Бытие смысла
А.С. Кравец
Воронежский государственный университет
О понятии смысла
Аннотация: в работе обсуждается вопрос о бытие смыслов. Критически рассматриваются три основные концепции: а)упрощенная, предполагающая существование смыслов в самой реальности и их отражение в сознании; б) гуссерлевская, утверждающая бытие смыслов в сознании; в) постмодернистская (делёзовская), доказывающая существование смыслов в сверхбытие, на тонкой поверхности, разделяющей смыслы и вещи.
Ключевые слова: бытие смыслов, их конституирование в сознании, опредмечивание и распредмечивание смыслов, надличностные смыслы.
Вопрос о бытие (т.е. форме существования) смыслов можно считать главным вопросом в философских дискуссиях об их природе. В первом и весьма грубом и приближенном понимании он сводится к дилемме, касающейся вопроса, где находятся (существуют) смыслы: в сознании человека или в самом мире. Опять-таки, очень приближенно можно говорить о трех достаточно представительных вариантах решения этого вопроса:
1) Упрощенный (если не сказать более резко – примитивный) материалистический вариант, основывающийся на абсолютизации принципа отражения, сводится к тому, что смыслы находятся в самом объективном мире и – в результате их отражения в сознании – возникают в субъективном мире представлений человека в форме мотивов действий, целей, оценок, суждений, идей, знаний, теорий и т.п.;
2) Феноменологический, признающий формирование и существование смыслов только в сфере человеческого сознания и отрицающих их бытие в объективном мире. Термин «феноменологический» мы взяли из гуссерлевского наследия, хотя указанная идея принадлежала не только немецкому феноменологу, но и многим философам, жившим до него и после него. Действительно новаторской заслугой Э.Гуссерля является рассмотрение вопроса о генезисе смыслов в сознании;
3) Весьма эпатажный постмодернистский вариант существования смыслов на исчезающей тонкой поверхности между смыслами и вещами. Эта идея соединения всех разграничений и взаимных переходов между противоположными сущностями является знаковой для постмодернизма, выступившего против структурализма, признававшего строгую разграниченность между означаемым и означающим.
Решение вопроса о бытийности смысла существенно зависит от определения смысла. На трактовку понятия смысла решающую роль оказали исследования в теоретической лингвистике и логике, между которыми в XIX веке устанавливаются прочные концептуальные связи. И это не случайно. Именно в речевой практике (в использовании языка) особенно органично проявляется связь смысла с его знаковыми выражениями: словами, предложениями, текстами. С помощью языка мы можем описать всё существующее как в объективном мире, так и в собственном сознании. Недаром Хайдеггер назвал язык «домом человеческого бытия».
В рамках обозначенного магистрального дискурса о смысле сменились три его концептуальных парадигмы: словоцентристcкая, пропозициональная и деятельностная. [1]
Словоцентристская парадигма смысла опиралась в своих основаниях на слово как носителе элементарного смысла. Согласно этой парадигме считалось, что смысл слова является обозначением некоторого предмета или явления. Эту модель назвали позже двухуровневой, связывающей слово и обозначаемый им предмет.
Вторая (пропозициональная) модель исходила из трехуровневой модели, связывающей (любой) знак со смыслом, который в свою очередь предопределял обозначаемый предмет (денотат). Эта модель семантического треугольника была впервые сформулирована в работах немецкого логика Г. Фреге. У самого Г. Фреге еще не было понятия пропозиции, но была идея о том, что смысл – это некоторая мысль, определяющая обозначаемый предмет. Позже и логики, и лингвисты пришли к заключению, что смысл всегда выражается в мысли о чем-либо. Речь шла лишь о том, что необходимо было выявить инвариантную логическую основу любой мысли, которая задавала (выражала) бы элементарный смысл. Для решения этой задачи пригодилось понятие пропозиции, существовавшее в логике. Пропозиция – это минимальное содержание элементарной мысли, связывающей субъект высказывания (предмет мысли) и её предикат. Например, Пушкин – поэт. Пропозиция – это некоторая «чтойность» мысли и одновременно схема построения любого смысла. Она инвариантна по отношению к любым модусам выражаемой мысли (сомнения, вопрошания, утверждения, отрицания и т.д.). Л.Витгенштейн попытался более конкретно раскрыть содержание обозначенной «чтойности», указав, что смысл – это мыслимое положение дел в любом возможном мире: реальном, фантазийном, мифологическом и т.д. Пропозициональная парадигма в определении смысла до сих пор является наиболее распространенной среди логиков и лингвистов.
