– В тот самый вечер, когда мы покидали Марсель, я видел, как он вышел в море.
– А яхта?
– Яхте отдан приказ стоять в Мартиге.
– Хорошо! Вы время от времени будете сноситься с обоими капитанами, чтобы они не засыпали.
– А как с пароходом?
– Который стоит в Шалопе?
– Да.
– Те же распоряжения, что и относительно обоих парусников.
– Слушаю.
– Как только вы купите участок, позаботьтесь, чтобы на северной дороге и на южной были приготовлены подставы через каждые десять лье.
– Ваше сиятельство может на меня положиться.
Граф кивнул, вскочил в карету, великолепные кони рванулись и остановились только у дома банкира.
Данглар председательствовал на заседании железнодорожной комиссии, когда ему доложили о визите графа Монте-Кристо. Впрочем, заседание уже подходило к концу.
При имени графа Данглар поднялся с места.
– Господа, – сказал он, обращаясь к своим коллегам, из которых иные были почтенные члены Верхней или Нижней палаты, – простите, что я принуждён вас покинуть; но представьте, фирма Томсон и Френч в Риме направила ко мне некоего графа Монте-Кристо, открыв ему неограниченный кредит. Такой нелепой шутки ещё никогда не позволяли себе мои корреспонденты. Разумеется, меня обуяло любопытство; сегодня утром я заезжал к этому квазиграфу. Будь он настоящим графом, вы сами понимаете, он не был бы так богат. Они не соизволили меня принять. Что вы на это скажете? Ведь только высочайшие особы или хорошенькие женщины обращаются с людьми так, как этот господин Монте-Кристо! Впрочем, дом его на Елисейских Полях в самом деле принадлежит ему и, кажется, очень недурён. Но неограниченный кредит, – продолжал Данглар, улыбаясь своей гнусной улыбкой, – сильно повышает требования того банкира, у которого он открыт. Так что мне не терпится посмотреть на этого господина. По-видимому, меня мистифицируют. Но они там не знают, с кем имеют дело; ещё посмотрим, кто посмеётся последним.
|
|
Произнеся эти слова с такой выразительностью, что даже ноздри его раздулись, господин барон покинул своих гостей и перешёл в белую с золотом гостиную, славившуюся на всё Шоссе д'Антен. Туда-то он и приказал провести посетителя, чтобы сразу же поразить его.
Граф стоял, рассматривая копии с полотен Альбани и Фаторе, проданные банкиру за оригиналы, но и будучи только копиями, они никак не подходили к аляповатым золотым завитушкам, украшавшим потолок.
Услышав шаги Данглара, граф обернулся.
Данглар слегка кивнул и жестом пригласил графа сесть в кресло золочёного дерева, обитое белым атласом, затканным золотом. Граф сел.
– Я имею честь разговаривать с господином де Монте-Кристо?
– А я, – отвечал граф, – с господином бароном Дангларом, кавалером Почётного легиона, членом Палаты депутатов?
Монте-Кристо повторял все титулы, которые он прочитал на визитной карточке барона.
Данглар понял насмешку и закусил губу.
– Прошу извинить меня, – сказал он, – если я не назвал вас сразу тем титулом, под каким мне доложили о вас; но, как вы знаете, мы живём при демократическом правительстве, и я являюсь представителем народных интересов.
– Так что, сохранив привычку называть себя бароном, – отвечал Монте-Кристо, – вы отвыкли именовать других графами.
– О, я и сам к этому равнодушен, – небрежно отвечал Данглар, – мне дали титул барона и сделали кавалером Почётного легиона во внимание к некоторым моим заслугам, но…
|
|
– Но вы отказались от своих титулов, как некогда Монморанси и Лафайет? Пример, достойный подражания.
– Не совсем, конечно, – возразил смущённый Данглар, – вы понимаете, из-за слуг…
– Да, ваши слуги называют вас «ваша милость»; для журналистов вы милостивый государь, а для ваших избирателей – гражданин. Эти оттенки очень в ходу при конституционном строе. Я прекрасно вас понимаю.
