К часу дня косые лучи зимнего солнца дотянулись до толстого белого ковра, устилавшего пол в гостиной Бернса. И, как бы зажигая белоснежный ворс, на котором лежала Вирджиния, и отражаясь от его острой белизны, солнце теперь уже, казалось, заполняло всю комнату. Палмер встал, полуослепленный, и подошел к бару.
Обнаженное тело его ощущало солнечное тепло. Никогда раньше не отдавался он так физическому наслаждению в ярком блеске дня. Свет, казалось, проникал в каждый изгиб его тела, в каждую впадину, в каждую жилку. Физическое наслаждение приобрело такую потрясающую ясность и плотность, что стало почти совершенно новым ощущением. Он налил понемногу виски в два стакана и принес оба их к Вирджинии.
– Безо льда? – пробормотала она, подняв на него глаза.
– Обленился.
Она лежала навзничь, раскинув руки, и, с неожиданной легкостью перекатившись на бок, укусила его за ногу. Довольно сильно. Он дрогнул. Виски плеснуло ей на грудь.
– Холодно! – взвизгнула она. – Ты старый развратник, вот ты кто!
Он чуть-чуть наклонил стакан, и еще несколько капель виски вылилось ей на живот.– Негодяй,– пробормотала она.– Впустую расходовать хорошее виски.
Он опустился возле нее на колени.
– Так давай не расходовать виски впустую.
Они оба услышали звук ключа в двери.
Палмер встал. Быстро поднял ее на ноги. Она кинулась к двери в спальню. Успела схватить свою одежду, заметил Палмер. И повернулся к входной двери. Увидел, что она приоткрывается. Бросил взгляд на дверь в спальню – закрыта. Неторопливо подошел к бару и поставил стаканы. Увидел, что она оставила на софе что-то из своих вещей. Но это можно было принять за его одежду. Заметил на ковре маленькое пятно от виски. И снова оглянулся на входную дверь.
|
|
– Дорогуша, для банкира ты неплохо устраиваешься.
Тонкая нижняя губа Бернса скривилась в притворном восхищении. Он закрыл за собой дверь. Она захлопнулась с резким металлическим звуком.
Палмер увидел, что Бернс поставил свой дорожный саквояж на столик в передней. Просмотрел конверты, лежащие там. И повернулся к Палмеру, все еще улыбаясь:
– Почему бы тебе не одеться или хотя бы накинуть что-нибудь?
Палмер подошел к бару, взял из двух стаканов тот, что остался нетронутым, и неторопливо отпил из него. Поинтересовался:
– Каким образом тебе удалось вернуться в город так быстро?
– Один из этих самолетов авиалинии Могавк до Ньюарка. Вертолет до Западной Тридцатой улицы. Такси сюда. Два часа.
– В удивительном мире мы живем.– Палмер допил свой стакан.– Виски?
Оглянулся на Бернса, который медленно, изучающе обходил гостиную. Его волосы пшеничной желтизны особенно ярко сияли в лучах солнца. Он наклонился над софой, взял черный бюстгальтер, стал рассматривать фирменную марку с указанием размера.
– Тридцать шесть С,– пробормотал он.– Что называется полный.– Его подвижный рот изобразил милостивую «я в мире со всем миром» улыбку. Он взглянул на Палмера: – Теперь я начинаю понимать, как ты сохраняешь форму, Вуди, деточка. Ни одной унции жира на тебе, угу?
Палмер взял свои трусы, лежащие тут же на софе и надел их.
– Не побудете ли в кухне, чтобы она могла уйти?
– Предполагается моя неосведомленность о том, что это Джинни?
– Раунд первый.– Палмер натянул майку.– Раз так, я лучше отдам ей бюстгальтер.
|
|
– Действуй. Это называется, гм, оказать поддержку.
– Ха.– Палмер постучал в спальню. Дверь чуть-чуть приоткрылась, и он просунул бюстгальтер.
– Он знает, что это ты,– сказал он.
– Понятно.– Она захлопнула дверь.
