– Сговаривайся. Но на этом и конец? Ты не будешь больше приставать ко мне?
– Никогда.
Кадрусс стал так мрачен, что Андреа боялся, не придётся ли ему обратить внимание на эту перемену. Поэтому он постарался казаться ещё веселее и беспечнее.
– С чего ты так развеселился, – сказал Кадрусс, – можно подумать, что ты уже получил наследство!
– Нет ещё, к сожалению!.. Но в тот день, когда я получу его…
– Что тогда?
– Одно тебе скажу: тогда я не забуду своих друзей.
– Ну, ещё бы, с твоей-то памятью!
– Да, я думал, ты будешь с меня деньги тянуть.
– Это я-то! Скажешь тоже! Напротив, я дам тебе добрый совет.
– Какой?
– Оставь здесь это кольцо с бриллиантом. Ты что же хочешь, чтобы нас поймали? Хочешь погубить нас обоих?
– А что такое? – спросил Андреа.
– Да как же? Ты надеваешь ливрею, выдаёшь себя за слугу, а оставляешь у себя на пальце бриллиант в пять тысяч франков.
– Чёрт побери! Ты угадал! Почему ты не поступишь в оценщики?
– Да, уж я знаю толк в бриллиантах; у меня у самого они бывали.
– Ты бы побольше этим хвастал! – сказал Андреа и, ничуть не сердясь, вопреки опасениям Кадрусса, на это новое вымогательство, благодушно отдал ему кольцо.
Кадрусс близко поднёс его к глазам, и Андреа понял, что он рассматривает грани.
– Это фальшивый бриллиант, – сказал Кадрусс.
– Да ты шутишь, что ли? – сказал Андреа.
– Не сердись, сейчас проверим.
Кадрусс подошёл к окну и провёл камнем по стеклу; послышался скрип.
– Confiteor![60]– сказал Кадрусс, надевая кольцо на мизинец. – Я ошибся; но эти жулики ювелиры так ловко подделывают камни, что прямо страшно забираться в ювелирные лавки. Вот ещё одно отмирающее ремесло!
– Ну, что, – сказал Андреа, – теперь конец? Что тебе ещё угодно? Отдать тебе куртку, а может, заодно и фуражку? Не церемонься, пожалуйста.
|
|
– Нет, ты, в сущности, парень хороший. Я больше тебя не держу и постараюсь обуздать своё честолюбие.
– Но берегись, продавая бриллиант, не попади в такую передрягу, какой ты опасался с золотыми монетами.
– Не беспокойся, я не собираюсь его продавать.
«Во всяком случае до послезавтра», – подумал Андреа.
– Счастливый ты, мошенник, – сказал Кадрусс. – Ты возвращаешься к своим лакеям, к своим лошадям, экипажу и невесте!
– Конечно, – сказал Андреа.
– Я надеюсь, ты мне сделаешь хороший свадебный подарок в тот день, когда женишься на дочери моего друга Данглара?
– Я уже говорил, что это просто твоя фантазия.
– Сколько за ней приданого?
– Да я же тебе говорю…
– Миллион?
Андреа пожал плечами.
– Будем считать миллион, – сказал Кадрусс, – но сколько бы у тебя ни было, я желаю тебе ещё больше.
– Спасибо, – сказал Андреа.
– Это от чистого сердца, – прибавил Кадрусс, расхохотавшись. – Погоди, я провожу тебя.
– Не стоит трудиться.
– Очень даже стоит.
– Почему?
– Потому что у меня замок с маленьким секретом; мне пришло в голову им обзавестись; замок системы Юре и Фише, просмотренный и исправленный Гаспаром Кадруссом. Я тебе сделаю такой же, когда ты будешь капиталистом.
– Благодарю, – сказал Андреа, – я предупрежу тебя за неделю.