Данглар поджал губы; он убедился, что на этой почве Монте-Кристо сильнее, и решил вернуться в более привычную область.
– Граф, – сказал он с поклоном, – я получил уведомление от банкирского дома Томсон и Френч.
– Очень приятно, барон. Разрешите мне титуловать вас так, как титулуют вас ваши слуги; это дурная привычка, усвоенная в странах, где ещё существуют бароны именно потому, что там не делают новых. Итак, повторяю, мне это очень приятно, – это меня избавляет от необходимости представляться самому, что всегда довольно неудобно. Стало быть, вы получили уведомление?
– Да, – сказал Данглар, – но должен признаться, что я не вполне уяснил себе его смысл.
– Да что вы!
– И я даже имел честь заезжать к вам, чтобы попросить у вас некоторых разъяснений.
– Пожалуйста, я вас слушаю.
– Уведомление, – сказал Данглар, – кажется, при мне, – он пошарил в кармане, – да, вот оно; это уведомление открывает графу Монте-Кристо неограниченный кредит в моём банке.
– В чём же дело, барон? Что тут для вас неясно?
– Ничего; только слово «неограниченный»…
– Разве это неправильно выражено? Вы понимаете, это пишут англичане…
|
|
– Нет, нет, в отношении грамматики всё правильно, но в отношении бухгалтерии дело не так просто.
– Разве банкирский дом Томсон и Френч, по вашему мнению, не совсем надёжен, барон? – спросил насколько мог наивнее Монте-Кристо. – Чёрт возьми, это было бы весьма неприятно, у меня там лежат кое-какие деньги.
– Нет, он вполне надёжен, – отвечал Данглар почти насмешливо, – по самый смысл слова «неограниченный», в приложении к финансам, настолько туманен…
– Что не имеет границ, да? – сказал Монте-Кристо.
– Я именно это и хотел сказать. Всё неясное возбуждает сомнения, а в сомнении, говорит мудрец, воздержись.
– Из чего следует, – продолжал Монте-Кристо, – что если банкирский дом Томсон и Френч поступает легкомысленно, то фирма Данглар не склонна следовать его примеру.
– То есть?
– Да очень просто; господа Томсон и Френч не связаны размером суммы; а для господина Данглара существует предел; он человек мудрый, как он только что сказал.
– Господин граф, – гордо отвечал банкир, – никто моей кассы ещё не считал.
– В таком случае, – холодно возразил Монте-Кристо, – по-видимому, я буду первый, кому это предстоит сделать.
– Почему вы так думаете?
– Потому что разъяснения, которых вы от меня требуете, очень похожи на колебания.
Данглар нахмурился; уже второй раз этот человек побивал его, и теперь уже на такой почве, где он считал себя дома. Его насмешливая учтивость была деланной и граничила с полной своей противоположностью, то есть с дерзостью. Монте-Кристо, напротив, улыбался самым приветливым образом и по желанию принимал наивный вид, дававший ему немалые преимущества.
– Словом, сударь, – сказал Данглар, помолчав, – я хотел бы, чтобы вы меня поняли, и прошу вас назначить ту сумму, которую вы желали бы от меня получить.
– Но, сударь, – сказал Монте-Кристо, решивший в этом споре не уступать ни пяди, – если я просил о неограниченном кредите, то это именно потому, что я не могу знать заранее, какие суммы мне могут понадобиться.
Банкиру показалось, что наступила минута его торжества; с высокомерной улыбкой он откинулся в кресле.
– Говорите смело, – сказал он, – вы сможете убедиться, что наличность фирмы Данглар, хоть и ограниченная, способна удовлетворить самые высокие требования, и если бы даже вы спросили миллион…
– Простите? – сказал Монте-Кристо.
– Я говорю миллион, – повторил Данглар с глупейшим апломбом.
