоминаниях, что портрет в своем настоящем виде «не достигал и половины той художественной силы, какая была в нем раньше», что «у нас остался только намек на гениальное произведение». Проверить это теперь невозможно, но высокое качество портрета, такого, каким мы его видим сейчас, не вызывает сомнений. Ведь лицо и фигура остались нетронутыми, а новый фон, хотя и эскизно набросанный,— это характерные врубелевские черно-белые «кристаллы», они красиво обрамляют лицо, так что оно не кажется ни силуэтно вырезанным, ни слишком темным. Пластика лица, постановка, скрещенные руки — все так совершенно, что никакой скидки на болезнь не требует: портрет Брюсова стоит на уровне лучших работ Врубеля. Острая игра линий тонко передает величаво-властную душевную ауру модели. Не говоря уже о безупречном сходстве с оригиналом, в нем есть высокий монументальный строй, даже какая-то сближенность с образом поэта-пророка, хотя и нет ничего чрезмерно экстатического или надломленного: Врубель угадал в Брюсове поэта мыслящего и волевого. Брюсов закончил свои воспоминания словами: «После этого портрета мне другого не нужно. И я часто говорю полушутя, что стараюсь остаться похожим на свой портрет, сделанный Врубелем».
Портрет Саввы
Ивановича
Мамонтова.
1897.
Осенью 1889 года Врубель поехал в Казань навестить заболевшего отца и на обратном пути остановился в Москве — всего на несколько дней, как он предполагал. Но Москва его затянула, закружила и навсегда оторвала от Киева. Ближайшим поводом было знакомство, через посредство В. Серова, с московским «Лоренцо Медичи» — Саввой Ивановичем Мамонтовым.
Имя богатого промышленника, строителя Северной железной дороги Мамонтова от истории русского искусства так же неотделимо, как имя купца Третьякова. Мамонтов — покровитель художников и сам художник-любитель, хозяин знаменитого Абрамцева (бывшего имения Аксаковых), владелец и организатор не менее знаменитого оперного театра, где пел Федор Шаляпин. Даровитый самородок, человек кипучей энергии и размаха, Мамонтов обладал чутьем на таланты и умел их привлекать. Перейдя в его руки, Абрамцево стало центром притяжения лучших художественных сил Москвы. На искусство Мамонтов не жалел средств и в конце концов разорился. По характеру он был и приветлив и деспотичен, и обаятелен и крут.
На первых порах Мамонтов совершенно пленил Врубеля своей широкой натурой в соединении с даровитостью, а Мамонтов, видимо, сразу оценил по достоинству талант Врубеля: уже через два месяца после первого знакомства Врубель поселился в его гостеприимном доме и стал своим человеком у него в семье.
В 1897 году Врубель пишет Портрет Саввы Ивановича Мамонтова. Мамонтов удобно и прочно сидит в глубоком кресле, подогнув под себя одну ногу, и вместе с тем он весь в порыве, в динамике, левая рука упирается в подлокотник, словно Мамонтов хочет встать... Неукротимый, властный характер Мамонтова подсказал Врубелю стилевое решение портрета, обратив его мысль к русским богатырям. Портрет Мамонтова гиперболичен, исполнен экспрессии. О нем хорошо говорит Н.М. Тарабукин: «Мамонтову тесно в кресле, в комнате, в Москве. Кажется, ему нужны те же необъятные просторы, что и Микуле Селяниновичу, те же стихийные ветры, что треплют гривы лошадей гиганта Вольги и его соратников. Мамонтов Врубеля - это тот же русский богатырь Микула, только одетый во фрак и лакированные штиблеты».
Индивидуальное возведено в монументальный, героизированный план, а вместе с тем остается вполне индивидуальным и конкретным — вот в чем замечательная особенность портрета Мамонтова, достойного стоять рядом с портретами кисти Веласкеса. Пылкий нрав Саввы Мамонтова выражен царственно, не буднично. Фрак и лакированные штиблеты нисколько не снижают образ, так же как вся — совершенно достоверная — обстановка кабинета: мебель красного дерева, красный ковер, ворсистый бархат сиденья кресла. Все эти аксессуары не менее благородны и великолепны, чем окружение какого-нибудь венецианского дожа или испанского гранда. Но те обычно восседают спокойно, а русский «колосс во фраке», ухватившись одной рукой за ручку кресла, нетерпеливо сжав в кулак другую, как будто делает усилие, чтобы не вскочить — вот только белая манишка, как плита, пригвождает его к плоскости картины и удерживает на месте.
