«Источник ни больше, ни меньше, а Виктор С., Большой Вик, говорит союзникам, что нет ни грана правды в слухах о расколе в прочной оппозиции Таммани по поводу билля об отделениях сберегательных банков. Его alter ego, публицист Мак Бернc, кажущийся весьма довольным положением вещей, совершает небольшую поездку по западным округам штата».
Палмер ужаснулся.
Покачнувшись на верхней ступеньке, он едва успел ухватиться за перила, отчего обе газеты с шумом упали на пол. Он поднял их и пошел в спальню.
Бросив «Таймс» на кровать Эдис, он сел на свою, крепко сжав колени, и попытался решить, что же делать с «Геральд трибюн». В растерянности он даже попытался спрятать газету под простыню. Потом взял себя в руки и встал. Двигаясь очень спокойно, он подошел к двери, убедился, что в холле никого нет, и быстро спустился к входной двери. Открыв ее, он вышел на улицу. Двое мужчин в темных пальто шли ему навстречу. Он подождал, пока они пройдут. Мороз проник сквозь его рубашку и брюки. Он почувствовал слабую дрожь, начинающуюся в животе около диафрагмы. Он быстро наклонился и подпихнул газету под машину, стоящую через два дома вниз по улице. Поспешив домой, он закрыл дверь и постоял немного, чтобы согреться.
Теперь очень спокойно – еще не отдышавшись, но уже взяв себя в руки,– он попытался решить, что в сообщении напугало его сильнее: подтверждение того, что вчера вечером Бернс был в Олбани, хотя Эдис было сказано, что он в Нью-Йорке, или же то, что подлый нахал перехитрил его и беседовал с периферийными банкирами прежде, чем Палмер получил эту возможность.
В третий раз всего за каких-нибудь минут сорок он начал подниматься по лестнице, но теперь уже до него доносились звуки суеты перед завтраком. Похоже, что ему придется решать проблему газетного сообщения в кругу своей семьи. Он задержался на полдороге. От газеты он отделался. Эдис, вероятнее всего, не станет искать себе другой экземпляр. С этой стороны все в порядке. Но что делать с Бернсом?
Он вошел в столовую и увидел, как Джерри раскладывает вилки, ножи и ложки.
– Хэлло, у тебя такой вид, словно кто-то раздавил клопа на твоей руке.
Палмер моргнул.
– Кстати, с добрым утром,– сказал он.
Поправляя галстук, в комнату, волоча ноги, вошел Вуди. Он сел на свое место, одним большим глотком осушил стакан сока так, что даже поперхнулся.
– Здорово, отец,– сказал он немного погодя.
– Привет! – Палмер постарался, чтобы в его голосе не прозвучало раздражение, сел за стол, на свое место хозяина дома, и почувствовал, как повыше затылка начала тяжело пульсировать головная боль. Он стал прихлебывать сок, наблюдая за Вуди, потянувшимся за ломтиком поджаренного хлеба.
– Подожди,– одернул он сына.– Еще не все в сборе.
Вуди пожал плечами и выразительно взглянул на сестру, которая усаживалась за стол. Но каково бы ни было значение его взгляда, сигнал не достиг цели, поскольку Джерри не подняла глаз от своей тарелки.
Из кухни медленно появился Том, согнутый чуть не пополам, так как он пытался, ковыляя к столу, одновременно завязать шнурок на ботинке.
– У тебя ничего не выйдет,– сказал Палмер.– Это просто физически невозможно.
Том рассеянно поднял голову.
– Что? – Справившись наконец со шнурком, он скользнул на свое место за столом и повторил подвиг брата, ловко опорожнив одним глотком стакан апельсинового сока. И даже не поперхнулся.
Палмер налил себе кофе и передал кофейник Джерри.
– Налей в мамину чашку.
– «Ее чаша переполнена,– пробормотала девочка.– Постылая и ненавистная, ненавистная и постылая».
