Боже, ну что же происходит с разумом у тех людей, которые уходят на “контакт с Космосом”? Ведь создает-то вышеприведенный бред кандидат физ-мат наук… Неужто и с ней произошло то же, что и с Еленой Ивановной Рёрих – духами «мне было Запрещено не только писать и читать, но даже думать»[424]? Ну да – «Надо взорвать мозг, тогда сознание отбросится вперед, как из пушки. Учение летит на крыльях событий»[425]. Ну, а поскольку мне не нравится, когда у окружающих меня людей «взрываются мозги», я и веду полемику с рёрихославием, не дожидаясь, пока подобная “Космография должна быть введена во всех школах” (Надземное, 671). Не хочу я дожить до времени, когда каждый ребенок будет учить, что “Люди на Венере живут в астральных телах, младенцы уже при рождении имеют такое же развитие, как семилетние на Земле, живут до сорока лет, затем растворяют свои тела. Одно дерево оттуда растет сейчас в Докиуде, где с лепестков цветов падают капли праны… Чтобы иметь ребенка, мужчина и женщина вызывают энергию пространства и, фиксируя взор, создают новое существо”[426]. Впрочем, «Духи Венеры изжили все элементы и тончайшие энергии в атмосфере, ее окружающей, и нуждаются в новом "домике" для обогащения развития, как духовного, так и ментального»[427]. Оттого и повадились они летать на Землю… А еще – “Е.И. прочитала мне удивительную информацию о Венере, о людях, ее населяющих. Они называют эту планету Тула. Как-то раз она видела кольца вокруг Венеры, когда летала туда”[428].
Так вот каково имя первого космонавта! Не Гагарин впервые полетел в космос, а Елена Рерих![429]Именно она, облетев солнечную систему (или все же просто прислушиваясь к постукиванию стола во время спиритического сеанса?), выяснила, что жена Будды сейчас находится на Венере, сын Будды – на Юпитере, равно как и Вивекананда и Платон [430]. Увы, “Газ, посылаемый Платоном с Юпитера, не воспринимается Землей”[431]. Кроме того, обследовав Солнечную систему, Е. Рёрих пришла к выводу - «Конечно, на Юпитер могут попасть лишь люди высоконравственные, ибо общий уровень на Юпитере отличается высокой нравственностью… Интеллект и, следовательно, воображение очень мало развиты на Юпитере. Но знание духа заменяет до некоторой степени интеллект. Так что жизнь на Юпитере для большого мыслителя скучна, однообразна. Ее преимущества - прекрасный климат и постоянная атмосфера прекрасной весны очень приедаются. Во всяком случае, на Юпитер я не собираюсь и предпочла бы жизнь на нашей Земле.»[432]…
Итак, Космос Рёрихов - никак не Космос науки.
Это и не Космос апостола Павла, который видим каждому, и который очевидной разумностью своих законов и соотношений свидетельствует о том, что он создан Единым Божественным Разумом: “Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы” (Римл. 1,20).
Да, при взгляде на красоту и разумность природы для христианина естественно переходить мыслью к Красоте и Мудрости Творца. Христианин при виде множества сияющих звезд обращается к мысли об их Едином Творце. Язычник более дробно реагирует на звездное разнообразие: с каждой из звезд он связывает различные имена и предания. Вот смотрит христианин на звезды Большой Медведицы и просто говорит: Слава Тебе, Господи, за эту красоту и за этот твой дар нам!”.
Но Рёрихи возвращают нас к языческим временам: “Живет до сих пор сага о Гессер-хане: "Гессер-богдохану посылается семь голов, отрубленных у семи черных кузнецов, а он эти семь голов варит в семи медных котлах. Делает из них чаши, оправляет эти чаши серебром. И так из семи голов вышло семь чаш, которые Гессер-хан наполнил крепким вином. После этого он поднялся к мудрой Манзал-Гормо и отдал ей эти чаши и угостил ее. Но она взяла эти семь чаш из семи голов черных кузнецов и бросила их в небо. И образовали семь чаш созвездие Долон-Обогод (Большую Медведицу) и сторожит оно сроки". Как замечательно влиты символы в эти неясные и как бы лишенные значения слова, связывающие Гесер-хана в семизначным созвездием Севера”[433].
