Маяковский - поэт большого общественного, социального темперамента

Взбурься, баллад поэтовых тина.

Пойте теперь

о новом — пойте — Демоне...

В. Маяковский

Первое знакомство с творчеством Владимира Маяковско­го всегда проходит бурно, с возникновением множества воп­росов, с каким-то негодованием даже. Почему? Трудно найти ответ на этот вопрос. Страдающим и одиноким пришел в русскую поэзию Владимир Маяковский. Активная позиция борца, занятая поэтом, вступает в непримиримое противоре­чие с отчуждением человеческой личности в условиях обще-

ства. Свободный, раскованный человек выступает в поэзии Маяковского как высшее мерило прекрасного на земле.

Поэма "Облако в штанах" является ярким примером вы­ражения родства лирического героя с массами:

Жилы и мускулы — мотив верней.

Нам ли вымаливать милостей

времени!

Мы —

каждый —

держим в своей пятерне

миров приводные ремни!

Поэт большого общественного, социального темперамен­та, Маяковский обладал чрезвычайно развитым чувством личной ответственности за все, что происходит в "буре-мире". Здесь пролегал внутренний нерв его творчества, от­сюда берут свое начало и сами эти необычные масштабы, пропорции ("Я и Наполеон", "Маяковский векам"), постоян­ная тревога за судьбы людей, готовность быть их глашата­ем. В стихотворении "Весенний вопрос" Маяковский приз­нался:

Я, например,

считаюсь хорошим поэтом.

Ну, скажем,

могу доказать:

"самогон - большое зло". А что про это?

Чем про это? Ну нет совершенно никаких слов.

Читая первые страницы "Про это", нельзя не почувство­вать особой авторской запальчивости. Маяковский явно спорит — о чем и с кем? Содержание поэмы не оставляет сомнения, что борьба с "кучерявыми лириками" по-прежнему оставалась актуальной. Без приверженности к "злобе дня" нельзя представить себе Маяковского. Он обладал как бы двойным зрением и, постоянно взмывая ввысь, толкуя о

судьбах всего человечества, свободно беседуя "через хребты веков" с далекими потомками, не упускал из поля своего наблюдения текущей повседневности. В поэме "Облако в штанах" Маяковский успешно реализовал сформулирован­ную в одной из своих статей мысль: можно не писать о войне, но надо писать войною. Его сила как поэта в том, что он сумел выделить в жизни ростки нового и утверж­дающегося, взглянул на сегодняшний день из "третьей дей­ствительности".

С появлением Маяковского в поэзии, действительно, "слу­чилось что-то огромное". Не просто пришел еще один ода­ренный поэт — явился художник большой историче­ской миссии, особого "переломного" значения. В нем все поражало: "язык улицы", стремительный поток метафор, дерзкая широта замыслов, необычно активная роль личного начала.

Чем же определяется глубина и цельность поэзии Маяковского, что дарует ей долговечность? Я думаю, что этим она обязана прежде всего высоте и значительности тех идеалов, которые поэт отстаивал на протяжении всей жизни. Любовь и ненависть, лирика и сатира в его твор­честве порождены одним и тем же чувством — верой в то, что будущее человечества прекрасно, и страстным стремле­нием приблизить его. Маяковский никогда не отделял себя от народа, строящего новое общество. Шагнув через "лири­ческие томики", он обращался к миллионам читателей. Как живой с живыми говорит он сегодня с "товарищами потом­ками" во всем мире. В поэзии XX столетия нет другого поэта, который бы вызвал на себя такие потоки хвалы и брани. Брань сопутствовала ему на всем, почти двадцатилет­нем, творческом пути, но уже при жизни молодое поколение увидело в Маяковском своего трубача и запевалу. Та­ким он остался на всю жизнь. Он входит в нашу жизнь быстро возгорающимся, неудержимым в страсти, деликат­ным, предупредительным, трогательным и нежным в заботе о других.

Грядущие люди! Кто вы?

Вот — я,

весь

боль и ушиб.

Вам завещаю я сад фруктовый

моей великой души! —

обращается к нам молодой Владимир Маяковский. Что­бы понять жизнь и личность поэта, прислушаемся к его слову.

'*Я вам расскажу о времени и о себе"

Я всю свою звонкую силу поэта Тебе отдаю, атакующий класс.