– Похоже, что она разозлилась,– приветливо заметил Бернс.– Но на кого она злится?
Палмер сел на софу. Неторопливо надел носки, пристегнул резинки.– Если бы я был на ее месте,– сказал он,– я, пожалуй, не знал бы, с кого начинать.– Он встал, влезая в штанины, снова сел и зашнуровал ботинки. Взглянул на Бернса и добавил: – Я тоже не знаю.
– Уж на меня-то не стоит злиться. В конце концов, дорогуша, ты неплохо попользовался моей квартирой.
Дверь спальни открылась, и Вирджиния прошла между двух мужчин, мимо них, к окну. Освещенная солнцем, она открыла пудреницу, внимательно рассмотрела свое лицо и подкрасила губы.
Повернулась к мужчинам:
– Хелло, Мак!
– Очень мило.– Бернс кивнул: – Сожалею, что не рассчитал время.
Она подняла брови:
– Да? – Глубоко вдохнула, стараясь успокоиться.– Ну, у меня дела в конторе. Джентльмены, до свидания.
Мак поднял руку:
– Здесь у тебя тоже есть дела, Джинни. К чему спешить?
– Какие дела?
Бернс повернулся к бару:
– Нам следует выпить. И одновременно мы должны обсудить парочку вопросов. Палмер, завязывавший галстук, почувствовал, как сжалось его сердце. Смысл слов Бернса был совершенно ясен, иное толкование исключалось. Палмер надел пиджак и смахнул с рукавов белые ворсинки ковра.– Давайте отложим это,– сказал он.– Нам предстоит долгий день и долгий вечер. Мы, так или иначе, увидимся сегодня вечером на свадебном приеме.
|
|
– Верно,– согласился Бернс.– Я совершенно забыл о свадебном приеме. Но, Вуди, там вряд ли можно будет поговорить о делах.– Он налил виски в три стакана. Добавил в каждый воды.– Выпьем! – Приказ прозвучал исключительно любезно.
Палмер и Вирджиния молча взяли стаканы. Бернс поднял свой.
– Мой любимый тост,– сказал он.– За любовь! – Он сделал глоток и увидел, что пьет лишь он один.– В чем дело? Ведь вы оба влюблены, не так ли?
Вирджиния сидела в кресле у окна. Яркое солнце тонуло в ее черных волосах, оставляя лишь легкие искорки. Ее тонкое лицо было в тени и казалось неподвижным. Она держала стакан, не глядя на него.
– Мак, интересно, почему, когда ты произносишь это слово, оно становится таким грязным?
– Ох, ради бога, ребята,– неожиданно весело воскликнул Бернс,-давайте не превращать это в поминки! Я знаю толк в таких вещах. Я был женат трижды. Я эксперт.
– Может быть, вы окажете любезность объяснить, какие именно «такие вещи» вы имеете в виду? – спросил Палмер, не потому, что он интересовался объяснением, а из естественного желания отложить другое неизбежное объяснение.
– Любовные связи,– сразу же откликнулся Бернс.– Пройдите через все то, что я прошел, и вы тоже станете экспертами по сексу, любви и так далее. Было бы у меня время, я мог бы написать книгу. Ради денег, конечно.
– Для меня это новая и отвратительная сторона твоей натуры, Мак,– заметила Вирджиния.– Стремление давать советы брошенным возлюбленным.