Палмер на миг закрыл глаза. Головная боль распространилась по всей левой стороне черепа до макушки. Он открыл глаза и увидел что миссис Кэйдж внесла и поставила перед ним горячее блюдо. Палмер приподнял крышку и взглянул на омлет. Быстро закрыл крышку и стал прихлебывать кофе. Горькая горячая жидкость огненной нитью прошла по пищеводу, словно впиваясь там в самую чувствительную, пересохшую от жажды плоть. У Палмера было такое ощущение, словно он впервые в жизни вздумал воспользоваться горлом, как аппаратом для глотания. Однако через секунду, глотнув еще немного кофе, он почувствовал себя несколько лучше.
– Тарелки, пожалуйста,– сказал он, беря ложку.
Пока дети передавали отцу свои тарелки, вошла Эдис с деревянным блюдом поджаренного бекона, села на свое место и взяла чашку кофе.
– Спасибо, Джерри,– сказала она.
Палмер автоматически делил омлет. Годы такого рода практики научили его давать каждому ребенку необходимую порцию – большие куски Вуди, очень маленькие Тому,– не думая об этом.
– Эдис?
Она покачала головой:
– Только кофе.
Палмер помедлил секунду. Он не хотел есть ничего, так сказать, существенного, но после безупречной ночи он обычно завтракал плотно. Ему следует поступить так же и теперь. Он положил себе бекона и, ожидая, чтобы то и другое несколько остыло, попытался допить кофе. Боль распространилась теперь на весь лоб и переходила понемногу в правую половину головы. Секунду он разглядывал еду у себя на тарелке. Потом поднял глаза как раз в тот момент, когда Вуди, покончив с омлетом, молча протягивал тарелку за второй порцией.
– Эдис,– сказал Палмер, опять-таки стараясь, чтобы его голос не звучал раздраженно,– ктонибудь из этих детей помнит такие слова, как «пожалуйста» и «спасибо»?
– Пожалуйста, папа, могу ли я получить еще немного омлета? – монотонно отбарабанил Вуди.
– Спасибо за омлет, папочка,– пропел Том.
Джерри задумчиво жевала. Тщательно перемолов таким образом пищу, она проглотила все, что было у нее во рту, благовоспитанно запила глоточком сока и прикоснулась к губам салфеткой.
– Я хочу выразить мою глубокую благодарность,– начала она,– моим обоим любимым родителям, и особенно одному из них, который так искусно положил мне…
– Я снимаю вопрос,– перебил ее Палмер. Он доверху наполнил омлетом тарелку Вуди и передал ее сыну. Потом ребром вилки разломил омлет на своей тарелке и сумел поднести ко рту один из кусков.
– Я видела «Таймс» на моей постели,– сказала в этот момент Эдис.– Ты взял «Триб»?
Омлет упал с вилки Палмера. Он кротко взглянул на жену.– Мальчик принес только «Таймс».
– Совершенно невозможно полагаться на обслуживание в Нью-Йорке,– сказала Эдис.– Ешь, Том.
Том продолжал задумчиво изучать свое отражение в серебряном кофейнике. Он презрительно приподнял угол верхней губы. Потом сощурился и ловко скосил глаза.
– Том,– сказал Палмер категорически, почти грубо, голосом, который, как ему было известно из опыта, давал очень отчетливый резонанс.– Ешь.
Младший сын начал есть, Палмер также.
Первая порция омлета была на вкус как будто ничего. Он любил нежный, некрутой омлет. Но в это утро его рыхлая влажность внезапно вызвала у Палмера тошноту. Он повернулся к Джерри:
– Как дела в школе?
– Обычная ерунда.
Палмер положил вилку, готовясь углубить отвлекающий маневр, который он только что изобрел. Дети должны быть и бывали поддержкой у старости, подумал он.
– Какого именно классика всемирной известности ты цитировала? – спросил он тоном, напомнившим ему самому некоего г-на экзаменатора.
– «Мадам Бовари»,– сказала Джерри.– Нас заставляют читать ее по-французски.
