Любовь и Россия в жизни и творчестве Марины Цветаевой

Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!) Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед.

М. Цветаева

...Я обращаюсь с требованьем веры И с просьб ой о любви...

М. Цветаева

Русская поэзия — наше великое духовное достояние, наша национальная гордость. Но многих поэтов и писате-

лей забыли, их не печатали, о них не говорили. В связи с большими переменами в последнее время в нашем обществе многие несправедливо забытые имена стали к нам возвра­щаться, их стихи и произведения стали печатать. Это такие замечательные русские поэты как Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева. Чтобы уз­нать этих людей и понять то, почему их имена были на время забыты, надо вместе с ними прожить жизнь, по­смотреть на нее их глазами, понять ее их сердцем. Из этой великолепной плеяды мне ближе и дороже всех М. И. Цветаева.

Марина Ивановна Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 года. Если влияние отца, Ивана Владимировича, универ­ситетского профессора и создателя одного из лучших москов­ских музеев (ныне Музей изобразительных искусств), до поры до времени оставалось скрытым, подспудным, то мать, Мария Александровна, страстно и бурно занималась воспитанием де­тей до самой своей ранней смерти. "После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом", — вспоминала дочь.

Характер у Марины Цветаевой был трудный, неровный, неустойчивый. Илья Эренбург, хорошо знавший ее в моло­дости, говорит: "Марина Цветаева совмещала в себе старо­модную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовь к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту. Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок".

Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни по­коя, ни благоденствия, всегда была в полной неустроенности, искренне утверждала, что "чувство собственности" у нее "ограничивается детьми и тетрадями". Жизнью Марины Цве­таевой с детства и до кончины правило воображение. Воображение, взросшее на книгах.

Красною кистью Рябина зажглась. Падали листья. Яродиласъ.

Детство, юность и молодость Марины Ивановны прошли в

Москве и в тихой подмосковной Тарусе, отчасти за границей. Училась она много, но, по семейным обстоятельствам, доволь­но бессистемно.

Стихи Цветаева начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски, по-немецки), печататься — с ше­стнадцати. Появились первые наивные стихи, а затем — днев­ники и письма.

В 1910 году она выпускает довольно объемный сборник "Вечерний альбом". Его заметили и одобрили такие влия­тельные и взыскательные критики, как В. Брюсов, Н. Гуми­лев, М. Волошин.

Стихи юной Цветаевой были еще очень незрелы, но подку­пали своей талантливостью, известным своеобразием и непосредственностью. На этом сошлись все рецензенты. Строгий Брюсов особенно похвалил ее за то, что она безбояз­ненно вводит в поэзию "повседневность", "непосредственные черты жизни".

В этом альбоме Цветаева облекает свои переживания в лирические стихотворения о несостоявшейся любви, о невозвратности минувшего и о верности любящей:

Ты все мне поведал — так рано! Я все разглядела — так поздно! В сердцах наших вечная рана, В глазах молчаливый вопрос...

Темнеет... Захлопнули ставни, Над всем приближение ночи... Люблю тебя, призрачно-давний, Тебя одного - и навек!

В ее стихах появляется лирическая героиня — молодая девушка, мечтающая о любви. "Вечерний альбом" - это скрытое посвящение. Перед каждым разделом — эпиграф, а то и два: из Ростана и Библии. Некоторые стихи уже предвещали будущего поэта. В первую очередь - безудержная и страстная "Молитва", написанная поэтессой в день семнад­цатилетия, 26 сентября 1909 года:

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня! О, дай мне умереть, покуда Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго: "Терпи, еще не кончен срок". Ты сам мне подал — слишком много! Я жажду сразу - всех дорог!

Люблю и крест, и шелк, и каски,

Моя душа мгновений след...

Ты дал мне детство — лучше сказки

И дай мне смерть — в семнадцать лет!

Нет, она вовсе не хотела умереть в тот момент, ког­да писала эти строки; они — лишь поэтический прием. Марина Цветаева была очень жизнестойким челове­ком ("Меня хватит еще на 150 миллионов жизней!"). В стихотворении "Молитва" звучит скрытое обещание жить и творить: "Я жажду... всех дорог!" Они появятся во множестве - разнообразные дороги цветаевского творче­ства.