Христианство вернуло людям право спокойно смотреть на небо – потому что оно очистило небо от богов. Христианство изгнало с небес божественных преступников и педерастов. При упоминании Ганимеда теперь уже не надо вспоминать, что речь идет о любовнике Зевса. Наблюдая, как облако, гонимое ветром, закрывает солнечный лик, нет нужды вспоминать о ссоре “златокудрого Феба”, то есть солнечного Аполлона с богом ветра Зефиром из-за любви к мальчику Гиацинту…
Небо стало чистым в том смысле, что оно уже не хранит воспоминания о “божественных” преступлениях. Напротив, оно воспринимается как всецело послушное Творцу и тем самым даже дающее урок послушания человеку. Уже в IV веке св. Иоанн Златоуст приводит в пример человеку движение звезд, которые не отклоняются от своего пути - в отличие от человека: "Небо, и солнце, и луна, и хор звезд и все прочие твари находятся в великом порядке, а наши дела в беспорядке" (1 Беседа о диаволе, 7).
Но не о Едином Боге-Творце вспоминает нынешний “космист”, глядя на звездное творение. Рёрихианец при взгляде на звезды начинает вспоминать о планетарных духах, которые носят имена языческих божков, и при этом сами не знают, о том, что выше их: “Высшие Дхиан-Коганы Солнечной Системы могут не иметь представления о том, что существует в более высоких системах, то есть на втором семеричном Космическом плане”[434].
Эти “дхиан-коганы” никак не могут быть отождествлены с христианскими Ангелами. Ангелы знают своего Творца и свидетельствуют о Нем. Ангелы сами не творят, но лишь исполняют данные им Божие повеления: "не ангельское дело творить"[435]. Христианские Ангелы не претендуют на то, чтобы именоваться “душами планет”. Планеты не являются “телами”, облекающими христианских Ангелов. Христианские Ангелы учат людей молиться Богу. Но собеседники Блаватской нашептывают, что молиться вообще никому нельзя. Христианские ангелы не учат презирать людей, именуя большинство человечества “двуногими хвостатыми”… От таких “учителей” христианину лучше держаться подальше.
Христианин, слыша эти рассказы астралопитеков о Космических Владыках и Иерархах, видит в них тот же грех, что уже в древности был поименован и осужден Писанием: “И оставили все заповеди Господа и поклонялись всему воинству небесному” (4 Цар. 17,16). От “контакта” с этими духами христианин может лишь отгородиться силой Креста и словами Писания, согласно которым суть подвига Христа в том, что “Отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собою” (Кол. 2,15).
Рёриха радует разрушение православного христианства (большевистский «Штурм неба», исполненный бесконечных издевок над Библией и православным богослужением) – ибо это разрушение освобождает место для вторжения его любимых космических духов: «Н.К.Р. сказал: «Штурм неба» был бы хорош, если бы он превратился в исследование Дальних Миров, которые не хотят признать ни религия, ни наука»[436].
А потому абсолютно безоснователен тезис Мяло, будто мое неприятие рёриховской космолатрии тождественно хуле на Творца.
Мяло изумляется, что “планеты почему-то особенно неприятны Кураеву” (с. 137)[437]. А что же тут непонятного! Ведь мне неприятны не те планеты, что видны на небе и что изучаются астрономами. Мне неприятны те “планеты”, что мерещатся теософам в их “септенарной цепи”[438]. Теософские “планетарные духи”, планетарные “Хозяева” являются типичными языческими астральными божествами. И с чего бы это вдруг языческие духи стали мне приятны?! Если я отказываюсь приносить жертвы богине Венере и кропить кровью алтарь Марса, то из этого не стоит делать вывод, будто я выступаю против астрономии, против посылки исследовательских спутников к Венере и Марсу как планетам и не бываю благодарен тому, кто в звездную летнюю ночь покажет мне восходящую Венеру…
Почему я должен восхищаться баснями о планетарных духах, научивших Блаватскую, что молиться Богу и каяться бесполезно?