Деятельностная парадигма возникла совсем недавно. Она формировалась в лингвистике в ходе исследовательского перехода от предложения к высказыванию и далее к речевому акту. Этот переход актуализировал смысловые особенности реальных речевых актов, в которых люди используют не просто абстрактные грамматические формы смысла, а выражают свои мотивы, цели, намерения в обращении к другому человеку. Оказалось, что для понимания речевых актов уже недостаточно знания простой пропозиции (вроде мама мыла раму), а необходимо уяснить дополнительные смыслы: цель сообщения, его мотив и т.д.
В работах британского ученого Дж. Остина [2] и американского Дж. Сёрля [3] было показано, что любой речевой акт является действием таким же, как и любое социальное действие, в котором говорящий осуществляет свои мотивы и цели в конкретных условиях коммуникации. Когда мы говорим другу «Во дворе злая собака», мы не описываем зоологическую ситуацию во дворе. Мы предупреждаем друга об опасности, и это заложенное в высказывании (скрытое) предупреждение он должен понять и использовать в своей деятельности. Когда священник произносит слова, обращенные в церкви к молодым «Объявляю вас мужем и женой», то он не просто сообщает слушающим некоторую информацию, он меняет социальный статус вступающих в брак и т.д. Любой речевой акт что-то меняет в сознании слушающего (субъекта) или в социальном мире.
Конечно, речевой акт содержит пропозицию «р», но она обрастает в этом акте дополнительными очень важными для понимания смыслами: обещанием р, советом р, предупреждением р, угрозой р, просьбой р и т.д. Как было показано в работах указанных авторов, речевой акт содержит три слоя смысла, одинаково существенных для его понимания: локуцию, иллокуцию и перлокуцию. Локуция – это общезначимый смысл слов (вокализованных или написанных) в высказывании. Без манифестированной в речи локуции у нас вообще нет предмета для понимания. Иллокуция содержит мотивы, намерения, цели высказывания, которые могут быть явно выражены в речевом акте (локуции), но могут и не манифестироваться говорящим, надеющимся, что слушающий самостоятельно их выведет. Наконец, перлокуция означает тот смысловой эффект, который речевой акт должен произвести в сознании слушающего. Английское слово «mean» (подразумевать) очень хорошо передает основную интенцию деятельностного смысла: смысл – это подразумеваемое в сказанном. Подразумеваемое в речевом акте – это не только пропозиция, но и цели, мотивы, намерения говорящего. Значение деятельностной парадигмы состоит в том, что она не только расширила понятие пропозиционального смысла, но и перекинула мост от языковых употреблений смысла ко всему спектру социальных действий человека. Для немецкого социолога М. Вебера социальное действие – это действие со смыслом и обращенное к Другому (к индивиду, обществу и т.д.)
Само слово «с-мысл» означает совместность смысла с мыслью, смысл возникает в процессе мышления. Он характеризует содержание мысли о чем угодно: существующем, возможном и даже не существующем (например, вечного двигателя не существует). Смысл присутствует во всем, что осмысленно (высказывание, действие, поступок), т.е. является внутренней активностью нашего сознания, которую можно определить как смыслотворчество.
Смыслотворчество направлено как на осмысление мира, так и на свою собственную деятельность, а также на осмысление своей жизни, своего внутреннего «Я». Осмысление, продуцирование смыслов, смысловая рефлексия представляют наиболее существенную черту человеческого рода, знаменующую прорыв человека за пределы животного мира. Наиболее важной функцией смыслотворчества является перевод данного в чувстве мира в формы мышления. Элементарной базовой единицей смысла является мысль, в которой предмет характеризуется через свое свойство. Однако смыслотворчество не ограничивается простой предикацией предмета. Как только мысль сформулирована, возникают богатейшие возможности для работы человеческого интеллекта: для углубления смысла через его анализ, для связывания с другими смыслами (синтез), а также для выводов одних смыслов из других.