В стихах "Вечернего альбома" рядом с попытками выразить детские впечатления и воспоминания соседствовала недет­ская сила, которая пробивала себе путь сквозь оболочку днев­ника московской гимназистки. В стихотворении "В Люксембургском саду", с грустью наблюдая играющих детей и их счастливых матерей, она завидует им: "Весь мир у тебя", а в конце заявляет:

Я женщин люблю, что в бою не робели, Умевших и шпагу держать, и копье, -Но знаю, что только в плену колыбели Обычное — женское — счастье мое!

В "Вечернем альбоме" Цветаева много сказала о себе, о своих чувствах к дорогим ее сердцу людям, в первую очередь,

к маме и сестре. Завершается он стихотворением "Еще мо­литва", где цветаевская героиня молит создателя послать ей простую земную любовь.

В лучших стихотворениях первой книги уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии: конф­ликта между "землей" и "небом", между страстью и идеаль­ной любовью, между сиюминутным и вечным, конфликта быта и бытия.

Вслед за "Вечерним альбомом" появилось еще два стихотворных сборника Цветаевой: "Волшебный фонарь" (1912 г.) и "Из двух книг" (1913 г.) — оба под маркой издательства "Оле-Лукойе", домашнего предприятия Сергея Эфрона, друга юности Цветаевой, за которого в 1912 году она выйдет замуж. В это время Цветаева — "великолепная и победоносная" — жила уже очень напряженной душевной жизнью.

К тому времени Цветаева уже хорошо знала себе цену как поэту: "В своих стихах я уверена непоколебимо", — записала она в своем дневнике в 1914 году.

Жизнелюбие поэтессы воплощалось прежде всего в любви к России и к русской речи. Цветаева очень любила город, в котором родилась; Москве она посвятила много

стихов:

Над городом, отвергнутым Петром, Перекатился колокольный гром.

Гремучий опрокинулся прибой Над женщиной, отвергнутой тобой. Царю Петру, и вам, о царь, хвала!, Но выше вас, цари: колокола.

Пока они гремят из синевы — Неоспоримо первенство Москвы.

— И целых сорок сороков церквей Смеются над гордынею царей!

Сначала была Москва, родившаяся под пером юного поэта. Во главе всего и вся царил, конечно, отчий "волшеб­ный" дом в Трехпрудном переулке:

Высыхали в небе изумрудном

Капли звезд и пели петухи.

Это было в доме старом, доме чудном...

Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном,

Превратившийся теперь в стихи.

Таким он предстал в этом уцелевшем отрывке отроческого стихотворения. Мы знаем, что рядом с домом стоял тополь, который так и остался перед глазами поэта на всю жизнь:

Этот тополь! Под ним ютятся Наши детские вечера. Этот тополь среди акаций, Цвета пепла и серебра...

Позднее в поэзии Цветаевой появится герой, который пройдет сквозь годы ее творчества, изменяясь во второстепенном и оставаясь неизменным в главном: в своей слабости, нежности, зыбкости в чувствах. Лирическая героиня наделяется чертами кроткой богомольной женщины:

Пойду и встану в церкви И помолюсь угодникам О лебеде молоденьком.

В первые дни 1917 года в тетради Цветаевой появляются стихи, в которых слышатся перепевы старых мотивов, говорится о последнем часе нераскаявшейся, истомленной страстями лирической героини, в некоторых воспевается радость земного бытия и любви:

Мировое началось во мне кочевье: Это бродят по ночной земле — деревья, Это бродят золотым вином — грозди, Это странствуют из дома в дом — звезды,

Это реки начинают путь — вспять!

И мне хочется к тебе на грудь — спать.

Многие из своих стихов Цветаева посвящает поэ­там-современникам: Ахматовой, Блоку, Маяковскому, Эфрону.

...В певучем граде моем купола горят,

И Спаса светлого славит слепец бродячий...

И я дарю тебе свой колокольный град, Ахматова!

И сердце свое в придачу.

Но все они были для нее лишь собратьями по перу. Творчество одного только Блока восприняла Цветаева как высоту недосягаемую, поистине поднебесную:

Зверю — берлога, Страннику — дорога, Мертвому — дроги. Каждому свое. Женщине — лукавить, Царю — править, Мне славить Имя твое.