Они расстались. Кадрусс остался стоять на площадке лестницы, пока не убедился собственными глазами, что Андреа не только спустился вниз, но и пересёк двор. Тогда он поспешно вернулся к себе, тщательно запер дверь и, как опытный архитектор, принялся изучать план, оставленный ему Андреа.
|
|
– Мне кажется, – сказал он, – что этот милый Бенедетто не прочь получить наследство; и тот, кто приблизит день, когда ему достанутся в руки пятьсот тысяч франков, будет не худшим из его друзей.
Глава 5.
Взлом
На следующей день после того, как происходил переданный нами разговора граф Монте-Кристо уехал в Отейль вместе с Али, несколькими слугами и лошадьми, которых он хотел испытать.
Ещё накануне он и не думал, что поедет, так же как и Андреа. Эта поездка была вызвана главным образом возвращением из Нормандии Бертуччо, который привёз новости о доме и о корвете. Дом был вполне готов, а корвет уже неделю стоял на якоре в маленькой бухте со всем своим экипажем из шести человек, исполнил все нужные формальности и мог в любое время выйти в море. Монте-Кристо похвалил Бертуччо за расторопность и предложил ему быть готовым к скорому отъезду, так как намеревался покинуть Францию не позже чем через месяц.
– А пока, – сказал он ему, – возможно, что мне понадобится проехать в одну ночь из Парижа в Трепор; я хочу, чтобы мне были приготовлены на пути восемь подстав, так чтобы я мог сделать эти пятьдесят лье в десять часов.
– Ваше сиятельство уже высказывали это желание, – отвечал Бертуччо, и лошади готовы. Я их купил и сам разместил в наиболее удобных пунктах, то есть в таких деревнях, где никто обычно не останавливается.
– Отлично, – сказал Монте-Кристо, – я останусь здесь день-два, сообразуйтесь с этим.
Как только Бертуччо вышел из комнаты, чтобы отдать нужные распоряжения, на пороге показался Батистен; он нёс письмо на золочёном подносе.
|
|
– Вы зачем явились? – спросил граф, увидя, что он весь в пыли. – Я вас, кажется, не звал?
Батистен, не отвечая, подошёл к графу и подал ему письмо.
– Очень важное и спешное, – сказал он.
Граф вскрыл письмо и прочёл:
«Графа Монте-Кристо предупреждают, что сегодня ночью в его дом на Елисейских Полях проникнет человек, чтобы выкрасть документы, которые он считает спрятанными в конторке, стоящей в будуаре; граф Монте-Кристо настолько отважный человек, что не станет вмешивать в это дело полицию, каковое вмешательство могло бы сильно повредить тому, кто сообщает эти сведения. Граф может сам разделаться со взломщиком или через отверстие в стене, отделяющей спальню от будуара, или спрятавшись в самом будуаре.
Присутствие многих людей и принятие видимых мер предосторожности, несомненно, остановят злоумышленника, и граф Монте-Кристо упустит возможность узнать врага, случайно обнаруженного тем лицом, которое предупреждает об этом графа и которое, быть может, окажется уже не в состоянии сделать это вторично, если, при неудаче этой попытки, злоумышленник надумал бы совершить новую».
Первой мыслью, мелькнувшей у графа, было подозрение, что это воровская уловка, грубая западня, что его извещают о небольшой опасности, чтобы отвлечь его внимание от опасности более серьёзной. Он уже собирался отослать письмо полицейскому комиссару, невзирая на предупреждение, а может быть, именно благодаря предупреждению своего анонимного доброжелателя, как вдруг у него мелькнула мысль: не встретится ли он действительно с каким-нибудь личным своим врагом, которого только он и может узнать и который, в случае необходимости, только ему одному и может на что-нибудь пригодиться, как случилось с Фиеско и тем мавром, который хотел его убить.
Мы знаем графа; поэтому нам нечего говорить о том, что это был человек отважный и сильный духом, бравшийся за невозможное с той энергией, которая отличает людей высшего порядка. Вся его жизнь, принятое и неуклонно выполняемое им решение ни перед чем не отступать научили графа черпать неизведанные наслаждения в его битвах против природы, которая есть бог, и против мира, который можно было бы назвать дьяволом.