– И особенно я специалист по внебрачным связям,– заявил Бернс, неодобрительно глядя на Палмера. Желтовато-коричневатые глаза Мака почти сверкали.– Вы женитесь на девушке, да? Она привлекательна, как Эдис. Стройная, гибкая, высокая. Как хорошо я представляю себе Эдис невестой. Ее походку. Ее манеру говорить. Она выглядит, как пара миллионов долларов в свободных от налогового обложения облигациях муниципалитета. У меня слабость к девушкам такого типа. И ты был когда-то таким, Вуди. Но не буду переходить на личности. Этот, гм, воображаемый парень женится на воображаемой девушке. Оба они считают это огромной удачей, и, кроме того, они испытывают удовольствие, сознавая, что их связь в высшей степени законна, даже патриотична. А потом жизнь идет. Они слишком много видят друг друга. Слишком уж все дозволено. Жена изменяется быстрее в глазах мужа. А когда ее муженек впервые совершит извечный акт Грехопадения, она нокаутирована. Появляется безошибочный симптом: Великое Американское Женское Разочарование. Она понимает, что она не может стать Амелией Эрхардт, мадам Кюри или Клэр Бут Люс, и приходит к выводу, что единственное, что ей остается,– это рожать. Если она выбралась к этому времени из глубин своей супружеской любви, она прекратит рожать, произведя на свет первенца. Если же она каким-либо образом убедит себя в благополучии своей семейной жизни, она родит второго, третьего и даже четвертого ребенка, испытывая при этом ненависть к себе самой. Но в любом случае она знает, что довело ее до такого состояния. Это та самая дозволенность, которой пользуется ее муженек. И теперь ее отношение к мужу уже никогда не будет таким, как раньше. Она сама сначала еще не осознает этого, а муж уже понял. И может быть, годы пройдут, прежде чем он решит – что же ему в связи с этим делать. А потом он обманывает. И, боже всемогущий, здесь-то и начинается истинное физическое наслаждение. Оно дикое, оно грязное, оно беззаконное, и оно такое утоляющее, какого он никогда раньше не мог даже вообразить. Он чувствует себя настолько свободным, что едва верит этому. Абсолютно ничто не ограничивает этого парня.– Бернс снова поднял стакан: – За любовь!
На этот раз Палмер и Вирджиния пригубили свои стаканы.
Бернс тихо рассмеялся:
– Если я понял хоть что-нибудь в сексе, пройдя довольно трудную школу, то должен сказать: любовница это одно, а жена – нечто совершенно другое. Даже если та же самая девушка, которая была любовницей, становится женой, она уже не та. Это совершенно разные вещи, как манная каша и… баклава [Острое восточное блюдо].
Вирджиния кивнула, поставила свой стакан, поднялась.
– В качестве баклавы должна вам сообщить, что меня ожидает работа в конторе. Еще раз до свидания.
– Господи Иисусе, неужели я столь скучен? – воскликнул Бернс.– Ладно. Я становлюсь увлекательным. Вудс Палмермладший. Билль об отделениях сберегательных банков пройдет. Будет принят не подавляющим, но достаточным большинством голосов. С течением времени мысль о том, что билль может пройти, будет казаться все более и более вероятной. К моменту общего собрания ваших акционеров слухи о том, что билль пройдет, настолько распространятся, что там у вас будет твориться полная неразбериха. Уже готовы вопросы, которые будут задавать раздраженные держатели акций, и Бэркхардт будет выглядеть как беспомощный дурак, пытающийся оседлать необъезженного коня. То есть он будет выглядеть таким, каков – мы оба это знаем – он и есть на самом деле. Верно?
– Это ваше толкование,– сказал Палмер, подчеркнув слова жестом, со стаканом в руке.
– Верно.– Бернс добавил виски в свой стакан.– Еще? – Он взглянул на Вирджинию, потом на Палмера. Оба отказались.– Далее,– оживленно продолжал он,– две недели назад мы послали Бэркхардту предложение для включения в повестку дня общего собрания. Ты знаешь, какое предложение я имею в виду?
Палмер нахмурился:
– Я не слышал ни о каком предложении.
– Группа оппозиционно настроенных акционеров предлагает расширить совет с семи до семнадцати человек, назначив десять новых директоров. Поскольку предложение было внесено в положенный срок, оно, согласно установленному порядку, автоматически включается в повестку дня. И ставится на голосование. И надеюсь, Вуди, ты не будешь особенно удивлен, если я тебе скажу, что к моменту собрания мы предполагаем обладать контрольным пакетом акций?
Палмер медленно покачал головой.
