Сказавшаяся в «Звеньях» известная недооценка роли масс, обостренный интерес к исключительной личности помогает понять обращение Барбюса к фигуре Иисуса, принявшего на себя, согласно христианской легенде, всю тяжесть человеческого страдания. Происхождению христианства посвящены вышедшие в 1927 году книги Барбюса «Иисус» – беллетристическое произведение, написанное в форме евангельских заветов, и историческое исследование «Иуды Иисуса» (по мнению автора, христианская церковь исказила подлинное учение Иисуса). Пьеса «Иисус против бога», неопубликованная и до последнего времени остававшаяся недоступной, строится на любопытном предположении: Иисусу удалось спастись от смерти, и только много лет спустя он был убит ревностными защитниками христианства, поставившими его учение на службу власть имущих. Парадоксальная ситуация помогает уяснить основной замысел Барбюса: в острой полемике с церковной легендой он изобразил Иисуса атеистом и революционером (эти мотивы получили отражение и в «Повести об Иисусе», вошедшей в сборник «Правдивые повести»). Известно, что христианство при своем зарождении было движением угнетенных, религией рабов и бедняков; современная наука допускает возможность существования иудейского пророка Иисуса. Правда, это еще не дает оснований для выводов, к которым пришел Барбюс…
Но не только историческая тема волнует художника. Снова и снова обращается он к современности.
Писателя издавна привлекал жанр новеллы. Не обрывалась линия новеллистики Барбюса и в годы войны. На объявление войны писатель откликнулся рассказом «Зрители», который в переработанном виде стал первой главой романа «Огонь». Перо мастера короткого рассказа чувствуется и в романах Барбюса: многие главы «Огня» читаются как законченные новеллы.
Немало интересных планов и набросков новелл встречается в записных книжках Барбюса.
…Рассказ о превратностях человеческой судьбы на войне, о лживости официальных представлений. История двух солдат – Пропансона, героя, награжденного Военным крестом, медалями, и Бео, «негодяя, самой судьбой предназначенного для виселицы». Рыская по полю боя, Бео натыкается на бездыханное тело Пропансона, забирает его документы, присваивает его имя. После войны его арестовывают и приговаривают к смерти за преступления, некогда совершенные… Пропансоном: герой был, оказывается, преступником.
Новелла, посвященная гражданской войне в России. «Отец и сын. Отец – генерал, сын – большевик. Они сталкиваются лицом к лицу. Побежденный сын судит и проклинает победителя‑отца. Чувствуется, что его дело правое и оно победит».
Новелла, показывающая истинную сущность буржуазного лжепатриотизма. «В маленьком городе в шутку, но с серьезным видом объявили, что состоится плебисцит по вопросу о продолжении войны, и все, кто ответит «да», будут немедленно отправлены на передовую. Скандалы, признания, циничные, постыдные, сбивчивые. Все повергнуты в ужас. Шлюхи и сутенеры; шлюхи вопят, как матери, расстающиеся с сыновьями».
Рассказы, где, преимущественно, решаются психологические проблемы. Например: «Сиделка в госпитале. Он любит ее и, поправившись, забирает с собой. Затем все у них разлаживается. В конце концов она опять становится сиделкой и возвращается в госпиталь. Он приезжает снова, уже не как больной. В прежней обстановке, несмотря на свой печальный опыт, они пытаются возродить идиллию. Они дают друг другу те же обеты, что и раньше…»
Наброски рассказов, революционных, разоблачительных, остро психологических, помогают проследить развитие новеллистического творчества Барбюса от книги «Мы…» до «Правдивых повестей».
В 1925 году в составе Международной комиссии по расследованию фактов белого террора Барбюс совершил поездку на Балканы. На основе материалов, собранных в «аду Европы», была написана документальная книга «Палачи» (1926). Эти же документы использовал Барбюс при создании книги рассказов «Правдивые повести» (1928).
На конкретных примерах, на точных фактах Барбюс ставит вопрос о бесчеловечности буржуазного общества, проявившейся с особой силой в XX веке, «веке крови». Писатель обращается к таким важнейшим проблемам, как война (заглавие первой части книги), белый террор (заглавие второй части), колониальный гнет (этому посвящено большинство рассказов третьей части: «И все прочее»).