– Это и по-английски муть порядочная,– внезапно вмешался Вуди. Его уже довольно низкий голос прозвучал на фоне звонких реплик Джерри и Тома, как голос Большого Дэна, окруженного представителями племени чихуа-хуа.
– Насколько я припоминаю,– сказал Палмер, делая вид, что снова принялся за свой омлет,– «Мадам Бовари» – захватывающая книга, краеугольный камень в развитии литературы.
– Именно камень,– заметила Джерри.
– Каменная бомба,– внес свой вклад Вуди.
– Подожди-ка, я имею в виду,– продолжала Джерри, не собираясь уступать брату главенствующую роль в дискуссии,– все эти переживания. Я хочу сказать, что ведь она замужем за старым хрычом. Другое дело, если она была когда-то влюблена в него или что-нибудь в этом роде. Тогда действительно кэль орёр, какой ужас! Но если этого нет, почему надо так себя вести? То есть я хочу сказать, у нее с Леоном получилось хорошо. Он, конечно, моложе, чем она, но ненамного. И у Родольфа как раз подходящий возраст. В общем, по-моему, она сама во всем виновата. Вся эта история с долгами. Такого в жизни просто не бывает. Если она не выносила Шарля, она могла просто бросить его. То есть я хочу сказать, если у нее такое неудачное замужество, почему?..
– Видишь ли, у нее было одно небольшое затруднение,– сказал Палмер, сам удивляясь серьезности своего тона и словно поймав себя на попытке посредством грузовика раздавить муху,– религия запрещала мадам Бовари развод.
– Могла бы найти выход,– возразила Джерри.– Она могла бы просто уйти. Все так делают.
– А на что она стала бы жить? – спросил Палмер.– В те времена не было никаких алиментов. И эти люди…
– Пускай бы она стала работать,– прервала Джерри.
– Ну и что она стала бы делать? Что она умела делать?
– Вышивать.
– Что?
– Вышивать тамбуром. Плести кружево.
Палмер взглянул на Эдис.
– Джерри,– раздельно произнес он,– объясняют ли тебе что-нибудь учителя перед тем, как рекомендовать чтение таких романов? Или это просто упражнение в чтении по-французски?
– Родольф был бы счастлив щедро обеспечить ее,– продолжала Джерри.– Или, может быть, ей было бы лучше перебраться в Руан и найти там работу, чтобы быть поближе к Леону. Все что угодно, но только не жить с Шарлем. То есть, я хочу сказать, зачем кому бы то ни было доходить до такого отчаяния в семейной жизни, что единственный выход – яд? По-моему, в этом нет никакого смысла.
– Вот теперь ты сказала что-то дельное,– пробормотал Вуди.
– Или она могла бы отравить Шарля,– вставил Том.
Палмер положил вилку, резко стукнув ею о стол. Однако каким бы внушительным ни был этот отвлекающий маневр, он не удался.
– Жаль бедного Флобера,– сказал Палмер,– перепутавшего всё без той любезной помощи, которую вы могли бы ему оказать.
– Фло… чего? – спросил Том.
Эта реплика вызвала у его брата и сестры своего рода дуэт хихиканья, в котором, как флейта и фагот, переплелись высокий чистый смех Джерри и юный глуховатый гогот Вуди. Палмер потер висок.
– Извините меня,– сказал он, вставая.– Я через секунду вернусь.
Он разглядывал себя, пока стоял перед зеркалом в ванной комнате, проглатывая две таблетки аспирина. Для человека средних лет, отягощенного неприятностями, он выглядел – обманчиво – в хорошей форме. Правда, скулы выдавались более обычного, но в остальном, решил Палмер, после целой ночи спортивных упражнений в постели любовницы и утра с неприятным сюрпризом он казался удивительно свежим. Через десять минут аспирин должен подействовать на кровеносные сосуды. Он хмуро уставился в зеркало на свое отражение. Значит, она моя любовница? – спросил он себя. Должно быть, это не то слово. И точно так же Палмер не был уверен, что может назвать себя ее любовником. Старые штампы, обозначавшие подобные отношения, больше не годились. И, как выяснилось, в конце концов несчастная Эмма Бовари была жертвой неудачного литературного сюжета.