– Бэркхардт не упоминал об этом предложении,– сказал он с хмурым недоумением. И добавил, не то кашлянув, не то фыркнув: – Что это, черт возьми, нашло на старого подонка?
– Страх,– подсказал Бернс.
Наступила долгая пауза. Потом Вирджиния подошла к бару и долила виски себе в стакан.
– Я довольно ясно представляю себе, кто будет в числе этих новых десяти директоров. Она повернулась к Палмеру: – Ты ведь знал, что они так и сделают,– сказала она.– Хуже всего, что они могут победить. Это просто идиотство.
Палмер кивнул:
– Да, конечно.– Ему показалось, что его голос звучит виновато, и он как бы оглянулся мысленно на ее слова, пытаясь понять, обвиняла ли она его или ощущение вины было лишь в его собственном сознании.
– Не упрекай его,– сказал Бернс, решив за Палмера эту проблему.– Он вступил в свои права, когда машина уже мчалась на огромной скорости. Никто в мире уже не смог бы ее остановить.
– А ведет машину чье-то горячее желание, Мак,– заключила Вирджиния.– Ты пока не победил, и ты не очень-то уверен в победе.
Бернс непринужденно усмехнулся:
– Джинни, ты просто гений.
– Знакомство с тобой было хорошей школой.
Острый подбородок Бернса дернулся в сторону Палмера.
– Знакомство с ним, видно, также не нагнало скуки.– Он негромко захихикал.– Ладно. Я не настолько уверен в победе, как мне хотелось бы. Для решения задачи не хватает одного лишь звена. Присядь, милочка.– Он указал на стул.– Начиная с этого момента продвижение вперед становится трудным.
Она села на софу рядом с Палмером. Он почувствовал, как к его бедру прижалась мягкая выпуклость ее бедра.. Но на этот раз близость ее тела не возбудила его. Палмер знал, что на лбу его выступили капли пота, но, не желая обнаруживать внутреннего напряжения, не вытирал их. Вместо этого он постарался изобразить на лице небрежную заинтересованность. Он испытывал ужасную усталость. Этот Бернс, с его фокусами, то мягкий и понимающий, то жесткий и требовательный, начинал приводить его в смятение внезапностью перевоплощений. Палмер беспокойно вздохнул.
– Выкладывай, Мак.
– Новый глава – украшение фирмы,– быстро откликнулся Бернс.– Тот, кто заменил бы Большого Папу Бэркхардта. Испытанный и верный, прошедший огонь и воду, всем банкирам банкир, под современным, более молодым управлением которого было бы обеспечено развитие ЮБТК на здоровой основе. Это и есть недостающее звено, Вуди. Ты.
– Твоей группе не удастся заставить наших директоров купить меня в качестве замены.
– Ты пройдешь. С определенной поддержкой, разумеется. Ты же не будешь единственным нашим человеком там.
– Я терпеливо ждал, когда будет упомянуто имя Клиффа.
– Ты знал? – спросил Бернс.
– Подозревал. Мистер Мергендал вполне хорош.
– Не так хорош, как мы думали, а?
– Достаточно хорош, чтобы стать номинальным главой, который нам нужен.– Теперь Палмер чувствовал, как покрывается потом его лицо, шея и грудь.– Почему не использовать Мергендала таким образом?
Бернс сокрушенно покачал головой:
– Как мало еще ты знаешь об общественных связях, дорогуша. Первая заповедь: соблюдай декорум. Не важно, что происходит за сценой. Люди смотрят спектакль. Какое впечатление произвело бы на общественность, если бы мы, перескочив через нашего вицепрезидента – исполнителя, посадили на высший пост простого казначея? И когда я говорю «общественность», я имею в виду не только тысячи наших простодушных акционеров, но также и наших вкладчиков.
– Приятно слышать, как ты произносишь «наших». У тебя это очень хорошо получается.
Улыбка Бернса выразила удовольствие.
– С тобой, Вуди, в качестве замены уход Бэркхардта – просто обычная отставка, сопровождаемая твоим выдвижением. Повседневный случай. Великолепные декорации. Я разрисовывал подобные десятки раз. И ни разу не случалось, чтобы зрителям не понравилось.
