СОДЕРЖАНИЕ
Об авторе..................................................................................... 3
Легко............................................................................................. 4
Гимн Дубоссарам........................................................................ 5
Осенний этюд.............................................................................. 7
Среди щебета птиц..................................................................... 7
Звуковая гамма февраля........................................................... 8
Письмо в Россию......................................................................... 9
Стоп-кадр..................................................................................... 12
Питерские акварели.................................................................... 14
Рассказ о том, как я никогда не поеду
с тобой в Ленинград.................................................................... 15
Розовый халатик......................................................................... 17
Сказка для взрослых.................................................................. 18
Лиана и пальма........................................................................... 18
Сказка о голубой ели.................................................................. 19
Варежка........................................................................................ 21
Сказка о давным-давно.............................................................. 22
Не рождественская быль........................................................... 23
«Два кусочека колбаски...»........................................................ 24
Дельфин и море........................................................................... 26
Храбрая портняжка..................................................................... 28
Письма из экспедиции…………………………………………..29
Об авторе
Мы предлагаем нашим читателям познакомиться с литературными произведениями Елены Степановой. В творчестве уже «оперившейся» журналистки прозаического жанра звучат пока две основные темы-мелодии: экологическое просвещение и воспитание молодежи. Запомнились читателям зарисовки в нашей газете: «Дельфин и море», «Не рождественская быль» и другие. Подшивка газеты с «Письмами из экспедиции» хранится в разделе районной библиотеки, посвященном природе родного края.
Елена Степанова родилась в 1960 году в городе Ленинграде в семье студентов-медиков. Детство и юность, города и веси: Вятка, Архангельск, Нарьян-Мар, Владимир. Учеба в Ленинградском ветеринарном институте. Затем замужество, рождение двух дочерей, работа научным сотрудником в Академии Наук МССР (г. Кишинев) и Институте ветеринарии птицеводства (с. Дзержинское).
В 1992 году черную точку на научной карьере поставила война…
Наверное, журналист – это не тот, который пишет, а тот, кто не может не писать. Видимо, и в жизни Елены Степановой наступил тот момент истины, когда опыт прожитого и пережитого дает моральное право «свое суждение иметь», предлагать читателям свое видение сегодняшнего мира. Пока у Елены гораздо больше конкретных благородных дел по ее работе с молодежью. Откуда только она черпает силы?.. Поэтому, к большому нашему сожалению, на ее письменном столе еще мало рассказов, очерков и зарисовок.
По творческой тропе, видится, еще робко, на цыпочках она идет, но вскоре разбежится, поднимется и в голубом поднебесье обязательно полетит!
Ю. Анников,
Председатель Дубоссарской
писательской организации
ЛЕГКО
– Вы сможете написать статью?
– Смогу. (Смогу?).
(Из разговора)
Статью написать легко. Берешь ручку и пишешь то, о чем думал, по крайней мере, последние пять лет, хотя речь может идти о вчерашнем концерте в младшей группе детского сада.
Добавляешь мелко нарезанные высказывания заинтересованных лиц в исторический бульон (наваристый или не очень) плюс соль проблем, перчинку иронии и капельку юмора.
Остается только подогреть до готовности на огне любви и доброты. Труднее всего добыть топливо для такого тепла: встречи и разлуки, ссоры и примирения, слезы неудач и улыбки побед, разговоры ни о чем и обо всем. Калейдоскоп мудрых лиц в коллективном альбоме с названием «Остановись, мгновенье!»
Сотни и сотни прекрасных мгновений, сплавленных искусством журналиста…
Смогу написать статью?
Май 2002 г.
Гимн Дубоссарам
Не каждому городу выпадает такое счастье. Кого ни спросишь, все его любят. Хоть «и трудно понять что-нибудь в любви», но факт остается фактом: Дубоссары – оазис экологиче-ской чистоты, городок уютный и тихий.
После взлетов и падений холмистой трассы «Кишинев-Дубоссары» город вдруг открывается нарядными домами геологоразведчиков, круговой разноуровневой развязкой дорог и блеском живой днестровской воды.
По утрам река таинственна в тумане, по вечерам – в мерцающих огнях.
С вадул-луй-водской дороги город начинается селом, как квартира прихожей. И с высоты крутого подъема кажется, что сейчас взлетишь, как на самолете, и панорама города сольется в один радующий глаз пейзаж, не запачканный сотнями огнедышащих заводских труб.
Печален въезд в город там, где бронзовые буквы на мокром мраморе, где Вечный огонь трепещет от ветра, где боль не стихает и память не умирает.