Смысл (как мысль о внешнем или внутреннем мире человека) приобретает самостоятельную форму «самодвижения»: он может развиваться в сторону генерализации, т.е. обобщаться до высочайших пределов, удивляя нас своими «нежизненными» научными абстракциями, но может и конкретизироваться, характеризуя единичное событие. Конечно, нельзя фетишизировать смысл, приписывая ему самостоятельную активность и превращая в самодовлеющую сущность. Во главе смысла всегда стоит мыслящий человек, подлинный и единственный демиург смысла.
Смыслы лежат и в основе еще одной чисто человеческой способности - общения людей. Общение и есть обмен человеческими смыслами. Люди понимают друг друга благодаря обмену этими смыслами, транслируемыми с помощью языка. Нельзя никаким образом передать свои ощущения другому человеку. Конечно, ощущения могут сопровождаться гримасами, вздохами, криками и т.п., но эти внешние их проявления являются всего лишь сигналом того, что наблюдаемый человек что-то чувствует. Но моя боль – это моя боль. Если мне горячо, то другому в тот же момент может быть холодно. Только благодаря смыслам люди способны проникнуть в мир сознания другого, в том числе и рассказать о своих ощущениях.
Осмысливать все – свою встречу с миром, его мировые загадки, место в обществе, жизненное предназначение, свои действия и поступки других людей, свои желания сообщить что-то другому, достижения мировой культуры и науки, ставить вопросы и давать на них ответы, рассчитывать, взвешивать альтернативы при наших выборах в социальном мире, рассуждать, доказывать – вот далеко не полный перечень многообразных функций смыслотворчества, т.е. производства и конституирования смыслов.
Критика концепции, признающей существование смысла в объективной реальности
Рассмотрим теперь более детально обоснование указанных концепций бытия смысла. Первая концепция, признающая бытийность смысла в мире (в объективной реальности) и их отражение в сознании, наиболее ярко представлена в монографии Д.А. Леонтьева «Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности» [4]. Соответственно автор говорит об онтологических смыслах (забывая, что подлинный перевод слова «онтология» означает отнюдь не «объективную реальность», а теорию мира) и феноменологических смыслах. Концепт смысла у него резко противостоит изложенной выше идее связывать смысл с содержанием человеческой мысли.
В отечественной психологии понимание смысла как содержания мысли (стоящей за знаком, идеей, теорией и т.п.) отвергается или ограничивается. Обычно такое толкование смысла называется идеаторным, семантическим, лингвистическим и не пригодным для понимания человеческой деятельности, хотя современная социология вполне успешно применяет понятие смысла как осмысленного проекта социальных действий. Под смыслом они понимают «жизненную значимость», которую стали трактовать как характеристику объекта, в которой выражено отношение субъекта к объекту в плане включения его в свою деятельность (например, полезный, нужный, желаемый, эффективный и т.д.). Подобный «смысл», и этого нельзя отрицать, имеет важнейшее значение для мотивации деятельности. Указанная «значимость» есть не что иное как определение ценности, принятое в аксиологии, т.е. ценность чего- то для человека.
Таким образом, возникла ситуация, когда в современном дискурсе стали употреблять два понятия смысла. Первое (которое мы изложили выше), с легкой руки некоторых психологов получило название «семантического смысла», второе (которое мы назвали ценностным) – «деятельностного» смысла, сам Д.А.Леонтьев предпочитает называть его «жизненным смыслом».
Итак, наш автор выбирает «жизненный смысл», т.е. указанные «значимости» для объяснения человеческой деятельности. Для него смысл, скрывающийся за знаком, представляет семантический смысл, и этот термин правомерен лишь в контексте анализа языка и речи. По его мнению, в анализе человеческой деятельности концепция семантического смысла малопродуктивна.
Ответ на вопрос, что же значит концепт «значимость» для нашего автора, дает его ссылка на своего предка, известного академика А.Н. Леонтьева. “Сознание строится, формируется, - писал А.Н.Леонтьев, - в результате решения 2-х задач: 1. Задачи познания реальности (что сие есть?); 2. Задачи на смысл, на открытие смысла (что сие есть для меня?). Последняя задача, то есть «задача на смысл», - есть труднейшая задача. В своем общем виде это – «задача на жизнь»” [5].