– А на что мне миллион? – сказал граф. – Боже милостивый! Если бы мне нужен был только миллион, то я из-за такого пустяка не стал бы и говорить о кредите. Миллион! Да у меня с собой всегда есть миллион в бумажнике или в дорожном несессере.
Монте-Кристо вынул из маленькой книжечки, где лежали его визитные карточки, две облигации казначейства на предъявителя, по пятьсот тысяч франков каждая.
Такого человека, как Данглар, надо было именно хватить обухом по голове, а не уколоть. Удар обухом возымел своё действие: банкир покачнулся и почувствовал головокружение; он уставился на Монте-Кристо бессмысленным взглядом, и зрачки его дико расширились.
– Послушайте, – сказал Монте-Кристо, – признайтесь, что вы просто не доверяете банкирскому дому Томсон и Френч. Ну что же, я предвидел это, и хоть и мало смыслю в делах, но всё же принял некоторые меры предосторожности; вот тут ещё два таких же уведомления, как то, которое адресовано вам; одно от венского банкирского дома Арштейн и Эсколес к барону Ротшильду, а другое от лондонского банкирского дома Беринг к господину Лаффит. Вам стоит только сказать слово, и я избавлю вас от всяких забот, обратившись в один из этих банков.
Это решило исход: Данглар был побеждён. Он с заметным трепетом развернул венское и лондонское уведомление, брезгливо протянутые ему графом, и проверил подлинность подписей с тщательностью, которая могла бы показаться Монте-Кристо оскорбительной, если бы он не отнёс её за счёт растерянности банкира.
– Да, эти три подписи стоят многих миллионов, – сказал Данглар, вставая, словно желая почтить могущество золота, олицетворённое в сидящем перед ним человеке. – Три неограниченных кредита. Простите, граф, но и перестав сомневаться, можно всё-таки остаться изумлённым.
– О, ваш банкирский дом ничем не удивишь, – сказал со всей возможной учтивостью Монте-Кристо. – Так, значит, вы могли бы прислать мне некоторую сумму денег?
– Назовите её, граф, я к вашим услугам.
– Ну что ж, – проговорил Монте-Кристо, – раз мы пришли к соглашению, – а ведь мы пришли к соглашению, верно?
Данглар кивнул.
– И вы уже не сомневаетесь? – продолжал Монте-Кристо.
– Что вы, граф, – воскликнул банкир. – Я никогда и не сомневался.
– Нет, вы только хотели получить доказательства, не более. Итак, повторил граф, – раз мы пришли к соглашению, раз у вас больше нет никаких сомнений, назначим, если вам угодно, какую-нибудь общую сумму на первый год: скажем, шесть миллионов.
– Шесть миллионов? Отлично! – произнёс, задыхаясь, Данглар.
– Если мне понадобится больше, – небрежно продолжал Монте-Кристо, мы назначим больше; но я не намерен оставаться во Франции больше года и не думаю, чтобы за этот год я превысил эту цифру… ну, там видно будет… Для начала, пожалуйста, распорядитесь доставить мне завтра пятьсот тысяч франков, я буду дома до полудня; а, впрочем, если меня и не будет, то я оставлю своему управляющему расписку.
– Деньги будут у вас завтра в десять часов утра, граф, – отвечал Данглар. – Как вы желаете, золотом, бумажками или серебром?
– Пополам золотом и бумажками, пожалуйста.
И граф поднялся.
– Должен вам сознаться, граф, – сказал Данглар, – я считал, что точно осведомлён о всех крупных состояниях Европы, а между тем ваше состояние, по-видимому, очень значительное, было мне совершенно неизвестно; оно недавнего происхождения?
– Нет, сударь, – возразил Монте-Кристо, – напротив того, оно происхождения очень старого; это было нечто вроде семейного клада, который запрещено было трогать, так что накопившиеся проценты утроили капитал; назначенный завещателем срок истёк всего лишь несколько лет тому назад, так что я пользуюсь им с недавнего времени; естественно, что вы ничего о нём не знаете; впрочем, скоро вы с ним познакомитесь ближе.