Марина Цветаева пишет не только стихи, но и прозу. Проза Цветаевой тесно связана с ее поэзией. В ней, как и в стихах, важен был не только смысл, но и звучание, ритмика, гармония частей. Она писала: "Проза поэта — другая работа, чем проза прозаика, в ней единица усилия — не фраза, а слово, и даже часто — мое".

В отличие от поэтических произведений, где она искала ем.кость и локальность выражения, в прозе любила распространить, пояснить мысль, повторить ее на разные лады, дать слово в его синонимах.

Проза Цветаевой создает впечатление большой масштаб­ности, весомости, значительности. Мелочи как таковые у Цве­таевой просто перестают существовать, люди, события, факты

— всегда объемны. Цветаева обладала даром точно и метко рассказать о своем времени.

Вскоре свершилась Октябрьская революция, которую Марина Цветаева не приняла и не поняла. Казалось бы, именно она с бунтарской натурой своего человеческого и поэтическо­го характера могла обрести в революции источник творческого воодушевления. Пусть она не сумела бы понять правильно революцию, ее цели и задачи, но она должна была ощутить ее как могучую и безграничную стихию.

В литературном мире Цветаева по-прежнему держалась особняком. В мае 1922 года со своей дочерью она уезжает за границу.

В первые годы эмиграции Цветаева активно участвует в русской культурной жизни. Но год от года по разным причи­нам оказывается все в большей изоляции. Новаторство ее поэзии не получило должной оценки эмигрантской критики. Более охотно издатели брали ее прозу. Цветаева публикует небольшие рассказы (как на русском, так и на французском языке), воспоминания о поэтах-современниках (Волошине, Брюсове, Бальмонте, Кузмине, Маяковском, Пастернаке), лите­ратурно-критические статьи.

Решительно отказавшись от своих былых иллюзий, она ничего уже не оплакивала и не предавалась никаким умили­тельным воспоминаниям о том, что ушло в прошлое. В ее стихах зазвучали совсем иные ноты:

Берегитесь могил: Голодней блудниц! Мертвый был и сенил: Берегитесь гробниц! От вчерашних правд В доме смрад и хлам. Даже самый прах Подари ветрам!

Вокруг Цветаевой все теснее смыкалась глухая сте­на одиночества. Ей некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться. В таких лишениях, в такой изоляции она героически работала как поэт, работала не покладая рук.

Самое ценное, самое несомненное в зрелом творчестве Цве­таевой — ее неугасимая ненависть к "бархотной сытости" и всякой пошлости. В ее дальнейшем творчестве все более крепнут сатирические ноты. В то же время в Цветаевой все более растет и укрепляется живой интерес к тому, что происходит на покинутой Родине. "Родина не есть услов­ность территории, а принадлежность памяти и крови, — писа­ла она. — Не быть в России, забыть Россию — может боять­ся только тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри — тот теряет ее лишь вместе с жизнью". С течением времени понятие "Родина" для нее наполняется новым содержанием. Поэтесса начинает понимать размах русской революции ("ла­вина из лавин"), она начинает чутко прислушиваться к "но­вому звучанию воздуха".

Тоска по России проявляется в таких лирических стихотворениях как "Рассвет на рельсах", "Лучина", "Рус­ской ржи от меня поклон...", "О неподатливый язык...", сплетается с думой о новой Родине, которую она еще не видела и не знает, — о Советском Союзе, о его жизни, культуре и поэзии.

К 30-м годам Марина Цветаева совершенно ясно осоз­нала рубеж, отделивший ее от белой эмиграции. Важное значение для понимания позиции Цветаевой, которую она заняла к 30-м годам, имеет цикл стихов к сыну. Здесь она говорит о Советском Союзе, как о новом мире новых людей, как о стране совершенно особого склада и особой судь­бы, неудержимо рвущейся вперед — в будущее и в само мироздание — "на Марс".

Ни к городу и ни к селу — Езжай, мой сын, в свою страну,— В край — всем краям наоборот! Куда назад идти — вперед Идти, особенно — тебе, Руси не видывавшее.

Нести в трясущихся горстях: "Русь — этот прах, чти этот прах!"

От неиспытанных утрат -Иди - куда глаза глядят!

Нас родина не позовет!

Езжай, мой сын, домой - вперед -

В свой край, в свой век, в свой час — от нас —

В Россию - вам, в Россию - масс,

В наш-час - страну! в сейчас - страну!