– Я был бы слабой заменой.
– Ну, нет. Я уверен, что ты будешь сенсацией.
– Если даже вы сумеете заставить меня пойти на это,– сказал Палмер,– вы в дальнейшем никогда не будете уверены во мне. С чего ты взял, что я буду с вами заодно? С чего ты взял, что я соглашусь на этот дикий заем Джет-Тех?
– Ты ведь за него?
– Я был в принципе за такого рода займы.– Палмер наклонился вперед.– Но сейчас все это не важно, Мак. Ты должен усвоить лишь один-единственный факт: то, что я этого не сделаю. Не позволю использовать себя для того, чтобы свалить Бэркхардта. Не соглашусь его заменить. Не дам своего одобрения на заем.
Узкие руки Бернса раскинулись в обе стороны ладонями вверх, так, словно обладатель их признавал себя побежденным в схватке с превосходящими силами. С подкупающей прямотой Бернс заявил:
– Я говорю тебе, ты сделаешь все.
После секундного молчания Палмер, не спуская глаз с Бернса, подмигнул:
– Ты пробуешь шантажировать, используя то, что застал здесь сегодня.– Палмер уселся на софе поглубже.– Не сработает. Твое свидетельство столкнется с моим. Грязная сплетня – вот все, что есть у тебя в запасе. Она может создать напряженные отношения между Эдис и мной. Она может даже повлиять на нескольких директоров. Но я ее опровергну. Я уничтожу твою репутацию, рассказав им, как ты с самого начала вел с нами двойную игру. Они быстро перестанут тебе верить.
– Ты хочешь поставить на карту свою работу и свою семейную жизнь, а?
– И ее работу,– добавил Палмер, указывая на Вирджинию,– и ее репутацию.
– У тебя чертовски широкая натура, Вуди.– Нижняя губа Бернса искривилась в саркастической усмешке.– В смысле денег твоя работа не имеет для тебя никакого значения. Свою семью ты уже готов был поломать, так или иначе. Стало быть, чьими же фишками ты сейчас играешь?
– Я ду…– начала Вирджиния, но слово жестко застряло гдето а горле. Она откашлялась.– Я думаю, это хорошая ставка. Не важно, чьи фишки он использует, но он еще может тебя обыграть.
– Не так это легко,– заявил Бернс.
– Не так уж трудно,– парировал Палмер,– поскольку мне надо лишь опровергнуть голословное утверждение.
Бернс щелкнул пальцами.
– Ребятки, я так взволнован и расстроен и все такое, что забыл самое главное.– Он подошел к радиоле и, наклонившись, стал доставать что-то из ее глубины. И внезапно Палмер догадался, что это. Инстинктивно, подсознательно следуя направлению мысли Бернса, а может быть, помог опыт бывшего разведчика, только Палмер со свинцовой убежденностью человека, оказавшегося на пути снежного обвала, твердо знал, что достает Бернс из своего тайника.
Бернс осторожно поставил на крышку радиолы черный ящичек – меньше коробки для обуви,– за которым тянулась тонкая проволока, и легким щелчком откинул крышку маленького магнитофона.
– Двадцать два с половиной? – услышал Палмер свой вопрос.
Желтые брови Бернса вопросительно поднялись. Он медленно повернулся, чтобы взглянуть в лицо Палмеру:
– Ты догадываешься, да?
– Просто вычисляю кое-что,– объяснил Палмер. Секунду он помолчал.– У тебя запас ленты примерно на пять часов. Как же ты его включал…– Палмер запнулся.– Телефон! – Он повернулся к Вирджинии: – Помнишь телефонные звонки, на которые мы не отвечали?
Она кивнула.
– Но как?..
– Другой телефонный звонок выключал его после нашего ухода. Мы не слышали, поскольку нас уже не было здесь.– Палмер заметил, что он съехал на край софы и снова уселся глубже.– Остроумно. Но случайный звонок сюда нарушил бы всю комбинацию.
