Мяло же попробовала филологическими изысками заслонить самый важный вопрос, поставленный в той моей главе: христианская религия – это связь с Богом или с космосом?
3. Ксении Мяло кажется очень важно уточнить дату разрыва между Рёрихами и Церковью, а точнее – заверить, что никакого разрыва между ними вообще никогда не было.
“Точное указание даты важно здесь потому, что, верный своей тактике умолчаний, Кураев не упоминает об этом, зато, заканчивая "Сатанизм...", утверждает, что официальное отлучение Рёрихов от Православия состоялось на Успение 1932 года, а вообще-то "внутренняя связь с Церковью прервалась у Рёрихов значительно раньше 1932 года". Простите, но если не было церковного определения, то откуда диакону это известно? Да еще о "внутренней связи"?! Разве Рёрихи ему исповедовались? Он ведь так настойчиво только что требовал от других строгого соблюдения правил и канонов - но для "посвященных и избранных" это, видимо, необязательно. А если, как утверждает Кураев, такое определение состоялось в 1932г., то почему же о нем не ведали митрополиты Евлогий и Платон?” (с. 236).
После всего сказанного и в “Сатанизме об интеллигенции” и в этой статье о противоречиях между христианством и теософией, повторять, почему у теософов нет внутренней связи с Церковью, уже не имеет смысла.
В 1932 г. состоялся Архиерейский Собор Русской Православной Цекрви Заграницей. Его Послание, возвещающее об отлучение от Церкви теософов и масонов, я приводил. Почему при этом митрополиты Платон и Евлогий не прекратили общение с Рёрихом? Ну, во-первых, у меня нет никаких сведений о том, что Рёрих причащался в православных храмах в этот период своей жизни (как, впрочем, и в другие). А, во-вторых, и главных, митрополиты Платон и Евлогий в ту пору не входили в состав епископата Русской Православной Церкви Заграницей, находились в расколе с ней[519], и потому не могли считать для себя авторитетными постановления ее соборов и синодов.
|
|
Рёриховцы напрасно сегодня достают из архивов свидетельства о добром отношении тех или иных церковных иерархов к Николаю Константиновичу. Церковного человека вообще легче обмануть, чем светского – потому что он по сути своей расположен к тому, чтобы видеть в людях доброе и относиться к ним доверчиво. Сколько священников было убито потому, что они не могли не открыть ночью дверь своего дома стучащему и не могли не поехать ночью в глушь, куда их позвали якобы к больному… Сколько священиков попали в крайне неприятное положение потому, что доверились просящим о поддержке и, не зная всей ситуации и всего замысла, оказались на недолжных “приемах” и “презентациях” - к вящей радости прессы, потом пишущей о братском единении духовенства и мафии…
Вот и у церковных иерархов начала 30-х годов еще не было полноты информации о мировоззрении Рёриха. Даже ближайшие рёриховские ученики многого еще не знали[520].Не все книги Агни Йоги еще вышли. И распространялись они в узких кругах “посвященных”. Кроме того, они выходили без указания авторства Рёрихов. Наиболее антихристианские книги Е. Рёрих (“Основы буддизма” и “Криптограммы Востока”) были изданы под псевдонимами. Не были еще изданы письма Елены Рёрих. А открытые статьи Николая Рёриха были просто возвышенно-туманны, просто про “культуру и духовность”. Знай митрополиты Евлогий и Платон те рёриховские тексты, что были приведены в “Сатанизме для интеллигенции” и в этой книге – их реакция была бы гораздо более негативной.
|
|
Точнее – я надеюсь, что негативной. Увы, церковные иерархи не ангелы. Коррупция встречается и тут. Денежная и политическая зависимость могут существенно смещать акценты. А Рёрих был денежным человеком. Он финансировал строительство некоторых храмов зарубежья и некоторые благотворительные церковные проекты. Он обладал очевидным влиянием в политической верхушке США. И потому я не уверен - что перевесило бы в глазах митр. Платона, в случае его ознакомления с архивами рёриховской семьи: прорвалось бы в нем детское и прямое возмущение бесчестностью и кощунством Рерихов, очевидными из их писем, или же змеиная “мудрость сынов века сего” понудила бы его закрыть глаза на тайные антихристианские выпады Рёрихов ради того, чтобы и дальше получать от них помощь в благотворительных проектах.