В на-Марс - страну! в без-нас страну/

Русь для Цветаевой - достояние предков, Россия - не более как горестное воспоминание "отцов", которые потеряли родину, и у которых нет надежды обрести ее вновь, а "детям" остается один путь — домой, на единственную родину, в СССР. Столь же твердо Цветаева смотрела и на свое будущее.

Личная драма поэтессы переплеталась с трагедией века. Она увидела звериный оскал фашизма и успела проклясть его. Последнее, что Цветаева надисала в эмиграции, - цикл гневных антифашистских стихов о растоптанной Чехослова­кии, которую она нежно и преданно любила. Это поистине "плач гнева и любви", Цветаева теряла уже надежду — спаси­тельную веру в жизнь. Эти стихи ее — как крик живой, но истерзанной души:

О, черная гора, Затмившая весь свет! • Пора — пора — пора Творцу вернуть билет.

Отказываюсь — быть В бедламе — нелюдей, Отказываюсь — жить С волками площадей.

На этой ноте отчаяния оборвалось творчество Цветаевой, Дальше осталось просто человеческое существование. И то­го - в обрез.

В 1939 году Цветаева возвращается на родину. Тяжело ей дались эти семнадцать лет на чужбине. Она мечтала вернуться в Россию "желанным и жданным гостем". Но так не получи­лось. Муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям. Цветаева поселилась в Москве, готовила сборник стихотворений. Но тут грянула война. Превратности эвакуа­ции забросили Цветаеву сначала в Чистополь, а затем в Ела-бугу. Тут-то ее и настигло одиночество, о котором она с та­ким глубоким чувством сказала в своих стихах. Измучен­ная, потерявшая веру, 31 августа 1941 года Марина Иванов­на Цветаева покончила жизнь самоубийством. Могила ее затерялась. Долго пришлось ожидать и исполнения ее юно­шеского пророчества, что ее стихам, "как драгоценным винам, настанет свой черед".

Марину Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем другим. Ее стихи можно безошибочно узнать — по особому рас­певу, неповторимым ритмам, по общей интонации. С юно­шеских лет уже начало сказываться стремление к афористической четкости и завершенности. Марина Цвета­ева хотела быть разнообразной, она искала в поэзии различные пути.

Марина Цветаева — большой поэт, и вклад ее в культуру русского стиха XX века значителен. Среди созданного Цвета­евой кроме лирики — семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическая, мемуарная, историко-литературная и философско-критическая проза.

"Цветаева — звезда первой величины. Кощунство кощунств — относиться к звезде как к источнику света, энергии или источнику полезных ископаемых. Звезды — это всколыхаю-щая духовный мир человека тревога, импульс и очищение раздумий о бесконечности, которая нам непостижима..." — так отозвался о творчестве Цветаевой поэт Латвии О. Вицие-тис. Мне кажется, что время увидело Марину Цветаеву, при­знало ее нужной и позвало. Она пришла уверенно, ее позвал ее час, ее настоящий час.

♦ <f ^

М. А. БУЛГАКОВ

Роковые эксперименты

(По повести М. А. Булгакова "Собачье сердце")

В последнее время очень остро встает вопрос об ответ­ственности каждого человека за результаты своего труда. Труда в самом широком смысле слова. Многочисленные безответ­ственные эксперименты над природой привели к экологичес­кой катастрофе. Результаты непродуманных социальных эк­спериментов мы постоянно ощущаем на себе. Об одном био­социальном эксперименте идет речь в повести М. Булгакова "Собачье сердце". Чисто научное любопытство профессора Преображенского, пересадившего собаке гипофиз человека, приводит к появлению на свет необычного существа — По­лиграфа Полиграфовича Шарикова. А масштабный экспери­мент, производимый в это время в стране, неожиданно пока­зывает, что новое общество — это как раз то, что надо таким монстрам, как Шариков!

Совмещающий в себе прошлое бродячей собаки и беспут­ного пьяницы, Шариков рождается с одним чувством — не­навистью к тем, кто его обижал. И чувство это как-то сразу попадает в общий тон классовой ненависти пролетариата к буржуазии (Шариков читает переписку Маркса с Каутским), ненависти бедных к богатым (распределение квартир силами домового комитета), ненависти необразованных к интелли­генции. Получается, что весь новый мир построен на ненави­сти к старому. Ведь для ненависти много не надо. Шариков, чьим первым словом было название магазина, где его обва­рили кипятком, очень быстро учится пить водку, хамить при­слуге, превращать свое невежество в оружие против образо­ванности. У него даже есть духовный наставник — председа­тель домкома Швондер.