По‑новому освещаются в «Правдивых повестях» события первой мировой войны. Прежде всего расширяется круг тем: Барбюс пишет о революционных выступлениях во французской армии в 1917 году. Более глубоко, чем раньше, разрабатывается вопрос о классовой сущности войны. Через все рассказы проходит мысль о том, что французские солдаты были жертвами не только немецкой, но и французской буржуазии. Об этом говорит участь двухсот пятидесяти человек, отобранных из восставших полков, – по ним был открыт артиллерийский огонь («Как мстят солдатам»).
Совершенно конкретно говорит Барбюс об уголовной ответственности за содеянное. Еще в 1921 году писатель выступил на страницах «Юманите» с разоблачением некоего капитана Матиса, отдавшего приказ заколоть штыками безоружных военнопленных; теперь он выводит Матиса, получившего к тому времени чин майора, на страницах рассказа «Один убийца? Нет, тысячи!», рассказа, который, как и многие другие, мог бы называться «Преступление без наказания». В контексте художественного произведения образ Матиса воспринимается как типический, обобщающий: пригвоздив палача к позорному столбу, Барбюс ставит актуальный и по сей день вопрос об ответственности за военные преступления.
Писатель‑коммунист утверждает: главный преступник нашего времени – фашизм. В рассказах о белом терроре в Румынии, Венгрии, Югославии – странах, где в предвоенные годы утверждались фашистские порядки, – говорится о пытках, которым подвергают революционеров. Один рассказ так и озаглавлен: «Какая пытка ужасней». Клетка – нечто вроде ящика для стенных часов, куда заключенного втискивают стоймя… герла – каменная дыра, ко дну которой приковывают цепями… Такие рассказы читаются, как описания гитлеровских концлагерей.
Рассказывая о чинимых в мире злодеяниях – в Африке и на Балканах, в Соединенных Штатах Америки и в Мексике, – Барбюс настойчиво говорит о том, что бесчеловечное, преступное начало постепенно становится привычным, воспринимается не как исключение, а как норма. Многие, слишком многие склонны забывать о прошлом и закрывать глаза на настоящее. «Говорить о войне? Но ведь это уже никому сейчас не интересно», – вот начало одного из рассказов. Так называемое общественное мнение не решается смотреть правде в глаза, оно готово примириться с обыкновенным фашизмом. А Барбюс не может примириться и убеждает своего читателя, требует, чтобы и он не мирился.
Писатель посвятил свою книгу «всем тем, чья кровь пролилась бесследно, всем изнывающим в темницах, всем уничтоженным, стертым с лица земли, – миллионам теней, которые для нас всегда останутся живыми». Слова, перекликающиеся с предсмертными мыслями Юлиуса Фучика – не забывать ни добрых, ни злых, помнить и собирать свидетельства о тех, кто «пал за себя и за вас».
Говоря об истязаниях, которым подвергаются революционеры, автор подчеркивает: самая страшная пытка – духовная. И героизм, который Барбюс прославляет, – духовный. Шесть лет закованный в цепи румынский адвокат Бужор (рассказ «Непокоренный») томится в одиночке. Одной молодой женщине удалось добиться с ним свидания.
«Он ничего не сказал о себе, он ничего не спросил о друзьях и близких. Он спросил о главном:
– Что же, в России большевики все еще у власти?
– Да! – крикнула она».
Сама манера письма, строгая, лаконичная, передает здесь сущность революционного подвига, величественного в своей простоте и безыскусственности. Героям Барбюса свойствен известный аскетизм, они прямолинейны, это люди одной мысли, одного чувства, одной всепоглощающей цели. Они несут огромный заряд внутренней энергии. Люди несгибаемой воли, герои «Правдивых повестей» самым естественным образом сочетают мысль с ее воплощением в действии, в борьбе. Это было новым завоеванием передовой французской литературы середины двадцатых годов по сравнению с литературой военных лет, когда герои, верно мыслящие и рассуждающие, останавливались, как зачарованные, на пороге революционного действия.