Рассчитывая на несколько минут относительного спокойствия – пятнадцати минут было бы вполне достаточно, чтобы аспирин помог,– Палмер вернулся к столу, как раз в тот момент, когда Эдис говорила:
– …свидетельство того, как изменилась жизнь, Джерри. Она не могла голосовать. Она не могла владеть собственностью. Она сама была собственностью своего мужа, как его дом, или его лошадь, или кабриолет. У нее не было иного выхода, как только остаться с мужем.
– Не удивительно, что она убила себя,– сказала Джерри.
– Этот выход у нее был,– согласилась Эдис.– Но в наше время у людей много других возможностей.
– И у нее были другие возможности,– провозгласил Вуди.– Она могла убежать в Америку. Она могла расторгнуть брак. Она…
– Ты просто не можешь понять, что означал брак в те времена,– прервала Эдис.– По-моему, теперь никто этого не понимает. Люди вступали в брак на всю жизнь.
– Так, словно отправлялись в Алкатраз [Маленький остров в Калифорнийском заливе, на котором находится тюрьма для особо опасных преступников.],– задумчиво сказала Джерри.
– Некоторые думают, что браки были гораздо счастливее в те времена,– сказала Эдис, взглянув на Палмера, который садился за стол.– А теперь давайте спокойно закончим завтрак. Похоже, у вашего отца ужасно болит голова.
Палмер удивленно взглянул на жену.
– Конечно,– сказала Джерри.– В те времена браки устраивались. Никто не женился и не выходил замуж по любви. Я считаю, что поэтому-то браки были счастливее.– И она, старательно набрав омлет на вилку, в два приема очистила свою тарелку.
Глава пятьдесят третья
На той же неделе, в пятницу, праздновался день рождения Линкольна. Обычное, почти неуловимое давление, которое ощущается в деловых кругах, когда такого рода праздник падает не на уик-энд, не сказывалось в банковской сфере. Другие конторы могли уступить давлению и не работать сегодня, подумал Палмер, входя в свой кабинет в восемь часов сорок пять минут, но банки не признавали день рождения Линкольна своим праздничным днем. Поскольку на Юге банки не праздновали его, северные банки должны были оставаться открытыми на тот случай, если какая-либо корреспондентская операция поступит в Нью-Йорк из южных штатов.
Хотя Палмер прочел свой «Таймс» в машине по дороге в банк, он захватил газету с собой в кабинет, чтобы еще раз просмотреть сообщения из Олбани. Законодательные учреждения штата в припадке внезапной активности запланировали на сегодняшнее утро короткую предварительную сессию, которая позволила бы сенаторам и членам законодательного собрания отправиться по домам на более длительный уик-энд, чем обычно. Одним из двух пунктов повестки дня, оставленных на сегодняшнее утро, было, как заметил Палмер, заседание Комитета по банкам для обсуждения необычного добавления – поправки к законопроекту о сберегательных банках. Внести такую поправку было идеей Бернса, высказанной им несколькими днями ранее. Сейчас Палмер не был вполне уверен в побудительных мотивах Бернса, но внешне идея казалась хорошей.
Первоначальный вариант законопроекта предполагал предоставление сберегательным банкам неограниченных привилегий открывать филиалы.
Они получили бы право обращаться, когда им только вздумается, к департаменту банков штата, который решал бы, имеются ли среди просьб об открытии филиалов такие, которые следует удовлетворить. Бернс предлагал установить лимит для такого рода просьб, исходя из числа отделений, принадлежащих в данное время данному сберегательному банку.
Перечитывая корреспонденцию «Таймс» из Олбани, Палмер размышлял о прелестной беспринципности поправки, внести которую Бернс убедил члена законодательного собрания от Бруклина.