Большое видится на расстоянии. Может, оттого так прекрасен путь в город через плотину гидроэлектростанции (первой на Днестре). Слева – лес до небес, справа – розовые в цветенье сады. Дальше река округляется в водохранилище, отражающее, как волшебная тарелочка с наливным яблочком, чудеса земные, водные и небесные, – Дубоссарское море.
В иные хмурые дни волны бьют в бетонный парапет до бешеной пены, но несмотря ни на что, Дубоссары – благое место, только не нашлось еще астролога, который бы вычислил это по южным звездам наверняка.
Не портить бы только этот чудный уголок Земли, а облагораживать и к чудесам природы добавлять творения рук человеческих. А если помечтать?
...2050 год. Место действия – Дубоссары (Дубос-Айрес). Далеко позади эпохи застоя и перестройки, военных конфликтов и рыночной экономики. Все то же ультрамариновое небо и жаркое южное солнце, но высветляют весь город ослепительно белые дома под красной черепицей, только белое с красным в кружеве зеленых деревьев. Серый цвет сохранился лишь у бетона плотины, которая давно уже в почетной отставке и на отдыхе. Осталась памятником истории покорения того, чего не стоило покорять. Набережная полноводного Днестра облицована гранитом, розовым, блестящим и гладким. Пляжи заполнены золотистым песком, и только яркие грибки зонтиков защищают головки детей мягкой тенью. Дети строят волшебные замки, как все дети во все времена.
Улицы города похожи на аллеи в старинном парке. Они не торопят будущего, хранят прошлое и живут настоящим под кронами лип и тополей.
Изредка проносятся машины – беззвучно и беспыльно, ибо так и должно быть в нашем общем будущем. А за Дворцом молодежи бьют в небо высокое струи музыкальных фонтанов, и вокруг цветники, как в Версале. На улицах и площадях много молодежи. Это люди разных возрастов, но они молоды, молоды и душой, и телом, потому что светятся добром глаза, потому что научились мечтать и верить.
Кругом улыбки, слышится разноязычный говор. Каждый говорит, как хочет и может, и переключение скоростей с одного языка на другой никому не дается с трудом. Люди будущего привыкли к доброжелательности разноязычия, и только в учебниках истории можно найти в назидание потомкам историю о том, как нации, выдвигавшие на первый план свои интересы, оставили о себе страшную память.
А как прекрасен вечерний город! Зажигаются в небе звезды, и разноцветные фонарики раскачиваются теплым южным ветром над столиками кафе, расположенными прямо на тротуарах. Звучит музыка всех времен и народов: зажигательно-веселая и спокойно-грустная. Каждый найдет в Дубоссарах то, что ему по душе, потому что здесь свободные люди не просто живут, а радуются жизни! Март 1990 г.
оСЕННИЙ ЭТЮД
Осень. В небе жгут корабли.
Осень. Мне бы прочь от земли...
Юрий Шевчук
Осень. Дубоссары. Улица Советская. К яркой зелени травы и деревьев все гуще примешивается октябрьское золото и багрянец. В сумерках тихого вечера – два силуэта, и девчоночьи прокуренные голоса:
– Я не хочу ни от кого зависеть, пойми!
– Да как же не зависеть в этой жизни, как тогда жить?
– Я хочу, хочу работать и зарабатывать! Учиться нет денег, работать негде. Куда пойти, уехать, улететь?
Вопросы, вопросы, вопросы без ответов...
Что будет с ними, с этими вот девчатами нынешней осенью, следующей, в будущем? Что может случиться в безысходности отчаяния, в беспросветности будущего этой тихой осенней ночью или предстоящим утром?
Утро туманное, утро седое... А они так молоды!!!
Октябрь 2000 г.
среди щебета птиц
Нам не дано предугадать,
как слово наше отзовется…
Южный городок. Зеленая акациевая аллея в нежных пока еще лучах рассветного солнца. Свежий и острый после дождя запах скошенной травы. Картинка просыпающейся природы радует глаз и умиляет душу. И только визгливые крики женщины заставляют очнуться от этой курортно-открыточной красоты и сфокусировать слух и зрение на группе работников ПУЖКХ, завершающих утреннюю уборку нашей дубоссарской «планеты».
На тротуаре, рядом с газоном и сочной скошенной зеленью, стайка мальчишек лет девяти. Они завороженно смотрели, как ловко ложатся мокрые травы под острые косы мужиков, слушали, как сочно ругается женщина в длинной юбке, посылая своих напарников «в дальние края». Голос ее достиг самой высокой ноты и самого верхнего «матерного этажа» и иссяк, упал, как фонтан горячего гейзера с 70-метровой высоты.