Поиски путей в революцию – одна из постоянных тем французской литературы между двумя мировыми войнами. Достаточно назвать «Очарованную душу» Ромена Роллана, заключительные части «Семьи Тибо» Роже Мартен дю Гара, «Базельские колокола» и «Богатые кварталы» Арагона. В «Правдивых повестях» Барбюс, как и в романах о войне, сосредоточил внимание на процессе роста революционного сознания. В рассказе о невежественном румынском крестьянине, который стал коммунистом, писателю важно раскрыть, «как, прозрел Ион Греча». На суде Греча заявил: «То, над чем я раньше не задумывался, я понял теперь, и пусть я прошел через страдания и пытки, я стал настоящим человеком». Таким же «настоящим человеком» является и борец за независимость Македонии Тодор Паница, герой рассказа «Лев». Зримо показав, «как на нашей земле всходят ростки коммунизма», Барбюс сделал в «Правдивых повестях» дальнейший шаг по пути реализма социалистического.
Новым в «Правдивых повестях» был и отобранный автором жизненный материал, и форма его подачи, манера изложения. Принцип документального повествования, характерный для романа «Огонь», получает здесь дальнейшее развитие. Писатель приводит одни подлинные факты, рассказывает то, что ему удалось почерпнуть из достоверных источников, называет точные даты, не меняет, как правило, имен действующих лиц.
В оригинале книга называется «Faits divers» («Происшествия»). В основу многих новелл и положены факты, печатающиеся под этой рубрикой в газетах. Воспроизводя газетные сообщения или показания надежных свидетелей, автор, по его словам, стремился «не менять ни формы (курсив мой. – Ф. Н.), ни содержания». Рассказы Барбюса не имеют ничего общего с плоским бытоописательством. Благодаря точному отбору документов, подчиняемому единому художественному замыслу, факт становится достоянием искусства. «Бесчисленное количество фактов, доказательств, свидетельств лавиной обрушивается на меня и вопиет, будто укоры совести, – читаем в новелле «Непокоренный». – Вот один из примеров, о котором мне хочется сегодня рассказать хотя бы кратко: речь пойдет об одном‑единственном Человеке, об одном‑единственном эпизоде». Так из десятков, сотен, тысяч отбирается один документ огромного жизненного содержания. Документальный образ отличается порой такой концентрацией бытия, что может показаться неправдоподобным. Но современная жизнь в крайних своих проявлениях превосходит подчас любой вымысел. То, что на первый взгляд представляется неправдоподобным, оказывается закономерным проявлением классовой борьбы во всей ее остроте и напряженности. «Исключительные факты»! – восклицает автор. – А не наоборот ли? Таких примеров можно было бы привести тысячи. И только тогда мы поняли бы, какое место занимают они в нашем социальном строе». Так исключительное становится формой раскрытия типического.
Рассказы Барбюса относятся к тем произведениям французской литературы двадцатых годов, которые подготавливали поворот к документальному искусству, столь ясно обозначившийся в наши дни.
Если романы Барбюса о первой мировой войне сразу же приобрели самое широкое признание, то «Правдивые повести» не получили в свое время должной оценки. Объясняется это причинами историческими. Наряду с «Успехом» (1930) Фейхтвангера, «Правдивые повести» относятся к первым антифашистским произведениям в мировой литературе. Книги эти создавались до захвата власти гитлеровцами в Германии, до страшных времен нацистской оккупации. Теперь «Правдивые повести» воспринимаются в новой исторической перспективе. Написанные до второй мировой войны, они читаются так, словно вышли из‑под пера наших современников. Рассказы Барбюса как бы предвосхищают такие произведения, как вымышленный дневник коменданта Освенцима «Смерть – мое ремесло» Робера Мерля или документальную пьесу «Дознание» – Петера Вейса о палачах того же лагеря. Сегодня книга Барбюса воспринимается как строго обоснованное предвидение массовых преступлений фашизма в середине XX века. Можно сказать, что теперь, после всего того, что мы видели и пережили, «Правдивые повести» стали еще более современными, чем в пору их создания.