В. Маяковский

Владимир Маяковский... Еще в раннем детстве он вхо­дит в наше читательское сознание. Первые свои самостоя­тельные шаги мы делаем, сверяясь по вечному: "Что такое хорошо и что такое плохо?" Тогда это было для меня чем-то громадным, непонятным и нескладным. На последующее восприятие поэзии Маяковского оказало влияние сложив­шееся о нем представление как о поэте — певце револю­ции. И это соответствует действительности, потому что даже в самых лирических произведениях, рядом с душевными переживаниями поэта присутствует красный цвет — цвет революции:

В поцелуе рук ли,

губ ли,

В дрожи тела

близких мне

Красный цвет

моих республик

тоже

должен пламенеть.

В. Маяковский был "цветом лучших людей, двигате­лем двигателей, солью соли земли". Люди гордятся его именем, гордятся даже тем, что он жил на нашей йланете и являлся частичкой человечества. Да, им невозможно не гордиться! Маяковского можно любить или не любить, понимать его идеи или быть их противником. Но то, что действительно достойно уважения, - глубина чувства, по­стоянство, преданность идее — неизменно присутствует в его стихах.

Основная проблема воспитания человека - это проблема веры, идеалов, святынь, проблема нравственности. В решении ее главное слово принадлежит самой жизни, реальностям на­шего быта. Как неожиданно, искренне звучат слова, будто обращенные к нам:

Можно и кепки,

можно и шляпы, Можно

и перчатки надеть на лапы. Но нет

на свете

прекрасней одежи, Чем бронза мускулов

и свежесть кожи

А вот нравственная позиция самого автора:

Я

напыщенным словам

всегдашний враг, И не растекаясь одами

к Восьмому марта, Я хочу,

чтоб кончилась

такая помесь драк, пьянства,

лжи,

романтики

и мата.

Нежность, ненависть, любовь, тоска и боль — вся гамма сильных человеческих чувств представлена у Маяковского в самом ярком их проявлении.

Наиболее близка мне в его творчестве любовная лирика. Она достигла таких чувственных вершин, что ей не хватает обычных слов для выражения — слишком серыми и бес­цветными кажутся они. И появляются слова-гиганты: "гро­мада-любовь", "любовища". Он не умеет чувствовать мелко. Маяковский — гигант, плачущий морями-"слезищами", для которого океан мал, а небо кажется крохотным. Поэт не­сводимых крайностей. В одних стихах слова "кричат":

...душу вытащу, растопчу. Чтоб большая! -и окровавленную дам, как знамя...,

И вдруг с громогласного крика переходит на шепот, испол­ненный отчаяния:

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

Маяковский для меня — это человек, смотрящий на мир и видящий его не так, как я. И этим он мне интересен. Поэт привлекает своей неповторимостью, несхожестью с другими, восхитительным миром неожиданных фантазий:

А вы ноктюрн сыграть

смогли бы

на флейте водосточных труб?

Стихотворения Маяковского — это отражение его души. В них он раскрывает свои чувства, мысли. Действительно, Маяковский отдал "свою звонкую силу поэта" народу и рево­люции. Поистине, В. В. Маяковский — поэт и борец. Его злободневная, гневная, кипящая, брызжущая желчью сатира, к сожалению, актуальна и в наши дни.

Необходимо отметить, что Маяковский — поэт, который

дальше всех заглядывал в будущее и "уделял" внимание сво­им потомкам:

Уважаемые

товарищи потомки!

Роясь

в сегодняшнем

окаменевшем г..,

наших дней изучая потемки,

вы,

возможно,

спросите и обо мне.

И поэт оказался прав: его стихи, пройдя сквозь призму времени, не обесценились, а его "звонкая сила поэта" по-пре­жнему напоминает людям, какое место и сегодня занимает творчество поэта и гражданина В. В. Маяковского в литера­турном наследии.

"Я хочу быть понят своей страной"

У великого русского поэта XIX века Н. А. Некрасова есть замечательные слова:

Кто живет без печали и гнева, Тот не любит отчизны своей.

Поэт Владимир Маяковский жил с "печалью и гневом" и страстно любил свою отчизну.

Мотивы печали, неудовлетворенности, одиночества, неустро­енности в личной жизни звучат во многих его произведениях.

Страдающим и одиноким пришел в русскую поэзию юный Владимир Маяковский. В стихах молодого поэта поражало необычное содержание и ошеломляющая поэтическая новиз­на — то, что отпугивало современную ему критику, не желав­шую понять и объяснить эту новизну.