Шариков подходит Швондеру — у него низкое социаль­ное происхождение и пустое сознание. И карьера Шарикова поистине удивительна — от бродячего пса до уполномочен­ного по уничтожению бродячих кошек и собак. Ну, кошки еще понятно — пережиток прошлого. Но собак-то за что?

И тут проявляется одна из основных черт Шарикова: ему полностью чужда благодарность. Наоборот, он мстит тем, кто знает его прошлое. Он мстит себе подобным, чтобы доказать свою отличность от них, самоутвердиться. Жела­ние возвыситься за счет других, а не ценой собственных усилий характерно для представителей так называемого нового мира. Швондер, вдохновляющий Шарикова на под­виги (например, на завоевание квартиры Преображенского), просто еще не понимает, что следующей жертвой будет он сам.

Когда Шариков был собакой, к нему можно было испыты­вать сочувствие. Совершенно незаслуженные лишения и не­справедливости сопровождали его жизнь. Может быть, они дают право Шарикову и ему подобным на месть? Ведь что-то сделало их такими озлобленными и жестокими? Разве Преоб­раженский, во время голода и разрухи живущий в пяти ком­натах и каждый день шикарно обедающий, думает о голод­ных нищих и социальной справедливости?

Но вся беда в том, что и шариковы не думают о социаль­ной справедливости. Они думают только о себе. Справедли­вость в их понимании — это пользоваться теми благами, которыми раньше пользовались другие. О том, чтобы создать что-либо для всех, речи вообще нет. Об этом и говорит про­фессор Преображенский: "Разруха — в головах". Каждый перестает делать дело, а занимается только борьбой, урывани-ем куска. Почему после революции надо ходить в калошах по коврам и воровать шляпы в передних? Люди сами творят разруху и шариковщину. В новом обществе к власти прихо­дят рабы, которые ни в чем не изменили свою рабскую сущ­ность. Только вместо угодливости и покорности к вышестоя­щим у них появляется та же холуйская жестокость к зави­симым от них людям и таким же, как они. Власть шарико­вы получили прежде культуры, образования, и результаты этой ошибки чудовищны.

В повести Булгакова профессор Преображенский сам ис­правляет свою ошибку. В жизни сделать это гораздо слож­нее. Прекрасная собака Шарик не помнит, что была уполно­моченным Шариковым и уничтожала бродячих собак. На­стоящие шариковы такого не забывают. Раз получив власть,

они добровольно не отдадут ее. Поэтому социальные экспери­менты, на волне которых поднимаются шариковы, опаснее всех прочих экспериментов. И поэтому новые Преображенс­кие должны хорошо представлять себе, что именно получится из их открытий, к чему приведет их равнодушие. В жизни за ошибки приходится платить слишком большую цену. Ведь даже обратное перевоплощение Шарика не снимает проблему в целом: как изменить мир, где все дороги открыты шарико­вым и швондерам.

"Рукописи не горят"

(По роману М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита")

"Рукописи не горят" — с этой верой в упрямую, неуничто­жимую силу искусства умирал писатель Михаил Булгаков, все главные произведения которого лежали в ту пору в ящи­ках его письменного стола неопубликованными и лишь чет­верть века спустя одно за другим пришли к читателю. "Ру­кописи не горят", — эти слова как бы служили автору закля­тием от разрушительной работы времени, от глухого -забве­ния предсмертного и самого дорогого ему труда — романа "Мастер и Маргарита".

И заклятие подействовало, предсказание сбылось. Время стало союзником М. Булгакова, и роман его не только смог явиться в свет, но и среди других, более актуальных по теме книг последнего времени оказался произведением насущным, неувядающим, от которого не пахнет архивной пылью. Взять хотя бы то, что если к роману М. Булгакова "Мастер и Мар­гарита" подходить традиционно, оперируя такими привычны­ми инструментами анализа, как тема, идея, жанр, то заблу­дишься в нем в два счета, словно в дремучем лесу. Ни в какие схемы он не укладывается.

Прочитанная множеством читателей книга, вызвавшая не­мало споров, толков, вопросов и догадок, стала жить своей жизнью в литературе. Возникло даже что-то вроде "моды на Булгакова".