Наступила внезапная тишина среди щебета птиц. Мальчишки – вольные зрители – хором засмеялись, дружно зааплодировали и пустились бежать дальше по своим мальчишеским делам, навстречу такой удивительной жизни.
Июнь 2003 г.
Звуковая гамма февраля
Зимняя капель разбудила городок: блямс-блямс. Шорк-шорк-шорк – это люди в желтых куртках подметают Планету. Колокола распахнули небо, и черные вороны взмыли на верхушки тополей: бам-бам, кар-кар, бум-бум-бум, кар-кар-кар.
Каблучки застучали по асфальту, там, где сошел снег – звонко, по льду – звонко, только по снегу мокрому и ноздреватому – глухо: шмяк-шмяк.
Колыбельный скрип коляски и женские голоса:
– Ночью кушать просит. Спать не дает.
– А ты не корми.
– Да как же не кормить, когда плачет?
Ветер зашумел, перебирая струны-ветви, и шорохом приглушенно донеслось: «А може не сам, а може…»
Музыкальная школа-шкатулка. Гаммы, гаммы: тра-та-та, тра-та-та. И улыбнешься, невольно представив, как трудно дается и мастерство, и умение, и все же растет человечек трудностями. А с левого уха – «разборки» в голубых елях, и не слова – их нет, а только залпы агрессии: «бу-бу-бу, мать, мать, мать», и … свернули в игротеку.
Прохожий вздохнул им вслед: «Молодежь... Вчера в магазин «скорую» вызывали: то ли выпил парень, то ли таблеток наглотался.»
Дорога. Перекресток. Шум машин и гудки на поворотах.
Затянул зимний дождь свою серенькую нудную песню, и в унисон – шарканье десятка шагов и похоронный гул меди.
«Что-то эта зима много жизней унесла, вот и грипп не такой, как всегда, с осложнениями…»
Желтый камыш зашуршал, ветер поднял легкую рябь аккордов по синеве городского озера и разбежался, и развернулся во всю мощь на футбольном поле стадиона. Там крики и свист, и молодые голоса, и веселое стуканье мячей: трям-трям-трям.
Неслышно выглянуло солнышко в окно среди туч, и вновь застучала капель: блямс-блямс, блямс-блямс.
Как хорошо, что февраль – самый короткий месяц. Скоро евдоха протрясет свои снеговые перины, и все…
Начнется весна со своей мажорной звуковой гаммой.
Февраль 2004 г.
Письмо в Россию
Дорогие мои родители!
Как вы там поживаете в заснеженной России, в древнем граде Владимире? Морозна ли зима нынче в пределах «Золотого кольца», и хватит ли до весны капусты, огурцов да грибочков в бочонках и кадушках?
Желаю вам много снега, много хлеба и дожить до весны, когда Клязьма-река разольется по лугам. На ежегодную премьеру этой весенней сюиты можно будет попасть без билетов, только выйди на остановке троллейбуса у филармонии или в парке «Липки», пройди до смотровой площадки на древнем оборонительном вале и смотри себе сверху вниз, как зимняя, скованная льдами, укрытая глубокими снегами скромница-речка вдруг становится и барыней, и сударыней. Значит, «час пришел бурлить вешним водам», и глаз не отвести, стоишь и смотришь с высоты завороженно на этот весенний бунт разлива и очищения.
И все же причудливы изгибы судеб! Здесь, в Дубоссарах, подруга-художница Оксана Пономаренко выткала чудесный гобелен с моим родным и любимым видом: «Храм Покрова на Нерли. Разлив» (купила бы, да денег на искусство после войны ни у кого из нас не было). Другая подруга, прекрасная скрипачка Милада Рябко, много лет не дает угаснуть незабываемым вечерам русского романса.
Когда уезжала в Молдавию в 1985-м, где «и небо синее, и солнце светит намного ярче», уговаривала себя: «Все будет хорошо, не в Прибалтику и не в Грузию еду, а дураков…, их в любой нации хватает».
Никто не знает, какие природные или неприродные катаклизмы повлияли на жизнь в постсоветском «диком поле», но только русскоязычным на левом берегу Днестра не сладко пришлось. Чего только стоят лозунги тех лет: «Чемодан, вокзал, Россия!», «Русских за Днестр, евреев в Днестр!» Да и за Днестром, в бывшей Херсонской губернии Российской империи, нас в покое не оставили.
Жизни и смерти, крови и слез стоили эти яростные ло-зунги.
Помню, отец, ты говорил мне, повторяя слова другого мудреца: «Человек столько раз человек, сколько языков он знает».