Мир не раскрывает свои тайны перед поэтом, и он недо­уменно вопрошает:

Послушайте!

Ведь если звезды

зажигаются —

значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — это необходимо,

чтобы каждый вечер над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

Несовершенство жизнеустройства, резкое несоответствие мечты и действительности порождало недоуменные вопросы.

Стихотворение с вызывающим названием "Нате!" нашло своего адресата и произвело именно то действие, на которое автор мог рассчитывать.

Также в разладе с действительностью и мечтами о бу­дущем родились и строки, к которым надо особо прислу­шаться, желая понять жизнь и личность Маяковского, его творчество:

Грядущие люди!

Кто вы?

Вот — я,

весь

боль и ушиб!

Вам завещаю я сад фруктовый

моей великой души!

Это голос молодого Маяковского. Обратим же внима­ние на то, какой контраст изначально терзает душу поэта. Он - "весь - боль и ушиб" - взращивает "сад фрукто­вый" для грядущих людей. В этих строках - идея жерт­венного служения людям, характерная для классической русской литературы.

Хрестоматийный облик Маяковского, "агитатора, горлана-главаря", кажется, не допускает мысли о душевной слабости.

Поэт в зрелую пору не любил выносить на люди душев­ную смуту, "становясь на горло собственной песне".

Но душа выдает себя, она радуется и ликует, негодует и кровоточит. Бездушная поэзия — не поэзия.

Одно из самых замечательных произведений Маяковского,

на мой взгляд, поэма "Про это". Она о себе и о любви, поэма, в которой ярче и глубже, чем в других, более поздних поэмах, раскрываются характер и личность Маяковского.

Были и ранние поэмы о любви ("Облако в штанах"). Была самая светлая, не осложненная драматическими коллизиями поэма "Люблю". Поэт тогда переживал пик своего чувства к Л. Ю. Брик, поэтому и был уверен: "Не смоют любовь ни ссоры, ни версты. Продумана, выверена, проверена".

Но в действительности любовь принесла тонко чувствую­щему поэту одни страдания.

Внешне он был спокойный, дерзкий, неуязвимый, а на са­мом деле — очень незащищенный. И все это очень близко, понятно нам в поэте, потому что это — общечеловеческие качества. Меня очень трогают его проникновенные строки о любви к "зверью":

Я люблю зверье. Увидишь собачонку — тут у булочной одна — сплошная плешь, — из себя

и то готов отдать печенку, Мне не жалко, дорогая, ешь!

А вот поэт-горлан, поэт-трибун, поэт-глашатай мне, живу­щей в начале XXI века и переживающей все его сложные и трагические события, не совсем понятен. Он мечтал о пре­красном "коммунистическом далеко", славил трижды отече­ство, которое будет, а что же сейчас? Что славить, кого славить и за что?

Далекое будущее, XXX век представлял Маяковский в сво­их стихах. Как ни торопил жизнь, как ни верил в коммуну у ворот, а избавление от угнетающей инерции старого быта от­носил лишь в далекое будущее:

Ваш

Тридцатый век обгонит стаи

20. 8СК> СОВр. соч. но рус. и мир. лит. 5- И КА. 609

сердце раздиравших мелочей, Нынче недолю&леииое наверстаем звездностъю бесчисленных ночей,

И снова Маяковский-романтик произносит слово о любви.

О любви, которая бы не была "служанкой замужеств, похоти, хлебов", о любви, которая бы заполнила собой все­ленную и "чтоб вся на первый крик "Товарищ!" - обора­чивалась земля". Такой представлял, такой хотел видеть любовь Маяковский. Ему не было дано счастье испытать такую любовь: все дело в том, что в каждом любовном романе есть два персонажа, от которых в равной мере зависит его судьба.

Такой Маяковский понятен нам, близок и современен.

Маяковский-сатирик - тоже наш современник. Сатира в творчестве поэта - это "кавалерия острот", поднявшая "рифм отточенные пики", это любимейший род оружия. ■

"Очень много разных мерзавцев ходит по нашей земле и вокруг", — отмечает поэт в стихотворении "Разговор с то­варищем Лениным". "Окрутить их, разоблачить перед ли­цом народа" - такую задачу ставит перед собой Маяков­ский.