К стыду нашему приходится сказать, что католические иерархи в те же самые годы гораздо яснее и принципиальнее иерархов православных оценили суть рёриховского учения: “8.1.30. Н.К. рассказал, что Кубини ему передавал, что кардинал ему запретил видеть профессора Рериха…10.3.30. Утром Н. К. получил письмо от Кланделя, французского посла, о том, что он не может разделять его взглядов, ибо он католик и его взгляды совершено противоположны Н.К… 16.4.34. Утром он был у митрополита [Платона], тот освятил знамя св. Сергия и пришлет своего священника освятить часовню”[521].
|
|
Так стоит ли брать пример с корыстной беспринципности?
4. Мяло очень не понравилось мое замечание о том, что молитва “Отче наш” менее поэтична, чем псалмы. “По сравнению с Псалмами “Отче наш” — сухая проза, вежливое перечисление нужд. Молитва глубочайшая по своему смыслу, но явно уступающая Псалмам по эмоциональной, сердечной насыщенности”.
Мяло облекается в тогу инквизитора, унюхавшего еретика, и срывается с охапкой обвинений: “Разве возможно православие утверждаемое на тезисе о неполноте (и даже неполноценности!) Истины – Христа? Более того, логично развиваемый такой тезис может привести и к отречению от Христа” (с. 100). Ну причем тут “неполнота Истины”? Христос вообще, как правило, говорил спокойно, не-эмоционально. И если я скажу, что вот такой-то ведет себя и выражается эмоциональнее, чем евангельский Христос – то в чем же тут будет хула? Отнюдь не к позору Евангелия будет, если мы скажем, что современный человек больше знания об агротехнике почерпнет в соответствующей современной научной литературе, чем в Христовой притче о сеятеле. А вот духовное знание – да, оно именно Христом дано полнее и глубже, нежели в книгах по агротехнике, агни-йоге или даже в псалмах. Ну неужели так трудно заметить, что “Отче наш” это не поэзия. Там нет поэтических “образов”. А в псалмах они есть. Вообще ни люди, ни Христос не обязаны все время говорить поэтично.
Впрочем, напомню контекст тех моих рассуждений: “Религия — это связь с Богом. Эта связь прежде всего осуществляется через молитву. И вот, оказывается, что Евангелия не дают людям новых молитв. В них нет поэзии молитвы. И когда Церковь Нового Завета начала сама молиться, ей ничего иного не оставалось, как взять для себя молитвы Ветхозаветной Церкви — Псалтирь. Религия, лишенная молитвенного вдохновения и творчества — не религия. Во всяким случае, она не имеет права называться “Новой”. Но если религиозная гениальность Нового Завета все же ощущается и непосредственно, и неопровержимо — значит, отсутствие в нем новых молитв может означать только одно: Новый Завет открывает возможность непсалмического Богообщения. Оказалось возможным вступить в особый Завет с Господом, в такие отношения с Творцом, которые не умещаются в гимны и псалмы. И этот свой новый способ Богообщения христиане не захотели делать публичным”[522]. И дальше речь идет о Евхаристии, значение которой для жизни и спасения человека несопоставимо со значением поэзии...
5. Мяло, обвиняя меня в нелюбви к природе, так торопится вынести этот вердикт о моем бессердечии, что делает это порой просто смешным образом.
Например, она приводит долгую выписку из книги прот. Григория Дьяченко о том, что в снах иногда открывается правда…[523]
Эта выписка предваряется очень серьезным введением: сейчас будет сказано “нечто исключительно важное в свете того поворота в этой многовековой русской традиции, который так резко обозначила книга А. Кураева…”. А после рассказа о снах nota bene еще более жирная: “Здесь мы касаемся самого фундаментального, едва ли уже не мировоззренческого различия между многовековым космизмом русской православной традиции, опиравшимся и на дохристианскую космогонию ("Стих о Голубиной книге"), и на поэтику псалмов - и принципиальным антикосмизмом той новой версии Православия, проповедником которой выступает Кураев” (С. 131).
Не понял: “здесь” – это в вопросе об отношении ко снам? Верить снам или нет – это и есть “самый фундаментальный” вопрос? Ну, теперь я буду знать, что именно “Сонник” есть главная книга христианства, посвященная самому “фундаментальному “ вопросу духовной жизни.