Истинно так, тем более, мне – врачу, изучавшему латынь, не стоило особого труда выучить язык большинства. Но это был великий обман.
Величина его равнялась утерянным надеждам и перспективам, искалеченным и уничтоженным жизням людей и многим, многим неизвестным, ушедшим и уходящим в бесконечность вечности.
Как сказал один очень ученый секретарь нашего института: «Глупая, пять лет вам, русским, дали для того, чтобы вы успели убраться с нашей земли. Да и что хорошего русские дали нам? Отравили нашу землю ядохимикатами, насажали своих берез – сорных деревьев…»
Может быть, березы в Молдавии не нужны или вредны, не знаю, не ботаник, но люди-то не сорняки, не бурьян. Людей было очень жалко – и тех, кого убивали, и даже тех, кто убивал. Казалось, что они, ослепленные ненавистью, не знали, что творили.
Удивительно, но именно здесь, в Приднестровье, я впервые испытала гордость за принадлежность к родной нации после коллективных унижений и самоуничижений. Это случилось ясным летним днем, когда, озабоченно и торопливо пересекая городскую площадь, чтобы не попасть под пулю, вдруг увидела белые листовки. Они, кружась, летели с голубого неба. Всего несколько слов, от которых кровь застучала в висках, словно взбунтовалась память предков, засекреченная в генах. Всего несколько слов: «Русские, сдавайтесь!» Как во сне, словно в замедленной съемке, люди читали, глаза их белели от гнева, а сжатые кулаки поднимались к летнему небу, к грохочущим вертолетам: «Русские не сдаются! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».
Родные мои, как часто в то страшное, стреляющее лето я вспоминала музейную панораму «Осада Владимира татаро-монгольской Ордой» и уговаривала себя, отпуская мужа на передовую: «Все верно, все правильно. Доля такая у мужчин – выходить на крепостные стены и защищать от врагов женщин и детей».
Какое уж тут непротивление злу насилием, уважаемый Лев Николаевич. Даже в уголовном праве самооборона оправдана, а если государство уничтожает своих иноязычных граждан? Это как?
Там, в 92-ом, бывший коллега по птицеводческой науке сказал мне тогда, прощаясь: «Я буду жить в Европе, а ты – на окраине Российской империи». Лично я не против продолжить славные традиции своих предков – кубанских казаков. Казаки со времен Екатерининской империи служили буфером, который жизнью и смертью обозначал границы России.
Десять лет прошло. Ваша внучка Саша учится по россий-ским учебникам, спасибо мэру Москвы Юрию Лужкову.
Большое это дело – единое информационное пространство. Слава богу, по телевизору одни и те же любимые передачи смотрим, и все же до сих пор удивительно услышать вдруг в дорожной маршрутке из Кишинева в Дубоссары позывные сквозь пространство и время: «Русское радио! Все будет хорошо». И очень хочется верить, что все будет хорошо, и для всех, и долго-долго.
Совсем скоро выборы в Государственную думу России, и мы пойдем голосовать за кандидатов по Орехово-Зуевскому округу. Станция есть такая железнодорожная и городок текстильщиков.
Помнишь, мама, как приезжали присмотреть себе обновки в фабричных магазинах? Ты всегда любила красивые вещи, любила мстерские шкатулки и жостовские подносы, павлово-посадские шали и золотую хохлому. И мне передала в наследство эту любовь, и внучке Ульянке – русской художнице. Спасибо тебе за все.
Из Дубоссар – с любовью, ваша дочь.
Январь 2003 г.
Стоп-кадр
«Гражданская подлая бойня без правил и взяток…» – пел Александр Малинин о России начала ХХ века в 1992-м году. Он пел, и казалось, понимал нас, приднестровцев. Казалось. Развлекательные «поля чудес» были там, в телевизионном зазеркалье, в той России, которая то ли нас потеряла, то ли забыла совсем. Тогда у всех дубоссарцев при встречах один был вопрос: «Когда же это кончится?» А когда это началось?
Порой время теряет свои очертания. Не считать же началом убийство шестнадцатилетних мальчиков, а продолжением – расстрел отцов?
...Саша.
Я вышла на лестничную площадку и позвала дочку домой: «Сашу-уня!»...
...Ее тезка, наш сосед, спускаясь по лестнице, мгновенно откликнулся: «Что?». Реакция у него всегда была отменная на слово и на дело. Этот кадр в памяти первый.
И последний. Мать вскрикнула: «Саша!» Он оглянулся на треск автоматной очереди. Брат упал на секунду раньше.
Последний поворот головы, в руке – первые пионы, и по-следняя вспышка яркого света.
Стоп-кадр.