Он едко высмеивает все отрицательные проявления в советском быту ("О дряни", "Любовь", "Пиво и социализм"), борется с бюрократизмом в учреждениях ("Прозаседавшие­ся", "Фабрика бюрократов"), выступает против пережитков капитализма в сознании людей ("Трус", "Ханжа", "Подлиза", "Сплетник"), наносит сокрушительные удары по царству доллара, по международным убийцам и поджигателям новой войны.

Маяковский в стихотворении "Столп" хочет, чтобы "кри­тика дань носила", хотя "очень много разных мерзавцев хо­дят по нашей земле и вокруг, целая лента типов тянется: волокитчики, подхалимы, сектанты, пьяницы".

В наши дни слова из стихотворения "Прозаседавшиеся": "О, хотя бы еще одно заседание относительно "искоренения всех заседаний!" стали крылатыми. Они и сегодня направле­ны против бюрократов, управленческого аппарата, бесплод­ных заседаний и голосований депутатов и т, д.

"Моет", просто стирает бюрократов и пьеса "Баня". Бю­рократы Победоносиков и его секретарь Оптимистенко не дают дороги новому изобретению, мешают движению вперед. Эта пьеса показывает вред бюрократизма, враждебность его всей творческой, созидательной атмосфере общества. К сожалению, живут победоыосиковы и оптимистенки и в наши дни. Сати­ра Маяковского "косила" дрянь, помогала читателю увидеть, кто есть кто.

Отрадно отметить, что в наше время все больше появ­ляется дерзающих, думающих, смелых людей, которые хотят, чтобы демократизм, предприимчивость помогли нашему об­ществу,

А как злободневны и сегодня строки из стихотворения "Душа общества":

...как от острого,

как бы заразного,

беги,

товарищ,

от алкоголика,

который бахвалится тем,

сколько пива и водки выпито!

Да, я считаю, что Владимир Маяковский "понят своим народом", хотя каждый воспринимает его по-своему.

В. Маяковский был человеком чрезвычайно чувствитель­ным, готовым отдать все "за одно только слово ласковое, че­ловечье".

Какое скромное (и какое страстное!) желание и какая гран­диозная плата за него!

"Навеки любовью ранен"

Одна из вечных тем в литературе — тема любви — проходит через все творчество В. Маяковского. "Любовь — это сердце всего. Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может не проявляться во всем", — считал поэт.

Жизнь Маяковского со всеми ее радостями и горестями, болью, отчаянием — вся в его стихах. Произведения поэта рассказывают и о его любви, и о том, какой она была. Лю­бовь-страдание, любовь-мука преследовала его лирического героя. Откроем поэму "Облако в штанах" (1914 г.), и нас сразу, с первых строк охватывает тревожное чувство большой и страстной любви:

Мама!

Ваш сын прекрасно болен!

Мама!

У него пожар сердца.

Эта трагическая любовь не выдумана. Сам поэт указы­вает на правдивость тех переживаний, какие описаны в поэме:

Вы думаете, это бредит малярия?

Это было,

было в Одессе.

"Придув четыре", — сказала Мария.

Но исключительное по силе чувство приносит не радость, а страдания. И весь ужас не в том, что любовь безответна, а в том, что любовь вообще невозможна в этом страшном мире, где все продается и покупается. За личным, интимным про­свечивает большой мир человеческих отношений, мир, враж­дебный любви. И этот мир, эта действительность отняли у поэта любимую, украли его любовь.

И Маяковский восклицает: "Любить нельзя!" Но не лю­бить он не мог. Прошло не более года, и сердце вновь разры­вают муки любви. Эти его чувства находят отражение в по­эме "Флейта-позвоночник". И снова не радость любви, а отча­яние звучит со страниц поэмы:

Версты улиц взмахами шагов мну, Куда уйду я, этот ад тая! Какому небесному Гофману выдумалась ты, проклятая?!

612

Обращаясь к Богу, поэт взывает:

...слышишь!

Убери проклятую ту,

которую сделал моей любимою!

О том, что и потом поэт не нашел в любви праздника, счастья, говорят другие произведения Маяковского 1916— 1917 годов. В поэме "Человек", звучащей гимном человеку-творцу, любовь предстает в образах, выражающих лишь страдание:

Гремят на мне наручники,

любви тысячелетия...

И только

боль моя

острей —

стою,

огнем обвит,

на несгораемом костре

немыслимой любви.