На первый взгляд поправка казалась довольно логичной: ведь действительно никто не хочет разрешать сберегательным банкам пользоваться неограниченными привилегиями открывать филиалы, не правда ли? Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что поправка имела четкое назначение дать преимущества более крупным сберегательным банкам, имеющим, допустим, пять отделений каждый. Такой сберегательный банк получал, следовательно, право на десятикратное обращение к департаменту банков штата, а сберегательный банк, имеющий одно отделение,– лишь на двукратное. Предоставляемые более крупным сберегательным банкам возможности противопоставляли их мелким банкам и должны были неизбежно вызвать раздоры в лагере сберегательных банков и разбить их – до этого времени – единый фронт.
Палмер подошел к стеклянной стене и стал смотреть на толпы пешеходов, спешащих вдоль Пятой авеню к своим различным конторам.
Дул свежий февральский ветер, заставляя прохожих горбиться.
Палмер подумал, что было бы любопытно узнать, сколько из этих людей, преодолевающих встречный ветер,– вкладчики сберегательных банков. Может быть, один, или два, или три, подумал он. Имеют ли они хотя бы малейшее представление о том, какая хитрая внутренняя борьба идет сейчас в Олбани?
Палмер понимал, что, стараясь разбить солидарность сберегательных банков, Бернс надеялся ослабить любую координированную оппозицию к внесенной поправке. Если бы она прошла, это было бы свидетельством прочности позиций коммерческого банка. А в Олбани, как и вообще в жизни, свидетельства силы заразительны.
Палмер вернулся к своему письменному столу и перебросил листки календаря, открыв сегодняшнюю дату. На листке было чтото нацарапано. С минуту Палмер разглядывал запись, пытаясь разобрать собственный торопливый почерк. Выглядело примерно так: «2 ндл држаци сбр.». Он изучил строчку более тщательно и пришел к выводу, что первые два слова были «Две недели». Тогда он понял всю запись: ежегодное собрание держателей акций ЮБТК состоится через две недели. Чтобы проверить себя, он перелистал календарь дальше и на листке «пятница», через две недели, нашел запись «држаци сбр. сдн.».
Палмер вздохнул и сел за письменный стол. Даже в уединении своего кабинета он ощущал окружающую его гнетущую атмосферу, напряженно потрескивающую тишину закипающего котла, когда кипяток вот-вот побежит через край.
События сгущались очень быстро. За неделю, в течение которой показатели Доу-Джонса обнаружили тенденцию к понижению, акции ЮБТК повысились еще на один пункт. Вопреки в целом инертному, унылому рынку спрос на акции ЮБТК был чрезвычайно оживленным. По совету Палмера Бэркхардт в этом году запросил обычные доверенности на голосование от держателей акций ранее положенного срока, пытаясь сократить переход акций в новые недружественные руки, но это был маневр типа «я закрываю лавочку», который позволял надеяться нейтрализовать самое большее несколько тысяч акций. В то же время, если бернсовская проверка сил в Олбани потерпит неудачу, это продемонстрирует даже дружественно настроенным держателям акций, что Бэркхардт не способен контролировать ситуацию, созданную сберегательными банками. Является ли в таком случае Бэркхардт именно тем человеком, которому надлежит держать в руках контроль над ЮБТК?
Сложный маневр, подумал Палмер. Ему лично, пожалуй, была бы не по душе работа по координированию фланговых атак, организованных Джо Лумисом. Исключительно хитрый расчет времени, точный выбор момента и достаточный запас сил в каждом звене, дающий хорошие шансы на успех.
Размышляя так, Палмер поднял телефонную трубку и набрал внутренний номер Вирджинии.– Как голова? – спросил он вместо приветствия.
– Гм. С добрым…– Ее голос звучал хрипло и довольно вяло.
– Когда вы могли бы зайти ко мне?
– Как только врачи приведут меня в норму с помощью кислородной палатки.