Часто вспоминаю его лицо, когда увидела в первый раз и когда – в последний. Но главный снимок, решивший судьбу – посредине. Его глаза, его глаза после убийства сына.
...Ванюша, как и все пацаны, любил играть в войну. А война – вот она, рядом с домом. В овраге у Днестра развороченная земля, гильзы и боевые патроны, неразорвавшиеся гранаты, а фуражка на мальчишеской голове так похожа на казачью. Не она ли сгубила парнишку, гадали потом люди. Или, может, просто нелепая случайность? Нелепая, как и эта гражданская бойня. И случайностей, говорят мудрецы, не бывает. Кто следующий примет образ врага: растрелянная женщина на дороге, истерзанные девочки в подвале, старик, вцепившийся мерт-выми пальцами в свою землю, или мальчишка?
После похорон смогла только прошептать: «Саша… » И он понял. Вот только свою смерть не успел понять.
Там, где на глазах у матери расстреляли двоих ее сыновей. Там, там, там, где первые пионы лежат в крови.
Июнь 1992 г.
Питерские акварели
У меня еще есть адреса,
по которым найду голоса.
Адрес первый: Петропавловка – остров в том городе, где мимо пролетают и дорогие лимузины, и «запорожцы» – вечные вьючные мулы. Здесь, на острове, ритм современной жизни сбивается и нехотя приноравливается к восемнадцатому, девятнадцатому, двадцатому веку – это кому как нравится.
Я любила после вхождения в храм Петра и Павла, после восхищения людским рукотворением и верой смотреть, как ласкаются и злятся волны, но не могут стереть отметку о последнем наводнении.
Мне нравились величественные крепостные стены, на манер первоцвета мать-и-мачехи облицованные снаружи гладким гранитом, а с изнанки, не видной туристам – старинным, но крепким еще кирпичом. Как здорово было здесь проходить «траверс» с друзьями-скалолазами, касаясь исторических камней. Жаль, что ни один радиологический или еще какой-нибудь самый-самый современный метод не заставит камни рассказать о славных и неславных делах прошедших столетий.
Только в человеческих фантазиях возникнет вдруг образ плачущей княжны или романтичного юноши. Кто они были, о чем плакали и мечтали, закодировано для будущих поколений в этих петропавловских бастионах…
Моя память хранит эпизодами-бликами свидания с крепостью на Неве. Конец зимы. Лёд, попавший под локомотив весеннего полноводия, крошится с грохотом и скрежетом. Лёд и камень, вода и гранит – эта вечная песня питерских волн…
2003 г.
Рассказ о том, как я никогда
не поеду с тобой в Ленинград
А как хотела! Эта поездка могла бы стать немыслимым счастьем.
Мы бы встретились с тобой в аэропорту. Досмотр, накопители. Отстойники, распределители. На летном поле, как обычно – ветер. Интересно, ты бы закрыл меня от ветра? Никто нас там не знает, только я немного знаю тебя. Вот, не успела еще пристегнуть ремни, но уже успела обидеться.
Можно, я сяду у окна? Или ладно. Ты бы сел у окна, а я смотрела бы на тебя на фоне неба. И опять зазвучит из самолетных динамиков эта песня, на нашем рейсе ее часто включают: «Я ухожу, потому что любила, я ухожу, потому что люблю». И мне всегда пронзительно жаль эту гордую женщину.
На подлете к Пулково в разрывах туч увижу дачу родственников в Володарке и студенческую общагу в Купчино, а Ленинград встретит осадками. Автобус. Метро. Будто и не уезжала никогда и никуда. Мосты и каналы на месте, но прежнего города нет. Все стало другим, только первое впечатление постоянства обманчиво. Видимо, в этом секрет обаяния всех городов-музеев. Особенно в нашем ненадежном настоящем и неизвестном будущем. По-прежнему бьются волны Невы у стен Петропавловской крепости, и атланты все так же крепко держат сумрачное небо северной столицы.
Будет скрипеть снег под ногами на прогулке в Летнем саду, или нет, пусть мягко ложатся листья на гравий дорожек и светится небо сквозь ажурные кроны дубов. После закоулков и дворов-колодцев вдруг пространство свободы – Марсово Поле, и здесь ветер – хозяин. Он рвет в алые клочья Вечный огонь. Кажется, еще минута, и от шальной искры может факелом вспыхнуть невеста в царском наряде.
Нет! Нет! Эта сцена из семейной жизни не должна иметь такого драматического финала. Счастья тебе, девочка!
Благословен простор… Прижавшись к парапету, мы будем смотреть на Неву, на простор воды и неба. Слушать, как чайки кричат над водой, как волна шелестит и шепчет. Так было год, и век, и триста лет тому назад. Пронзительно чувствовать разом прошлое с будущим.
