Г.р.
(В девичестве Иванова)
В начале войны мне было почти 3 года. Самые яркие впечатления остались в моей памяти, несмотря на юный возраст. Конечно, многие события воспроизвожу по рассказам моей матери.
Началась война, и мы с бабушкой оказались в погранзоне – в Ложголово. Бабушка сразу дала маме телеграмму: «Что делать?». Мама выхлопотала пропуск на три дня и в одном летнем платьице отправилась из Ленинграда за мной в деревню. До Веймарна ехала на грузовой машине. Дальше ее подобрали наши раненые, которые ехали в сторону Старополья. Все писали письма, кто на чем мог, и отдавали маме. Позже, во время войны, эта сумка пропала. Она хранилась у тети Зои. Куда она задевалась, я не знаю. Мама очень жалела, что так получилось! Ведь, наверняка, как она говорила, всех солдатиков этих поубивали! Они были такие несчастные: раненые, полураздетые, напуганные, плохо вооружены…
Паозерье. Многообхватные деревья
у одного из домов.
Вот мама добралась до Ивановского. К ней присоединились еще три женщины. Вдруг! Останавливается машина, и их приглашают в кузов. Шофер спросил: «Кто знает дорогу до Загорья?». Одна женщина вызвалась показать путь и села в кабину. Несколько километров только проехали и остановились. Всех выгрузили из машины, и шофер повернул обратно. Все стояли растерянные. Стали спрашивать: «Что произошло?». Женщина, которая ехала в кабине рассказала, что шофер ее расспросил про дорогу: сколько поворотов, сколько километров до Загорья, какие деревни на пути встретятся, сколько километров до Сланцев? Она ему все рассказала. Шофер поблагодарил и сказал: «Ждите через три дня в гости!». И точно – через три дня в Загорье пришли немцы. Видимо мама столкнулась со шпионами.
14 июля мама прибыла в Загорье, пришла к нам в Паозерье и стала собирать меня в дорогу. В деревню должна была приехать машина за новобранцами. В деревне ничего толком не знали, ни про войну, ни про эвакуацию. Все собрались в Загорье у часовни. Решили ждать машины и ехать с ними на Веймарн.
Неожиданно поехали мотоциклисты по деревне: ехали немцы с красными бантами на рукавах. То, что это были немцы, мы позже поняли. Все стали шептаться: «Это эстонцы на помощь нашим едут!». Дядя Федя Михеев говорит: «Чует мое сердце, немцы едут!». А мне перед этим немец дал печенинку. Мама как услышала, что это немцы, сразу печенинку от меня отобрала и выбросила (вдруг отравленная!).
Сразу налетели самолеты. Один летел так низко! На крыльях свастика. Все кинулись в рассыпную. Мама не знала, куда бросаться… Я маленькая, куча вещей! Потом схватила меня в охапку и бросилась домой. У церковной ограды ее догнал мотоциклист. Мама думала, что пришел ее конец… Увидела она, что у школы играют мальчишки, крикнула им, чтобы они хоть ребенка забрали. Сама прижалась к ограде, а меня к школе оттесняет… Немец увидел, что она ни жива, ни мертва и стал объяснять, мол, не будет он стрелять, только провода обрежет.
Паозерье.
Вот так немцы и вошли в деревню. Один мужчина тоже приехал из Ленинграда. Забрал ребенка из Ложголово и ушел лесом на станцию Веймарн, а затем и в Ленинград. Его на три дня посадили в «каталажку» за сеяние паники и ложную информацию. Он ведь рассказал, что у нас в деревне – немцы.
Никто в городе не мог поверить в такое. Что дальше было с этим мужчиной и ребенком? Не знаю! Пережили ли они блокаду?
Затем немцы собрали жителей деревень и отделили женщин, стариков, молодых. Мужчин согнали в один сарай, стариков – в другой. Детей и женщин отправили домой. Мы все плачем! Немец нам объяснил, что стрелять они не будут. Когда подошло подкрепление к немцам, то наших мужиков выпустили. Начали немцы готовиться к наступлению… Веселые такие были! Брились, мылись. Рисовали на песке циферблат и цифру 12, показывал, что в двенадцать часов они будут маршировать по Невскому проспекту. Только и слышалось: «Кафе! Ресторан». Один немец все меня фотографировал… Мама спросила, когда будут фотографии? Немец объяснил, что он пленку отправит в Берлин и оттуда пришлют снимки. То есть немцы собирались здесь жить долго. А один немец (видимо садовник) обстриг наш куст сирени в виде «куба». Так обкорнал! Бабушка моя сказала: «Вот ирод-то! Куст сирени ему помешал!». А весной этот куст так расцвел! И, по меньшей мере лет тридцать куст так и расцветал в виде «куба».
Немцы жили во многих деревенских домах. Среди них были всякие люди!