И все-таки, почему "рукописи не горят", почему эта книга привлекает внимание? По-моему, благодаря все той же нео­бычности построения романа, оригинальности сюжета. Есть основания назвать роман бытовым: в нем широко развер­нута картина московского быта тридцатых годов. Но не меньше оснований считать его фантастическим, философс­ким, любовно-лирическим и, само собой разумеется, — са­тирическим. Пусть в романе не все выписано ровно и до конца, внимание любого читателя остановит, я думаю, его форма — яркая, увлекательная, непривычная. Ведь не зря же, прочтя последнюю страницу, испытываешь искушение начать перечитывать книгу заново, вслушиваясь в мелодию булгаковской фразы: "В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея".

Едва ли найдется читатель, который возьмет на себя смелость утверждать, что нашел ключи ко всем таящимся в романе загадкам. Но многое в нем приоткроется, если хотя бы бегло проследить десятилетнюю историю его созда­ния, не забывая при этом, что почти все произведения Булгакова родились из его собственных переживаний, кон­фликтов, потрясений.

Не случайно в романе появляется легенда об Иешуа, так как в жизни писателя был свой Понтий Пилат — Главре-пертком. И писатель понимал, что рано или поздно будет распят. Но, видно, теплилась в нем надежда на здравый смысл "прокуратора", на возможность взаимопонимания. И, может быть, представлялся ему такой спор, какой в романе, уже пос­ле казни философа, Пилат видит во сне: "Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем".

Так или иначе, но вполне можно утверждать, что именно собственная судьба заставила писателя вспомнить новоза­ветную библейскую историю и ввести ее в роман. В первых его набросках еще нет ни Мастера, ни Маргариты, а дьявол появляется в Москве в одиночку, без свиты. Но начинается действие так же, как в окончательном издании: бесе-

дои Сатаны с двумя литераторами явно рапповского толка. Он рассказывает им эту библейскую историю с таким ста­ранием, словно добивается, чтобы собеседники его в зеркале тех стародавних событий, в решениях синедриона и про­куратора Иудеи увидели и свой, рапповский, изуверский фанатизм.

Но Булгаков не сравнивал себя с Иисусом, хотя и испо­ведовал те же принципы, то же добро и справедливость. Мастер (как его по праву можно назвать) не стремился это проповедовать, он скорее расчищал дорогу для добра с помощью ядовитого жала сатиры. И в этом он больше сродни Воланду, которого и делает главным персонажем романа.

Но для чего же тогда появляется в романе Мастер? А для того, чтобы создать пятое, гораздо более стройное Евангелие, чем новозаветное.

Но главное — в его изложении эта история становится до того по-земному живой, что в ее реальности невозможно усомниться. И в глубине сознания рождается совершенно безумная мысль: нет, это не Сатана, не Воланд, а сам Булгаков, прежде чем в роли Мастера сесть за письменный стол, "лично присутствовал при всем этом". Сделав Мастера своим двойником, подарив ему некоторые перипетии своей судьбы и свою любовь, Булгаков сохранил для себя деяния, на которые у Мастера уже не было сил, да и не могло быть по его характеру. И Мастер получает вечный покой вместе с Маргаритой и восставшей из пепла рукописью сожженного им романа.

И я с уверенностью повторяю слова всезнающего Волан-да: "Рукописи не горят".

Мастер и Маргарита

(По роману М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита")

"Из всех писателей 20-х — 30-х гг. XX века, наверное, Михаил Булгаков в наибольшей мере сохраняется в российс­ком общественном сознании. Сохраняется не столько своей

биографией, из которой вспоминают обычно его письма Ста­лину и единственный телефонный разговор с тираном, сколь­ко своими гениальными произведениями, главное из кото­рых — "Мастер и Маргарита". Каждому следующему поколе­нию читателей роман открывается новыми гранями. Вспом­ним хотя бы "осетрину второй свежести", и придет на ум печальная мысль, что вечно в России все второй свежести, все, кроме литературы. Булгаков это как раз блестяще дока­зал", — вот так в нескольких словах Борис Соколов, извест­ный исследователь творчества Булгакова, сумел показать, ка­кой вклад внес писатель в русскую и мировую литера­туру. Выдающиеся творческие умы признают роман "Мас­тер и Маргарита" одним из величайших творений двадца­того века.