А если всерьез - то никакого “фундаментального, едва ли уже не мировоззренческого различия” между голосом православной традиции и тем, что говорю я, тут нет. Ответы духовников всех поколений от Крещения Руси были одинаковы: “Господь может, конечно, открыть Свою волю во сне (вспомним сны Иосифов в Ветхом и в Новом Заветах). Но тебе лучше снам не доверять. Слишком уж легко обмануться!”. И сельские батюшки отвечают ровно так же, как городские. Нет ни малейших оснований полагать, будто старинные или сельские батюшки призывали и призывают своих прихожан к сонным видениям. Ксения Мяло может взять книжечку Елены Рёрих под названием “Сны и видения”, и отнести ее на суд любого монастырского духовника. И тогда она поймет, кто на самом деле “чужд православной традиции”. Ведь именно в традиции сказано: “Кто верит снам, тот подобен человеку, который бежит за своею тенью и старается схватить ее… Кто верит снам, тот вовсе не искусен; а кто не имеет к ним никакой веры, тот любомудр” (преп. Иоанн Лествичник. Лествица 3,26 и 28).
И причем тут упомянутый Мяло “космизм”? Прежде чем рассуждать о “просветленном космизме” (с. 140) надо было бы определить, что именно Мяло собирается обозначать этим термином. Любое упоминание о звездах? Но тогда русская культура гораздо менее космична, чем культура западная (ибо ни ученого Коперника, ни даже шарлатана Бруно допетровская Русь не родила). А если речь идет о народной, фольклорной культуре (хотя “Толковая Палея”, в которой Мяло как раз и видит “просветленный космизм”, никак не народное произведение, но типичный продукт высокой, книжной культуры), то тут пусть уж Мяло возьмет на себя труд реального сличения русских былин и сказок со, скажем,немецкими или итальянскими… И вот если она затем скажет, что на 10 упоминаний о звездах в русском фольклоре приходится лишь 4 в немецком - вот тогда я приму к сведению ее выводы.
Мяло берется оспаривать очевидное: религиозный, поисковый интерес христианства лежит вне космоса, вне твари: христианство порывается за пределы тварной природы – ко Творцу. Это и есть пафос Преображения: Нетварная энергия посетила мир. И тут нет разницы между греками и русскими (и даже современными западными христианами). Один древнерусский книжник, заключая свое сочинение, посвященное счислению “кругов времени”, по своему выразил тот христианский идеал, который разительно отличает его от всех искателей “тайных наук”: “Еже под леты бываемое и тлению подпадаемое и начало имущее и конец – всяко может и числом описоватися. Едина же не описуется любовь, ниже числом изчитается. Несть бо меры доброте ея, неизмерима бездна, неизпытанна глубина, неведомо величество ея. Понеже любовь есть Бог, Ему же слава во веки; аминь”.
Вот в чем суть расхождения христианства и рёрихианства: тот, кто осознал, что Бог есть Любовь, тому неинтересна кармическая и астрологическая инженерия.
Если же Мяло понимает “космизм” по рёриховски, и слово Космос для нее просто адрес коммунальной квартиры, населенной планетными духами, то пусть тогда она скажет духовнику, что ей, подобно Елене Рёрих[524], ночью приснился посланник Космоса, то есть дух с Венеры, и таким путем она вошла в “соприкосновение с открытым мирозданием”[525]- вот тогда она узнает, как на самом деле относится русская православная традиция к “космизму” и “космическим сновидениям”[526].
Ксения Григорьевна, а и в самом деле - не пробовали ли Вы о таком поговорить на исповеди, пусть даже и в самом что ни на есть сельском храме? Если попробуете – советую также посмотреть, как батюшка отреагирует на Ваши слова о том, что “русская православная традиция опиралась и на дохристианскую космогонию ("Стих о Голубиной книге")”. Выясняя отношение духовника к сонным космическим контактам, расскажите ему еще, что, ища во сне “соприкосновения с открытым мирозданием”, Вы всего лишь исполняли завет “православных” Рёрихов – “Зовите из бездны материи светлых вестников!” (Община, 145)…
Впрочем, вряд ли Ксения Григорьевна ходит на исповедь. Во-первых, потому что ее подзащитная Блаватская говорит, что “исповедь Римско-Католической и Греческой Церкви является большим грехом”[527]. Во-вторых – если бы она знала, что такое исповедь, то не написала бы, что “Кураев опускается даже до совершенно недопустимого: обсуждения завещания (!) Рёриха. Право, это уже что-то близкое к разглашению тайны исповеди” (сс. 215-216).