"Портрет Саввы Ивановича Мамонтова" является вершиной и совершенным выражением врубелевской концепции этого жанра. На материале портрета словно апробируется демоническая тема титанического величия и трагизма духа. В облике и окружении московского Медичи есть черты представительности и даже парадности — в величавой импозантности позы, смягченной артистической небрежностью, в щегольском костюме, сверкающих лаком туфлях, в блеске красного дерева и благородстве узоров ковра. Но трагическая смятенность кисти художника ломает парадную схему портрета. Краски и формы смещены, контрасты света и тона сгущены и драматизированы. По стенам бегут черные тени, ярко вспыхивает пластрон манишки, оживает и обнаруживает свой траурный характер скульптура за спиной Мамонтова. Величественная фигура человека судорожно приподнимается в кресле. Лицо искажает конвульсия.
Этот экспрессивно-драматический эффект во многом обусловлен соединением в портрете законченных, смело и красиво написанных деталей и едва подмалеванных мест. Пластрон манишки - это незакрашенный грунтованный холст. Голова словно высечена немногими крупными плоскостями. Ударом кисти намечен глаз.
Врубель, кажется, воплощает в портрете таинственное знание о близком трагическом переломе в жизни модели. Дело в том, что Мамонтова, этого баловня судьбы, наделенного многочисленными талантами, богатством, властью, вскоре постигнет непоправимое несчастье: позор, арест, разорение, после чего он уже не в силах будет оправиться. Его покинут друзья, даже таланты, которые он открыл и выпестовал.
Создавая портреты, Врубель погружал модель в мир своих собственных идей и образов. Далеко не всякая модель для этого годилась. Если она в мир Врубеля «не входила», ему трудно было пересиливать себя. Работая над портретом С.И. Мамонтова Врубель, который сам вызывался его писать, после нескольких сеансов позирования с обезоруживающей откровенностью признался: «Надоел мне ваш портрет»,— и портрет так и не был закончен.
Этим изумительным портретом сам художник по справедливости гордился. После того как он долго не видел его и снова увидел в доме Мамонтова в 1904 году, он писал жене: «Портрет С.И. действительно как экспрессия, посадка, сила языка и вкусность аксессуаров прямо очаровали меня. В высшей степени смелая и красивая техника и не мазня, а все, что сделано, более чем правдиво — красочно и звучно...
Портрет
Сына
Художника.
1902.
В 1901 году у Врубелей родился первенец — мальчик, названный Саввой. К этому событию они радостно готовились и радостно его встретили. Ребенок был мил и красив, но с раздвоенной, «заячьей» губкой. Сестра художника полагала, что это обстоятельство подействовало угнетающе на Врубеля, сестра Забелы не считала этого — «у него был вкус такой своеобразный, что он мог находить красоту именно в некоторой неправильности». В разгар работы над «Демоном», в 1902 году, Врубель написал большой акварельный портрет шестимесячного сына в колясочке.
Нежные светлые тона этого прекрасного портрета не делают его безмятежным, в нем чувствуется потрясенность. Н. М. Тарабукин говорит о нем: «Испуганное и скорбное лицо крохотного существа, промелькнувшего метеором в этом мире, полно необычайной выразительности и какой-то недетской мудрости. В его глазах как будто пророчески запечатлена вся трагическая судьба его недолговечности». Демон поверженный был скорбной вехой в биографии Врубеля. Картина еще висела на выставке, когда ее автора пришлось поместить в одну из московских психиатрических лечебниц.
В феврале 1903 года Врубель вышел из лечебницы и поехал на отдых в Крым. Ничто его не интересовало, Крым не нравился, работать он почти не мог. Его тянуло на Украину, и в мае 1903 года Врубели с сыном отправились в Киевскую губернию, в имение В. В. фон Мекка, одного из богатых поклонников Врубеля, который приобрел «Демона». Они доехали до Киева и остановились в гостинице. Неожиданно заболел ребенок — маленький Саввочка, только начинавший говорить. Через два дня его не стало. Все заботы о похоронах взял на себя Врубель, он вышел из апатичной неподвижности, старался быть бодрым и поддержать жену, которая замолчала, не произносила ни слова. («Надя все молчит»,— с тоской говорил он).