Прежде всего, бросается в глаза отказ нашего академика признавать, что наука имеет хоть какое-то отношение к смыслам, что, конечно, попахивает крайним обскурантизмом. Ведь любой физик, математик, политолог, экономист, психолог и т.д. только и занимаются ответами на вопросы, что «сие есть»? Вопросы, что такое атом, натуральное число, политика, капитал, психическое и т.д., являются исходными фундаментальными вопросами в соответствующих науках, как и вопросы о строении, структуре, развитии, взаимодействии изучаемых объектов. Ответы же на все эти вопросы, по общему признанию самих ученых, и являются научными смыслами. Научные смыслы можно считать в какой-то степени образцовыми смыслами, ибо они наиболее рациональны, логичны, доказательны. Хорошо высказался о природе смыслов наш известный литературовед М.М. Бахтин: «Смыслом я называю ответы на вопросы. То, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла» [6]. Смыслами наполнены все научные понятия, идеи, теории и т.д.
Другими словами, смыслы всегда отвечают на множество вопросов (что, где, когда, зачем, как, ради чего, для чего, почему и т.д.), возникающих как перед обычными людьми в повседневной жизни, так и перед учеными в решении жизненных и научных задач. К сожалению, это пренебрежительное отношение к научным смыслам получило широкое распространение в отечественной психологии. Защищая концепцию «значимости», её адепты привязывают категорию «смысла» только к практическим действиям человека, к их мотивам и целям. При этом они не замечают, что «значимости», инициирующие социальные действия, связаны с осмыслением мотива, плана реализации действий на пути к поставленной цели. То есть, они не признают общего (родового) признака смысла, скрывающегося за словом, речью, теорией и социальной деятельностью человека. И этот признак есть не что иное, как осмысленность всего перечисленного. Вот и наш автор, обосновывая свою позицию «жизненных смыслов», противопоставляет их «семантическим смыслам» на том основании, что одни из них имеют отношение к жизни, а другие якобы не имеют.
Вопрос «что сие значит для меня?», по существу, означает, что «смыслы» отождествляются с жизненными ценностями. Нейтральная позиция – правильнее сказать «объективистская» - по отношению к миру (которая характерна для научного познания) выносится сторонниками концепции «значимости» за скобки смысловых отношений. Следует отметить, что проблема соотношения категорий «смысл» и «ценность» довольно запутана в философской и культурологической литературе. Подробный анализ этих отношений увел бы нас далеко за пределы нашей статьи. Отметим только следующее. Категория смысла в общем случае не исключает из своего класса ценности [7].
Категория ценности всегда характеризует отношение субъекта действия к явлениям материального или духовного порядка. Ценности существуют в форме оценок, норм и идеалов. Значимость, проявляемая в мотивах субъекта деятельности, фокусируется в установках подобного типа: мне это необходимо, важно, нужно, желательно, полезно, безопасно, выгодно и т.п. Мотивы подобного рода, обычно обусловливают цель и инициируют действия по определенному плану. В этом случае мы говорим об осмысленности мотива и действия. М. Вебер, говоря о понимании социальных действиях, указывает на такие их обязательные характеристики, как наличие в них смысла и направленности на Другого (индивида или общества) [8]. Действия же инстинктивные (моргание глаза при резкой вспышке лампы), физиологические (выделение слюны при виде пищи), защитные (размахивание руками при защите от комаров) он выносит за пределы социальных действий.
Вопрос «что сие есть?» может означать только одно, что мы интересуемся имманентными (т.е. собственными) характеристиками вещи, явления, события. Именно подобного рода вопросы интересуют науку, которая ориентируется на объективную истину. Такие смыслы с гносеологической точки зрения можно назвать объективными или когнитивными в отличие от ценностей, отвечающих на вопрос «что сие значит для меня?». Именно поэтому в научных смыслах стараются вынести за скобки всякую значимость объекта для человека, т.е. абстрагируются от ценностей. Однако сама наука, как когнитивная система, имеет для человечества огромную ценность, ибо на ее основе человечество улучшает комфортность своей жизни. Впрочем, не исключено ее применение во вред человечеству. Все это говорит только о том, что науку нельзя вынести за контекст человеческой жизни. Еще Ф.Бэкон говорил, что знание – это сила, увеличивающая мощь человека на Земле. Отрицать, что наука занимается смыслами (формулирует их), значит признать ее бессмысленной. Такую позицию сейчас не будет защищать никто, кроме нашего автора.