Как жаль, что я никогда не поеду с тобой в Ленинград. Такого города уже нет. И меня, прежней – тоже…
1990-2000 гг.
Розовый халатик
Он был новым, пушистым и рассветно-розовым, этот женский халатик с пуговицами из перламутра. Он был похож на мечту красивой женщины о красивой жизни. Он был новым… до первой стирки.
А после стирки сильные мокрые руки, покрасневшие на холоде, вывесили его на веревку за балкон стекать и сохнуть. От неожиданности и мороза халатик застыл морщинистыми жесткими складками, как скатерть в чопорном ресторане или женское лицо от пережитых бед.
С высоты пятого этажа были видны люди. Боясь поскользнуться, никто из них не смотрел вверх, и никому не было дела до красочного розового пятна в балконной раме. Темнота и снег тихо спускались на город.
Вдруг посреди ночи неведомо откуда сорвался порывистый южный ветер.
Он играл полами халата, задирал подол, брякал огромными пуговицами, которые таинственно поблескивали в лунном прерывистом свете. И чем больше расходился в своей молодецкой удали ветер-повеса, тем сильней беспокоился халатик за свое «халатное» будущее.
Под утро совсем тревожно стало, когда внезапно пошел дождь, холодный, крупный февральский дождь. В отчаянье халатик замахал рукавами-крыльями. Мокрые рукава застучали в оконные стекла, будто услышав: «Пора!»
Теплые сильные руки ловко отстегнули прищепки и внесли его в дом, в ароматы сна, мужского лосьона после бритья и свежезаваренного кофе.
Хорошо сказка сказывается…
А иначе зачем это утро, этот дом и розовый халатик, согревающе-ласкающий?
Женщинам, уезжающим на заработки
в чужие края, посвящается.
Сказка для взрослых
Я бы вошел в ручей,
Я бы вошел в тебя,
Если бы ты – не ты,
Если бы я – не я…
Сергей Чиграков
Олень появился в полумраке таинственного леса. Он был прекрасен. Нервно подрагивали напряженные мышцы его стройного тела, беспокойно раздувались тонкие ноздри, жадно ловя прохладный запах акаций. Великолепный самец опустил вниз свою точеную голову с короной ветвистых рогов, словно устал от царского украшения.
Там, внизу, у ног благородного животного, в серых камнях бился родничок – маленький и глупый, с прозрачной, как слеза, блескучей влагой. Если бы Олень мог думать как человек, то подумал бы: «Вкусна ли вода из этого родника?».
Но звери не умеют думать. Склонив колени, Олень пил ясную воду из сердца земли, и капли щекотали его мягкие теплые губы.
Разве он виноват, что вода в роднике замутилась?
Как обычно, даже не хрустнув веткой, он ушел.
Он ушел, зверь мой ласковый и нежный.
Лиана и Пальма
Под пологом тропического леса, в привычной тесноте и мраке они, конечно, оказались рядом – Лиана гибкая и молодая Пальма. Поплакавшись росой друг дружке, как трудно в одиночку пробиваться к солнцу, они немного помолчали, и Пальма первой предложила:
– Цепляйся за меня! Я буду расти день ото дня и подниматься к свету, и ты за мной. И будем радоваться вместе набухшим почкам и первому цветку на тонких стебельках. Я поддержу плоды и напою их влагой, солнцем обогрею. Согласна?
– Да! Уже привыкла любым росточком опираться на твой могучий и шершавый ствол, и корни туго так переплелись, что нет нужды их разбирать: твои – мои.
Вот так, в объятьях тесных, их годы полетели, лишь изредка удары ветра с океана иль злые бури качали листья на верхушке Пальмы, она росла, росла… все медленнее с каждым годом. Ну, а Лиана? У нее все распускались чудные бутоны, и созревали семена и разносились ветром.
Но что это? Лиана выше Пальмы? Куда же дальше? Все тянется верхушечная почка навстречу солнцу, раскачиваясь на ветру змеиною головкой.
Вдруг теплый тропический ливень со страшною силой на джунгли обрушился, река воды стремительным потоком по склону скользкому промчалась, сбивая на своем пути все слабое, непрочное. И с поднебесной высоты упала Пальма, подмяв Лиану своим стволом, и корни оголенные разъединились. Лиана застонала от боли и бессилья:
– Подняться ты должна и вновь бороться!