В стихах, обращенных к любимой, столько страсти, нежно­сти и вместе с тем сомнения, протеста, отчаяния и даже отри­цания любви:

Любовь!

Только в моем

воспаленном

мозгу была ты!

Глупой комедии остановите ход!

Смотрите —

срываю игрушки-латы

я,

величайший Дон Кихот!

В двадцатые годы Маяковский пишет одну за другой по­эмы "Люблю" (1922 г.), "Про это" (1923 г.). Поэма "Люблю"

- это лирико-философское размышление о любви, о ее сущ­ности и месте в жизни человека. Продажной любви поэт про­тивопоставляет любовь истинную, страстную, верную, кото­рую не могут смыть ни ссоры, ни версты. Но уже в поэме "Про это" лирический герой предстает перед читателями опять мятущимся, страдающим, мучимым неудовлетворенной любо­вью. Поэт глубоко переживает, что радости жизни его не кос­нулись:

В детстве, может, на самом дне, десять найду сносных дней. А то, что другим?! Для меня б этого! Этого нет. Видите — нет его!

Дальше, обращаясь из будущего в настоящее, поэт с горе­чью замечает:

Я свое, земное, недожил,

на земле

свое недолюбил.

Конечно, нельзя ставить знак равенства между лиричес­ким героем поэмы и автором. Но то, что в поэме "Про это" ее лирический герой несет в себе реальные черты автора, — это несомненно, об этом говорят многие детали поэмы. Любовь поэта была сильна. Но уже в 1924 году, в стихотворении "Юбилейное", в задушевной беседе с Пушкиным Маяковский с улыбкой сообщает:

Я теперь

свободен

от любви

и от плакатов.

И, оглядываясь на прошлое, поэт с едва заметной иронией говорит:

Было всякое: и под окном стояние, письма,

тряски нервное желе. Вот когда

и горевать не в состоянии — это, Александр Сергеевич, много тяжелей......Сердце

рифмами вымучъ — вот и любви пришел каюк...

Э ти строки, разумеется, не отрицают любви вообще. В сти­хотворении "Тамара и Демон", опубликованном в феврале следующего года, Маяковский с грустью констатировал: "Люб­ви я заждался, мне 30 лет". А в стихотворении "Прощайте" иронизирует:

Где вы, свахи?

Подымись, Агафья! Предлагается

жених невиданный. Видано ль,

что человек

с такою биографией

был бы холост

и старел невыданный?!

Сердце поэта жаждало любви, но любовь не приходила. "Как-нибудь один живи и грейся", — пишет поэт в одном из стихотворений. Сколько горечи в этих словах, горечи, кото­рую в полной мере испил Маяковский. Но он не мог согла­ситься с несбыточностью любви, ее запредельностью:

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают —

Значит — это кому-нибудь нужно?

Значит — кто-то хочет, чтобы они были?

Значит — это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда/

Поэт не мыслит себя без любви - идет ли речь о возлюб­ленной или обо всем человечестве.

На самой высокой лирической ноте завершаются стихотво­рения "Лиличка", "Письмо Татьяне Яковлевой", Чувства по­эта на высшем пределе. Он действительно навеки ранен любо­вью. И рана эта незаживающая, кровоточащая. Но как бы дра­матично ни складывалась жизнь поэта, читателя не может не потрясти сила этой любви, которая вопреки всему утверждает непобедимость жизни. Поэт имел все основания говорить:

Если я

чего написал,

если

чего

сказал —

Тому виной

глаза-небеса,

любимой

моей

глаза.

Маяковский-лирик

После похорон В. Маяковского Марина Цветаева напи­шет: "Боюсь, что, несмотря на народные похороны, на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия и до сих пор не поняла, кто ей был дан в лице Маяковского".

Маяковский остался непонятым. Предчувствие этого траги­ческого отчуждения, непонимания самого глубокого и чисто­го, что было в нем, тревожило поэта еще за несколько лет до смерти:

Я хочу быть понят моей страной. А не буду понят, что ж.

По родной стране пройду стороной, Как проходит косой дождь.

