– Ну, так женитесь на ней, – сказал граф, как-то особенно передёрнув плечами.
– Да, – возразил Альбер, – но для моей матери это будет уже не разочарованием, а горем.
– Тогда не женитесь, – сказал граф.
– Я подумаю, я попытаюсь; вы не откажете мне в советах, правда? Может быть, вы могли бы выручить меня? Знаете, чтобы не огорчать мою матушку, я, пожалуй, пойду на ссору с отцом.
Монте-Кристо отвернулся; он казался взволнованным.
– Чем это вы занимаетесь, – обратился он к Дебрэ, который сидел в глубоком кресле на другом конце гостиной, держа в правой руке карандаш, а в левой записную книжку, – срисовываете Пуссена?
– Срисовываю? Как бы не так! – спокойно отвечал тот. – Я для этого слишком люблю живопись! Нет, я делаю как раз обратное, я подсчитываю.
– Подсчитываете?
– Да, я произвожу расчёты; это косвенно касается и вас, виконт; я подсчитываю, что заработал банк Данглара на последнем повышении Гаити; в три дня акции поднялись с двухсот шести до четыреста девяти, а предусмотрительный банкир купил большую партию по двести шесть. По моим расчётам, он должен был заработать тысяч триста.
– Это ещё не самое удачное его дело, – сказал Альбер, – заработал же он в этом году миллион на испанских облигациях.
– Послушайте, дорогой мой, – заметил Люсьен, – граф Монте-Кристо мог бы вам ответить вместе с итальянцами:
Danaro e santil?
Met? della met?.[46]
И это ещё слишком много. Так что, когда мне рассказывают что-нибудь в этом роде, я только пожимаю плечами.
– Но ведь вы сами рассказали о Гаити, – сказал Монте-Кристо.
– Гаити – другое дело; Гаити – это биржевое экарте. Можно любить бульот, увлекаться винтом, обожать бостон и всё же, наконец, остыть к ним; но экарте никогда не теряет своей прелести – это приправа. Итак, Данглар продал вчера по четыреста шесть и положил в карман триста тысяч франков; подожди он до сегодня, бумаги снова упали бы до двухсот пяти, и вместо того чтобы выиграть триста тысяч франков, он потерял бы тысяч двадцать – двадцать пять.
|
|
– А почему они упали с четырехсот девяти до двухсот пяти? – спросил Монте-Кристо. – Прошу извинить меня, но я полный невежда во всех этих биржевых интригах.
– Потому, – смеясь, ответил Альбер, – что известия чередуются и не совпадают.
– Чёрт возьми! – воскликнул граф. – Так господин Данглар рискует в один день выиграть или проиграть триста тысяч франков? Значит, он несметно богат?
– Играет вовсе не он, а госпожа Данглар, – живо воскликнул Люсьен, это удивительно смелая женщина.
– Но ведь вы благоразумный человек, Люсьен, и, находясь у самого первоисточника, отлично знаете цену известиям; вам следовало бы останавливать её, – заметил с улыбкой Альбер.
– Как я могу, когда даже её мужу это не удаётся? – спросил Люсьен. Вы знаете характер баронессы: она не поддаётся ничьему влиянию и делает только то, что захочет.
– Ну, будь я на вашем месте… – сказал Альбер.
– Что тогда?
– Я бы излечил её; это была бы большая услуга её будущему зятю.
– Каким образом?
– Очень просто. Я дал бы ей урок.
– Урок?
– Да. Ваше положение личного секретаря министра делает вас авторитетом в отношении всякого рода новостей, вам стоит только открыть рот, как все ваши слова немедленно стенографируются биржевиками; заставьте её раз за разом проиграть тысяч сто франков, и она станет осторожнее.
|
|
– Я не понимаю вас, – пробормотал Люсьен.