* * *
Тридцатые годы были в жизни Барбюса периодом великих свершений. Он находился у истоков международного движения борьбы за мир. По инициативе Барбюса, поддержанной Роменом Ролланом и Максимом Горьким, в 1932 году в Амстердаме состоялся Международный антивоенный конгресс. Барбюс – страстный и непреклонный защитник жертв фашизма, борец за освобождение Георгия Димитрова и Эрнста Тельмана. «В какие только части света, – писал Ромен Роллан, – не отправлялся этот высокий и худой странствующий рыцарь, согбенный под тяжестью своих доспехов, ведя по всему миру свой неустанный крестовый поход против социального угнетения, против империализма, фашизма и войны»[8].
Испытанный друг Союза ССР, Барбюс не раз приезжал в нашу страну: он был не только желанным гостем, но и деятельным участником социалистического строительства. Его перу принадлежат книги «Вот какой стала Грузия» (1929), «Россия» (1930), «Сталин» (1935). Последняя работа Барбюса – написанное им совместно с Альфредом Куреллой предисловие к французскому изданию «Писем к родным» Ленина.
Кипучая общественная деятельность, повседневная работа журналиста сочеталась с трудом художника. Закономерно, что автор «Огня» написал книгу об авторе «Жерминаля». «Золя» (1932) – увлекательное повествование о жизни большого писателя и мужественного человека, бросившего в лицо реакции свое гневное «Я обвиняю!». Выдвигая понятие «социального реализма», Барбюс приближался к эстетическим принципам реализма социалистического.
В начале тридцатых годов Барбюс написал великолепную новеллу «Чужие» – эпизод времен первой мировой войны, два киносценария, приступил к работе над грандиозным романом о судьбах человечества «Лики мира». Ему не дано было осуществить свой замысел…
В нашей критике справедливо выдвигается понятие революционной классики XX века. На рубеже двух столетий, когда в России, у Горького, складывался новый художественный метод, сходные процессы наблюдались и в литературах других стран. Мартин Андерсен Нексе создает классическое произведение о «поступательном движении» рабочего класса – «Пелле‑завоеватель». Пройдет несколько лет, и в окопах Артуа загорится «Огонь» Барбюса. В одном ряду с угрюмыми пуалю Барбюса – развеселый солдат Швейк. Барбюс заклеймил войну позором, Гашек выставил ее на всеобщее осмеяние, убил смехом. Комедия завершила дело, начатое трагедией. Книги о войне, книги о революции: «10 дней, которые потрясли мир» Джона Рида, поэзия Маяковского и Бехера, Арагона и Неруды, романы Пуймановой и Ивашкевича, театр Брехта и Шона О’Кейси. Достойное место среди писателей, которые по праву именуются революционными классиками XX века, принадлежит Анри Барбюсу.
Ф. НАРКИРЬЕР
Огонь
(Дневник взвода)
Перевод В. Парнаха
Памяти товарищей,
павших рядом со мной под Круи
и на высоте 119
А. Б.
{1}
Предисловие
[9]
В этой книге, простой и беспощадно правдивой, рассказано о том, как люди разных наций, но одинаково разумные истребляют друг друга, разрушают вековые плоды своего каторжного и великолепного труда, превращая в кучи мусора храмы, дворцы, дома, уничтожая дотла города, деревни, виноградники, как они испортили сотни тысяч десятин земли, прекрасно возделанной их предками и ныне надолго засоренной осколками железа и отравленной гнилым мясом безвинно убитых людей.
Занимаясь этой безумной работой самоистребления и уничтожения культуры, они, люди, способные разумно рассуждать обо всем, что раздражает их кожу и нервы, волнует их сердца и умы, молятся богу, молятся искренне и, как описывает это один из героев книги, молятся «идиотски одинаково», после чего снова начинают дикую работу самоубийства, так же «идиотски одинаково». На страницах 437–438 читатель найдет эту картину богослужения немцев и французов, одинаково искренне верующих, что в кровавом и подлом деле войны «с нами бог».
И они же затем говорят: «Богу – наплевать на нас!» И они же, герои, великомученики, братоубийцы, спрашивают друг друга:
«– Но все‑таки как же он смеет, этот бог, позволять всем людям одинаково думать, что он – с ними, а не с другими?»
Мысля трогательно, просто, как дети, – в общем же «идиотски одинаково», – эти люди, проливая кровь друг друга, говорят:
«– Если бы существовал бог, добрый и милосердный, – холода не было бы!»
Но, рассуждая так ясно, эти великие страстотерпцы снова идут убивать друг друга.