Далеко не все способны осмыслить "Мастера и Маргари­ту" в том идеологическом и философском ключе, который предлагает автор. Конечно, чтобы вникнуть, понять все под­робности романа, человек должен обладать высокой культур­ной подготовленностью и исторической осведомленностью по многим вопросам, но феномен восприятия произведения в том, что "Мастера и Маргариту" перечитывают и юные. Дело в том, вероятно, что молодежь привлекает фантастичность про­изведения с элементом сказки, и даже если подросток не спосо­бен понять сложные истины и глубинный смысл произведе­ния, он воспринимает то, что способно заставить работать воображение и фантазию.

Булгаков, предчувствуя свою смерть, осознавал "Мастера и Маргариту" как "последний закатный роман", как завещание, как свое послание человечеству (что самое удивительное, пи­сал он это произведение "в стол", для себя, совсем не уверен­ный в перспективе публикации шедевра).

Одна из самых загадочных фигур романа "Мастер и Маргарита", безусловно, Мастер — историк, сделавшийся писателем. Сам автор назвал его героем, но познакомил с ним читателя только в 13-й главе. Многие исследователи не считают Мастера главным героем романа. Другая загад­ка — прототип Мастера. Существует множество версий по этому поводу.

Мастер — во многом автобиографический герой. Его

21. ВООсппр. соч. мо руг. и чир. лит. 5- 11 кл. 641

возраст в момент действия романа ("человек примерно трид­цати восьми лет" предстает в лечебнице перед Иваном Бездомным) - это в точности возраст Булгакова в мае 1929 г. Газетная кампания против Мастера и его романа о Понтии Пилате напоминает газетную кампанию против Булгакова в связи с повестью "Роковые яйца", пьесами "Дни Турбиных", "Бег", "Зойкина квартира", "Багровый остров" и романом "Белая гвардия". Сходство Мастера и Булгакова еще и в том, что последний, несмотря на литературную травлю, не отказался от своего творчества, не стал "запуган­ным услужающим", конъюнктурщиком и продолжал слу­жить настоящему искусству. Так и Мастер создал свой шедевр о Понтии Пилате, "угадал" истину, посвятил жизнь искусству - единственный из московских деятелей культу­ры не стал писать на заказ, о том, "что можно".

Вместе с тем у Мастера много и других, самых неожи­данных прототипов. Его портрет: "бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающим­ся на лоб клоком волос" выдает несомненное сходство с Н. В. Гоголем. Надо сказать, что Булгаков считал его своим главным учителем. И Мастер, как Гоголь, по обра­зованию был историком и сжег рукопись своего романа. Кроме того, в романе заметен ряд стилистических паралле­лей с Гоголем.

И, конечно, невозможно не провести параллелей между Ма­стером и созданным им Иешуа Га-Ноцри. Иешуа - носитель общечеловеческой истины, а Мастер - единственный в Москве человек, выбравший верный творческий и жизненный путь. Их объединяет подвижничество, мессианство, для которых не су­ществует временных рамок. Но Мастер недостоин света, кото­рый олицетворяет Иешуа, потому что отступил от своей задачи служить чистому, божественному искусству, проявил слабость и сжег роман, и от безысходности он сам пришел в дом скорби. Но не властен над ним и мир дьявола — Мастер достоин по­коя, вечного дома. Только там сломленный душевными стра­даниями Мастер может вновь обрести роман и соединиться со своей романтической возлюбленной Маргаритой, которая от­правляется вместе с ним в свой последний путь. Она заключи­ла сделку с дьяволом ради спасения Мастера и поэтому дос-

тойна прощения. Любовь Мастера к Маргарите во многом не­земная, вечная любовь. Мастер равнодушен к радостям семей­ной жизни. Он не помнит имени своей жены, не стремится иметь детей, а когда состоял в браке и работал историком в музее, то, по собственному признанию, жил "одиноко, не имея родных и почти не имея знакомых в Москве". Мастер осознал свое писа­тельское призвание, бросил службу и в арбатском подвале за­сел за роман о Понтии Пилате. И рядом с ним неотступно была Маргарита...

Главным ее прототипом послужила третья жена писате­ля Е. С. Булгакова. В литературном же плане Маргарита восходит к Маргарите "Фауста" И. В, Гете.