– А между тем это очень ясно, – отвечал с неподдельным чистосердечием Альбер, – сообщите ей в одно прекрасное утро что-нибудь неслыханное, телеграмму, содержание которой может быть известно только вам; ну, например, что накануне у Габриэль видели Генриха Четвёртого, – это вызовет повышение на бирже, она захочет воспользоваться этим и, несомненно, проиграет, когда на следующий день Бошан напечатает в своей газете:
«Утверждение осведомлённых людей, будто бы короля Генриха Четвёртого видели третьего дня у Габриэль, не соответствует действительности; этот факт никогда не имел места; король Генрих Четвёртый не покидал Нового моста».
Люсьен кисло усмехнулся. Монте-Кристо, сидевший во время этого разговора с безучастным видом, не пропустил, однако, ни слова, и от его проницательного взора не укрылось тайное смущение личного секретаря.
Вследствие этого смущения, совершенно не замеченного Альбером, Люсьен сократил свой визит. Ему было явно не по себе. Провожая его, граф сказал ему, понизив голос, несколько слов и тот ответил:
– Очень охотно, граф, я согласен.
Граф вернулся к молодому Морсеру.
– Не находите ли вы, по зрелом размышлении, – сказал он ему, – что при господине Дебрэ вам не следовало так говорить о вашей тёще?
– Прошу вас, граф, – сказал Морсер, – не употребляйте раньше времени это слово.
– В самом деле, без преувеличения, графиня до такой степени настроена против этого брака?
– До такой степени, что баронесса очень редко бывает у нас, а моя мать, я думаю, и двух раз в жизни не была у госпожи Данглар.
|
|
– В таком случае, – сказал граф, – я решаюсь говорить с вами откровенно: господин Данглар – мой банкир, господин де Вильфор осыпал меня любезностями в ответ на услугу, которую счастливый случай помог мне ему оказать. Поэтому я предвижу целую лавину званых обедов и раутов. А для того чтобы не казалось, будто я высокомерно всем этим пренебрегаю, и даже, если угодно, чтобы самому предупредить других, я приглашаю на мою виллу в Отейле господина и госпожу Данглар, господина и госпожу де Вильфор. Если я к этому обеду приглашу вас, так же как графа и графиню де Морсер, то не будет ли это похоже на какую-то встречу перед свадьбой? По крайней мере не покажется ли так графине де Морсер, особенно если барон Данглар окажет мне честь привезти с собой свою дочь? Графиня может тогда меня возненавидеть, а я ни в коем случае не желал бы этого; наоборот, – и прошу вас при случае её в этом заверить, – я очень дорожу её хорошим мнением обо мне.
– Поверьте, граф, – отвечал Морсер, – я вам очень признателен за вашу откровенность и согласен не присутствовать на вашем обеде. Вы говорите, что дорожите мнением моей матери, – так ведь она прекрасно к вам относится.
– Вы так думаете? – с большим интересом спросил Монте-Кристо.
– Я в этом убеждён. После того как вы у нас были, мы целый час о вас беседовали; но вернёмся к нашему разговору. Так вот, если бы моя мать узнала о вашем внимании по отношению к ней, – а я возьму на себя смелость ей об этом рассказать, – я уверен, она была бы вам чрезвычайно признательна. Правда, отец пришёл бы в ярость.
Граф рассмеялся.
– Ну вот, – сказал он Альберу, – теперь вы знаете, как обстоит дело.
Кстати, не только ваш отец будет взбешён: господин и госпожа Данглар будут смотреть на меня, как на крайне невоспитанного человека. Они знают, что мы видимся с вами запросто, что в Париже вы мой самый старый знакомый, и вдруг вас не будет у меня на обеде; они меня спросят, почему я вас не пригласил. Попытайтесь по крайней мере заручиться заранее сколько-нибудь правдоподобным приглашением и предупредите меня об этом запиской. Вы же знаете, для банкиров только письменные доказательства имеют значение.
– Я сделаю лучше, граф, – сказал Альбер. – Моя мать хочет поехать куда-нибудь подышать морским воздухом. На какой день назначен ваш обед?
– На субботу.