Однако и в повседневной жизни мы не можем игнорировать когнитивные смыслы, на которых основывается деятельность человека, иначе она будет безуспешной. Осмысленная деятельность основывается не только на «значимостях» (особенно важных при мотивации), но и на знаниях (или, как говорил А.Шюц, когнициях) при планировании деятельности, рассудочном взвешивании альтернатив достижения цели. И еще не известно, что перевешивает в планировании деятельности: объективное знание (а это, конечно, смысл) или субъективная значимость чего-то для человека. Мне очень хочется построить вечный двигатель, но объективный (научный) смысл говорит, что это сделать невозможно.
С нашей точки зрения, ценностная позиция («значимость» в терминологии Д.А. Леонтьева) в планировании деятельности отнюдь не противостоит общему понятию смысла, принятому в западной литературе. Ценностные мотивы тоже могут считаться человеческими смыслами при условии, что они осмыслены, отрефлектированы, рационализированы, осознаны действующим субъектом. Нужно отметить, что при формировании когнитивных и ценностных смыслов реализуется общая (пропозициональная) структура образования смысла. И то, и другое, с точки зрения логики, характеризуется общей формулой построения мысли «S есть P», где S является предметом мысли, а P её предикатом. Только в случае когнитивных смыслов Р выражает имманентное (объективное) свойство предметов и явлений, а в случае ценностных смыслов Р выражает их оценку.
Ошибка Д.А. Леонтьева заключается не в том, что он определяет «смыслы» как «жизненные значимости», проявляющиеся в повседневной деятельности людей, а в том, что он отрицает сущностный признак любого смысла – его сознательную конституированность действующим индивидом.
Ценностные и объективированные (когнитивные) смыслы перемешаны в деятельности и сосуществуют друг с другом и в обычной человеческой речи. Сказать, что «Петров – негодяй», значит выразить ценностный смысл, а сказать, что «Петров – мой начальник», значит высказать объективный смысл. Искусственная сепарация смыслов, предлагаемая нашим автором, режет по «живому». Он пытается отделить от жизни то, что в самой жизнедеятельности человека переплетено и взаимосвязано накрепко, т.е. великое разнообразие смыслов: научных и повседневных, эстетических и этических, художественных и технических, ценностных и объективированных.
Познание, конституирующее в конечном результате когнитивный смысл, и оценивание, формирующее ценность чего-либо в жизни и деятельности человека, идут параллельно, рука об руку, они пересекаются друг с другом в нашем самоопределении в мире. Вот почему смыслы и ценности трудно различить непрофессиональному, нефилософскому разуму.
Смыслы по своему содержанию могут быть любыми, единственное общее требование к ним, которому они должны неизменно удовлетворять, это то, что все они являются результатом осмысления чего-либо. Поступать осмысленно – значит всегда решать творческую задачу, находить решение проблемы, отвечать на какой-нибудь вопрос, хотим ли мы сообщить что-то другому, понять речь другого, решить математическую задачу или купить товар на рынке, помолиться Богу или заложить первый камень в фундамент своего дома, понять и насладиться художественным произведением или принять политическое решение и т.д
В своем упорстве отрицания смысла как осмысленного отношения человека к миру, наш автор опирается на идеи своего деда: «…Уже в первых (как и во всех последующих) работах А.Н.Леонтьева, посвященных проблеме смысла, это понятие трактуется совершенно иначе. Оно десемантизировано, вынесено за пределы контекста речевого мышления и вообще сознания в плоскость дорефлективных отношений субъекта с миром (курсив наш – А.К.), в плоскость его реальной жизнедеятельности» [4, с. 79].