– Случалось пару раз,– подтвердил Бернс.– Я прослушал запись два дня назад. Некоторые сеансы пропали из-за случайных телефонных звонков. Но не все пропало,– добавил он с тонкой усмешкой.
Он нажал кнопку, и катушки магнитофона начали медленно вращаться. Бернс, расстегивая воротник рубашки, отошел от магнитофона.– Переменю-ка я рубашку,– пробормотал он.– Это дубликат, ребятки, с полным отредактированным текстом. Оригинал у меня в конторе. Счастливо слушать!
Он ушел к себе в спальню, оставив магнитофон включенным. Секунду спустя лента воспроизвела негромкий шелест. Палмер смог услышать звуки шагов, потом стук в дверь.
– Ты в приличном виде? – услышал Палмер свой голос. Он звучал безжизненно. Но невозможно было не узнать глуховатый тембр его среднезападного говора.
– Всегда,– воспроизвел маленький микрофон голос Вирджинии. Точнее, оловянную копию ее голоса.– Я бы хотела запрятать твой взгляд в бутылку. Мне хотелось бы закупорить эту бутылку и открывать ее только в тех случаях, когда мне будет нужна моральная поддержка.
– В моей поддержке нет ничего морального.
– Вот именно. Немного поздно спрашивать, но, кажется, я тебе нравлюсь?
– Да.
– Ты сказал это без запинки.
– Не надо язвить. Сегодня ты сделала для меня достаточно много без этого.
– А я все время думала, что ты делаешь это для меня.
– Ну, видишь ли, в твоей жизни, вероятно, есть целая дюжина мужчин, готовых наброситься на тебя при первом же удобном случае.
– Откуда ты знаешь столько обо мне и о дюжине мужчин в моей жизни?
– Я не знаю. Но ты очень привлекательна.
– Спасибо. Я собираюсь удивить тебя.
– Опять?
– Видишь ли, я… Как мне тебя называть? На работе я знаю. А здесь как?
– Очень долго меня называли Младшим. Никогда не пытайся делать этого.
– Видишь ли… Вудс… Вуди?
– Давай, давай. Мучайся.
– Вудс, я хочу сделать удивительное признание. По крайней мере для меня оно удивительно. Я подсчитала, пока принимала душ. Уже почти два года, как со мной не случалось ничего подобного.
– Ты права. Это удивительно.
– Не правда ли? И это не потому, что я сама не хотела – несколько раз.
Слушая запись, Палмер беспокойно поерзал на софе и мельком взглянул на Вирджинию. Она наблюдала за ним, но быстро отвела взгляд.
– Мне жаль нью-йоркских мужчин,– задребезжал голос Палмера из крошечного магнитофона.
– Я расскажу тебе о нью-йоркских мужчинах, с которыми встречалась. Но не сейчас. Я чувствую, что нам пора освобождать помещение.
– По очереди.
– Строго по очереди. Я выйду первая. Но прежде чем уйти, я немного приберу здесь.
– Нет, я это сделаю сам.
– Мне нетрудно.
– Я сам это сделаю,– настаивал его голос.– Я гораздо лучше знаю, как это делать.
– Я знаю это настолько хорошо,– прервал Палмер свой голос на ленте,– что я не смог даже представить себе наличие такой маленькой симпатичной штучки.
– Один поцелуй вот в таком виде,– попросил голос Вирджинии с ленты.– Когда я оденусь, будет не то.
На секунду лента умолкла. Ее шелест внезапно стал резче: непрофессионально выполненное соединение стерло начало другого куска записи. Палмер снова взглянул на Вирджинию, и на этот раз они долго, выжидательно наблюдали друг друга.
– Вот тут есть прелестная вещица.
– Да.
– Как она себя чувствовала все эти дни?
– Так же, как в прошлый раз.
– Ты довольно-таки волосатый для блондина.
Сейчас, услышав это ее замечание, Палмер скривился. Запись продолжала дребезжать. Вирджиния смотрела в сторону.