При этих словах граф улыбнулся той мертвенной улыбкой, что наводила такой ужас на Франца д'Эпинс.
– С вашими вкусами и намерениями, – продолжал Данглар, – вы в нашей столице заведёте такую роскошь, что затмите всех нас, жалких миллионеров; но так как вы, по-видимому, любитель искусств, – помнится, когда я вошёл, вы рассматривали мои картины, – то всё-таки разрешите показать вам мою галерею: все старые картины знаменитых мастеров, с ручательством за подлинность; я не люблю новых.
– Вы совершенно правы, у них у всех один большой недостаток: они ещё не успели сделаться старыми.
– Я вам покажу несколько скульптур Торвальдсена, Бартолони, Кановы все иностранных скульпторов. Как видите, я не поклонник французских мастеров.
– Вы имеете право быть несправедливым к ним, ведь они ваши соотечественники.
– Но всё это мы отложим до того времени, когда познакомимся ближе; сегодня я удовольствуюсь тем, что представлю вас, если позволите, баронессе Данглар; простите мою поспешность, граф, но такой клиент, как вы, становится почти членом семейства.
Монте-Кристо поклонился в знак того, что принимает лестное предложение финансиста.
Данглар позвонил; вошёл лакей в пышной ливрее.
– Баронесса у себя? – спросил Данглар.
– Да, господин барон.
– Она одна?
– Нет, у баронессы гости.
– Надеюсь, граф, не будет нескромностью, если я представлю вас в присутствии друзей? Вы не собираетесь сохранять инкогнито?
– Нет, борон, – сказал с улыбкой Монте-Кристо, – я не чувствую за собой права на это.
– А кто у баронессы? Господин Дебрэ? – спросил простодушно Данглар, что заставило внутренне улыбнуться Монте-Кристо, уже осведомлённого о прозрачных тайнах семейной жизни Данглара.
– Да, господин барон.
Данглар кивнул. Потом обратился к Монте-Кристо.
– Господин Люсьен Дебрэ, – сказал он, – это наш старый друг, личный секретарь министра внутренних дел; что касается моей жены, то она, выходя за меня, соглашалась на неравный брак, потому что она очень старинного рода: урождённая де Сервьер, а по первому браку – вдова маркиза де Наргон.
– Я не имею чести быть знакомым с баронессой Данглар; но я уже встречался с господином Люсьеном Дебрэ.
– Вот как! – сказал Данглар. – Где же это?
– У господина де Морсер.
– Вы знакомы с виконтом?
– Мы встречались с ним в Риме во время карнавала.
– Ах, да, – сказал Данглар, – я что-то слышал о каком-то необыкновенном приключении с разбойниками и грабителями в каких-то развалинах. Он каким-то чудесным образом спасся. Он как будто рассказывал об этом моей жене и дочери, когда вернулся из Италии.
– Баронесса просит вас пожаловать, – доложил лакей.
– Я пройду вперёд, чтобы указать вам дорогу, – сказал с поклоном Данглар.
– Следую за вами, – ответил Монте-Кристо.
Глава 9.
Серая в яблоках пара
Барон в сопровождении графа прошёл длинный ряд комнат, отличавшихся тяжёлой роскошью и пышной безвкусицей и дошёл до будуара г-жи Данглар, небольшой восьмиугольной комнаты, стены которой были обтянуты розовым атласом и задрапированы индийской кисеёй. Здесь стояли старинные золочёные кресла, обитые старинной парчой; над дверьми были нарисованы пастушеские сцепы в манере Буше; две прелестных пастели в форме медальона гармонировали с остальной обстановкой и придавали этой маленькой комнате, единственной во всём доме, некоторое своеобразие; правда, ей посчастливилось не попасть в общий план, выработанный Дангларом и его архитектором, одной из самых больших знаменитостей Империи, – её убранством занималась сама баронесса и Люсьен Дебрэ. Поэтому Данглар, большой поклонник старины, как её понимали во времена Директории, относился весьма пренебрежительно к этому кокетливому уголку, где его, впрочем, принимали только с тем условием, чтобы он оправдал своё присутствие, приведя кого-нибудь; так что на самом деле не Данглар представлял других, а наоборот, его принимали лучше или хуже, смотря по тому, насколько наружность гостя была приятна или неприятна баронессе.