Вы, Ксения Григорьевна, верно где-то слышали про “тайну исповеди”. Но только забыли, что исповедуются, знаете ли, священникам, а не чекистам. Рёрих же свое завещание вручил именно чекистам, прекрасно зная, в каком ведомстве те работают. Текст его завещания, составленного 8 мая 1926 года, звучит так: “Настоящим завещаю все мое имущество, картины, литературные права, как и шеры американских корпораций в пожизненное пользование моей жене Елене Ивановне Рёрих. После же ея все указанное имущество завещаю Всесоюзной Коммунистической Партии. Единственная просьба, чтобы предметам искусства было дано должное место, соответствующее высоким задачам коммунизма. Этим завещанием отменяются все ранее написанныя. Прошу тов. Г. В. Чичерина, И. В. Сталина и А. Е. Быстрова или кого они укажут распорядиться настоящим завещанием. Художник Николай Рёрих”[528].
Сталин, конечно, был семинаристом… Но приравнивать обращение к Сталину к исповеди все же не стоит. Александр Ефимович Быстров-Запольский, упоминаемый в завещании, - генконсул СССР в Урумчи (именно там Рёрих и составляет и визирует в консульстве свое завещание). По совместительству Быстров – резидент ОГПУ[529]. Завещание было составлено в трех экземплярах. Один остался у Рёриха. А вот два других Быстров переправил в Москву заместителю председателя ОГПУ, начальнику Иностранного отдела Трилиссеру. Ну, очень похоже на исповедь…
И обсуждать это завещание начали именно рёриховцы – причем превознося его: “Николай Константинович оставил завещание, по которому все имущество экспедиции, включая картины, в случае его гибели должно было перейти во владение Советского правительства”[530]. Поскольку авторами ЖЗЛ-овской книжки текст завещания приведен не был, а суть его была искажена, то рёриховская пропагандистка из “Московского комсомольца” (ах, Ксения Григорьевна, где же Ваш политический нюх и сыск: если МК защищает Рёрихов, и защищает так «яро», что МЦР наградил мк-шную журналистку сразу двумя медалями[531], то чей же заказ стоит за этим?) усомнилась в том, “будто Николай Константинович оставил завещание в пользу ВКП(б) и Сталина”[532]. Именно она, если оценивать ее поступок так, как Мяло оценивает меня – опустилась “даже до совершенно недопустимого: обсуждения завещания Рёриха”. Вот на это ее недоумение я и отвечал.
А обсуждать это завещание Рёриха, касающееся имущества его экспедиции тем более интересно, что экспедиционное имущество он завещает Сталину, в то время как приобретал он его на деньги американского правмтельства: «Вся экспедициция была на средства американских Учреждений»[533]. И даже упомянутые картины Рёрих ухитрился приобрести на деньги, выделенные ему правительством США на организацию экспедиции: «Итак, суд утверждает не только взымание с нас в пользу Хорша всех сумм, ассигнованных на экспедицию, результатом которой явились картины Музея… Суммы на экспедицию дали первую партию картин, входивших в состав Музея до 8-го декабря 24-го года, и покрывались документом, выданным Хоршем 8-го декабря 24-го года за его подписью. Вторая же партия монгольских картин явилась результатом продолжения экспедиции в монголо-тибетские области. И, наконец, третья партия картин, высланных из Дарджилинга на сумму в 200 тысяч американских долларов (а затем прибавилось еще 40 тысяч долларов за другие приобретения), которая должна была войти в состав Музея на условии выдачи ежегодной процентной суммы в размере 8 тысяч ам[ериканских] долларов»[534]. И еще о деньгах. Вот на какие деньги создавалось рериховское движение в СССР: “Мы были организованы в 1989 году… Анатолий Евгеньевич Карпов, председатель Фонда Мира, выделил нам 2 миллиона рублей. В то время это были большие деньги. И мы стали “стартовать” с этой суммы”[535]. Жаль, что Е. Шапошникова, назвавшая Карпова – “единственный человек, которого я глубоко уважаю”, не задалась вопрсом о том – а откуда сам Карпов черпал те деньги, что он пожертвовал рериховцам. “Секрет Полишинеля” тут в том, что “пожертвования” в Фонд Мира вытягивались советской властью из православных приходов и монастырей. Порою церковные старосты, назначенные советскими властями, направляли в Фонд Мира б о льшую часть пожертвований, оставленных людьми на храм. И вот эти, по сути украденные у Церкви деньги, Карпов отдал оккультистам…
6. Сначала приведу мой текст, а затем мяловскую реакцию на него:
“Нельзя ставить преграду любви, нельзя говорить что вот за этот предел любовь никогда не посмеет перейти. Евангелие отношение Бога к человеку представляет так, что можно сказать, что Бог “обезумел” от любви к человеку. Распятый Творец –– это поистине и “соблазн”, и “безумие”. Бог свободен в выборе Своих путей к человеку. Он может являться в громе и молнии. А может –– в образе раба и странника. Как однажды очень по-христиански и очень по-человечески сказал Борис Пастернак:
Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.