Похоронив на киевском кладбище сына и, видимо не зная, что же делать и куда себя девать дальше, Врубели все-таки поехали в имение фон Мекка. Пробыли там недолго: уже через несколько дней снова начались у художника приступы болезни. Постоянная депрессия и внезапная смерть сына сыграли свою роковую роль. На этот раз Врубель сам заявил: «Везите меня куда-нибудь, а то я вам наделаю хлопот». Его отвезли сначала в Ригу, потом перевели в клинику Сербского в Москву, затем поместили в частную лечебницу доктора Ф.А. Усольцева в окрестностях Москвы.
Роза в
Стакане.
1904.
Демон поверженный был скорбной вехой в биографии Врубеля. Картина еще висела на выставке, когда ее автора пришлось поместить в одну из московских психиатрических лечебниц. В течение полугода его состояние было настолько тяжелым, что к нему никого не допускали, даже сестру и жену. Потом он начал поправляться, писать вполне здравые письма близким, пытался рисовать, но это давалось ему с трудом — после эйфорического подъема, которым сопровождалась работа над «Демоном», наступила долгая депрессия, состояние художника все время было угнетенным, подавленным, себя он считал теперь ни на что не годным. Так он был настроен и тогда, когда вышел из лечебницы (в феврале 1903 года) и поехал на отдых в Крым. Ничто его не интересовало, Крым не нравился, работать он почти не мог. Его тянуло на Украину, и в мае 1903 года Врубели с сыном отправились в Киевскую губернию, в имение В. В. фон Мекка, одного из богатых поклонников Врубеля, который приобрел «Демона». Они доехали до Киева и остановились в гостинице. Неожиданно заболел ребенок — маленький Саввочка, только начинавший говорить. Через два дня его не стало. Все заботы о похоронах взял на себя Врубель, он вышел из апатичной неподвижности, старался быть бодрым и поддержать жену, которая замолчала, не произносила ни слова. («Надя все молчит»,— с тоской говорил он.) Минувший год был мучителен для Забелы: смерть отца, тяжелая болезнь матери, сумасшествие мужа и, наконец, внезапная смерть единственного ребенка. В этот год пострадал соловьиный голос Забелы — такой певицей, как прежде, она больше уже не была, хотя еще несколько лет выступала на оперной сцене.
Похоронив на киевском кладбище сына и, видимо не зная, что же делать и куда себя девать дальше, Врубели все-таки поехали в имение фон Мекка, Пробыли там недолго: уже через несколько дней снова начались у художника приступы болезни. На этот раз он сам заявил: «Везите меня куда-нибудь, а то я вам наделаю хлопот». Только боялся, как бы его не поместили в киевскую лечебницу при Кирилловском монастыре. Его отвезли сначала в Ригу, потом перевели в клинику
Сербского в Москву. Он был грустен, слаб, беспомощен и физически совершенно истощен, так как ничего не ел, желая уморить себя голодом. К началу следующего года он почти умирал. Но кризис прошел, его поместили в частную лечебницу доктора Ф. А. Усольцева в окрестностях Москвы. Там произошло его последнее возвращение к жизни. Он стал есть и спать, прояснились мысли, стал много, с прежней увлеченностью рисовать.
Карандашные рисунки 1904 года исключительно
интересны. Это единственная в наследии Врубеля
сохранившаяся большая серия натурных зарисовок.
Возвращаясь к художественному труду, Врубель
чувствовал потребность заново, как в годы
ученичества, упражнять руку и глаз усиленной
работой с натуры. В это время он мало
«фантазировал». Главным образом рисовал
портреты врачей, санитаров, больных, навещавших
его знакомых, делал пейзажные наброски из окна,
зарисовывал уголки комнаты, простые предметы:
кресло, брошенное на стул платье, подсвечник,
графин, стакан.
Роза в стакане - один из лучших рисунков
Врубеля, сделанных им в больнице. Художник
утверждал, что в основе всякой красоты —
«форма, которая создана природой вовек. Она —
носительница души, которая тебе одному
откроется и расскажет тебе твою. Это значит, что
не я толкую природу, а природа растолковывает,
объясняет мне — меня. Тем самым природа
персонализируется, превращается в одушевленного
собеседника». Роза на рисунке живет и
рассказывает нам свою историю, словно беседует
о чем-то очень интимном, трепетном и вместе с
тем трагическом.
В рисунках Врубеля, даже беглых, никогда нет
вялой приблизительности: рисовальная техника
художника отточена, как острый стилет. Чаще
всего он передает форму сетью прерывистых
штрихов, ломких, пересекающихся. Из их паутины
возникают орнаментальные эффекты, рисунок
может напомнить прихотливые узоры ледяных игл.