Госпожа Данглар, красота которой ещё заслуживала того, чтобы о ней говорили, хотя ей было уже тридцать шесть лет, сидела за роялем маркетри, маленьким чудом искусства, между тем как Люсьен Дебрэ у рабочего столика перелистывал альбом.
Ещё до прихода графа Люсьен успел достаточно рассказать о нём баронессе. Читатели уже знают, какое сильное впечатление произвёл Монте-Кристо за завтраком у Альбера на его гостей; и несмотря на то, что Дебрэ трудно было чем-нибудь поразить, это впечатление у него ещё не изгладилось, что и отразилось на сведениях, сообщённых им баронессе. Таким образом, любопытство г-жи Данглар, возбуждённое прежними рассказами Морсера и новыми подробностями, услышанными от Люсьена, было доведено до крайности. И рояль и альбом были всего лишь светской уловкой, помогающей скрыть подлинное волнение. Вследствие всего этого баронесса встретила г-на Данглара улыбкой, что было у неё не в обычае. Графу, в ответ на его поклон, был сделан церемонный, но вместе с тем грациозный реверанс.
Со своей стороны, Люсьен приветствовал графа, как недавнего знакомого, а Данглара дружески.
– Баронесса, – сказал Данглар, – разрешите представить вам графа Монте-Кристо, которого усиленно рекомендуют мне мои римские корреспонденты; я лично могу добавить только одно, по это сразу же сделает его кумиром всех наших прекрасных дам: он приехал в Париж с намерением пробыть здесь год и за это время истратить шесть миллионов; это сулит нам целую серию балов, обедов и ужинов; причём, надеюсь, граф не забудет и нас, так же как и мы его не забудем в случае какого-нибудь маленького торжества в нашем доме.
Хотя это представление и отдавало грубой лестью, но гак редко случается встретить человека, приехавшего в Париж с целью истратить в один год княжеское состояние, Что г-жа Данглар окинула графа взглядом, не лишённым некоторого интереса.
– И вы приехали, граф… – спросила она.
– Вчера утром, баронесса.
– И приехали, согласно вашей привычке, о которой я уже слышала, с того края света?
– На этот раз всего-навсего из Кадикса.
– Но вы приехали в самое плохое время года. Летом Париж отвратителен: нет ни балов, ни раутов, ни праздников. Итальянская опера уехала в Лондон, Французская опера кочует бог знает где; а Французского театра, как вам известно, вообще больше нет. Для развлечения у нас остались только плохонькие скачки на Марсовом Поле и в Сатори. Будут ли ваши лошади, граф, участвовать в скачках?
– Я буду делать всё, что принято в Париже, – сказал Монте-Кристо, если мне посчастливится встретить кого-нибудь, кто преподаст мне необходимые знания о французских обычаях.
– Вы любите лошадей?
– Я провёл часть жизни на Востоке, баронесса, а восточные народы ценят только две вещи на свете: благородство лошадей и женскую красоту.
– Вам следовало бы, любезности ради, назвать женшин первыми.
– Вот видите, баронесса, как я был прав, когда выражал желание иметь наставника, который мог бы обучить меня французским обычаям.
В эту минуту вошла горничная баронессы Данглар и, подойдя к своей госпоже, шепнула ей на ухо несколько слов.
Госпожа Данглар побледнела.
– Не может быть! – сказала она.
– Это истинная правда, сударыня, – возразила горничная.
Госпожа Данглар обернулась к мужу.
– Неужели это правда?