– Они вряд ли собираются красть у меня документы, – сказал Монте-Кристо, – они хотят убить меня; это не воры, это убийцы. Я вовсе не желаю, чтобы господин префект полиции вмешивался в мои личные дела. Я, право, достаточно богат, чтобы не отягощать бюджет префектуры.
Граф позвал Батистена, который, подав письмо, вышел из комнаты.
– Немедленно возвращайтесь в Париж, – сказал он, – и привезите сюда всех оставшихся там слуг. Они все понадобятся мне здесь.
– Так в доме никого не останется, господин граф? – спросил Батистен.
– Нет, останется привратник.
– Может быть, господин граф примет во внимание, что от привратницкой до дома довольно далеко.
– Ну и что же?
– Могут ведь обокрасть весь дом, и он ничего не услышит.
– Кто может обокрасть?
– Воры.
– Вы осёл, сударь. Я предпочитаю, чтобы воры разграбили весь дом, чем терпеть недостаток в прислуге.
Батистен поклонился.
– Вы понимаете, – сказал граф, – привезите сюда всех, до единого, но чтобы в доме всё осталось как обычно; вы только закроете ставни нижнего этажа, вот и всё.
– А во втором этаже?
– Вы же знаете, что их никогда не закрывают. Ступайте.
Граф велел сказать, что он пообедает один и что прислуживать будет Али.
Он пообедал с обычной умеренностью, а после обеда, приказав Али следовать за собой, вышел через калитку, дошёл, как бы прогуливаясь, до Булонского леса, повернул, словно непредумышленно, в сторону Парижа и уже в сумерках очутился напротив своего дома на Елисейских Полях.
В доме царила полная тьма; только слабый огонёк светился в привратницкой, стоявшей, как и говорил Батистен, шагах в сорока от дома.
Монте-Кристо прислонился к дереву и своим зорким взглядом окинул двойную аллею, прохожих и соседние улицы, чтобы проверить, не подстерегает ли его кто-нибудь. Минут через десять он убедился, что никто за ним не следит.
Тогда он подбежал вместе с Али к калитке, быстро вошёл и по чёрной лестнице, от которой у него был ключ, прошёл в свою спальню, не коснувшись ни одной занавеси, так что даже привратник не подозревал, что в дом, который он считал пустым, вернулся его хозяин.
Войдя в спальню, граф дал Али знак остановиться; затем он прошёл в будуар и осмотрел его; всё было как всегда; секретер стоял на своём месте, ключ торчал в замке. Он дважды повернул ключ, вынул его, подошёл к двери спальни, снял скобу задвижки и вышел из будуара.
Тем временем Али принёс и положил на стол указанное графом оружие: короткий карабин и пару двуствольных пистолетов, допускающих такой же верный прицел, как пистолеты, из которых стреляют в тире. Вооружённый таким образом граф держал в своих руках жизнь пяти человек.
Было около половины десятого; граф и Али наскоро закусили ломтём хлеба и стаканом испанского вина; затем граф нажал пружину одной из тех раздвижных филёнок, благодаря которым он мог из одной комнаты видеть, что делается в другой. Рядом с ним лежали его пистолеты и карабин, а Али, стоя возле него, держал в руке один из тех арабских топориков, форма которых не изменилась со времён крестовых походов.
В одно из окон спальни, выходившее, как и окно будуара, на Елисейские Поля, графу видна была улица.
Так прошло два часа; было совершенно темно, а между тем Али своим острым зрением дикаря и граф благодаря привычке к темноте различали малейшее колебание ветвей во дворе.
Огонёк в привратницкой уже давно потух.
Можно было предположить, что нападающие, если действительно предстояло нападение, пройдут по лестнице из нижнего этажа, а не влезут в окно.
Монте-Кристо думал, что злоумышленники хотят его убить, а не обокрасть.