Зачем?
Почему?
Они и это знают, – они сами говорят о себе:
«– Ах, все мы не плохие люди, но – такие жалкие и несчастные. И при этом мы глупы, слишком глупы!»
И, сознавая это, они продолжают позорное, преступное дело разрушения.
Капрал Бертран знает больше других, он говорит языком мудреца.
«– Будущее! – воскликнул он вдруг тоном пророка. – Какими глазами станут смотреть на нас те, которые будут жить после нас и душа которых будет наконец приведена в равновесие прогрессом, неотвратимым, как рок? Какими глазами они посмотрят на эти убийства и на наши подвиги, о которых даже мы сами, совершающие их, не знаем, следует ли сравнивать их с делами героев Плутарха и Корнеля или же с подвигами апашей?.. И, однако, смотри! Есть же одно лицо, один образ, поднявшийся над войной, который вечно будет сверкать красотою и мужеством!
Опершись на палку, склонившись к нему, я слушал, впивая в себя эти слова, раздавшиеся в безмолвии ночи из этих почти всегда безмолвных уст. Ясным голосом он выкрикнул:
– Либкнехт!
И поднялся, не разжимая скрещенных рук. Его прекрасное лицо, хранившее серьезность выражения статуи, склонилось на грудь. Но вскоре он снова поднял голову и повторил:
– Будущее! Будущее! Дело будущего – загладить это настоящее, стереть его из памяти людей как нечто отвратительное и позорное. И, однако, это настоящее необходимо, необходимо! Позор военной славе, позор армиям, позор ремеслу солдата, превращающему людей поочередно то в безмозглые жертвы, то в подлых палачей! Да, позор! Это правда, но это – слишком правда; правда для вечности, но еще не для нас. Это будет правдой, когда ее начертают среди других истин, постичь которые мы сумеем лишь позже, когда очистится дух наш. Мы еще далеки от этого. Теперь, в данный момент, это правда почти заблуждение; это священное слово только богохульство!
Он как‑то особенно звучно рассмеялся и задумчиво продолжал:
– Как‑то раз я сказал им, что верю в пророчества, только для того, чтобы приободрить их и заставить идти вперед».
Но, говоря так, спокойный, мужественный человек, уважаемый всеми людьми своего взвода, ведет их на бессмысленную бойню и умирает на грязном поле, среди гниющих трупов.
Во всем этом ярко и насмешливо горит убийственное противоречие, унижающее человека до степени безвольного инструмента, до какой‑то отвратительной машины, созданной злой и темной силой на служение ее дьявольским целям.
И близки и милы душе эти несчастные герои, но, поистине, они кажутся прокаженными, носящими в себе самих навеки непримиримое противоречие разума и воли. Кажется, что разум их уже настолько окреп и силен, что в состоянии остановить эту отвратительную бойню, прекратить мировое преступление, но… воли нет у них, и, понимая всю гадость убийства, отрицая его в душе, они все‑таки идут убивать, разрушать и умирать в крови и грязи.
«– Битвы производятся нашими руками, – говорят они. – Мы служим материалом для войны. Она состоит вся только из плоти и душ простых солдат. Это мы нагромождаем трупы на равнинах и наполняем реки кровью, все мы, хотя каждый из нас невидим и молчалив, ибо слишком велико наше число. Опустевшие города, разоренные села и деревни – это пустыни, лишившиеся нас или оставшиеся после нас. Да, все это мы – и только мы!
– Да, это правда. Война – это народы. Без них не было бы ничего, кроме разве перебранки издалека. Но войну решают не они, а те, которые правят.
– Народы борются теперь, чтобы избавиться от этих правителей. Эта война не что иное, как продолжающаяся Французская революция.
– В таком случае выходит, что мы работаем также и для пруссаков?
– Будем надеяться, что и для них, – согласился один из страдальцев.
– Народы – это ничто, а они должны быть всем, – проговорил в этот момент человек, вопрошающе глядевший на меня; он повторил неведомую для него историческую фразу, которой уже больше века, но придал ей наконец ее великий всемирный смысл.
И этот несчастный, стоя на четвереньках в грязи, поднял свое лицо прокаженного и жадно заглянул вперед, в бесконечность».