Например, как-то раз зашли в дом к нам два немца… На столе лежал мешочек с сахаром. Один немец взял его, а другой отнял этот мешочек, положил на место и вытолкал первого немца из дома. А другие бесцеремонно заходили, рылись в шкафах, комодах. Мы молча сидели, возразить боялись, конечно. Напротив, у Моховых, стояла немецкая полевая кухня. Вот с этой кухни к нам повадился повар лук срезать. Бабушка рассердилась, срезала все «перо» у лука, засыпала его землей. Немец приходит на следующий день и показывает, где-то, от чего плачут?
Паозерье.
Приходил к нам немец один и все со мной играл. Показывал, что у него в Германии тоже дети есть. Меня однажды он спросил: «Где твой папа?». А я говорю: «Мой папа немцев бьет, всех перебьет и придет!». Мама с бабушкой так и замерли! А немец показывает, что, мол, он не немец, а австриец.
Вот наступило 16 июля. Зазвучали губные гармошки, началось наступление. Пошли немцы. Дошли до Луги, тут-то их хорошо встретили! Обратно шли – страх! Сколько лежало раненых перед школой! Целое поле… Медикаментов у немцев почему-то не было. Даже генерал среди раненых был. За ним прислали самолет. Маму заставили ходить перевязывать раненых немцев. Мама от этой картины – мухи, гной, стоны, запах, упала в обморок. Больше ее не трогали. Моя мама вообще такая нежная была, женственная. Позже вся площадка перед церковью была утыкана крестами, прямо до самых лип, что ближе к школе растут.
Потом наших пленных раненых привезли. За этими мама уже ухаживала: перевязывала, кормила. Никто из них не умер, пока они были в нашей деревне. Затем их увезли. Один еврей лежал в коридоре, в общую комнату его не клали. Пленный, по выправке и разговору, видимо, офицер, все время защищал его.
Приехали немецкие «чины» и стали спрашивать у пленных: «Кто знает, где находится аэродром?». Девушка раненая ответила, что она знает. Ее допросили. Когда раненых увезли, позже приехала машина опять искать эту девушку. Видимо, девушка могла им пригодиться, т.к. они говорили, что она дала им ценные сведения.
Немцы ушли из деревни осенью и снова пришли. Мы все побежали в землянки. Они были в Чистях (заливные луга за рекой Долгой). Мама меня привязала полотенцем к себе и побежала. А я до трех лет сосала соску. Пока бежали, я ее потеряла. Пришли на место, а я плакать и кричать: «Где моя дудолька?». Меня все затыкают! Боятся немцев…
Позже мы переселились в землянки за Ложголово на Горбаши. У нас было три землянки: одна, где жили мы, вторая для коровы, а в третьей – куры. Рядом жили Чирковы. Немцы знали, что вся деревня там обитает. На наш лагерь сбрасывали листовки: «Выходите из леса, а то будете караться наравне с партизанами».
Как-то в деревне узнавали, когда немцы пойдут на «зачистку» в лес. Все разбегались в Чисти и в стога. Но в деревню мы приходили стирать, молоть зерно в жерновах. Церковь работала в деревне. Домой приходили, а пол был устлан куриными перьями. Это было немного позже. Тогда уже другие немцы приехали. Занавески были разрезаны на ленточки, мебель разбита на щепочки. Тогда и деревни горели. Долго не было моста через Долгую. Вообще в деревне безвластие сплошное наблюдалось.
Погост Ложголово. В храме во имя Георгия
Победоносца в войну были возобновлены
богослужения.
Помню, 25 декабря немцы отмечали Рождество. Всем детям давали подарки. Мне не досталось. Один человек сказал, что у меня папа – красный командир. Мама всю жизнь это помнила и очень хотела посмотреть в глаза ему уже после войны. Вообще люди, кто как устраивались. Некоторые говорили: «Ну немцы, так немцы! Будем жить с немцами». Вовсю шла информация: Москва взята, Красная Армия разбита. Егор Цапин всегда говорил: «Врут немцы! Не разбита Красная Армия. Вот меня Любушка (моя мама) поддерживает».
Когда жгли Ариновку, я хорошо помню. Как-то мы узнали, что на обратном пути и Ложголово сожгут. Весь народ собрался на Горьях. Стали ждать. Кто-то говорит: «Вот уже дымок!.. Нет! Это у Моховых печь затопили!». Ждали, ждали. Я так спать хотела! Стою, ною: «Бабушка, когда уже будет гореть? Я спать хочу!».
Партизанам тоже сообщили, что немцы собираются поджечь деревню. Они устроили засаду у моста. Немцев кто-то предупредил. В общем, немцам стало не до зажигания. Окружили себя живым щитом из Загорских и ушли. Не получилось у них поджечь Ложголово.
Ложголово. Часовня во имя Георгия Победоносца восстановлена только
в наше время. До этого в ней
размещалась кузница.