Словно с видом чудака
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака...
Вот-вот: “в заплатанном салопе”, а не в окружении легионов Ангелов Бог посетил людей. “С видом чудака” и “пряча” Свою Божественность, Творец оказался Эмманиулом (“ с-нами- Богом”)”[536].
Теперь – реакция Мяло: “Почему такая категоричность – “в заплатанном салопе” и никак иначе? По какому праву он берется отнимать у других “неба содроганье”?” (с. 167).
Во-первых, я ничего ни у кого не отнимал.
Во-вторых, в моем же тексте оговаривается возможность космической теофании: “Бог свободен в выборе Своих путей к человеку. Он может являться в громе и молнии”.
В-третьих, самое дивное и тайное воплощение Бога на земле произошло все же не в виде молнии и грома, а именно “в зраке раба”: “уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек” (Филип. 2,7). И святоотеческая традиция всегда подчеркивала парадоксальность этого Богоявления: именно став человеком, Бог стал еще более непостижим[537]; именно перед тайной Боговоплощения “изумевает всяк глагол”…
Странно, что Ксения Мяло, упрекающая меня в невнимании к русской поэзии вообще и Тютчеву в частности (с. 172), сама забыла классическое: “И от края и до края Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя”. Не в громах и молниях, а в странниках Святая Русь чаще узнавала Своего Господа (“Гость в дом – Бог в дом”).
Религия - это не антинатовский митинг. “Вот Отрок Мой… не возопиет, не возвысит голоса своего, трости надломленной не переломит. И льна курящегося не угасит” (Ис. 42, 1-3). “И вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; 12 после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь” (3 Цар. 19,11).
Но тот, кто надеется по подсказкам волхвов найти Бога к гималайском небе, может не узнать Его, пришедшего на порог нашей квартиры.
***
Надеюсь, сказанного достаточно, чтобы сбавить градус восторгов по поводу книги Мяло с ее “лазерным зрением”, посылающей Христа аж в Гималаи, а христиан – на выучку к астрологам... Церковь помнит о волхвах, пришедших поклониться ко Христу. Но она помнит о том совете, который дал волхвам Господь: «И, получив во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою» (Мф. 2,12). Иной путь был открыт для них после встречи со Спасителем. Иной, отличный от прежнего: указывая волхвам другую дорогу для возвращения домой, Бог тем самым повелевал им оставить дурное ремесло (см. Тертуллиан. Об идолах 9). Но для Рёрихов ничего нового Новый Завет не принес. Ничего выше астрологии и буддизма они не знают…
Надеюсь, что в следующий раз Ксения Мяло (или иные апологеты рёрихианства) все же удостоят своего внимания именно те темы, которые и противопоставляют христианство и теософию резче всего. Мы не против спора. Не надо только нас душить мягкой подушкой, не слыша наших возражений и убаюкивая мантрами “мы и сами православные, мы христиане, мы за мир”…
Лично Ксению Григорьевну я прошу полюбопытствовать – что там произошло у св. Льва Катанского с волхвом Илиодором, который “тайно отвергся от Христа, научившись от одного иудеянина волхвованию”[538]. Для рёриховцев ссылка на “Жития Святых”, конечно, не авторитетна. Но Если Вы и в самом деле дорожите церковной традицией, то Вам стоит ознакомиться с этим церковным преданием: ибо, если даже Вы заподозрите его историческую достоверность, то Вы все же не сможете оспорить его вероучительную важность как предания, Церковью принятого и возвещаемого. Если Вы будете упорствовать в защите волхвов, то “святитель Божий, чудный Лев”[539]будет Вашим обличителем пред Богом.