Если признать, что смысл лежит за «пределами сознания» и вне пределов рефлексии (т.е. осмысленности), то тогда и все действия (а по существу реакции) животного тоже можно объявить как осуществляемые на основе смысла, но теперь уже «биологического смысла», что с настойчивостью достойной удивления делает наш автор. Вот его признания на этот счет: «Мы можем говорить о том, что понятие смысла и смысловой связи приложимы и для описания поведения и животных и человека, но по-разному» [4, с.272], «мы вправе искать и находить элементарные смысловые механизмы поведения даже среди сравнительно низкоорганизованных животных» [4, с.273].
Конечно, трудно отрицать существование неосмысленных (неотрефлектированных) «значимостей». Например, у меня непроизвольно течет слюна при виде пищи. Если встать на позицию нашего автора, то следует признать пищу значимой для человека, а далее приравнять эту значимость к смыслу. Вот и получается, что смысл, истолкованный как биологическая значимость, лежит «вне плоскости отрефлектированных отношений», т.е. получается, что смысл появляется там, где никакой осмысленности, рассудочности, размышлений, мучительных поисков решения «быть» ли «не быть».
Осмысленного выбора решения как раз не наблюдается в выделении слюны. Таких примеров – несть числа. Человек быстро закрывает глаза при резкой вспышке света. При прикосновении к проводу, по которому идет электрический ток, несчастный, испытывая боль, резко одергивает руку. Можно говорить о какой угодно значимости в приведенных примерах, но ясно, что смыслом здесь и не пахнет. Смысла вне рефлексии не бывает, если под ним понимать работу сознания по разрешению каких-либо жизненных проблем: стоит ли мне это делать, зачем мне это делать, как мне это делать, какие средства для достижения этого подходят и т.д.?
Если признать, что смысл лежит за «пределами сознания» и вне пределов рефлексии (т.е. осмысленности), то тогда и все действия (а по существу реакции) животного тоже можно объявить как осуществляемые на основе смысла, но теперь уже «биологического смысла», что с настойчивостью, достойной удивления, делает наш автор. Разумеется, наш автор признает принципиальное качественное различие между биологическим и человеческими смыслами. По его мнению, качественное различие заключается в разном содержании потребностей: у животного они обусловлены процессами выживания и поддержания жизни, а у человека они опосредованы социальными установками и приоритетами, системой общественных ценностей. Здесь психолог весьма близко подходит к правильной идее о том, человеческие смыслы всегда социальны по своей сущности, тогда как «значимости» животного обусловлены генетическими предпосылками. Но об этом позже.
Касаясь вопроса о смыслообразовании, автор неизменно связывает смысл (как значимость) с наличием регуляции в поведении как животного, так и человека, так что при прочтении книги складывается впечатление, что там, где просматривается какая-либо регуляция, там присутствует смысл, т.е. любая регуляция есть, по определению, смысловая регуляция. Но это отнюдь не так, что мы пытались продемонстрировать на примерах инстинктивного поведения человека.
Попытка приписать смысл примату, не говоря уже о низших животных, основана на неоправданной экстраполяции (т.е. неправомерной аналогии) человеческих действий на мир животных. Здесь даже все равно, откуда берутся истоки подобных аналогий для объяснения наблюдаемых регуляций. Идем ли мы от человека к животному или от животного к человеку, в итоге получаем одно: смысл существует вне о-сознания, вне рефлективной (т.е. осмысленной) деятельности. Однако регуляция поведения и смысловая регуляция – это разные вещи. У человека, как и у животного, существуют действия неосмысленные (регулируемые болью, страхом, угрозой, раздражением, инстинктом, вообще, любыми аффектами). Но только у человека существует смысловая регуляция, понимаемая как осмысление (осознание) мотива и плана действий. Ничего подобного в поведении животного мы, конечно, не обнаружим.