В нашем доме часто останавливались партизаны, т. к. наши родственники Ванюшка и Сергей были в партизанском отряде. Ванюшке тогда лишь 16 лет было. Он решил идти в партизаны. А Сергей, это его старший брат. Он с измальства заботился о Ванюшке, как отец. Они рано остались сиротами. Был такой случай. До войны в колхозе распределяли землю по «едокам». Глава семьи должен был подойти на собрании и расписаться в получении надела. Когда выкрикнули семью Ванюшки и Сергея, вышел Сергей (ему было тогда 8 лет). Уполномоченный сказал: «Должен от каждой семьи подойти мужик!». «А я и есть мужик!» - ответил Сергей. Так он 8 лет стал старшим в своей семье. Ванюша был очень увлекающимся, «идейным». А Сергей спокойный, уравновешенный, сам себе на уме. Уж очень не хотелось Сергею идти в партизаны. Но Ванюшку одного не оставишь! Пришлось идти и Сергею в отряд, приглядывать за братом. Ванюшу нашего после войны сходу в тюрьму посадили. За что не знаю. Мы к нему ездили, его отпускали на время. Отсидел он сколько-то, а потом вышел.
Партизаны одевались очень плохо. Порой одна обувка была на двоих. Идти на задание – обуют, оденут. А другие сидят, ждут все раздетые. Питались, конечно, плохо. Ели лебеду, крапиву, дуранду. Дуранда – это как опилки – жмых от льна. Мама сохранила кусочек дуранды. Хотела показать папе, когда он вернется с фронта. Но он не вернулся. Папочка у меня был молодец. Спортивный всегда, подтянутый, Ворошиловский стрелок. У него была «бронь», но он ушел добровольцем на фронт. Помню, он так нежно прощался с мамой, уходя на войну! Он сидел в кузове грузовика и протянул руки маме. Долго они так стояли, держась за руки и никого не видя… Потом машина уехала. Сначала письма приходили от него, потом прекратили. Пришла повестка о том, что папа пропал без вести. Лишь в 2003 году я узнала, где погиб мой папа. Пришло письмо из города Казань (420039) а/я 122 фонд «Отечество», Межрегиональный информационно-поисковый центр, о том, что в «Книге памяти» в томе № 3 на странице 216 есть запись: Иванов Борис Аверкеевич погиб в 1941 году и похоронен в г. Кингисеппе, «Роща 500». Куда мы только не писали, пока была еще жива мама, и после…только в прошлом году я съездила на могилу своего отца.
Когда мы жили в землянках, наша корова даже телилась и принесла нам телочку «Партизанку». Ходили взрослые менять вещи в Черновское. Мама взяла мое розовое платине и хотела его обменять. Платьишко все равно было мне мало. А я заплакала: «Мамочка, не бери мое платьице!». До сих пор это платьице лежит в моем комоде.
Урочище близ д. Загорье. Тут похоронены солдаты Советской армии,
погибшие в Во время Великой Отечественной войны и воины белого воинства,
жертвы красного террора 1918-го года.
Во время войны мне не было страшно. Взрослые меня оберегали, подкармливали. Немцы, помню, шоколадки давали. Я каталась на санках с Горбашей. Страшно было, когда расстреливали Флотского Федора (старосту). Это было в 42-43 году. Партизаны пришли в деревню и взяли его. После войны я училась в Ложголово в первом классе.
Вернулись мы после войны в Ленинград. В нашей квартире было две комнаты. Одна из них была наша. Оказалась, она занята. Там жила женщина с мальчиком. Так как д. Ложголово считалась «партизанским краем», то было указание освободить комнату для нас. Женщина, конечно, была недовольна. Чтобы отомстить, она не сказала нам, что приходил какой-то военный и спрашивал маму. Может, он что-то знал про папу?.. Стали мы обживаться в пустой комнате, где на стенах всегда была плесень. Нам очень повезло, что в документах было написано: «партизанский край». Мама часто приходила с работы и переживала, что опять кого-то уволили, за то, что они были на оккупированной территории.
Уже в году пятидесятом, когда к нам приезжали «шефы», приехал один рабочий паренек… Он жил у нас в доме, звали его Сергей. Вот он приходит один раз домой, бледный, весь трясется! Говорит: «Встретил сейчас на улице женщину. Где она живет? Кто она?» Мы отвечаем, что это «Брандычиха», живет в крайнем доме, в Паозерье. Вот какую историю он нам рассказал… Во время войны он попал в окружение с несколькими солдатами. Стали выходить лесом. Пришли в какую-то деревню. Помнит, что переходили речку и постучались в крайний дом. Вышла хозяйка, пустила их. Сама сказала, что у нее дела и удалилась. А в деревне были немцы. Меня ребята вытолкали в окно и сказали, чтобы я бежал. Я был самый молодой и худенький. Я побежал. Слышу – сзади выстрелы. Их, наверное, всех расстреляли.
– Я узнал эту женщину. Это она!
Вот так бывает!
Еще долго давала знать о себе война! Я видела, как собирали убитых и свозили в братские могилы. Тогда даже не пытались узнать, кто есть кто.
Война проверяла всех людей на прочность, как на физическую, так и на моральную.
10.01.2004.