– Прекрасно. Сегодня у нас вторник. Мы уедем завтра вечером, а послезавтра будем в Трепоре. Знаете, граф, это страшно мило с вашей стороны, что вы позволяете людям не стесняться.
– Право, вы меня переоцениваете; мне просто хочется быть вам приятным.
– Когда вы разослали ваши приглашения?
– Сегодня.
– Отлично! Я сейчас же отправлюсь к Данглару и сообщу ему, что мы с матерью завтра покидаем Париж. Я с вами не видался, следовательно, ничего не знаю о вашем обеде.
– Опомнитесь! А Дебрэ, который только что видел вас у меня!
– Да, правда.
– Напротив, я вас видел и здесь же, без всякой официальности, пригласил, а вы мне чистосердечно ответили, что не можете быть моим гостем, потому что уезжаете в Трепор.
– Ну вот, так и решим. Но, может быть, вы навестите мою мать до её отъезда?
– До её отъезда это довольно трудно сделать; кроме того, я помешаю вашим сборам.
– Ну, так сделайте ещё лучше! До сих пор вы были только очаровательным человеком, заслужите наше обожание.
– Что я должен сделать, чтобы достичь этого совершенства?
– Что вы должны сделать?
– Да, я хочу знать.
– Вы сегодня, кажется, свободны; поедем к нам обедать; мы будем совсем одни, вы, матушка и я. Вы видели графиню только мельком; теперь вы познакомитесь с ней ближе. Это удивительная женщина, и я жалею только о том, что на свете не существует второй такой же, но моложе лет на двадцать; клянусь, что очень скоро, кроме графини де Морсер, появилась бы ещё и виконтесса де Морсер. Моего отца вы не увидите; у него сегодня комиссия, и он обедает у референдария. Поедем, поговорим о путешествиях. Вы видели весь мир, – расскажите нам о своих приключениях, расскажите историю той красавицы албанки, которая была с вами в Опере и которую вы называете вашей невольницей, а обращаетесь с ней, как с принцессой. Мы будем говорить, по-итальянски, по-испански. Да соглашайтесь же! Графиня будет вам признательна.
– Я вам очень благодарен, – отвечал граф, – предложение ваше как нельзя более лестно для меня, и я очень сожалею, что не могу его принять. Вы напрасно думаете, что я свободен: у меня, напротив, чрезвычайно важное свидание.
– Берегитесь, вы только что научили меня, как можно избавиться от неприятного обеда. Мне нужны доказательства. Я, к счастью, не банкир, как Данглар, но предупреждаю вас: я так же недоверчив, как и он.
– Так я дам вам доказательства, – сказал граф.
И он позвонил.
– Однако вы уже второй раз отказываетесь пообедать у моей матери, граф, – сказал Морсер. – Видимо, у вас есть на то основания.
Монте-Кристо вздрогнул.
– Я надеюсь, что вы этого не думаете, – сказал он, – кстати, вот идёт моё доказательство.
Вошёл Батистен и остановился у двери.
– Ведь я не был предупреждён о вашем посещении.
– Как сказать! Вы такой необыкновенный человек, что я не поручусь.
– Во всяком случае я не мог предвидеть, что вы пригласите меня обедать.
– Ну, это, пожалуй, верно.
– Прекрасно. Послушайте, Батистен, что я вам сказал сегодня утром, когда позвал к себе в кабинет?
– Не принимать никого, кто приедет к вашему сиятельству после пяти часов.
– А затем?
– Но, граф… – начал Альбер.
– Нет, нет, я во что бы то ни стало хочу избавиться от той таинственной репутации, которую вы мне создали, дорогой виконт. Слишком тягостно всегда изображать Манфреда. Я хочу жить на виду у всех. Затем?.. Продолжайте, Батистен.
– Затем принять только господина майора Бартоломео Кавальканти с сыном.