Следовательно, их целью является его спальня, и они доберутся до неё или по потайной лестнице, или через окно будуара.
Он поставил Али у двери на лестницу, а сам продолжал наблюдать за будуаром.
На часах Дома Инвалидов пробило без четверти двенадцать; сырой западный ветер донёс до них три зловещих удара.
Не успел ещё замереть последний удар, как граф уловил со стороны будуара лёгкий скрип; затем ещё и ещё; на четвёртый раз граф перестал сомневаться. Опытная и твёрдая рука вырезала алмазом оконное стекло.
Сердце у графа забилось. Как бы ни были люди закалены в тревогах, как бы ни были они готовы встретить грозящую опасность, они всегда чувствуют по ускоренному биению сердца и по лёгкой дрожи, какая огромная разница между воображением и действительностью, между замыслом и выполнением.
Монте-Кристо знаком предупредил Али; тот, поняв, что опасность надвигается со стороны будуара, подошёл ближе к своему господину.
Монте-Кристо горел нетерпением узнать, кто его враги и сколько их.
Окно, которое скрипело под алмазом, приходилось как раз напротив отверстия, куда заглядывал граф. Его взгляд остановился на этом окне. Он увидел, что в ночном мраке вырисовывается какая-то ещё более тёмная тень; вслед за тем одно из оконных стёкол стало непроницаемым, как будто на него снаружи наклеили лист бумаги, потом стекло треснуло, но не упало Через проделанное отверстие просунулась рука и стала искать задвижку; секунду спустя окно открылось, и появился человек. Он был один.
– Вот смелый мошенник, – прошептал граф.
В эту минуту Али тихонько тронул его за плечо, он обернулся; Али показывал ему на то окно в спальне, которое выходило на улицу.
Монте-Кристо сделал три шага по направлению к этому окну; он знал изумительную чуткость своего верного слуги. И действительно, он увидел, что от ворот напротив отделился человек и, взобравшись на тумбу, старается разглядеть, что происходит в доме.
– Так, – сказал он, – их двое: один действует, а другой сторожит.
Он дал знак Али не спускать глаз с человека на улице и вернулся к тому, который забрался в будуар.
Взломщик уже вошёл в комнату и осторожно двигался, вытянув руки вперёд.
Наконец он, по-видимому, освоился с обстановкой; в будуаре были две двери, и он обе запер на задвижки.
Когда он подходил к той, которая вела в спальню, Монте-Кристо подумал, что он собирается войти, и взялся за один из пистолетов; но он услышал лишь шорох задвижки, скользящей в медных петлях. Это была мера предосторожности, и только; ночной посетитель, не зная, что граф позаботился снять скобу, мог теперь чувствовать себя как дома и совершенно спокойно приниматься за работу.
Взломщик неторопливо вытащил из своего широкого кармана какой-то предмет, поставил его на столик, затем подошёл к секретеру, нащупал замок и заметил, что, вопреки его ожиданиям, ключа нет.
Но взломщик был человек предусмотрительный и всё предвидел. Граф услышал характерное звяканье: так звякает связка отмычек в руках слесаря, пришедшего отпереть испорченный замок. Воры прозвали их «соловьями», вероятно потому, что им доставляет удовольствие слушать, как они поют по ночам, со скрипом поворачиваясь в замке.
– Да это просто вор, – разочарованно пробормотал Монте-Кристо.
Но в темноте человек не мог подобрать подходящего инструмента. Тогда он прибег к помощи того предмета, который он поставил на столик; он нажал пружину, и тотчас же луч света, правда слабый, но все же достаточный для того, чтобы видеть, осветил его руки и лицо.
– Вот оно что! – негромко воскликнул Монте-Кристо, изумлённо отступая на шаг. – Да ведь это…
Али поднял топорик.
– Стой на месте, – шёпотом сказал ему Монте-Кристо, – и положи топор; оружие нам больше не понадобится.