Он повесил трубку и улыбнулся просто-напросто тому, что, хотя они оба были очень пьяны прошлую ночь, он в конце концов избежал печальных последствий сегодня утром. Он пришел к заключению, что так случилось благодаря его сравнительно своевременному возвращению домой в одиннадцать часов вечера – так что у Эдис не могли возникнуть подозрения.
Конечно, тот факт, что в последние месяцы он ежедневно возвращался домой около одиннадцати часов вечера, мог показаться Эдис довольно странным. Впрочем, рассуждал Палмер, ведь он же объяснил, сколько было дела в связи с подготовкой внесения контрольной поправки. С той ночи, несколько недель тому назад, когда он пришел домой лишь под утро, Палмер сознательно обрывал все свои вечерние встречи с Вирджинией до одиннадцати. У них выработалась привычка заканчивать дела в конторе ежедневно примерно между четырьмя и пятью вечера, заботясь лишь о том, чтобы кто-то из них вышел из банка на полчаса раньше другого во избежание подозрений. Время с пяти вечера и до одиннадцати они неразумно, но к обоюдному удовольствию проводили в квартире Бернса, где в течение всего его длительного пребывания в Олбани они скрывались, как два отшельника, пронося с собой через цокольный этаж дома пакетики с едой и спиртными напитками. Раньше, насколько помнил Палмер, эти часы, с пяти до одиннадцати вечера, казались очень долгими. По сравнению с лихорадкой делового дня вечера обычно тянулись вяло. Но не теперь, когда Палмер проводил их с Вирджинией. Установившееся расписание казалось несложным, но следовать ему значило жить залпом, жадно глотая время.
Вот она открыла дверь его кабинета, закрыла ее за собой и остановилась на мгновение у порога, полуприкрыв глаза от холодного сверкающего февральского солнца, косо падающего сквозь жалюзи наверху. Палмер смотрел, как она медленно шла через всю комнату, обошла его письменный стол и наклонилась к нему. Чуть пропитанный сигаретным дымом запах ее духов ударил по его чувственным рефлексам, как приглушенный гонг. Она быстро поцеловала его в щеку, посмотрела, не осталось ли следа от помады, снова обошла письменный стол и села на стул напротив. Казалось, она не в состоянии открыть глаза. И казалось, они светятся из огромных темных пещер над высокими скулами. Она сморщила нос.
– Пожалуйста, не будьте таким самодовольным,– сказала она.
– Ладно. Каким я должен быть?
– И не будьте таким красивым, ради бога. Будьте потрепанным, как я.
– Ладно. Потрепанный. Годится?
– Почти такой же потрепанный, как вице-президент большого банка.
– Я делаю успехи.
– Зачем вы меня позвали? – простонала она.
– Здесь больше света. Мы, садисты, не отказываем себе ни в чем.
Ей все-таки удалось открыть глаза.
– Вы не только садист. Как вы сумели заставить меня проделать все, что было этой ночью?
– Не путем выкручивания вам рук.
– Я хотела бы, чтобы в протокол было занесено мое заявление, что никогда раньше и когда-либо еще раньше я ничего подобного этому не делала. Никогда.
– Смутно, но припоминаю, что предложение поступило с вашей стороны.
Она глубоко вздохнула.
– Вы, наверно, правы. Оказалось, что с вами я способна осуществлять свои самые дикие фантазии. Это прямо-таки ошеломляюще.
– Вы не казались особенно ошеломленной.
Она снова полуприкрыла глаза.
– Я не была,– произнесла она жалобно.– И я не ошеломлена.– Она поерзала на стуле, словно пытаясь найти для себя более удобную позу.– Я сказала это просто потому, что так полагается говорить,– пробормотала она.– Хватит. Ведь вы позвали меня не для того, чтобы узнать то, что вам уже известно.
– Я хотел узнать, где мы могли бы быстро получить информацию об этой поправке. Есть у вас какой-нибудь приятель где-нибудь на телетайпе?