Если же присмотреться внимательно, то можно
увидеть, что ни один штрих не положен случайно
или только «для красоты» — он обрисовывает план
формы, характеризует фактуру. Помятые куртки и пиджаки на мужских портретах — что может быть прозаичнее? — а, оказывается, расположение складок с чередованием теней и света обладает
сложным ритмом, обнаруженным посредством
рисунка. Или вот сплошная пелена снега,
оживляемая только узкой проталинкой и
чернеющими вдали голыми ветками. Как передать
графически этот простой мотив, казалось бы,
небогатый оттенками? На рисунке, если глядеть
вблизи, видны прихотливые комбинации отрывистых
прямых черточек без единой кривой или круглящейся
линии — почти фантастический узор. Но на
расстоянии штрихи скрадываются, и перед нами не
плоское белое пространство, а явственно ощутимая
фактура снега, рыхлого, местами подтаявшего.
Особенную красоту рисункам Врубеля придают
богатые градации темного и светлого, очень точно
найденные соотношения между ними. Так было
и в иллюстрациях к Лермонтову — игра пятен
различной степени светонасыщенности создавала
иллюзию красочного ковра. На рисунках с натуры,
гораздо более простых по сюжету и трактовке,
можно убедиться, что подобный прием не был
чем-то нарочитым, а вытекал из созерцания реальных
предметов. Врубель, рисуя, всегда начинал с
прокладки основных пятен — от темных к светлым.
В светлых местах прикосновениями остро отточенного
карандаша намечал нужные детали и наносил те легкие
штриховые арабески, которые одновременно и строили
форму (без них светлые места выглядели бы плоскими),
и несли в себе неповторимое очарование врубелевского
почерка. Иногда же он мог и просто оставить кусок
листа белым, нетронутым — шкала отношений была
найдена так безошибочно, что белый участок бумаги
«опредмечивался». Так, всякий, кто видит простой и
прелестный карандашный рисунок «Дворик зимой» с
уверенностью скажет, что там на первом плане —
сугроб, а подальше — занесенное снегом крыльцо. Кажется, будто видны и тени на сугробе. На самом же деле снег изображен чистой поверхностью листа, совершенно не тронутой карандашом.
Художник разнообразил свои приемы рисования. При быстрых зарисовках групп людей, беседующих, читающих, играющих в карты, в шахматы, он ограничивался сопоставлением больших пятен темного и светлого и опускал проработке деталей. Тем не менее, группы «игроков», погруженных в свое занятие и, вероятно, даже не замечающих, что их рисуют, схвачены во всей жизненной непринужденности. Пятеро за столом играют в карты. Собственно, карт у них в руках не видно, но все равно сразу понятно, что идет именно карточная игра и собравшиеся ею поглощены у игрока на первом плане даже спина, даже складки на костюме, едва намеченные, выражают состояние сосредоточенности. Очень выразительна фигура молодого «болельщика», забравшегося с ногами на диван,— он сам не участвует в игре, но с большим любопытством следит за ее ходом. Еще лучше, пожалуй, шахматисты. Один напряженно обдумывает ход, его партнер откинулся на спинку дивана, руки в карманы, несколько расслабился, но не сводит глаз с доски, видимо прикидывая, как будет действовать дальше. Третий наблюдает.
В рисунках Врубеля фон всегда ритмически согласован с изображением и включается в образ, будь это фон предметный, орнаментальный или нейтральный, заштрихованный. Н.А. Прахов в своих воспоминаниях сообщает: «Помню, как Михаил Александрович говорил мне... что художники обычно делают ошибку, когда, сочиняя что-нибудь или рисуя с натуры, следят только за внешним контуром предмета, в действительности не существующим. Надо всегда проверять себя также по очертаниям фона, надо следить за его «орнаментальностью» — тогда все будет крепко связано между собой».
Царевна-
Лебедь.
1900.
Источник своего вдохновения Михаил Александрович Врубель находил в русском былинном эпосе, национальной фольклорной традиции. Опираясь на миф, легенду, былину, художник не иллюстрировал их, но создавал свой собственный поэтический мир, красочный и напряженный, полный торжествующей красоты и вместе с тем тревожной таинственности, мир сказочных героев с их земною тоской и человеческим страданием.
Надежда Ивановна Забела, известная певица и муза художника, внесла во внутренний мир Врубеля не только обаяние женской прелести. В его сердце еще больше вошла музыка. Искусство Врубеля и творчество Забелы были нерушимо связаны между собой незримыми, но прочными нитями. Дарование Забелы формировалось при самом непосредственном участии Врубеля.