Ранняя лирика Маяковского изобилует образами, взяты­ми поэтом из окружающего мира. И как по-разному тракту­ются они в его произведениях}

Каждый штрих, каждая деталь, любое слово — все несет на себе отпечаток личности, настроения, чувства автора! Как неоднозначно, противоречиво воспринимает он все_г о чем пи­шет! Например, нередко поэт обращается в лирических сти­хотворениях к небесной своей подруге — луне. Она для него может быть и "любовницей рыжеволосой", и матерью его по­эзии. Он наделяет ее чертами женщины — ее теплом, чуткос­тью, пониманием. Он обращается к ней со словами:

Ведь это ж дочь твоя — моя песня...

Но вот настроение кроткой любви, какого-то неуловимого духовного единения с окружающим миром сменяется неожи­данным прозрением. Так же остро и сильно, как ранее любил, теперь чувствует поэт всю мерзость, склизкую и безысходную враждебность этого мира. И луна — та же самая луна — видится поэту совершенно иной:

...а за солнцамиулиц

где-то ковыляла

никому не нужная дряблая луна.

Необходимый для каждой человеческой души этап лич­ностного, морального самоутверждения совпадает у Маяков­ского со временем его творческого становления. Отсюда та противоречивость, бескомпромиссность, которая свойственна его ранней лирике. Ощущение прилива творческих сил, готовность к работе, постоянному духовному неспокойствию подводят Маяковского к пониманию его поэтического кре­до: он должен дать язык безъязыкой улице. Он должен отдать трактирам и площадям этот свой рвущийся, непо­корный, непрожеванный крик. Эта роль не может не быть святой для поэта. Он жаждет признания, он верит, что достоин его. И вновь ироничный, чуть насмешливый голос юности, живущий в нем, заставляет Маяковского не только мучиться и любить, обличать и восхищаться, но и просто шутить над собой:

И бог заплачет над моею книжкой!

Не слова — судороги, слипшиеся комом,

и побежит по небу с моими стихами

под мышкой

и будет, задыхаясь, читать их своим

знакомым.

Но помимо личностных противоречий, существующих внут­ри самого поэта, углубляются и трагические противоречия эпохи, современником которой ему довелось стать, времени, характеризующегося ломкой миропонимания тысяч людей. Все это не может не отразиться на творчестве поэта, и в нем появляются ноты безверия, опустошенности, обманутости, ра­зочарования:

Я одинок, как последний глаз У идущего к слепым человека!

Боль, одиночество, которое переживает поэт, он не может отделить от трагической судьбы своей родины, своего времени, своего поколения:

Ты! Нас - двое,

Ораненных, загнанных ланями,

Вздыбилось ржанье оседланных смертью коней.

Дым из-за дома догонит нас длинными дланями,

Мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней!

"Сестра моя!" — так обращается Маяковский к земле в стихотворении "От усталости".

В сознании поэта живут не только глобальные, эпо­хальные мысли. Как способен он чувствовать, сопережи­вать, как способен наслаждаться земными человеческими радостями!

Через много лет, когда юный лирик с раненым сердцем встанет бойцом в рабочий строй, когда почти все забудут о его первой настоящей поэзии, поэзии сердца и любви, поэзии, исполненной боли и одиночества, поэзии колких рифм и разлетающихся строк, поэзии, коробящей и бьющей наотмашь, нежной и поющей, лирический мотив вновь вос­прянет в Маяковском.

Где выход из тупика, из непонимания, о котором писала Цветаева? Быть может, будущее воспримет поэта, поймет и примет его настоящим, открытым, искренним?

Грядущие люди!

Кто вы?

Вот я,

весь боль и ушиб.

Вам завещаю сад фруктовый

моей великой души.

««• ♦ -О-

М. И. ЦВЕТАЕВА

Исповедальная лирика Марины Цветаевой

Мои стихи — дневник.

М. Цветаева

Замечательный русский поэт Марина Цветаева однажды сказала: "Я не верю стихам, которые — льются. Рвутся — да!" И доказывала это на протяжении всей жизни собствен­ными — рвущимися из сердца — строками. Это были удиви­тельно живые стихи о пережитом, не просто о выстраданном — о потрясшем. И в них всегда было и есть дыхание. В самом прямом смысле: слышно, как человек дышит. Все стихи Цветаевой имеют источник, имя которому — душа поэта.

Если душародиласъ крылатой — Что ей хоромы — и что ей хаты/

Даже в самых первых, наивных, но уже талантливых сти­хах проявилось лучшее качество Цветаевой как поэта — тож­дество между личностью, жизнью и словом. Вот почему мы говорим, что вся поэзия ее — исповедь!