– Вы слышите: майора Бартоломео Кавальканти, отпрыска одного из древнейших родов Италии, генеалогией которого соблаговолил заняться сам Данте… как вы помните, а может быть, и не помните, в десятой песне «Ада»; и, кроме того, его сына, очень милого молодого человека ваших лет, виконт, и носящего тот же титул; он вступает в парижское общество, опираясь на миллионы своего отца. Майор приведёт ко мне сегодня своего сына – контино, как говорят у нас в Италии. Он мне его поручает. Я буду направлять его, если он того стоит. Вы поможете мне, хорошо?
– Разумеется! Так этот майор Кавальканти ваш старый друг? – спросил Альбер.
– Ничуть; это очень достойный господин, очень вежливый, очень скромный, очень тактичный, таких в Италии великое множество, это потомки захиревших старинных родов. Я несколько раз встречался с ним и во Флоренции, и в Болонье, и в Лукке, и он известил меня о своём приезде сюда.
Дорожные знакомые очень требовательные люди: они повсюду ждут от вас того дружелюбного отношения, которое вы к ним однажды случайно проявили, как будто у культурного человека, который умеет со всяким провести приятный час, не бывает скрытых побуждений! Добрейший майор Кавальканти собирается снова взглянуть на Париж, который он видел только проездом, во времена Империи, отправляясь замерзать в Москву. Я угощу его хорошим обедом; он мне поручит своего сына, я пообещаю присмотреть за ним и предоставлю ему развлекаться, как ему вздумается; таким образом, мы будем квиты.
– Чудесно! – сказал Альбер. – Я вижу, вы неоценимый наставник. Итак, до свидания; мы вернёмся в воскресенье. Кстати, я получил письмо от Франца.
– Вот как! – сказал Монте-Кристо. – Он по-прежнему доволен Италией?
– Мне кажется, да; но он жалеет о вашем отсутствии… Он говорит, что вы были солнцем Рима и что без вас там пасмурно. Я даже не поручусь, не утверждает ли он, что там идёт дождь.
– Значит, ваш друг изменил своё мнение обо мне?
– Напротив, он продолжает утверждать, что вы прежде всего существо фантастическое; поэтому он и жалеет о вашем отсутствии.
– Очень приятный человек! – сказал Монте-Кристо. – Я почувствовал к нему живейшую симпатию в первый же вечер нашего знакомства, когда он был занят поисками ужина и любезно согласился поужинать со мной. Если не ошибаюсь, он сын генерала д'Эпине?
– Совершенно верно.
– Того самого, которого так подло убили в тысяча восемьсот пятнадцатом году?
– Да, бонапартисты.
– Вот-вот! Право, он мне очень нравится. Не собираются ли женить и его?
– Да, он женится на мадемуазель де Вильфор.
– Это решено?
– Так же, как моя женитьба на мадемуазель Данглар, – смеясь, ответил Альбер.
– Вы смеётесь?..
– Да.
– Почему?
– Потому что мне кажется, что в этом браке столько же обоюдной симпатии, как в моём с мадемуазель Данглар. Но, право, граф, мы с вами болтаем о женщинах, совсем как женщины болтают о мужчинах; это непростительно!
Альбер встал.
– Вы уже уходите?
– Это мило! Уже два часа я вам надоедаю, и вы настолько любезны, что спрашиваете меня, ухожу ли я. Поистине, граф, вы самый вежливый человек на свете! А как вышколены ваши слуги! Особенно Батистен. Я никогда не мог заполучить такого. У меня они всегда как будто подражают лакеям из Французского театра, которые именно потому, что им надо произнести одно только слово, всякий раз подходят для этого к самой рампе. Так что, если вы захотите расстаться с Батистеном, уступите его мне.
– Это решено, виконт.
– Подождите, это ещё не всё. Передайте, пожалуйста, мой привет вашему скромному приезжему из Лукки, синьору Кавальканти де Кавальканти, и если бы оказалось, что он не прочь женить своего сына, постарайтесь найти ему жену, очень богатую, очень родовитую, хотя бы по женской линии, и баронессу по отцу. Я вам в этом помогу.
– Однако, – воскликнул Монте-Кристо, – неужели дело обстоит так?