А посему, пока Мяло любуется на “звезду волхвов” и защищает рёриховский космопарк, я вспоминаю слова св. Иоанна Златоуста: “Звезда не имеет ни мысли, ни ума, ни речи”[439].
Мяло возмущается, что земля “для Кураева - "враг"” (с. 158). Никогда ничего подобного я вообще-то не говорил. Но тот дух, которого теософы называют “Хозяином земли”, действительно не вызывает у меня, как и у любого сознательного христианина, желания дружить с ним – ибо “Люцифер Хозяин Земли по космическому праву или сродству энергий”[440].
“Сам по себе космос у Кураева вызывает не восторг и удивление, не непосредственное переживание его красоты и мощи, вслед за чем и рождается вопрошание о Творце - так сколь же Он велик! Нет, Кураев отбрасывает это традиционное для России чувство, с дивной силой и преемственно к поэтике псалмов в свое время выраженное Ломоносовым в его "Утреннем размышлении о Божием величестве"” (с. 133).
Да, рёриховский “космос”, состоящий из “дхиан-коганов”, не вызывает у меня “восторг и удивление”. Но ведь Ломоносов-то не “дхиан коганов” воспевал! Полагаю, Ломоносов не отказал бы себе в удовольствии расквасить нос каббалисту, который забрел бы к нему лабораторию с проповедью и “дхиан коганах” и приключениях Сатурна…
Развивая свою версию о моей бессердечности и чуждости “крестьянскому православию”, Мяло пробует читать у меня в мыслях – мол, “все мироздание - звездное небо, сияющее солнце, моря и горы - само по себе вызывает у него такую настороженность, он так подчеркивает холодность, равнодушие, если даже не прямую враждебность космоса к человеку, что, похоже, полагает, будто без предварительной катехизации (желательно, видимо, под эгидой диакона Андрея) сам по себе человек абсолютно неспособен ощутить, хотя бы и бессознательно, благодатное присутствие Творца в творении. Кураев с этим не согласен и даже не просто не согласен, но прямо утверждает нечто, гораздо более близкое к учению гностиков и манихеев о скверне и демоничности всего чувственного, сотворенного мира, нежели к Иоанну Дамаскину и русской православной традиции, с ее восторгом перед красотой и величием мироздания. Он решительно заявляет: "Красота мира не создана для человека, не заботится о человеке и потому по сути своей бес-человечна" (Кураев, соч. цит., т. 1, с. 164). "Не создана для человека!" Сильное утверждение - вступающее в противоречие не только с концепцией антропного принципа, к которой все больше склоняется современная наука, но и с первыми же страницами Книги Бытия. А также и со святоотеческой традицией” (сс. 134-135).
Теперь сбавляем пафос и пробуем говорить спокойно.
Уже второй раз я вижу, как рёриховцы спотыкаются на этой моей фразе о том, что "Красота мира не создана для человека…” (первый раз ею возмутилась Наталья Бондарчук - Литературная газета,15.7.98). Именно спотыкаются, поспешно заключая, будто всякая моя фраза излагает именно мою точку зрения. Это далеко не всегда так. В изложении историко-философского материала, а также в полемике нередко приходится писать такие фразы, которые излагают и резюмируют позицию моих оппонентов. Не то что фразы, а целые абзацы, а порой и страницы приходится тратить на то, чтобы показать, к каким последствиям приведет принятие тех предпосылок, из которых исходят антихристианские мыслители. И было бы очень недобросовестно из такого рода реконструкций и пересказов антихристианских теорий выдирать одну фразу и кричать: “смотрите, так вот что написал Кураев, значит, именно в это-то он сам и верит!”.