– Зачем? – в ответ вдруг услыхала. – Мне хорошо здесь, где тепло и сыро, и ты со мной. Верь, мы оплетены кольцом зеленым на века. Смотри, кругом нежнейшие ростки – ведь это наши дети. Оставь безумную борьбу, я не хочу стремиться к свету ценой мучений бесконечных.
На этом можно бы поставить точку в грустной сказке, и вновь начать другую о Лиане. Как буйно зелень завоевывает джунгли, как вновь Лиана рвется к солнцу!
Сказка о голубой ели
Родилась хризантема под елью. Она тянулась прямо к солнцу и не подозревала, что попадет в колючие объятия. Голубая ель, случайная соседка цветка, давным-давно украшала разноцветную клумбу у стен старинного замка.
«Ах, какое несчастье – жить в окружении острых иголок!» - думала нежная красавица в белоснежной вуали. Ей бы, конечно, хотелось цвести среди роз и левкоев, георгинов и гладиолусов, в веселой компании пестрых подружек. Хризантема ежилась и фыркала, выпуская свои темно-зеленые листочки. Листочек за листочком, листочек за листочком. Она горделиво задирала головку, распуская свежие бутоны. Цветок за цветком, цветок за цветком.
Ель только виновато молчала и проливала смолистые слезы. Но когда вихрем налетал сильный северный ветер, изо всех сил старалась укрыть ветвями и в то же время не задеть пушистую недотрогу голубыми иголками.
Дни проходили за днями. Прошли дожди, и опали листья с березы. После жаркого лета и теплой осени острым инеем подкралась зима.
Однажды пришли садовники и срезали сверкающими ножами все-все цветы с клумбы. Но никто не заметил хризантемы в еловых объятиях.
Елочка грустно молчала. Она знала: скоро-скоро ударят морозы. Благодарная за спасение осенняя принцесса сама заговорила нежно и ласково. Они болтали о всяких пустяках и не могли наговориться всю долгую ночь. Ночь была звездная-звезд-ная, а под утро ударил мороз. И замолк разговор навсегда и на полуслове...
Спустя месяц, умирая в новогоднем убранстве посреди ослепительного дворцового зала, елочка источала аромат хвои и вспоминала: «Ах, так же пахли листья моей хризантемы…»
Ноябрь 1991 г.
Варежка
Она хорошо помнила момент своего рождения, эта белая пуховая Варежка. Помнила, как весело звенели блестящие спицы в нежных руках матери, как щебетали дети, притягивая любовь и внимание главного для них человека.
Она была очень красива, эта новая варежка из белой шерс-ти оренбургских коз. Долгими зимними вечерами теплую пряжу плели в заснеженных уральских деревеньках старые бабушки. И вот из круглого моточка вырисовалась вязаная ладошка с алой резинкой по самому краю и вышитым посредине солнцем.
Мать надела обновку самой младшенькой. Та улыбнулась от радости, благодарно ткнулась носом в подставленную щеку и убежала во двор к друзьям, играть с только что выпавшим снегом.
Так Варежка в первый раз увидела и синее небо, и ясное солнце, и белую-белую землю. Она как могла согревала ребячьи ручонки, заботилась, чтобы не заболели, не простудились и не поранились. Носили ее с удовольствием и девочки, и мальчики, сестры передавали братьям, тети и дяди – племянникам и племянницам.
Всем она была дорога и мила.
Однажды метельным вечером одна Варежка из неразлучной пары выпала на снег из кармана и потерялась, и растерялась, а потом, погоревав, задумалась о своей судьбе. Раньше-то все как-то недосуг было: то одного обогреть надо, то другому помочь. «Снег не согреешь, совсем бесполезная это затея», – подумала Варежка.
Из белой она уже стала серой, облезлой, и козий пух торчал замерзшими сосульками.
А утром выглянуло солнце. Оно нагревало Варежку все сильнее и сильнее, и вот уже плотный весенний наст медленно стал подтаивать вокруг. Прошел день, и еще день, и еще много дней. Однажды Варежка вдруг почувствовала, как что-то ее щекочет, и заулыбалась своим алым солнышком.
Она согрела, согрела!!! Еще раз, последний, выполнила свое Предназначение. И вот уже острые молодые стрелочки травы-муравы как в парнике поднялись и потянулись к солнцу, к свету, к ветру, к жизни.
Как обрадовалась Варежка, что нужны еще кому-то ее тепло и забота! Вот не думала – не гадала.
И всю свою энергию стала тратить пуховая Варежка на то, чтобы поднять и взрастить травку-муравку. Но с грустью она замечала, как пытаются высунуться ростки во все многочисленные дырки. Варежка с козлиным упорством напрягалась изо всех своих шерстяных силенок, оберегая подопечных.