Что он увидит там?
Мы верим, что он увидит своих потомков свободными, разумными и сильными волей.
Эту страшную и радостную книгу написал Анри Барбюс, человек, лично переживший весь ужас войны, все ее безумие. Это не парадная книга гениального Льва Толстого, гений которого созерцал войну в далеком прошлом; это не жалобное сочинение Берты Зутнер «Долой войну!», – сочинение, написанное с добрым намерением, но неспособное никого и ни в чем ни убедить, ни разубедить.
Это – книга простая, исполненная пророческого гнева, это – первая книга, которая говорит о войне просто, сурово, спокойно и с необоримою силою правды. В ней нет изображений, романтизирующих войну, раскрашивающих ее грязно‑кровавый ужас во все цвета радуги.
Барбюс написал будни войны, он изобразил войну как работу, тяжелую и грязную работу взаимного истребления ни в чем не повинных людей, – не повинных ни в чем, кроме глупости. В его книге нет поэтически и героически раскрашенных картинок сражений, нет описаний мужества отдельных солдат книга Барбюса насыщена суровой поэзией правды, она изображает мужество народа, мужество сотен тысяч и миллионов людей, обреченных на смерть и уничтожение великим провокатором народов – капиталом. Этот Дьявол, совершенно реальный, неутомимо действующий среди нас, – это он главный герой книги Барбюса. Ослепив миллионы простаков ложным блеском идей и учений, убивающих волю, отравив их ядом жадности, зависти, своекорыстия, он согнал миллионы их на плодородные поля Франции, и там они в течение четырех лет разрушают в прах все созданное трудом многих столетий, еще раз показывая самим себе, что злейший враг человека – его безволие и неразумие.
Барбюс глубже, чем кто‑либо до него, заглянул в сущность войны и показал людям бездну их заблуждения.
Каждая страница его книги – удар железного молота правды по всей той массе лжи, лицемерия, жестокости, грязи и крови, которые в общем зовутся войной. Мрачная книга его страшна своей беспощадной правдой, но всюду во мраке изображаемого им сверкают огоньки нового сознания, – и эти огоньки, мы верим, скоро разгорятся во всемирное пламя очищения земли от грязи, крови, лжи и лицемерия, созданных Дьяволом Капитала. Люди, о которых говорит Барбюс, уже начинают смело отрицать власть бога над человеком, и это верный признак, что скоро они почувствуют, со стыдом и гневом, как преступна и отвратительна власть человека над подобным себе.
Мы живем в трагические дни, нам невыносимо тяжело, но мы живем накануне возрождения всех добрых сил человека к свободному творчеству и труду. Это – правда, и она должна утешить нас, увеличить наши силы, придать нам бодрость.
М. Горький
Предшествующее было написано за 15 лет до наших дней, в трагический год голода, в год конца победоносной войны голодных пролетариев, рабочих и крестьян, против богато вооруженных капиталистами Европы армий русских фабрикантов и помещиков и против посланных европейскими лавочниками – в помощь своим братьям по жиру и духу – войск, среди которых был даже отряд кавалерии на ослах.
За полтора десятка лет пролетариат царской России и ее колоний непрерывным, чудотворным трудом превратил обширную безграмотную страну полунищих крестьян и полудикой жадной мелкой буржуазии – в мощный социалистический братский союз народов.
Ныне капиталисты Европы снова затевают войну, основная цель которой нападение на Союз Социалистических Советов. Для того чтоб начать эту войну, капиталистам необходимо единство. Наиболее наглая и очумевшая группа их предполагает достичь единства по примеру Наполеона: побить своих соседей и, схватив побежденных за шиворот, двинуть их против государства социалистического. План простой и ясный, этот план и заставил меня вспомнить об ослах.
Позорнейшая роль ослов в бойне 1914 – 18 годов характеризуется, как известно, поведением вождей немецкой социал‑демократии, русских меньшевиков, эсеров и многих прочих вождей той мелкой буржуазии, из которой капиталисты 15 лет фабрикуют фашистов.