Казалось бы, в термине «биологический смысл» ничего крамольного не содержится. Ведь признает наш автор ограниченный характер этого смысла по сравнению с человеческим смыслом. Так, раскрывая качественное своеобразие смысловой регуляции человеческой деятельности, Д.А. Леонтьев указывает, что у животного деятельные процессы начинаются с потребности, связанной с его жизнедеятельностью. Предмет потребности становится значимым для животного в плане поддержания его жизни (пища, угроза, размножение) и в дальнейшем все его действия направлены на обладание значимым предметом или, наоборот, на избежание угрозы от этого предмета. Здесь можно говорить лишь о предметной регуляции (термин Д.А. Леонтьева), тогда как у человека удовлетворение потребностей опосредовано социальными ценностями. У человека, по мысли нашего психолога, предметная регуляция уходит на второй план. Его деятельность может быть инициирована мотивами, не предусматривающими непосредственное удовлетворение индивидуальных (в особенности биологических потребностей). Человек обычно руководствуется в выборе деятельности общественно значимыми идеалами, чувством долга, мнением окружающих и т.п., а потребность в обладании предметом появляется у него где-то на периферии жизненных смыслов. Эту логику выбора жизненных смыслов Д.А.Леонтьев называет логикой «жизненной необходимости», а животные, по его мнению, подчиняются «логике удовлетворения потребностей».
Последняя мысль представляется нам верной, но не достаточно глубокой, чтобы выявить принципиальное качественное различие между деятельностью животного и деятельностью человека. Уже Маркс указал, что человеческий вид отличается от животного вида тем, что животное приспосабливается к миру (природе), а человек изменяет его. Это изменение происходит в социальной деятельности, направляемой смыслами, которых у животных нет и не может быть.
Прежде всего, хотелось бы отметить весьма распространенную в нашей психологической и философской литературе трактовку самого понятия деятельности как практической деятельности, исключающей интеллектуальную деятельность, что резко контрастирует с западной литературой. В современной западной литературе господствует тенденция предельно широкой трактовки человеческой деятельности как любого вида социальной активности, в которую входит не только практическая (материальный труд), но и интеллектуальная деятельность, включающая науку, искусство, политику, коммуникации, литературу, пропаганду, образование и т.д. Безусловно, все виды социальной деятельности (кроме инстинктивных, физиологических, биологических действий) конституируются и направляются у человека смыслами. Эти смыслы являются осознаваемыми проектами, которые затем через предпринимаемые действия (как материального, так и интеллектуального характера) реализуются в социокультурном пространстве жизни человека.
Следующее замечание относится к распространенной в нашей литературе концепции жестко детерминированной структуры деятельности, которую, по-видимому, принимает и наш автор: потребность, мотив, цель, действие. Американский философ Дж. Сёрль выступает категорически против такой упрощенной концепции, указывая, что на любом этапе действующий индивид может изменить план действий [9].
Ещё одно замечание следует сделать относительно «значимости предмета», этой священной коровы в марксистской теории деятельности. Действительно, в работе Ф.Энгельса подчеркивается важная роль человеческого труда в преобразовании материальных предметов, что обусловило возникновение общественного производства[10]. Но в современном обществе, характеризуемом многообразием видов социальных действий, их мотивы чрезвычайно многообразны. Наш автор связывает потребность в предмете («предметную значимость») с главной причиной возникновения деятельности, отмечая общность этого компонента (в его трактовке «смысла») у человека и животного. Конечно, Д.А. Леонтьев оговаривается, что у человека эта потребность опосредована социальными ценностями. Но потребность для него не свойство социального субъекта, тем более не свойство сознания, «не негативная характеристика индивида, определяемая через отсутствие, нужду в чем-либо», а нечто объективно данное, или объективно предзаданное. Это «позитивная характеристика, отражающая присутствие данной формы взаимодействия с миром (неологизм, изобретенный во имя спасения объективности смысла – А.К.), данной формы деятельности …» [4, с.120]. Автор постоянно подчеркивает объективную предзаданность предмета и потребности, чтобы обосновать свою странную теорию объективного смысла.
Сам «предмет» трактуется нашим автором также весьма широко (конечно, это не апельсин, который хочет достать обезьяна). Это и покупка, и поступление в вуз, и строительство своего дома и т.д. Все это связано с потребностью в предмете, причем с объективной потребностью. Но как быть с выводом математика математической теоремы, выступлением политика, призывающего к войне, или с предложением руки и сердца женщине. Все это различные виды осмысленной социальной деятельности, но где прячется пресловутая «предметность», которая, по Д.А. Леонтьеву, регулирует соответствующую деятельность. Скорее здесь правильнее говорить о человеческом желании, формирующем мотив деятельности. Но в качестве мотива в различных видах деятельности может выступать и чувство долга, и корысть, соперничество, тщеславие.