– Что именно? – спросил видимо взволнованный Данглар.
– То, что мне сказала горничная…
– А что она вам сказала?
– Она говорит, что когда мой кучер пошёл закладывать моих лошадей, их в конюшне не оказалось; что это значит, позвольте вас спросить?
– Сударыня, – сказал Данглар, – выслушайте меня.
– Да, я вас слушаю, сударь, потому что мне любопытно узнать, что вы мне скажете; пусть эти господа рассудят нас, а я начну с того, что расскажу им всё по порядку. Господа, – продолжала баронесса, – у барона Данглара в конюшне стоят десять лошадей; из этих десяти лошадей две принадлежат мне, дивные лошади, лучшая пара в Париже; да вы их знаете, Дебрэ, мои серые в яблоках. И вот в тот самый день, как госпожа де Вильфор просит меня предоставить ей мой выезд, когда я уже обещала ей его на завтра для прогулки в Булонском лесу, эта пара исчезает! Господину Данглару, очевидно, представился случай нажить на них несколько тысяч франков, и он их продал. Боже, что за отвратительные люди эти торгаши!
– Сударыня, – отвечал Данглар, – лошади были слишком резвы, ведь это были четырехлетки, и я вечно дрожал за вас.
– Вы отлично знаете, – сказала баронесса, – что у меня уже месяц служит лучший кучер Парижа, если только вы его не продали вместе с лошадьми.
– Мой друг, я вам найду такую же пару, даже ещё лучше, если это возможно; но лошадей смирных, спокойных, которые не будут внушать мне такого страха, как эти.
Баронесса с глубоким презрением пожала плечами.
Данглар сделал вид, что не заметил этого жеста, задевающего его супружескую честь, и обратился к Монте-Кристо.
– Право, граф, я сожалею, что не познакомился с вами раньше, – сказал он, ведь вы сейчас устраиваетесь?
– Конечно, – сказал граф.
– Я бы вам их предложил. Представьте себе, что я продал их за бесценок; но, как я уже сказал, я рад был избавиться от них; такие лошади годятся только для молодого человека.
– Я вам очень благодарен, – возразил граф, – я приобрёл сегодня довольно сносную пару, и недорого. Да вот, посмотрите, господин Дебрэ, вы, кажется, любитель?
В то время как Дебрэ направлялся к окну, Данглар подошёл к жене.
– Понимаете, – сказал он ей шёпотом, – мне предложили за эту пару сумасшедшую цену. Не знаю, кто этот решившийся разориться безумец, который послал ко мне сегодня своего управляющего, но я нажил на ней шестнадцать тысяч франков; не сердитесь, я дам вам из них четыре тысячи и две тысячи Эжени.
Госпожа Данглар кинула на мужа уничтожающий взгляд.
– Господи боже! – воскликнул Дебрэ.
– Что такое? – спросила баронесса.
– Нет, я не ошибаюсь, это ваша пара, ваши лошади запряжены в карету графа.
– Мои серые в яблоках! – воскликнула г-жа Данглар.
И она подбежала к окну.
– В самом деле это они, – сказала она.
Данглар разинул рот.
– Не может быть! – с деланным изумлением сказал Монте-Кристо.
– Невероятно! – пробормотал банкир.
Баронесса шепнула два слова Дебрэ, и тот подошёл к Монте-Кристо.
– Баронесса просит вас сказать, сколько её муж взял с вас за её выезд?
– Право, не знаю, – сказал граф, – это мой управляющий сделал мне сюрприз, и… он, кажется, обошёлся мне тысяч в тридцать.
Дебрэ пошёл передать этот ответ баронессе.
Данглар был так бледен и расстроен, что граф сделал вид, что жалеет его.
– Вот видите, – сказал он ему, – до чего женщины неблагодарны: ваша предупредительность нисколько не тронула баронессу; неблагодарны – не то слово, следовало бы сказать – безумны. Но что поделаешь! Всё, что опасно, привлекает; поверьте, любезный барон, проще всего – предоставить им поступать, как им вздумается; если они разобьют себе голову, им по крайней мере придётся пенять только на себя.