– Подложи себе под голову,– предложил ее голос с ленты.– Ковер не такой уж мягкий.
Палмер поднялся и медленно подошел к магнитофону, на некоторое время перестав прислушиваться к записи и вместо этого пытаясь определить ее важность. Голоса можно было узнать. Его имя точно устанавливалось из диалога. Обстоятельства – то, что оба они были голые,– также подтверждались. И…
– Мне до смерти хочется,– пожаловался голос Вирджинии из кудахтающего магнитофона,– чтобы мы могли быть обыкновенными тайными любовниками. Женщина засыпает. Мужчина, одеваясь, ходит по спальне на цыпочках. Утром она просыпается, чтобы обнаружить его уход и деньги на туалетном столике. Вместо этого ты спишь, а мне остается изучать свои собственные внутренности.
Палмер нажал кнопку, выключая магнитофон, и секунду-две взирал на неподвижные катушки. Потом нажал кнопку сматывания ленты и послушал, как два их голоса, быстро прокручиваемые в обратном направлении, превращали их любовь в бессмысленную визгливую мешанину – две карликовые мартышки в период течки.
– Хочешь взять этот дубликат? – спросил Бернс, входя в комнату. Он остановился, застегивая запонки, резко сверкавшие в ярком солнечном свете.– Тут есть избранные места, которые ты, может быть, захочешь восстановить в памяти потом, на досуге.
– Я чувствую,– мрачно сказала Вирджиния,– что в течение по крайней мере месяца или двух ни у кого из нас не будет большого досуга.
– Тогда, стало быть, все согласовано,– сказал Бернс. Он раздернул молнию на брюках, заправил рубашку, снова затянул молнию и пояс.
Палмер следил, как сматывается последняя лента. Услышал, как тихо щелкнул ее свободный конец. Выключил магнитофон. Хотел было взять катушку. Не взял.
– Кто помог тебе с этой штукой, Мак?
– Никто.
– Я имею в виду переключатель на телефоне.
Дополнительная проводка, все такое.
– Но правда же, никто, дорогуша,– заверил Бернс.– Эта штука здесь не первый год. Под рукой, на всякий пожарный случай.
Палмер помолчал, собираясь с мыслями. Без особенных затруднений он мог положить в карман эту катушку. Но мог ли он, например, принудить Бернса позвонить в его контору, чтобы подлинник был доставлен сюда?
– Бери эту катушку, старик,– сказал Бернс.– Подлинник заперт в стенном сейфе у меня в конторе.– И, проявляя свою поразительную способность предугадывать ходы противника, добавил: – Никто, кроме меня, не знает комбинации сейфа.
Палмер подошел к застекленной стене. Послеполуденная автострада не отличалась густым движением. Косые лучи солнца сверкали на кузовах проходящих машин и отражались в ветровых стеклах других автомобилей, пересекающих мост Куинсборо. Полицейский вертолет взбалтывал небо над крышами домов. Альтернатива ясна, сказал себе Палмер: подчиниться Бернсу или быть опозоренным перед лицом общественности. Но вот куда было не легко проникнуть интеллекту Бернса,– это в спутанную поросль чувств Палмера по отношению к возможности общественного скандала. Действительно, теперь, рассуждал Палмер, Эдис по закону штата Нью-Йорк получила бы основания для развода, что означало бы выплату им, Палмером, в качестве виновной стороны фантастически высоких алиментов на содержание семьи. У него осталось бы меньше половины всего его денежного имущества, возможно одна треть. Его служба в ЮБТК, конечно, немедленно прекратилась бы, точно так же, как и служба Вирджинии. Развод был бы сенсационный, с магнитофонной записью, проигрываемой в зале суда, с газетными «шапками» в течение нескольких недель; фигурировали бы сальные намеки на политический скандал, тайное любовное гнездышко, словом, газеты выжали бы из этого дела все, что возможно для максимального эффекта.