Да, и еще, конечно, будущих моих оппонентов я прошу не забывать завет их Махатм: "оздоровление гланд – самая насущная потребность человечества”[540]. Так что полемизировать надо спокойно, не надсаживая голос (а желательно – и не калеча свою совесть лжесвидетельствами).
***
Весь парадокс нашей полемики с Ксенией Мяло в том, что она пробует совместить православие и теософию. Просто объективного взгляда достаточно, чтобы понять их взаимную противоречивость. Ксения Мяло этого, тем не менее, не заметила. Не захотела заметить. Даже когда ей на тысяче страниц продемонстрировали эту несовместимость - все равно не заметила. Оттого, конечно, нет уверенности и в том, что и эта, дополнительная пара сотен страниц поможет ей заметить хотя бы наличие серьезнейшей проблемы. Значит – тут действуют некие не рациональные, иррациональные мотивы. Я не буду строить “конспирологических” гипотез, отвечая Ксении Григорьевне теми подозрениями, которые она возводит на меня. Я охотно верю, что она так поступает по велению своего сердца.
Но если действительно Ксения Григорьевна Мяло верит по православному и дорожит Православием – то написанием книги “Звезда волхвов…” она поставила себя в очень тяжелое духовное (не политическое!) положение. Я понимаю, что ее сердцу нравятся полотна и некоторые страницы статей Николая Константиновича Рёриха и некоторые суждения Агни Йоги. Сердечное отношение здесь было первичнее трезвого, разумного анализа. Доверившись чувству, ощущению, вкусу, она взялась за дело (в данном случае - бросилась на защиту Рёрихов и Блаватской). И тем самым нарушила ряд православно-аскетических принципов духовной безопасности.
Наверняка, вопреки постоянным увещеваниям Святых Отцов, Ксения Григорьевна предприняла этот очень серьезный для судьбы ее души шаг, не взяв на него благословение духовного отца. Проявив таким образом, бес-советие[541], она слишком доверилась самой себе. И тут произошло то, против чего настойчиво предостерегал преподобный авва Дорофей: принятие влечения своего сердца за голос истины. "Я не знаю другого падения монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу"; "мы должны всею силою направлять себя к воле Божией и не верить своему сердцу"; "будучи страстными, мы отнюдь не должны веровать своему сердцу, ибо кривое прав и ло и прямое кривит". Иной путь – это путь в самомнение и прелесть. Путь к “космическим” “голосам” и “видениям” во сне и наяву.
Ксения Григорьевна, проснитесь! Не возводите напраслину на русский народ, который якобы во сне создавал свое мировоззрение (“века грандиозной духовной работы русского православного народа, в своих творческих снах соединившего Индию и Палестину” - с. 172). Оно, конечно, верно – только во сне такое и может привидеться. Но не вечно же Вам спать! Проснитесь же, осените себя крестным знамением и трезво, рассудительно прочитайте еще раз вышеперечисленные расхождения между рёрихианской теософией и православием.
Я долго пробовал взывать к разуму. Напоследок попробую обратиться к интуиции.
Елену Блаватскую крестили, когда ей еще не исполнилось и суток от роду. Восприемницей Елены должна была стать трехлетняя девочка – она “стояла рядом со священником, облаченным в длинные, ниспадающие складками ризы золотистого цвета. Обряд шел своим чередом, в монотонном чтении и пении, а горящий воск тем временем все сильнее наполнял зал своим горячим и тяжелым запахом. Девочка задремала; она села на пол, голова ее поникла, а язычок пламени с ее свечи наклонился к облачению старого священника. По обряду крещения нечистую силу предавали отречению и оплеванию; и в это время край облачения священника качнулся над свечой и вспыхнул. Прежде, чем кто-то заметил это, его охватило пламенем. Священник, разумеется, был тяжко обожжен вместе с теми, кто поспешил к нему на помощь. Обряд был внезапно прерван”[542]. Жизнь Блаватской началась с ожога, причиненного священнику, который в ту минуту вымаливал ее душу из плена сатаны.