– Почему не позвонить Бернсу?
– Его никогда нет там, где я мог бы его найти. Я должен просить, чтобы его разыскали. И тогда он звонит мне. Я хотел бы иметь кого-то, с кем я мог бы держать связь почти постоянно.
– Я могу позвонить в Олбани в комнату прессы,– предложила она.
– Неужели у вас нет никого здесь в городе? Я не хочу беспокоить их там, в то время когда они сочиняют свои репортажи. Она неохотно открыла глаза. Медленно, почти как в трансе, протянула правую руку открытой ладонью вверх. Рука повисла перед ней в воздухе недвижная, словно окаменевшая.– Видите эту дрожь? – спросила Вирджиния.
– Нет.
С выражением негодования на лице она хлопнула рукой по письменному столу.
– Ничего не получается. Ну, ладно. Мы заедем в «Стар». Вы сможете посидеть там, где-нибудь в сторонке. Я посмотрю, может быть, Джордж Моллетт или еще кто-нибудь позволит мне скромно поболтаться возле телетайпов и последить за телеграммами из Олбани. Неплохо придумано? – Я не могу представить себе вас скромницей. Не будем отрицать истины. Вы всегда заметны.
Она мягко улыбнулась ему.
– Больше всего я люблю в вас,– сказала она,– то, что вы, кажется, никогда не забываете о моей заметности.– Она взглянула на свои часы:– Сейчас еще слишком рано. Мы выйдем около десяти. Корреспондент «Стар» в Олбани начнет передавать около половины одиннадцатого, если, конечно, будет что передавать.
Однако когда они пришли в «Стар», оказалось, что Моллетт появится только после ленча. Они задержались на минуту в приемной, решая, что делать дальше.
– Мы могли бы сунуться в «Таймс»,– говорила Вирджиния,– если бы вы…
– Бубби! – громко закричал кто-то.– Буббили!
Палмер оглянулся и увидел человека, показавшегося ему знакомым, который улыбался Вирджинии с порога рабочей комнаты. Ростом он был почти в шесть футов, как заметил Палмер, но казался ниже из-за своей полноты. Именно это круглое лицо под коротко остриженными волосами было знакомо Палмеру, лицо с быстрыми глазами и пухлым подбородком.
– Лапонька,– приветствовала его Вирджиния.– Поздоровайся еще с моим боссом Вудсом Палмером. Это Кесслер, единственный фоторепортер «Стар», который не джентльмен.
– Здорово, Палмер! – Все еще воруете не тех немецких ракетчиков, какие нужны?
Палмер посмотрел в чистосердечные глаза Кесслера. Они настороженно ожидали хоть признака узнавания.
– Вы! – сказал Палмер. Он протянул руку и, как ему показалось, попал прямо-таки в западню, которая смяла и тут же отпустила его пальцы, заставив его поморщиться. Сигарета, свисавшая над самой серединой нижней губы Кесслера, подпрыгивала при каждом его слове, осыпая густой метелью пепла его хорошо сшитый костюм.
– Старина, вы-таки сваляли дурака. Вам надо было украсть тех, кого захватили русские.
– Что, он всегда такой? – спросил Палмер у Вирджинии.
– Нет. Сейчас он ведет себя хорошо.
– Совершенно верно,– согласился Кесслер.– Присутствие женщины сдерживает меня.– Он искоса взглянул на Вирджинию.
– Послушай, лапонька, у тебя в фотоотделе есть телетайп? У него есть связь с Олбани?
Кесслер покачал головой.
– Берем только финансовые и коммерческие сообщения Ассошиэйтед Пресс. А что? – И добавил: – Есть чем поживиться?
– Там сегодня утром голосуется поправка к законопроекту.
– Опять эта банковская мура? – проворчал он.– Бубби, я пятнадцать лет давал фоторепортаж об этом городе и ни разу не получил стоящего снимка из банка.