И это было бы нелегко выдержать, сказал себе Палмер, но, как все на свете, это в конце концов прекратилось бы. И после этого он все равно сохранил бы положение, которое большинство людей назвали бы приличным. Остались бы деньги, которых могло хватить надолго, если их правильно распределить. Возможно, ему пришлось бы переехать в другую страну, но это лишь способствовало бы ограничению его расходов рамками скромного образа жизни. Ему было бы отказано в праве свободно видеться с его детьми, но они скоро станут достаточно взрослыми и самостоятельными. И они смогут восстановить нити родственной связи со своим отцом. Возможность такого развития событий казалась, чем больше Палмер думал о ней, если не приятной, то, во всяком случае, приемлемой. Он отвернулся от окна и подождал секунду, пока его глаза не приспособились к менее яркому в комнате освещению. Бернс и Вирджиния наблюдали за ним. Что ж, в последующие месяцы он окажется под взглядами многих людей, если выберет то, что труднее. О нем будут говорить и думать далеко не лестно. И тем не менее постыдна ли такая перспектива?
Палмер медленно отошел от окна. Он сознавал, что должен тщательно взвесить свои мотивы. Например, должен быть совершенно уверен, что не ощущение пойманности на месте преступления заставит его для искупления грехов пойти на публичный скандал. Он видел теперь, как плохо, что он так мало знает самого себя. Было бы самой большой ошибкой принять неверное решение, руководствуясь эмоциональными – и тем самым необоснованными – причинами.
– Могу ли я суммировать? – спросил он Бернса.
– Если тебе это необходимо, миленький.
– Быть пешкой Джет-Тех в задуманных интригах. Или же ты отнесешь магнитофонную запись моим нанимателям и моей жене.
– Не только запись, Вуди. У меня есть свидетели приходов и уходов. Швейцары, уборщики на первом этаже. И в конце концов, ведь должен был кто-то звонить по телефону, чтобы магнитофон переключался. Понимаешь.
– То есть все сложенное вместе – это своего рода узел с документами для безотлагательного развода.
– Прекрасно, дорогуша. Очень хорошо сказано.– Бернс шагнул к зеркалу, висевшему над баром, и приладил галстук.– Но ты не обращаешь внимания на парочку обстоятельств в узле ДжетТех. Ты должен понять, что мы не можем поднять тебя, имея в виду твои годы, до председателя совета. Мы столкнем Бэркхардта под какой-нибудь, гм, бессмысленный титул, например председателя исполнительного комитета или что-нибудь в этом роде. Ты же будешь президентом и главным должностным лицом. И твой заработок, старина, поднимется до… примерно, ну, до такого, как ты пожелаешь сверх ста тысяч в год. Скажешь двести тысяч – получишь. Хочешь долю в контрольном пакете акций – она твоя. Этого оригинала Лумиса можно считать кем угодно, но он джентльмен.
– Можно было бы сказать почти то же самое и о тебе, дорогой Мак,– добавила Вирджиния.
Палмер вышел в переднюю и надел пальто. Вернулся в комнату, держа ярко-красный жакет Вирджинии.– Как далеко простирается безграничная щедрость Лумиса? – спросил он.– У меня имеется эта соучастница, которая должна бы получить кое-что для себя.
– Назови сколько, дорогуша,– сказал Бернс.
– Назови сколько, дорогуша,– обратился Палмер к Вирджинии.
Ярко-красный цвет жакета Вирджинии, еще более интенсивный в лучах солнца, отразился на щеках всех троих какимто лихорадочным румянцем. Палмер помог Вирджинии надеть жакет.
– Я потрясена,– пробормотала она.
– Итак, ваше слово, ребятки? – спросил Бернс.
Палмер надел шляпу.
– Ты нажимаешь, Мак.
– Имею все основания.
– Верно. Но в таком случае зачем нажимать? Или может быть, не так все гладко и отработано, как кажется?
– Ты-то знаешь, что все в полной готовности,– заверил Бернс.– Я нажимаю, потому что мне дан крайний срок.
– Предположим, я дам тебе ответ сегодня вечером, на свадебном приеме.