Пытаясь выявить общие черты в деятельности животного и человека, наш автор акцентирует внимание на «предмете» как регуляторе действий, предмет выступает для него как «предзаданная значимость». Но в поведении животного предмет действительно существует до начала действий (манипуляций с предметом), тогда как в действиях человека предмет (такой как утюг, компьютер, авиалайнер и т.п.) появляется лишь в конце деятельности. В начале, в замысле он предстает как конечная цель деятельности, которая по своему бытию является смыслом, существующем в сознании деятеля. Именно цель задает последовательную цепочку действий актора. Вся человеческая культура предстает как совокупность артефактов, т.е. вещей надприродных, искусственных, созданных по замыслам и смыслам человека-творца. В силу существующей многогранной дифференциации типов социальных действий в человеческом можно говорить и о существовании таких действий, к которым вообще не применимо понятие предмета. Так, М. Вебер говорит, что и «молчание» в качестве протеста тоже является социальным действием. В теории речевых актов (которые трактуются как социальные действия) показано, что многие из них не связаны ни с какой предметностью. Таковы, например, приветствие «Здравствуйте!» или предупреждение «Будь осторожен!», хотя все эти речевые акты наполнены смыслом [11]. В любой творческой деятельности учитываются как ценностные смыслы (такие, как безопасность, эффективность, комфортность и т.д.), так и когнитивные смыслы (или просто – знания, добытые научным сообществом). В осуществления социального действия, как показали М.Вебер и А.Шюц, социальному действию предшествует субъективный смысл. Субъективный смысл трактуется ими как воображаемый, скрытый в сознании индивида смысл (от мотива до цели), недоступный наблюдению со стороны. Именно субъективный смысл (т.е. осмысливание в сознании) предшествует человеческим действиям, чего нет у животного. Иначе пришлось бы согласиться, что животные тоже мыслят, чего, конечно, наш автор не принимает.
Со всеми указанными различиями в поведении животного и деятельности человека можно согласиться, но если пройти эту логику различий до конца, то трудно согласиться с тем, что к биологически целесообразному поведению животного в какой-либо степени приложим термин «смысл». Смысл всегда есть результат интеллектуальной деятельности общественного человека. Производство смыслов – это не врожденная, а социально и культурно развитая способность общественного человека. В мысли я отрываюсь от каких-либо телесно воспринимаемых потребностей, в мысли я оперирую предметом не пахнущим, ни горьким, ни сладким, ни сытным. Предмет мысли, пока я мыслю, вообще не удовлетворяет ни одну мою потребность, кроме потребности творчества, являющейся сугубо человеческой потребностью. И эта способность впервые формируется в филогенезе человечества вместе с изобретением языка и становлением подлинно человеческой (т.е. социальной) деятельности. Человеческая деятельность, начиная уже с изготовления примитивного топора древним человеком, становится преимущественно проективной, когда нужный для общественной жизни предмет сначала создается в голове, а потом реализуется, опредмечивается в манипулятивных действиях с предметом труда.
Человеческая деятельность, если из нее исключить акты непосредственного удовлетворения физиологических потребностей, всегда социальна и по своей природе и по предназначению: тот же топор дикарь делал не столько для себя, сколько для нужд племени. Причем основным способом представления смысла с возникновением общества становится язык общения, рисунков, чертежей, формул. Смысл всегда переносит нас в плоскость воображаемого, идеаторного, тогда как животное не выходит за плоскость манипуляций с предметом, т.е. человеческая деятельность сначала планируется в сознании от мотива до представляемой цели и способов её достижения, а затем реализуется во внешних актах (операциях).
И в онтогенезе развития детской психики способность речевого мышления формируется не сразу, а постепенно, по мере социализации ребенка: сначала через игру, общение с взрослыми, образование, а затем через приобщение к социальной деятельности. Это хорошо показано в исследованиях онтогенеза детского мышления в работах Ж.Пиаже [12] и Л.С. Выготского [13].
Следует отметить, что индивидуальные смыслы у любого человека могут появиться только при подключении его к «