Данглар ничего не ответил; он предчувствовал, что в недалёком будущем его ждёт жестокая сцена: брови баронессы уже сдвинулись и, подобно челу Юпитера Громовержца, предвещали грозу. Дебрэ, чувствуя, что она надвигается, сослался на дела и ушёл. Монте-Кристо, не желая повредить положению, которое он рассчитывал занять, решил не оставаться дольше, откланялся г-же Данглар и удалился, предоставив барона гневу его жены.
«Отлично! – думал, уходя, Монте-Кристо. – Произошло именно то, чего я хотел; теперь в моей власти восстановить семейный мир и овладеть зараз сердцем мужа и сердцем жены. Какая удача! Однако, – прибавил он про себя, – я не был представлен мадемуазель Эжени Данглар, с которой мне очень хотелось бы познакомиться. Ничего, – продолжал он со своей обычной улыбкой, – мы в Париже, и время терпит… Это от нас не уйдёт!..»
С этими мыслями граф сел в экипаж и поехал домой.
Два часа спустя г-жа Данглар получила от графа Монте-Кристо очаровательное письмо: он писал, что, не желая начинать свою парижскую жизнь с того, чтобы огорчать красивую женщину, он умоляет баронессу принять от него обратно лошадей.
Они были в той же упряжи, в какой она их видела днём, только в каждую из розеток, надетых им на уши, граф велел вставить по алмазу.
Данглар тоже получил письмо. Граф просил его позволить баронессе исполнить этот каприз миллионера и простить ему восточную манеру, С которой он возвращает лошадей.
Вечером Монте-Кристо уехал в Отейль в сопровождении Али.
На следующий день, около трех часов дня, вызванный звонком Али вошёл в кабинет графа.
– Али, – сказал ему граф, – ты мне часто говорил, что ловко бросаешь лассо.
Али кивнул головой и горделиво выпрямился.
– Отлично!.. Так что при помощи лассо ты сумел бы остановить быка?
Али снова кивнул.
– И тигра?
Али кивнул.
– И льва?
Али сделал жест человека, кидающего лассо, и изобразил сдавленное рычание.
– Да, я понимаю, – сказал Монте-Кристо, – ты охотился на львов.
Али гордо кивнул головой.
– А сумеешь ты остановить взбесившихся лошадей?
Али улыбнулся.
– Так слушай, – сказал Монте-Кристо. – Скоро мимо нас промчится экипаж с двумя взбесившимися лошадьми, серыми в яблоках, теми самыми, которые у меня были вчера. Пусть тебя раздавит, но ты должен остановить экипаж у моих ворот.
Али вышел на улицу и провёл у ворот черту поперёк мостовой, потом вернулся в дом и показал черту графу, следившему за ним глазами.
Граф тихонько похлопал его по плечу; этим он обычно выражал Али свою благодарность. После этого нубиец снова вышел из дому, уселся на угловой тумбе и закурил трубку, между тем как Монте-Кристо ушёл к себе, не заботясь больше ни о чём.
Однако к пяти часам, когда граф поджидал экипаж, в его поведении стали заметны лёгкие признаки нетерпения; он ходил взад и вперёд по комнате, окна которой выходили на улицу, временами прислушиваясь и подходя к окну, из которого ему был виден Али, выпускавший клубы дыма с размеренностью, указывавшей, что нубиец всецело поглощён этим важным занятием.
Вдруг послышался отдалённый стук колёс, он приближался с быстротой молнии; потом показалась коляска, кучер которой тщетно старался сдержать взмыленных лошадей, мчавшихся бешеным галопом.
В коляске сидели молодая женщина и ребёнок лет семи; они тесно прижались друг к другу и от безмерного ужаса потеряли даже способность кричать; коляска трещала; наскочи колесо на камень или зацепись за дерево, она, несомненно, разбилась бы вдребезги. Она неслась посреди мостовой, и со всех сторон раздавались крики ужаса.