Вот и на этот раз я говорил о том, что выбор между оккультно-пантеистическим и христиански-личностным пониманием Бога ставит нас перед дилеммой: “Здесь неизбежен выбор. Или принять Евангелие, которое возвещает о том, что Тот, через Которого все начало быть, пришел на Землю и стал человеком. Или человек и его планета — не более чем свалка кармического мусора. Космос живет сам по себе, и даже не знает, что где-то на его окраине страдает и на что-то надеется человек. Этот мир не становится полнее, если в него приходит человек, и он не беднеет, если человек из него уходит. Дважды два всегда равняется четырем. Две галактики плюс две галактики — всегда получалось четыре. Знают об этом земляне или нет — таблице умножения до этого нет никакого дела. Красота мира не создана для человека, не заботится о человеке и потому по сути своей бес-человечна”.
Наталья Бондарчук цитирует последнюю фразу и восклицает: “Если великий Достоевский вывел формулу “Красота спасет мир”, то диакон Кураев нам в этом отказывает. Но, может, к нашему счастью, именно сам диакон или его душа еще не осознала красоты?”.
С какой же мерой заведомой неприязни нужно читать мою книгу, чтобы приписать мне ту позицию, которую я явно отрицаю и противопоставляю евангельской?! … Тут вполне четкое “Или-Или”. Или мы принимаем Евангелие – или, отрицая Евангелие, мы должны будем признать, что мир бесчеловечен. Именно антиевангельскую позицию, то есть такую, с которой я заведомо не могу быть согласен, излагает моя фраза, предупреждая рёриховцев, что именно в такой, бездушно-бесчеловечный мир они запихивают себя, следуя догматам теософии. Вновь напомню слова Блаватской: “Божественная Мысль имеет настолько же мало личного интереса к ним (Высшим Планетарным Духам-Строителям) или же к их творениям, как и Солнце по отношению к подсолнуху и его семенам”[441].Но если ранее, говоря о статье Бондарчук и первом издании книги Мяло, я мог сказать, что мои критики просто “споткнулись” об эту фразу, слишком скоро и невнимательно ее прочитав, то теперь я вынужден говорить уже о прямой клевете. Ведь Ксении Мяло был знаком мой интернетовский отклик на первое издание ее книги (она несколько раз его цитирует), где я обращал ее внимание на то, что фраза о “бесчеловечности космоса” излагает не мою позицию и не православную, но лишь резюмирует сумму мировоззрения тех людей, которые не верят в Личного Бога. Тем не менее, и во втором издании своей книги Мяло повторяет тезис о том, что обсуждаемая фраза выражает именно мой взгляд на отношения мира и человека. Это уже не невнимательность в чтении и не полемическая запальчивость. Это уже полемическая нечестность
Но еще более интересно в только что цитированном тексте Мяло упоминание о гностиках и манихеях – “все мироздание - звездное небо, сияющее солнце, моря и горы - само по себе вызывает у него такую настороженность, он так подчеркивает холодность, равнодушие, если даже не прямую враждебность космоса к человеку… Кураев прямо утверждает нечто, гораздо более близкое к учению гностиков и манихеев о скверне и демоничности всего чувственного, сотворенного мира, нежели к Иоанну Дамаскину и русской православной традиции, с ее восторгом перед красотой и величием мироздания”.
Здесь уже вопрос совсем не обо мне. Здесь затрагивается гораздо более интересный вопрос об отношении гностицизма, христианства и теософии.
15. ГНОСТИКИ, ТЕОСОФЫ, ХРИСТИАНЕ
а) ГНОСТИКИ И АНТИЧНОСТЬ
Ксения Мяло права в своей оценке гностиков. Для этих околохристианских групп первых веков нашей эры было характерно крайнее отвращение к миру материи и к его духовным создателям. Для гностиков тот мир, в котором можно встретить “звездное небо, сияющее солнце, моря и горы” – это мир лжи и ужаса.