В октябре 1910 года Цветаева, еще ученица гимназии, на собственные деньги издает свой первый сборник стихов "Ве­черний альбом". Первая книга - дневник очень наблюда­тельного и одаренного ребенка: ничего не выдумано, ничего не приукрашено — все прожито ею:

Ах, этот мир и счастье быть на свете Еще невзрослый передаст ли стих?

Уже в первой книге есть предельная искренность, ясно выраженная индивидуальность, даже нота трагизма среди наи­вных и светлых стихов:

Ты дал мне детство — лучше сказки И дай мне смерть — в семнадцать лет —

На такие "детские стихир откликнулись настоящие мас­тера. М. Волошин писал, что эти стихи "нужно читать под­ряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна". Об интимности, исповедальности стихов Марины Цветаевой писал в 1910 году и В. Брюсов: "Когда читаешь ее книги, минутами становится неловко, словно заглянул нескром­но через полузакрытое окно в чужую квартиру... Появляются уже не поэтические создания, но просто страницы чужого днев­ника".

Первые стихи — это обращение к матери, разговор с сест­рой Асей, с подругами, признание в любви, поклонение Напо­леону, размышления о смерти, любви, жизни. Это все, чем полна девочка в начале жизни, в светлых надеждах, в роман­тических мечтах:

Храни, Господь, твой голос звонкий И мудрый ум в 16 лет!

Своего возлюбленного и мужа Марина Цветаева звала в стихах "царевичем", "чародеем", и сила ее любви не была тай­ной для читателя. Цветаева не могла любить, не восхищаясь, не преклоняясь:

В его лице я рыцарству верна.

Всем вам, кто жил и умирал без страху, —

Такие — в роковые времена —

Слагают стансы — и идут на плаху.

В 1912 году появляется вторая книга Цветаевой — "Вол­шебный фонарь", а затем в 1913 году — избранное "Из двух книг", куда вошли лучшие стихотворения начинающей по­этессы. Темы и образы этих книг объединяет "детскость" — условная ориентация на романтическое видение мира глаза­ми ребенка; детская влюбленность, непосредственность, любо­вание жизнью. Поэтический язык этих сборников универса­лен и включает традиционный набор символов литературы первого десятилетия XX в. Способность "закреплять теку­щий миг" и автобиографичность стихотворений придают им дневниковую направленность. В предисловии к сборнику "Из

двух книг" Цветаева уже открыто говорит о дневниковости: "Все это было. Мои стихи — дневник, моя поэзия — поэзия собственных имен".

Поиск своего нового поэтического "я" отражается в по­эзии Цветаевой 1913—1915 годов, объединенной в сборнике "Юношеские стихотворения" (он не опубликован). Сохраняя дневниковую последовательность, ее творчество "переходит" от условности к вполне жизненной откровенности; особое значение приобретают всевозможные подробности, детали быта. В произведениях тех лет она стремится воплотить то, о чем говорила еще в предисловии к избранному "Из двух книг": "Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест — и форму руки, его кинувшей; не только вздох — и вырез губ, с кото­рых он, легкий, слетел. Не презирайте внешнего!.." Поиск нового отразился и на общей организации ее стихов. Она широко использует логическое ударение, переносы, паузы не только для усиления экспрессивности стиха, но и для семан­тического контраста, для создания особого интонационного жеста.

События первой мировой войны вносят новый пафос в русскую поэзию, и в лирике Цветаевой тоже намечается но­вый этап. Предреволюционные годы в ее творчестве отмечены появлением русских фольклорных мотивов, использованием традиций городского "жестокого" романса, частушек, закля­тий. В стихотворениях 1916 года, впоследствии вошедших в "Версты", обретают жизнь такие исконно цветаевские темы, как Россия, поэзия, любовь.

В этот период дочь Цветаевой Аля стала для матери гор­достью, ожиданием чего-то из ряда вон выходящего:

Все будет тебе покорно, И все при тебе — стихи. Ты будешь, как я - бесспорно -И лучше писать стихи...

Ариадна Эфрон и вправду родилась замечательно талант­ливым человеком и смогла бы реализовать свои огромные способности, если бы не трудная ее судьба — сталинские ла­геря, поселение.