– Если бы даже ты получил, «Стар» не напечатала бы,– сказала она.
Он кивнул и повернулся к Палмеру:
– Спросите ее. Она вам объяснит, что я отчаявшийся мастер по фотографированию женских ягодиц. Самое большее, чего я за пятнадцать лет добился от «Стар» в отношении бедер распутниц,– это напечатать фото Гусси Морен, когда она стала носить теннисные шорты короче короткого.– Он оглядел Палмера.– Как случилось, что вы бродите по трущобам с провожатым из числа ваших служащих? – спросил он.– Обычно репортеры приходят к вам, а не наоборот.
– У нас любовная связь,– объяснила Вирджиния.
– Да поможет вам бог, Палмер,– категорически заявил Кесслер.– Девочка похожа на те штучки, которые кладут вам в бокал в баре высшего класса. Кусочек льда с дыркой внутри, кажется, так?
– Судя по вашему тону,– сказал Палмер,– вас однажды бросило от этого в сильный озноб!
– Однажды? – рассмеялся Кесслер.– Расскажи ему, милочка, по скольким редакциям я бегал за тобой.
– Зачем так уничижать себя? – ответила Вирджиния.
Секунду он глядел на нее с плотоядной усмешкой, потом пожал плечами: – Я проведу тебя к телетайпам, Бубби, но твой босс должен остаться здесь.
Палмер сел на длинную кушетку, покрытую потрескавшейся рыжевато– коричневой искусственной кожей. Оглядел развешанные вокруг в рамках первые полосы «Стар», зажег сигарету и уселся поглубже, приготовившись к длительному ожиданию. Но через секунду Кесслер прошел через приемную, взглянул на Палмера с хорошо разыгранным недоумением, мол, вы еще здесь? Быстро повернулся, подошел и сел рядом с ним.
– Это девочка высокого класса,– сказал Кесслер, зажигая новую сигарету.– Как случилось, что она спуталась с женатым человеком?
Палмер разразился смехом, который, как он надеялся, прозвучал в достаточной степени небрежно.– Обладаю роковым обаянием. Кажется, не поддающимся контролю.
– Вы думаете, я поверил, что она меня разыгрывает,– сказал мрачно Кесслер.
– Не поверили?
Фоторепортер угрюмо уставился в пол:
– Я знаю эту девочку. Пытался ухаживать за ней. Как, впрочем, и многие. Лучшая журналистка-газетчица из всех, какие у нас есть, хоть она и не работает больше в газете. Но вся ее энергия уходила в работу. Для секса ничего не оставалось. Кроме того, в ней прочно сидел католический запрет ложиться в постель без обручального кольца. Уж поверьте мне, я знаю.
– Вот теперь-то я вижу, что вы ничего не знаете,– заверил его Палмер.
– Потому что я еврей? – Кесслер кисло усмехнулся.– У еврейских девочек такие же предрассудки, Палмер. Этот городишко набит хорошенькими еврейскими, итальянскими и ирландскими девицами, у которых после первых же встреч с парнями появляются все шансы остаться в старых девах. Слишком крепок предрассудок, этот стальной пояс целомудрия. Отпереть его может лишь обручальное кольцо. Но когда ожидание слишком затягивается, не очень-то многое остается для того парня, который отопрет замок. Палмер положил ногу на ногу и стал сосредоточенно тыкать кончиком сигары в подошву ботинка, пока она не превратилась в раскаленную горстку пепла.– Я не хотел бы, чтобы вы думали, будто все это не представляет для меня исключительного интереса,– произнес он наконец,– однако мне кажется, что вы немножко того…
– Неужто? Почему вы так…
– И я также думаю, что у вас нет никаких оснований болтать со мной о Вирджинии. Вы, кажется, принимаете за чистую монету ее эксцентричные шутки. Скажу вам откровенно: я не верю вашим отвратительным басням про нью-йоркских женщин. Вам не приходило в голову, что вы сталкивались только с женщинами спокойного темперамента?