"Кто познал мир, тот нашел труп" – вот лейтмотив гностической философии[442]. “Форма Изъяна есть мир (kosmos)”, - говорит гностическое “Евангелие истины”[443].
Для античности космос – это синоним порядка, обжитости, красоты. Человек – часть космического целого. При этом человек предупреждается, что часть существует для целого, но не наоборот. “Человек не есть высшее из всего в мире… Человека много божественнее другие вещи, взять хотя бы наиболее зримое – звезды, из которых состоит небо (kosmos)”[444]. “Бытие это возникает не ради тебя, а, наоборот, ты – ради него. Ведь любой ремесленник делает все ради целого, а не целое ради части”[445].
Но гностики ощущают себя чужими в этом мире. Осознав то, о чем так спокойно повествует Блаватская – равнодушие к нам высшего Божества - гностики и близкие к ним религиозные течения возмущаются этим равнодушием: “Семеро угнетают меня и Двенадцать стали моими преследователями. Первый Свет забыл меня, а Второй не спросил обо мне”[446].
Гностик ощущает себя окруженным враждебной вселенной. Высшие этажи иерархии бытия равнодушны к нему, незаконнорожденному, и не проявляют себя “в мире сем”. А те, кто обитают в космосе, к нему просто враждебны. “В гностической мысли мир занимает место традиционной преисподней”…[447]
Гностики признают космичность (упорядоченность) мироздания: да, в нем есть законы, есть порядок, есть некая единая цель. Но цели человека и цели космоса и его правителей в понимании гностиков решительно разошлись. Порядок космоса – это порядок тюрьмы. Космос претендует на полную власть над человеком; человек же обнаружил в себе нечто, вырывающееся за пределы космоса, не принадлежащее этому миру, чужое для него. Претензии же космоса на тотальную власть над человеком грозят уничтожением человеку. Душа рвется за пределы космоса, осознаваемого как темница, то есть за пределы власти космических создателей и надзирателей (архонтов). Космический порядок “из аттрибута восхваления” Космоса стал “аттрибутом его посрамления”[448]. Оскорбление, наносимое античному чувству благоговения перед природой, дополнялось оплеухой тем, кто жил по Библии – ибо “библейский Бог был разжалован до символа космического угнетения”[449].
Творение и его порядок не проявляют истинного Бога, а скрывают Его – “Бог Маркиона естественно непознаваем и никогда не проявляется, за исключением Евангелия” (Тертуллиан. Против Маркиона. 5,16). Ведь если Бог не участвовал в творении, миру нечего о Нем сказать. И Он в природе не оставил никаких следов… Если уж кто и познаваем из изучения космоса (“звездного неба, сияющего солнца, морей и гор”) – так это его создатель, который никак не заслуживает позитивных эпитетов.
Делом чести, познания и спасения человека является распознание в библейском боге-творце демонически-злого начала и бунт против него. В “Откровении Адама его сыну Сифу” (гностический текст, входящий в библиотеку, найденную в Наг-Хаммади), говорится об изумлении Адама, когда он узнал об “извечных ангелах” (эонах), которые “были выше, чем бог, который сотворил нас… Архонт в гневе отрезал нас от эонов сил… мы служили ему в страхе и трепете”[450]. Аналогична реакция Адама и у манихеев: “Тогда Адам закричал и заплакал: он возвысил свой ужасный голос, подобно рыкающему льву, разорвал свое платье, ударял себя в грудь и говорил: “Горе, горе создавшему мое тело, тем кто сковал мою душу, и мятежникам, что поработили меня”[451].