Затем он прибавил несколько слов, ещё понизив голос, потому что при вырвавшемся у него изумлённом возгласе, хоть и еле слышном, взломщик встрепенулся и застыл в позе античного точильщика.
Выслушав графа, Али на цыпочках отошёл от него, подошёл к стене алькова и снял с вешалки чёрное одеяние и треугольную шляпу. Тем временем Монте-Кристо быстро сбросил с себя сюртук, жилет и сорочку; при свете тонкого луча, пробивавшегося через щель в филёнке, можно было различить на груди у графа гибкую и тонкую кольчугу, каких во Франции, где больше не страшатся кинжалов, уже никто не носит после Людовика XVI, который боялся быть заколотым и которому вместо этого отрубили голову.
Эта кольчуга тотчас же скрылась под длинной сутаной, как волосы графа – под париком с тонзурой; надетая поверх парика треугольная шляпа окончательно превратила графа в аббата.
Между тем взломщик, не слыша больше ни звука, снова выпрямился и, пока Монте-Кристо совершал своё превращение, подошёл к секретеру, замок которого начал уже потрескивать под его «соловьём».
– Ладно, ладно, несколько минут ты ещё повозишься! – прошептал граф, по-видимому полагаясь на какой-то секрет в замке, неизвестный взломщику, несмотря на всю ею опытность.
И он подошёл к окну.
Человек, который взобрался на тумбу, теперь слёз с неё и шагал взад и вперёд по улице; но странное дело: вместо того чтобы следить за прохожими, которые могли появиться либо со стороны Елисейских Полей, либо со стороны предместья Сент-Оноре, он, по-видимому, интересовался лишь тем, что происходило в доме графа, и всячески старался увидеть, что творится в будуаре.
Монте-Кристо вдруг хлопнул себя по лбу, и на его губах появилась молчаливая усмешка.
Он подошёл к Али.
– Стой здесь в темноте, – тихо сказал он ему, – и что бы ты ни услышал, что бы ни произошло, не выходи отсюда и не показывайся, пока я тебя не кликну по имени.
Али кивнул головой.
Тогда Монте-Кристо достал из шкафа зажжённую свечу и, выбрав минуту, когда вор был всецело поглощён замком, тихонько открыл дверь, стараясь, чтобы свет падал на его лицо.
Дверь открылась так тихо, что вор ничего не услышал. Но, к его великому изумлению, комната неожиданно осветилась.
Он обернулся.
– Добрый вечер, дорогой господин Кадрусс! – сказал Монте-Кристо. Что это вы делаете здесь в такой поздний час?
– Аббат Бузони! – воскликнул Кадрусс.
И, не понимая, каким путём очутился здесь этот странный посетитель, раз он закрыл обе двери, он выронил связку отмычек и замер, как в столбняке.
Граф стал между Кадруссом и окном, отрезав таким образом перепуганному вору единственный путь отступления.
– Аббат Бузони! – повторил Кадрусс, оторопело глядя на графа.
– Да, аббат Бузони! – сказал Монте-Кристо, – он самый, и я очень рад, что вы меня узнали, дорогой господин Кадрусс; это доказывает, что у вас хорошая память, потому что, если я не ошибаюсь, мы не виделись уже лет десять.
Это спокойствие, эта ирония, этот властный тон внушили Кадруссу такой ужас, что у него закружилась голова.
– Аббат! – бормотал он, стискивая руки и стуча зубами.
– Итак, мы решили обокрасть графа Монте-Кристо? – продолжал мнимый аббат.
– Господин аббат, – прошептал Кадрусс, тщетно пытаясь проскользнуть мимо графа к окну, – господин аббат, я сам не знаю… поверьте… клянусь вам…
– Вырезанное стекло, – продолжал граф, – потайной фонарь, связка отмычек, наполовину взломанный секретер – всё это говорит само за себя.
Кадрусс беспомощно озирался, ища угол, куда бы спрятаться, или щель, через которую можно было бы улизнуть.