– Да.
– Не зарекайтесь, мало ли что может случиться.
– Ах, граф, – воскликнул Морсер, – какую бы вы мне оказали услугу! Я в сто раз сильнее полюбил бы вас, если бы, благодаря вам, остался холостым, хотя бы ещё десять лет!
– Всё возможно, – серьёзно ответил Монте-Кристо.
И, простившись с Альбером, он вернулся к себе и три раза позвонил.
Вошёл Бертуччо.
– Бертуччо, – сказал он, – имейте в виду, что я в субботу принимаю гостей в моей вилле в Отейле.
Бертуччо слегка вздрогнул.
– Слушаю, ваше сиятельство, – сказал он.
– Вы мне необходимы, чтобы всё как следует устроить, – продолжал граф. – Это прекрасный дом или во всяком случае он может стать прекрасным.
– Для этого его надо целиком обновить, ваше сиятельство; обивка стен очень выцвела.
– Тогда перемените её всюду, кроме спальни, обитой красным штофом; её вы оставите точно в таком же виде, как она есть.
Бертуччо поклонился.
– Точно так же ничего не трогайте в саду; зато со двором делайте всё, что хотите; мне было бы даже приятно, если бы он стал неузнаваем.
– Я сделаю всё, что могу, чтобы угодить вашему сиятельству, но я был бы спокойнее, если бы ваше сиятельство соблаговолили дать мне указания относительно обеда.
– Право, дорогой Бертуччо, – сказал граф, – я нахожу, что с тех пор, как мы в Париже, вы не в своей тарелке, вы полны сомнений; разве вы разучились понимать меня?
– Но, может быть, ваше сиятельство, хотя бы сообщите мне, кого вы приглашаете?
– Я ещё и сам не знаю, и вам тоже незачем знать. Лукулл обедает у Лукулла, вот и всё.
Бертуччо поклонился и вышел.
Глава 17.
Майор Кавальканти
Ни граф, ни Батистен не лгали, сообщая Альберу о визите луккского майора, из-за которого Монте-Кристо отклонил приглашение на обед.
Только что пробило семь часов и прошло уже два часа с тех пор, как Бертуччо, исполняя приказание графа, уехал в Отейль, когда у ворот остановился извозчик и, словно сконфуженный, немедленно отъехал, высадив человека лет пятидесяти двух, облачённого в один из тех зелёных сюртуков с чёрными шнурами, которые, по-видимому, никогда не переведутся в Европе.
На приехавшем были также широкие синие суконные панталоны, высокие, ещё довольно новые, хоть и несколько тусклые сапоги на слишком, пожалуй, толстой подошве, замшевые перчатки, шляпа, напоминающая головной убор жандарма, и чёрный воротник с белой выпушкой, который можно было бы принять за железный ошейник, если бы владелец не носил его по доброй воле.
Личность в таком живописном костюме позвонила у калитки, осведомилась, живёт ли в доме № 30 по авеню Елисейских Полей граф Монте-Кристо, и, после утвердительного ответа привратника, вошла в калитку, закрыла её за собой и направилась к крыльцу.
Батистен, заранее получивший подробное описание внешности посетителя и ожидавший его в вестибюле, узнал его по маленькой острой голове, седеющим волосам и густым белым усам, – и не успел тот назвать себя расторопному камердинеру, как уже о его прибытии было доложено Монте-Кристо.
Чужестранца ввели в самую скромную из гостиных. Граф уже ожидал его там и, улыбаясь, пошёл ему навстречу.
– А, любезный майор, – сказал он, – добро пожаловать. Я вас ждал.
– Неужели? – спросил приезжий из Лукки. – Ваше сиятельство меня ждали?
– Да, я был предупреждён, что вы явитесь ко мне сегодня в семь часов.
– Что я к вам явлюсь? Предупреждены?
– Вот именно.
– Тем лучше; по правде говоря, я боялся, что забудут принять эту предосторожность.
– Какую?
– Предупредить вас.
– О, нет!