С образом Маргариты связан в романе мотив милосер­дия. Она просит после великого бала у Сатаны за несча­стную Фриду, тогда как ей явственно намекают на просьбу об освобождении Мастера. Она говорит: "Я просила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное по­ложение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло". Но этим не ограничивается в романе милосердие Маргариты. Даже будучи ведьмой, она не теряет самых светлых человеческих качеств. Мысль Досто­евского, высказанная в романе "Братья Карамазовы" о сле­зинке ребенка как высшей мере добра и зла, проиллюстри­рована эпизодом, когда Маргарита, крушащая дом Драмли-та, видит в одной из комнат испуганного четырехлетнего мальчика и прекращает разгром. Маргарита — символ той.вечной женственности, о которой поет мистический хор в финале гетевского "Фауста":

Все быстротечное—

Символ, сравненье.

Цель бесконечная

Здесь в достиженье.

Здесь — заповеданность

Истины всей.

Вечная женственность тянет нас к ней.

(Перевод Б. Пастернака)

Фауст и Маргарита воссоединяются на небесах, в свете. Вечная любовь гетевской Гретхен помогает ее возлюбленному обрести награду - традиционный свет, который его слепит, и потому она должна стать его проводником в мире света. Бул-гаковская Маргарита тоже своей вечной любовью помогает Мастеру - новому Фаусту - обрести то, что он заслужил. Но награда герою здесь не свет, а покой, и в царстве покоя, в последнем приюте у Воланда или, точнее, на границе двух миров — света и тьмы — Маргарита становится поводырем и хранителем своего возлюбленного: "Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засы­пать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рас­суждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я".

Так говорила Маргарита, идя с Мастером по направлению к вечному их дому, и Мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память Мастера, беспокойная, исколотая иглами па­мять, стала потухать". Эти строки Е. С. Булгакова записыва­ла под диктовку смертельно больного автора "Мастера и Мар­гариты".

Мотив милосердия и любви в образе Маргариты решен иначе, чем в гетевской поэме, где перед силой любви "сда­лась природа Сатаны... он не снес ее укола. Милосердие побороло", и Фауст был отпущен на свет. У Булгакова милосердие к Фриде проявляет Маргарита, а не сам Воланд. Любовь никак не влияет на природу Сатаны, так как на самом деле судьба гениального Мастера предопределена Воландом заранее. Замысел Сатаны совпадает с тем, чем просит наградить Мастера Иешуа, и Маргарита здесь -часть этой награды.

Борьба добра и зла в романе М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита"

Добро и зло... Понятия вечные и неразделимые. И пока жив человек, они будут бороться друг с другом. Добро будет "открываться" человеку, освещая ему путь к истине. Не все-

гда носителями добра и зла бывают разные люди, особой тра­гичности достигает эта борьба, когда она происходит в душе одного человека.

Роман М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита" посвящен борьбе добра и зла. Автор в одной книге описывает события двадцатых годов нашего века и события библейских времен. Действия, происходящие в разное время, объединены одной идеей — поисками истины и борьбы за нее. Перенесемся в далекий Ершалаим, во дворец прокуратора Иудеи Понтия Пилата. "В белом плаще с кровавым подбоем" появляется он перед человеком лет двадцати семи, у которого "руки свя­заны за спиной, под левым глазом синяк, в углу рта — ссади­на с запекшейся кровью". Человек этот — звали его Иешуа — обвиняется в подстрекательстве к разрушению ершалаим-ского храма. Арестант хотел было оправдаться: "Добрый че­ловек! Поверь мне..." Но его "научили" соблюдать этикет: "Крысобой вынул бич и... ударил арестованного по плечам... Связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подруби­ли ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица, и глаза обессмыслились..."

Трудно не согласиться с тем определением, какое дал себе прокуратор: "свирепое чудовище". Понтий Пилат живет по своим законам: он знает, что мир разделен на властвующих и подчиняющихся им, что формула "раб подчиняется госпо­дину" незыблема, значит, господин имеет право судить всех и вся. И вдруг появляется человек, который думает иначе: "... рухнет храм старой веры и воздвигнется новый храм истины". Более того, этот "бродяга" смеет предлагать: "Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, и я охотно поде­лился бы ими с тобой, тем более, что ты производишь впечат­ление очень умного человека". Он не боится возражать про­куратору и делает это столь искусно, что временами приводит Пилата в замешательство.