– Я вижу, вы всё тот же, господин убийца, – сказал граф.
– Господин аббат, раз вы всё знаете, вы должны знать, что это не я, это Карконта; это и суд признал: ведь меня приговорили только к галерам.
– Разве вы уже отбыли свой срок, что опять стараетесь туда попасть?
– Нет, господин аббат, меня освободил один человек.
– Этот человек оказал обществу большую услугу.
– Но я обещал… – сказал Кадрусс.
– Итак, вы бежали с каторги? – прервал его Монте-Кристо.
– Увы, – ответил перепуганный Кадрусс.
– Рецидив при отягчающих обстоятельствах?.. За это, если не ошибаюсь, полагается гильотина. Тем хуже, диаволо, как говорят остряки у меня на родине.
– Господин аббат, я поддался искушению…
– Все преступники так говорят.
– Нужда…
– Бросьте, – презрительно сказал Бузони, – человек в нужде просит милостыню, крадёт булку с прилавки, но не является в пустой дом взламывать секретер. А когда ювелир Жоаннес отсчитал вам сорок пять тысяч франков за тот алмаз, который вы от меня получили, и вы убили его, чтобы завладеть и алмазом и деньгами, вы это тоже сделали из нужды?
– Простите меня, господин аббат, – сказал Кадрусс, – вы меня уже спасли однажды, спасите меня ещё раз.
– Не имею особого желания повторять этот опыт.
– Вы здесь один, господин аббат? – спросил Кадрусс, умоляюще складывая руки. – Или у вас тут спрятаны жандармы, готовые схватить меня?
– Я совсем один, – сказал аббат, – и я готов сжалиться над вами, и, хотя моё мягкосердечие может привести к новым бедам, я вас отпущу, если вы мне во всём признаетесь.
– Господин аббат, – воскликнул Кадрусс, делая шаг к Монте-Кристо, вот уж поистине вы мой спаситель.
– Вы говорите, что вам помогли бежать с каторги?
– Это правда, верьте моему слову, господин аббат!
– Кто?
– Один англичанин.
– Как его звали?
– Лорд Уилмор.
– Я с ним знаком; я проверю, не лжёте ли вы.
– Господин аббат, я говорю чистую правду.
– Так этот англичанин вам покровительствовал?
– Не мне, а молодому корсиканцу, с которым мы были скованы одной цепью.
– Как звали этого молодого корсиканца?
– Бенедетто.
– Это только имя.
– У него не было фамилии, это найдёныш.
– И этот молодой человек бежал вместе с вами?
– Да.
– Каким образом?
– Мы работали в Сен-Мандрие, около Тулона. Вы знаете Сен-Мандрие?
– Знаю.
– Ну так вот, пока все спали, от полудня до часу…
– Полуденный отдых у каторжников! Вот и жалей их после этого! – сказал аббат.
– А как же, – заметил Кадрусс. – Нельзя всё время работать, мы не собаки.
– К счастью для собак, – сказал Монте-Кристо.
– Пока остальные отдыхали, мы немного отошли в сторону, перепилили наши кандалы напильником, который нам передал этот англичанин, и удрали вплавь.
– А что сталось с этим Бенедетто?
– Не знаю.
– Вы должны это знать.
– Нет, право, не знаю. Мы с ним расстались в Гиере.
И чтобы придать больше весу своим уверениям, Кадрусс приблизился ещё на шаг к аббату, который продолжал стоять на месте с тем же спокойным и вопрошающим видом.
– Вы лжёте, – властно сказал аббат Бузони.
– Господин аббат!..
– Вы лжёте! Этот человек по-прежнему ваш приятель, может быть, и сообщник.
– Господин аббат!
– На какие средства вы жили с тех пор, как бежали из Тулона? Отвечайте.
– Как придётся.
– Вы лжёте! – в третий раз возразил аббат ещё более властным тоном.
Кадрусс с ужасом посмотрел на графа.
– Вы жили, – продолжал тот, – на деньги, которые он вам давал.