Далекая от политики, Марина Цветаева в своей "дневни­ковой" поэзии показала и отношение к революции, стала даже пророчицей:

Свершается страшная спевка, — Обедня еще впереди! Свобода! — Гулящая девка На шалой солдатской груди!

Стихи, написанные в 1917—1920годах, вошли в сборник "Лебединый стан". Оказалось, что не только о чувствах ин­тимных может писать Цветаева: церковная Россия, Москва, юнкера, убитые в Нижнем, Корнилов, белогвардейцы ("белые звезды", "белые праведники") — вот образы этого сборника. Революция и гражданская война с болью прошли сквозь сер­дце Цветаевой, и пришло понимание, как прозрение: больно всем — и белым, и красным!

Белый был — красным стал: Кровь обагрила. Красным был — белым стал: Смерть победила.

Когда прежняя, привычная и понятная жизнь была уже разрушена, когда Цветаева осталась с дочерью, должна была выживать, стихи ее особенно стали похожи на странички дневника. Она начинает одно стихотворение словами: "Ты хочешь знать, как дни проходят?" И стихи рассказывают об этих днях — "Чердачный дворец мой...", "Высоко мое окон­це...", "Сижу без света и без хлеба...", "О, скромный мой

KpOBl"

И самое страшное — смерть от голода двухлетней дочери Ирины — тоже в стихах. Это исповедь матери, которая не смогла спасти двух дочерей и спасла одну!

Дверуки — ласкать, разглаживать Нежные головки пышные. Две руки — и вот одна из них За ночь оказалась лишняя.

По стихам М. Цветаевой можно безошибочно составить ее биографию.

И отъезд из России в 1922 году, и горькие годы эмиграции, и столь же горькое возвращение (дочь, муж, сестра арестова­ны, встречи с ними уже не будет никогда). Экспрессивность и философская глубина, психологизм и мифотворчество, траге­дия разлуки и острота одиночества становятся отличитель­ными чертами поэзии Цветаевой этих лет. Большинство из созданного так и осталось неопубликованным. Последний при­жизненный авторский сборник Цветаевой "После России" вышел в Париже весной 1928 года. В него вошли почти все стихотворения, написанные с лета 1922 по 1925 год. Эта книга, хронологически продолжающая "Ремесло" (апрель 1921 — апрель 1922), по праву считается вершиной лирики по­этессы.

В 1939 году вслед за мужем и дочерью Цветаева с сыном возвратилась на родину. Начавшаяся война, эвакуация за­бросили ее в Елабугу, где 31 августа 1941 года она покончила с собой. И, конечно, все в дневнике: "Мне — совестно, что я еще жива", в записке сыну: "Прости меня, но дальше было бы хуже" и в стихах:

Пора гасить фонарь Наддверный...

Так заканчивается "дневник" Цветаевой, ее повесть о се­бе — ее стихи. Она знала, в чем ее беда — в том, что для нее "нет ни одной внешней вещи, все - в сердце и судьбе".

Она так щедро расточала себя, но от этого становилась только богаче — как источник: чем больше черпаешь из него, тем больше он наполняется. Цветаева нашла точную и мудрую формулу: "Равенство дара души и слова - вот поэт". Ее собственный талант полностью соответствовал этой фор­муле. "Живу, созерцая свою жизнь, всю жизнь — у меня нет возраста и нет лица. Может быть, я - сама жизнь". Цветае­ва права, ставя знак равенства между поэтом и жизнью. Вся сила таланта пошла у нее на то, чтобы выразить эту полноту жизни.

В поэзии виден весь человек. Он весь просвечивается

насквозь. Нельзя скрыть ни волнение, ни пустоту, ни по­шлость, ни равнодушие. Марина Цветаева писала все без утайки, молитвенно, навынос. Ее слово — это ее жест, голос, мысль, явь и сон, сердцебиение. Но даже этого всего недо­статочно для характеристики ее манеры, стиля, лично­сти. Скорее так: Цветаева произносит монолог длиной в лирический том, длиной в целую жизнь. Лирика, эпос, драма, статья, перевод, письмо — все это, вместе взятое, дневник жадной к жизни, чуткой, чувствительной, гордой души.

Пляшущим шагом прошла по земле! — Неба

дочь! С полным передником роз! —

Ни ростка не нарушила! Нежной.рукой отведя нецелованный крест, В щедрое небо рванусь за последним приветом. Прорезь зари — и ответной улыбки прорез... Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!