– Но вы уверены, что не ошибаетесь?
– Уверен.
– Ваше сиятельство сегодня в семь часов ждали именно меня?
– Именно вас. Впрочем, мы можем проверить.
– Нет, если вы меня ждали, – сказал приезжий из Лукки, – тогда не стоит.
– Но почему же? – возразил Монте-Кристо.
Приезжий из Лукки, казалось, слегка встревожился.
– Послушайте, – сказал Монте-Кристо, – ведь вы маркиз Бартоломео Кавальканти?
– Бартоломео Кавальканти, – обрадовано повторил приезжий из Лукки, совершенно верно.
– Отставной майор австрийской армии?
– Разве я был майором? – робко осведомился старый воин.
– Да, – сказал Монте-Кристо, – вы были майором. Так называют во Франции тот чин, который вы носили в Италии.
– Хорошо, – ответил приезжий из Лукки, – мне-то, вы понимаете, безразлично…
– Впрочем, вы приехали сюда не по собственному побуждению, – продолжал Монте-Кристо.
– Ну, ещё бы!
– Вас направили ко мне?
– Да.
– Добрейший аббат Бузони?
– Да, да, – радостно воскликнул майор.
– И вы привезли с собой письмо?
– Вот оно.
– Ну, вот видите! Давайте сюда!
И Монте-Кристо взял письмо, распечатал его и прочёл. Майор смотрел на графа выпученными, удивлёнными глазами; взгляд его с любопытством окидывал комнату, но неизменно возвращался к её владельцу.
– Так оно и есть… аббат пишет… «майор Кавальканти, знатный луккский патриций, потомок флорентийских Кавальканти, – продолжал, пробегая глазами письмо, Монте-Кристо, – обладающий годовым доходом в полмиллиона…»
Монте-Кристо поднял глаза от письма и отвесил поклон.
– Полмиллиона! – сказал он. – Чёрт возьми, дорогой господин Кавальканти!
– Разве там написано полмиллиона? – спросил приезжий из Лукки.
– Чёрным по белому: так оно, несомненно, и есть; аббат Бузони лучше, чем кто бы то ни было, осведомлён о всех крупных состояниях в Европе.
– Что ж, пусть будет полмиллиона, – сказал приезжий из Лукки, – но, честное слово, я не думал, что цифра будет так велика.
– Потому что ваш управляющий вас обкрадывает; что поделаешь, дорогой господин Кавальканти, это наш общий удел!
– Вы открыли мне глаза, – серьёзно заметил приезжий из Лукки, – придётся прогнать негодяя.
Монте-Кристо продолжал:
– «Для полного счастья ему недостаёт только одного».
– Боже мой, да! Только одного! – сказал со вздохом приезжий из Лукки.
– «Найти обожаемого сына».
– Обожаемого сына!
– «Похищенного в детстве врагом его благородной семьи или цыганами».
– В пятилетнем возрасте, сударь! – сказал с тяжким вздохом приезжий из Лукки, возводя глаза к небу.
– Несчастный отец! – сказал Монте-Кристо. Потом продолжал читать:
– «Я вернул ему надежду, я вернул ему жизнь, граф, сообщив, что вы можете помочь ему найти сына, которого он тщетно ищет вот уже пятнадцать лет».
Приезжий из Лукки взглянул на Монте-Кристо с каким-то смутным беспокойством.
– Я могу это сделать, – ответил Монте-Кристо.
Майор выпрямился.
– А, – сказал он, – значит всё в письме оказалось правдой?
– Неужели вы сомневались в этом, дорогой господин Бартоломео?
– Нет, нет, ни одной минуты! Что вы! Такой серьёзный человек, в духовном сане, как аббат Бузони, не позволил бы себе подобной шутки, но вы ещё не всё прочли, ваше сиятельство.
– Ах, да, – сказал Монте-Кристо, – имеется ещё приписка.