– Да, правда, – сказал Кадрусс. – Бенедетто стал сыном знатного вельможи.
– Как же он может быть сыном вельможи?
– Побочным сыном.
– А как зовут этого вельможу?
– Граф Монте-Кристо, хозяин этого дома.
– Бенедетто – сын графа? – сказал Монте-Кристо, в свою очередь изумлённый.
– Да, по всему так выходит. Граф нашёл ему подставного отца, граф даёт ему четыре тысячи франков в месяц, граф оставил ему по завещанию пятьсот тысяч франков.
– Вот оно что! – сказал мнимый аббат, начиная догадываться, в чём дело. – А какое имя носит пока этот молодой человек?
– Андреа Кавальканти.
– Так это тот самый молодой человек, которого принимает у себя мой друг граф Монте-Кристо и который собирается жениться на мадемуазель Данглар?
– Вот именно.
– И вы это терпите, несчастный! Зная его жизнь и лежащее на нём клеймо?
– А с какой стати я буду мешать товарищу? – спросил Кадрусс.
– Верно, это уж моё дело предупредить господина Данглара.
– Не делайте этого, господин аббат!
– Почему?
– Потому что вы этим лишили бы нас куска хлеба.
– И вы думаете, что для того, чтобы сохранить двум негодяям кусок хлеба, я стану участником их плутней, сообщником их преступлений?
– Господин аббат! – умолял Кадрусс, ещё ближе подступая к нему.
– Я всё скажу.
– Кому?
– Господину Данглару.
– Чёрта с два! – воскликнул Кадрусс, выхватывая нож и ударяя графа в грудь. – Ничего ты не скажешь, аббат!
К полному изумлению Кадрусса, лезвие не вонзилось в грудь, а отскочило.
В тот же миг граф схватил левой рукой кисть Кадрусса и сжал её с такой силой, что нож выпал из его онемевших пальцев и злодей вскрикнул от боли.
Но граф, не обращая внимания на его крики, продолжал выворачивать ему кисть до тех пор, пока он не упал сначала на колени, а затем ничком на пол.
Граф поставил ногу ему на голову и сказал:
– Следовало бы размозжить тебе череп, негодяй.
– Пощадите, пощадите! – кричал Кадрусс.
Граф снял ногу.
– Вставай! – сказал он.
Кадрусс встал на ноги.
– Ну и хватка у вас, господин аббат! – сказал он, потирая онемевшую руку. – Ну и силища!
– Молчи! Бог даёт мне силу укротить такого кровожадного зверя, как ты. Я действую во имя его, помни это, негодяй. И если я щажу тебя в эту минуту, то только для того, чтобы содействовать промыслу божию.
– Уф! – пробормотал Кадрусс, с трудом приходя в себя.
– Вот тебе перо и бумага. Пиши то, что я тебе продиктую.
– Я не умею писать, господин аббат.
– Лжёшь; бери перо и пиши.
Кадрусс покорно сел и написал:
«Милостивый государь, человек, которого вы принимаете у себя и за которого намереваетесь выдать вашу дочь, – беглый каторжник, бежавший вместе со мной с Тулонской каторги; он значился под № 59, а я под № 58.
Его звали Бенедетто; своего настоящего имени он сам не знает, потому что он никогда не знал своих родителей».
– Подпишись! – продолжал граф.
– Вы хотите погубить меня?
– Если бы я хотел погубить тебя, глупец, я бы отправил тебя в полицию; к тому же, когда эта записка попадёт по адресу, тебе, по всей вероятности, уже нечего будет опасаться; подписывайся.
Кадрусс подписался.
– Пиши: Господину барону Данглару, банкиру, улица Шоссе-д'Антен.
Кадрусс надписал адрес.
Аббат взял записку в руки.
– Теперь уходи, – сказал он.
– Каким путём?
– Каким пришёл.
– Вы хотите, чтобы я вылез в это окно?
– Ты же влез в него.