Новорожденный младенец, конечно, ничем не виноват. Но знамение все-таки дано было. Господь предупредил: в мир вошел человек, который осмелится издавать журнал под именем “Люцифер” и назовет сатану своим “Искупителем”[543]… Ксении Мяло придется приложить очень много усилий и сотворить немало интеллектуальных фокусов-перевертышей, чтобы истолковать это знамение в том смысле, что оно, мол, возвещало о рождении миссионерки, которая понесет свет Евангелия на Восток…
А вот сценка из жизни семьи Рёрихов: “Приехали к нам домой, пили валериан, Юрий и Н.К. имитировали пение в церкви, мы много смеялись. Н.К. говорил, что не понимал никогда, почему надо было, когда Христос изгонял дьяволов, обратить их в идущее мимо стадо свиней, а потом свиней бросить в море. Ведь дьяволов можно было сразу в море, ибо свиньи кому-то принадлежали. Очень смеялись […]”[544].
Ксения Григорьевна, Вы тоже присоединяетесь к этому смеху? Ваш смех тоже раздается над страницами Евангелия?
Не только церковное пение “имитировали” Рёрихи. Еще они имитировали свою православность. А потому церковный призыв же к различению имитации и подлинника не стоит расценивать как проявление “бескультурья”. Это просто напоминание человеку о том, что у него есть право. Право на выбор.
ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА
(ответ на статьи Г. Ф. Чечехиной “Лебединая песнь дьякона Кураева” и Н. Самохиной “Добро с когтями” // Мир огненный. № 4 (15), Рига, 1997)
В рериховском журнале "Мир огненный" (№ 4(15), 1997) появился давно мною ожидаемый отклик на мою книгу "Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и православии". Отклик был в виде двух статей: Г. Ф. Чечехиной “Лебединая песнь дьякона Кураева” и Н. Самохиной “Добро с когтями”.
Поясню, почему я ожидал рериховской реакции на мою книгу. Теософия призывает к диалогу разных мировоззрений, к сопоставлению разных традиций, свободно-критическому взгляду на устоявшиеся авторитеты. Ничего против этого я не имею. Однако, по моему пониманию, расслышать другого человека, вести с ним диалог не означает слышать в его словах лишь то, что согласно моим убеждениям. Понимающий взгляд - это взгляд, который умеет замечать инаковость, взгляд, который не выстраивает всех в одну шеренгу, который замечает реальное многообразие мира, людей, культур, верований.
Мне непонятно, почему Г. Чечехина считает, что “обсуждать фундаментальные интуиции” можно только с единомышленниками (Чечехина, с. 127). В таком случае серьезного диалога и не будет – а будет только очередной “междусобойчик”.
В способности моей критикессы к диалогу меня, кстати, заставила усомниться и еще одна ее фраза – та, в которой она высказывает надежду, что я стану “ко всеобщему удовольствию примерным рериховцем” (Чечехина, с. 128). Здесь тревожно выражение “ко всеобщему удовольствию”. Ведь понятно, что стань я рериховцем, это никак не вызовет именно “всеобщего удовольствия”. Случись такое – и многие христиане этим, несомненно, были бы весьма огорчены. Употребление же Г. Чечехиной именно такого словосочетания – вместо более очевидного “к нашему удовольствию” - показывает, что она просто забыла подумать о других людях, неединомышленных с нею. Это признак не-диалогичного сознания, которое видит лишь своих и лишь своё. Впрочем, сразу скажу, что вызывать “всеобщее удовольствие” я не собираюсь. Хотя бы потому, что помню слова Христа: “Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!” (Лк 6,26).
Поймите, уважаемые мои оппоненты, моё - не буду скрывать - раздражение теософией Блаватской и Рерихов вызвано совсем не тем, что они критикуют мою веру, мою Церковь, и не тем, что они придерживались взглядов, отличных от моих. Я живу в мире, в котором встретить православного христианина является редкой удачей. Гораздо чаще мне приходится беседовать и сотрудничать с людьми, которые мыслят совершенно иначе, чем я. На кафедре философии религии и религиоведения МГУ, на которой я работаю, нет других православных преподавателей. Все другие мои коллеги придерживаются иных мировоззренческих принципов (в большинстве своем - безрелигиозных). Но ни с кем из них у меня нет конфликтов.