– Да… – повторил приезжий из Лукки, – приписка…
– «Чтобы не затруднять майора Кавальканти переводом денег из одного банка в другой, я посылаю ему на путевые расходы чек на две тысячи франков и перевожу на него сумму в сорок восемь тысяч франков, которую вы оставались мне должны».
Майор с видимой тревогой следил за чтением этой приписки.
– Так, – сказал граф.
– Он сказал мне, – пробормотал приезжий из Лукки. – Так что… граф… – продолжал он.
– Так что? – спросил Монте-Кристо.
– Так что приписка…
– Что приписка?..
– Принята вами так же благосклонно, как и всё письмо?
– Разумеется, У нас свои счёты с аббатом Бузони; я в точности не помню, должен ли я ему именно сорок восемь тысяч ливров, но несколько лишних ассигнаций в ту или другую сторону нас не обеспокоят. А что, вы придавали большое значение этой приписке, дорогой господин Кавальканти?
– Должен вам признаться, – отвечал приезжий из Лукки, – что, вполне доверяя подписи аббата Бузони, я не запасся другими деньгами; так что, если бы мои надежды на эту сумму не оправдались, я оказался бы в Париже в очень затруднительном положении.
– Полно, разве такой человек, как вы, может где-либо попасть в затруднительное положение? – сказал Монте-Кристо.
– Но если никого не знаешь… – заметил приезжий из Лукки.
– Зато вас все знают.
– Да, меня знают, так что…
– Я вас слушаю, дорогой господин Кавальканти.
– Так что вы вручите мне эти сорок восемь тысяч ливров?
– По первому вашему требованию.
Майор вытаращил глаза от изумления.
– Да присядьте же, пожалуйста, – сказал Монте-Кристо, – право, я не знаю, что со мной… Я держу вас на ногах уже четверть часа.
– Помилуйте!
Майор придвинул кресло и сел.
– Разрешите что-нибудь предложить вам, – дорогой граф, – рюмку хереса, портвейна, аликанте?
– Аликанте, если позволите; это моё любимое вино.
– У меня найдётся отличное. И кусочек бисквита, не правда ли?
– И кусочек бисквита, раз уж вы настаиваете.
Монте-Кристо позвонил. Явился Батистен.
Граф подошёл к нему.
– Ну, что?.. – тихо спросил он.
– Молодой человек уже здесь, – ответил так же тихо камердинер.
– Отлично; куда вы его провели?
– В голубую гостиную, как велели ваше сиятельство.
– Превосходно. Подайте бутылку аликанте и бисквиты.
Батистен вышел.
– Право, сударь, – заметил приезжий из Лукки, – я очень смущён, что доставляю вам столько хлопот.
– Ну, что вы! – сказал Монте-Кристо.
Батистен вернулся, неся вино, рюмки и бисквиты.
Граф наполнил одну рюмку, а в другую налил только несколько капель того жидкого рубина, который заключала в себе бутылка, вся покрытая паутиной и прочими признаками, красноречивее свидетельствующими о возрасте вина, чем морщины о годах человека.
Майор не ошибся в выборе: он взял полную рюмку и бисквит.
Граф приказал Батистену поставить поднос рядом с гостем, который сначала едва пригубил вино, потом сделал одобрительную гримасу и осторожно обмакнул в рюмку бисквит.
– Итак, сударь, – сказал Монте-Кристо, – вы жили в Лукке, были богатым человеком, благородного происхождения, пользовались всеобщим уважением, у вас было всё, чтобы быть счастливым?
– Всё, ваше сиятельство, – отвечал майор, поглощая бисквит, – решительно всё.
– И для полного счастья вам недоставало только одного?
– Только одного, – ответил приезжий из Лукки.
– Найти вашего сына?
– Ах, – сказал почтенный майор, беря второй бисквит, – этого мне очень не хватало.
Он поднял глаза к небу и сделал попытку вздохнуть.
– Теперь скажите, дорогой господин Кавальканти, – сказал Монте-Кристо, – что это за сын, о котором вы так тоскуете? Ведь мне говорили, что вы холостяк.