А весна шла все дальше и дальше, и солнце грело все жарче и жарче, и вокруг серой Варежки уже поднялись высокие травы и зажелтели одуванчики – отражения сотен солнц на зеленой земле. Вдруг Варежка услышала тихий стон, а потом слабый вздох и все поняла, от горя рассыпавшись на маленькие пуховые комочки. Их весело подхватил теплый весенний ветер и погнал, как перекати-поле, и унес в поднебесье один лишь утихающий шепот:
– Пе-ре-грела…
Сказка о давным–давно
Давным-давно в одном большом-пребольшом городе жил-был высокий-превысокий дом. Было у него много-премного окон, и все окна одинаковые, как желтые цыплята.
Но вот однажды на землю опустилась темнота, и одно окошко зажглось чудесным сиреневым светом. Хозяйка квартиры купила новые шторы. Какой поднялся тут шум и тарарам! Загалдели разом все окна, задрожали в окнах стекла: «И мы хотим! И мы хотим!»
Прошел день, и опять наступил вечер. А когда люди зажгли электричество, новый дом стал одной большой разноцветной радугой. Радовались все: и новоселы, и прохожие, идущие по улице, и, конечно же, сами окна большого дома. Но больше всех радовалось сиреневое окно, потому что ему не было теперь одиноко.
Декабрь 1999 г.
не рождественская быль
Он был белым, как облако, как новогодний снег, – этот новый игрушечный мишка. А еще он мог исполнять все желания, нашептанные горячим дыханием в мохнатое ушко. Например, желание иметь говорящую куклу или летающего Бэтмена. Только у одного мальчишки в рубашке не первой свежести глазенки не блестели предвкушением новогоднего чуда.
Он горько пробормотал, когда подошла его очередь загадывать желание, будто выдохнул: «А мне ничего не надо, у меня все есть…»
К сожалению, у него не было самого главного – любви матери, и об этом знала добрая воспитательница. Она часто видела его мать – опустившуюся, озлобленную на бросившего её мужа и на весь мир. Часто мальчику руганью и побоями доставалась обида матери на несчастливую судьбу. Да и в садике не все и не всегда гладили по головке.
А сколько их, таких, как он? Эпидемия нелюбви.
Только на уроках Прекрасного ребенок оттаивал, и пусть не верил до конца, но чувствовал всем своим замерзшим сердечком, что есть мир теплый, солнечный, и даже ему, отверженному матерью, есть место в этом Божьем мире будущего.
Вот такая быль – не рождественская.
Январь 2000 г.
«Два кусочека колбаски...»
Полбатона колбасы, по-мужски нарезанной толстыми ломтями, и буханка черного хлеба с ржаными крошками лежали на полированном столе, когда мы, «семинаристки», зашли в гостиничный номер, пропахший перегаром и куревом. «Семинаристки» – это не гимназистки ХIХ века и, упаси господи, не монашенки, а активистки-общественницы разных возрастов из разных городков, которые приехали поучиться и пообщаться на семинаре в большом столичном городе.
Все мы были дамочки интересные и самим себе, и окружающим, но Екатерина... Не зря она носила царское имя. Молодая женщина, спортивная и грациозная, она всегда имела успех у мужчин (порой удивлявший даже ее саму). «И этот влюблен» – сказала она строчками блоковских стихов об очередном зачарованном парнишке. Екатерина напоминала ледяное шампанское с живыми пузырьками в высоком хрустальном бокале, она искрилась неведомым биоэлектричеством новогодней елки, обещая чудеса и приключения. И всем, находившимся в зоне ее притяжения, становилось невесть отчего и весело, и азартно.
Щебеча и скоренько распределившись по комнатам, согласно неписаному принципу: курящие – некурящие, мы побросали свои котомки и побежали на занятие. Там нас ждали новые и старые знакомые, интересная информация и современная литература, «гурманистые» кофе-брейки и ресторанные застолья с заморскими деликатесами. (А кто из нас и когда в последний раз смог побывать в ресторане, если один заказ стоил месячную зарплату учителя?)
Кофе… Помнишь, подруга, как мы пили в обеденный перерыв «чай» с вишневыми веточками, приговаривая, что это «на самом деле» полезно и приятно, не какие-нибудь растения цейлонские или индийские?..
Поздно вечером, когда ночной город зажег фонари, мы вернулись в гостиницу, продвинутые и загруженные по всем файлам памяти. Вслед за нами вошла горничная со стопкой постельного белья, извиняясь за поздний визит. Только свежего белья не хватало для достойного приема гостей столицы (уже давал себя знать переход на рыночные отношения и в гостиничном бизнес