Мне кажется, что социалистически‑революционная ценность работы Барбюса и других – сродных ему по духу – литераторов особенно хорошо и ясно видна именно с этой выше намеченной точки зрения. Его книга – одна из первых, которые за 15 лет отрезвили многие тысячи голов, опьяненных кровью, и антифашистское движение, все более широко растущее в наши дни, должно признать Барбюса одним из первейших своих основоположников.
М. Горький
11 сентября 1935 года
I
Видение
Лицом к вершинам Дан‑дю‑Миди, Эгюий‑Верт и Монблана, на галерее санатория, в ряд лежат люди; из‑под одеял виднеются исхудалые бескровные лица; глаза лихорадочно блестят.
Эта застекленная терраса дворца‑госпиталя одиноко возвышается над миром.
Красные, зеленые, коричневые, белые одеяла из тонкой шерсти не шевелятся. На шезлонгах царит молчание. Кто‑то кашлянул. Изредка слышится только шелест мерно переворачиваемых страниц книги или вопрос и ответ осторожно перешептывающихся соседей, или иногда на балюстраде хлопает крыльями дерзкая ворона, которая отбилась от стай, рассыпающихся бусами черного жемчуга в прозрачном небе.
Молчание здесь – закон. К тому же эти богатые, независимые люди, съехавшиеся сюда со всех концов света, пораженные одним и тем же недугом, отвыкли говорить. Они ушли в себя и думают только о своей жизни и смерти.
На галерее появляется служанка; она вся в белом и двигается бесшумно. Она раздает газеты.
– Кончено! – говорит тот, кто первый развернул газету. – Война объявлена!
Хотя все давно готовы к этому известию, оно потрясает: ведь все чувствуют его безмерное значение.
Эти умные, образованные люди, умудренные страданием и раздумьем, отрешенные от жизни, далекие от других людей, словно уже принадлежа будущему, глядят вдаль, в непонятную страну живых и сумасшедших.
– Это преступление со стороны Австрии! – говорит австриец.
– Или Англии, – говорит англичанин.
– Надеюсь, что Германия будет побеждена, – говорит немец.
* * *
Они опять ложатся под одеяла, лицом к вершинам и небу. Но, несмотря на чистоту воздуха, тишина полна принесенной вестью.
Война!
Некоторые нарушают молчание и вполголоса повторяют это слово, размышляя о том, что наступает величайшее событие нашего времени, а может быть, и всех времен.
Эта весть вызывает в сияющей природе какой‑то смутный сумрачный мираж.
Среди спокойных просторов долины, украшенной розовеющими деревьями и бархатистыми пастбищами, среди великолепных гор, под черными зубцами елей и белыми зубцами вечных снегов возникает движение толп.
Везде кишат полчища. По полям, волна за волной, они несутся в атаку и застывают; дома выпотрошены, как люди, и города – как дома; деревни предстают раздробленной белизной, словно упав с неба на землю; страшные груды мертвецов и раненых меняют вид равнин.
Каждый народ, пожираемый со всех сторон резней, беспрестанно вырывает из своих недр все новых солдат, полных сил и крови; в реку смерти вливаются живые притоки.
На севере, на юге, на западе, повсюду идут бои. Куда ни повернешься везде война.
Кто‑то из этих бледных провидцев приподнимается на локте, называет и подсчитывает сегодняшних и грядущих участников войны: тридцать миллионов солдат. Другой, ошеломленный зрелищем войны, бормочет:
– Бьются две армии: это кончает самоубийством единая великая армия.
– Не надо бы… – глухим голосом говорит первый в ряду.
Другой возражает:
– Начинается опять французская революция.
– Берегитесь, монархи! – шепотом возвещает третий.
– Может быть, это последняя война, – прибавляет четвертый.
Молчание. Несколько человек, еще бледные от трагедии бессонной ночи, покачивают головой.
– Прекратить войны! Да разве это мыслимо? Прекратить войны! Язва мира неисцелима!
Кто‑то кашляет. И под солнцем пышных лугов, где лоснятся гладкие коровы, опять воцаряется великая тишина; черные леса, и зеленые поля, и голубые дали заслоняют видение и гасят отсвет огня, от которого загорается и рушится старый мир. В бесконечной тишине замирает гул ненависти и страдания черной вселенной. Собеседники, один за другим, опять уходят в себя, озабоченные тайной своих легких и спасением своего тела.