– Все это думали, – отвечал майор, – и я сам…
– Да, – продолжал Монте-Кристо, – и вы сами не опровергали этого слуха. Грех юности, который вы хотели скрыть.
Приезжий из Лукки выпрямился в своём кресле, принял самый спокойный и почтенный вид и при этом скромно опустил глаза – не то для того, чтобы чувствовать себя увереннее, не то, чтобы помочь своему воображению; в то же время он исподлобья поглядывал на графа, чья застывшая на губах улыбка свидетельствовала всё о том же доброжелательном любопытстве.
– Да, сударь, – сказал он, – я хотел скрыть эту ошибку.
– Не ради себя, – сказал Монте-Кристо, – мужчинам это не ставится в вину.
– Нет, разумеется, не ради себя, – сказал майор, с улыбкой качая головой.
– Но ради его матери, – сказал граф.
– Ради его матери! – воскликнул приезжий из Лукки, принимаясь за третий бисквит. – Ради его бедной матери!
– Да пейте же, пожалуйста, дорогой господин Кавальканти, – сказал Монте-Кристо, наливая гостю вторую рюмку аликанте. – Волнение душит вас.
– Ради его бедной матери! – прошептал приезжий из Лукки, пытаясь силой воли воздействовать на слёзную железу, дабы увлажнить глаза притворной слезой.
– Она принадлежала, насколько я помню, к одному из знатнейших семейств в Италии?
– Патрицианка из Фьезоле, граф!
– И её звали?..
– Вы желаете знать её имя?
– Бог мой, – сказал Монте-Кристо, – можете не говорить; оно мне известно.
– Вашему сиятельству известно всё, – сказал с поклоном приезжий из Лукки.
– Олива Корсинари, не правда ли?
– Олива Корсинари!
– Маркиза?
– Маркиза!
– И, несмотря на противодействие семьи, вам в конце концов удалось жениться на ней?
– В конце концов удалось.
– И вы привезли с собой все необходимые документы? – продолжал Монте-Кристо.
– Какие документы? – спросил приезжий из Лукки.
– Да ваше брачное свидетельство и метрику сына.
– Метрику сына?
– Метрику Андреа Кавальканти, вашего сына; разве его зовут не Андреа?
– Кажется, да, – сказал приезжий из Лукки.
– То есть как это кажется?
– Видите, я не смею этого утверждать, он так давно исчез.
– Вы правы, – сказал Монте-Кристо. – Но документы у вас с собой?
– Граф, я должен вам с прискорбием заявить, что, не будучи предупреждён о необходимости запастись этими документами, я не позаботился взять их с собою.
– Чёрт возьми! – сказал Монте-Кристо.
– Разве они так нужны?
– Необходимы!
Приезжий из Лукки почесал лоб.
– А, per Bacco! – сказал он. – Необходимы!
– Разумеется, а вдруг здесь возникнут какие-нибудь сомнения в том, действителен ли ваш брак, законно ли рождение вашего сына?
– Вы правы, могут возникнуть сомнения.
– Вашему сыну это было бы крайне неприятно.
– Это было бы для него роковым ударом.
– Из-за этого он может потерять великолепную невесту.
– О, peccato![47]
– Во Франции, понимаете ли, на это смотрят строго; здесь нельзя, как в Италии, пойти к священнику и заявить: «Мы любим друг друга, повенчайте нас». Во Франции установлен гражданский брак, а для совершения гражданского брака нужны документы, удостоверяющие личность.
– Вот беда, у меня нет этих документов.
– Хорошо, что они есть у меня, – сказал Монте-Кристо.
– У вас?
– Да.
– Они у вас есть?
– Есть.
– Вот уж действительно, – сказал приезжий из Лукки, который, видя, что отсутствие бумаг лишает его путешествие всякого смысла, испугался, как бы это упущение не вызвало затруднений в вопросе о сорока восьми тысячах, – вот уж действительно это большое счастье. Да, – продолжал он, это большое счастье: ведь я об этом и но подумал.