Тогда Али откладывает в сторону свой чубук, вынимает из кармана лассо, кидает его и тройным кольцом охватывает передние ноги левой лошади; она тащит его за собой ещё несколько шагов, потом, опутанная лассо, падает, ломает дышло и мешает той лошади, что осталась на ногах, двинуться дальше. Кучер воспользовался этой задержкой и спрыгнул с козёл; но Али уже зажал своими железными пальцами ноздри второй лошади, и она, заржав от боли, судорожно дёргаясь, повалилась рядом с левой.
На всё это потребовалось не больше времени, чем требуется пуле, чтобы попасть в цель.
Однако этого времени оказалось достаточно, чтобы из дома, перед которым всё это произошло, успел выскочить мужчина в сопровождении нескольких слуг. Едва кучер распахнул дверцу, как он вынес из коляски даму, которая одной рукой ещё цеплялась за подушку, а другой прижимала к груди потерявшего сознание сына. Монте-Кристо понёс обоих в гостиную и положил на диван.
– Вам больше нечего бояться, сударыня, – сказал он, – вы спасены.
Женщина пришла в себя и вместо ответа указала ему глазами на сына; взгляд её умолял красноречивее всяких слов.
В самом деле, ребёнок всё ещё был в обмороке.
– Понимаю, сударыня, – сказал граф, осматривая ребёнка, – но не беспокойтесь, с ним ничего не случилось, это просто от страха.
– Ради бога, – воскликнула мать, – может быть, вы только успокаиваете меня? Смотрите, как он бледен! Мальчик мой!! Эдуард! Откликнись! Скорее пошлите за доктором. Я всё отдам, чтобы спасти моего сына!
Монте-Кристо сделал рукою знак, пытаясь её успокоить, затем открыл какой-то ящичек, достал инкрустированный золотом флакон из богемского хрусталя, наполненный красной, как кровь, жидкостью, и дал упасть одной капле на губы ребёнка.
Мальчик, всё ещё бледный, тотчас же открыл глаза.
Видя это, мать чуть не обезумела от радости.
– Да где же я? – воскликнула она. – И кому я обязана этим счастьем после такого ужаса?
– Вы находитесь в доме человека, который счастлив, что мог избавить вас от горя, – ответил Монте-Кристо.
– О, проклятое любопытство! – сказала дама. – Весь Париж говорил о великолепных лошадях госпожи Данглар, и я была так безумна, что захотела покататься на них.
– Как? – воскликнул граф с виртуозно разыгранным изумлением. – Разве это лошади баронессы?
– Да, сударь; вы знакомы с ней?
– С госпожой Данглар?.. Я имею честь быть с ней знакомым, и я вдвойне рад, что вы избежали опасности, которой вы подвергались из-за этих лошадей, потому что вы могли бы винить в несчастье меня; этих лошадей я вчера купил у барона, но баронесса была так огорчена, что я вчера же отослал их обратно, прося принять их от меня.
– Так, значит, вы граф Монте-Кристо, о котором так много говорила Эрмина?
– Да, сударыня, – ответил граф.
– А меня зовут Элоиза де Вильфор.
Граф поклонился с видом человека, которому называют совершенно незнакомое имя.
– Как благодарен вам будет господин де Вильфор! – продолжала Элоиза.
– Ведь вы спасли нам обоим жизнь; вы вернули ему жену и сына. Если бы не ваш храбрый слуга, мы бы оба погибли.
– Сударыня, мне страшно подумать, какой опасности вы подвергались.
– Но, я надеюсь, вы разрешите мне вознаградить достойным образом самоотверженность этого человека?
– Нет, прошу вас, – отвечал Монте-Кристо, – не портите мне Али ни похвалами, ни наградами; я не хочу приучать его к этому. Али мой раб; спасая вам жизнь, он тем самым служит мне, а служить мне – его долг.