– Вы замышляете что-то против меня, господин аббат?
– Дурак, что же я могу замышлять?
– Почему вам не выпустить меня через ворота?
– Зачем будить привратника?
– Господин аббат, скажите мне, что вы не желаете моей смерти.
– Я хочу того, чего хочет господь.
– Но поклянитесь, что вы не убьёте меня, пока я буду спускаться.
– Какой же ты трусливый дурак!
– Что вы со мной сделаете?
– Об этом тебя надо спросить. Я пытался сделать из тебя счастливого человека, а ты стал убийцей!
– Господин аббат, – сказал Кадрусс, – попытайтесь в последний раз.
– Хорошо, – сказал граф – Ты знаешь, что я всегда держу своё слово?
– Да, – сказал Кадрусс.
– Если ты вернёшься к себе домой цел и невредим…
– Кого же мне бояться, кроме вас?
– Если ты вернёшься домой цел и невредим, покинь Париж, покинь Францию, и, где бы ты ни был, до тех пор, пока ты будешь вести честную жизнь, ты будешь получать от меня небольшое содержание; ибо, если ты вернёшься домой цел и невредим, то…
– То?.. – спросил дрожащий Кадрусс.
– То я буду считать, что господь простил тебя, и я тоже тебя прощу.
– Вы меня до смерти пугаете – пробормотал, отступая, Кадрусс.
– Теперь уходи! – сказал граф, указывая Кадруссу на окно.
Кадрусс, ещё не вполне успокоенный этим обещанием, вылез в окно и поставил ногу на приставную лестницу. Там он замер, весь дрожа.
– Теперь слезай, – сказал аббат, скрестив руки.
Кадрусс, наконец, уразумел, что с этой стороны ему ничего не грозит, и стал спускаться.
Тогда граф подошёл к окну со свечой в руке, так что с улицы можно было видеть, как человек спускается из окна, а другой ему светит.
– Что вы делаете, господин аббат? – сказал Кадрусс. – А если патруль…
И он задул свечу.
Затем он продолжал спускаться; но совершенно успокоился лишь тогда, когда ступил на землю.
Монте-Кристо вернулся в свою спальню и, окинув быстрым взглядом сад и улицу, увидел сначала Кадрусса, который, спустившись в сад, обошёл его и приставил лестницу в противоположном конце ограды, для того чтобы перелезть не там, где он влезал.
Потом, взглянув опять на улицу, он увидал, как поджидавший человек побежал по улице в ту же сторону, что и Кадрусс, и остановился как раз за тем углом, где тот собрался перелезть.
Кадрусс медленно поднялся по лестнице и, добравшись до последних перекладин, посмотрел через ограду, чтобы убедиться в том, что улица безлюдна.
Не было видно ни души, не слышно было ни малейшего шума.
Часы Дома Инвалидов пробили час.
Тогда Кадрусс уселся верхом на ограду и, подтянув к себе лестницу, перекинул её через стену; затем принялся снова спускаться, или, вернее, стал съезжать по продольным брусьям с ловкостью, доказывающей, что это упражнение ему не внове.
Но, начав съезжать вниз, он не мог уже остановиться. Хоть он и увидел, уже на полпути, как из-за тёмного угла выскочил человек; хоть он и увидел, уже касаясь земли, как тот замахнулся на него рукой, – но раньше, чем он успел принять оборонительное положение, эта рука с такой яростью ударила его в спину, что он выпустил лестницу с криком:
– Помогите!
Тут же он получил новый удар в бок и упал.
– Убивают! – закричал он.
Противник вцепился ему в волосы и нанёс ему третий удар в грудь.
На этот раз Кадрусс хотел снова крикнуть, но издал только стон, истекая кровью, тремя потоками струившейся из трех ран.
Убийца, увидав, что жертва больше не кричит, приподнял его голову за волосы; глаза Кадрусса были закрыты, рот перекошён. Убийца счёл его мёртвым, отпустил его голову и исчез.