Не благодарность Творцу, а осознанная готовность бунтовать против него стоит за словами манихея, объясняющего, что же именно должен познать “гностик” (“знающий”): “мы знаем, как смешались Свет и Тьма, и кто сотворил небо и землю”[452]. В этом контексте фраза “мы знаем, кто сотворил небо и землю” звучит совершено также, как фраза инвалида: “я знаю, кто меня изувечил”…
Чтобы представить себе стиль и вкус гностических мифов, приведу выдержки из гностического трактата “Ипостась архонтов”: “Наверху, в беспредельности Эонов, существует Непогрешимый. София, которая зовется Пистис, пожелала сама совершить Деяние, без своего супруга. И ее работа стала небесным образом, так что завеса существует между верхними эонами и теми, что ниже. И ниже завесы сформировалась тень, и эта тень превратилась в материю, и была брошена во (внешнюю) тьму. И ее форма стала деянием в материи, сравнимым с уродцем. Она получила отпечаток их тени и стала самона-деянной тварью с мордой льва (Иалдабаоф). Он открыл свои глаза и увидел материю, великую и беспредельную; он стал высокомерен и сказал: “Я есмь Бог, и нет бога, кроме меня”. Сказав это, он согрешил против Всего. И глас сошел с высоты Высшей Власти... “Ты ошибаешься, Самаэль”,то есть слепой бог или бог слепых. Его мысли ничего не видели. Он задумал сотворить сыновей для себя. Будучи муже-женственным, он сотворил семерых муже-женственных сыновей и сказал им: “Я — Бог Всего”. Зоэ (Жизнь), дочь Пистис Софии, ограничила Иалдабаофа и бросила в Тартар на дно Глубины с помощью огненного ангела, эманировавшего из нее. Когда его сын Саваоф увидел силу этого ангела, он раскаялся. Он лицемерил перед отцом и его матерью, Материей; он почувствовал отвращение к ней — София и Зоэ подняли его наверх и установили его над семью небесами, под завесой между высшим и низшим. Когда Иалдабаоф увидел, что тот был в великой славе, он позавидовал ему, и зависть породила смерть, а смерть — его сыновей”[453].
Этот миф весьма похож на буддистский миф, объясняющий, откуда у людей взялось представление о Боге. В “Брахмаджала-сутте” Будда оспаривает верование “частичных этерналистов” (ekaccasassatika) — т.е. креационистов, которые, подобно христианам, верят в вечность Бога (Брахмана) и не-вечность мира. Будда ставит вопрос - как возникает подобное воззрение? - и рассказывает по этому поводу целую историю, полную мифологических реминисценций: “В начале мирового цикла появляется пустая обитель Брахмы. Туда попадает некое духовное существо, “состоящее из манаса, питаемое радостью” и исчерпавшее свои заслуги в высших небесах абхасса. А дальше, “когда оно остается одно слишком долго, ему становятся не по себе, ему это не нравится, оно начинает сетовать: „Ах, если бы другие существа могли достичь того же состояния". В это время и другие существа также оторвались от небесной обители, поскольку по исчерпании заслуг их пребывание там закончилось, и возродились в обители Брахмы, чтобы составить компанию этому существу. Тогда, о бхиккху, существо, которое было первым, сказало себе: „Это я Брахман, великий Брахман, выше которого никого нет, глаз которого всевидящ, всемогущий господин, созидатель, демиург, творец судеб, автономный, прародитель всего, что есть и будет. Это я создал все существа. Для чего? Ибо я подумал: хорошо, если бы другие существа достигли этого состояния. Таково было мое желание, и вот существа явились". Существа, которые явились позже, говорят: „Вот почтенный Брахман, великий Брахман, выше которого ничего нет... Это он, почтенный Брахмо создал нас. Почему? Потому, что он родился первым, а мы уже потом. Тот, кто родился первым, наделен долголетием, красотой и силой, в то время как родившиеся позже наделены меньшим долголетием, красотой и силой. Одно из этих существ потеряло свой статус и спустилось в этот мир. Возродившись в этом мире, в облике человека, он покидает семью, переходит от состояния домохозяина в бездомное состояние”. (Затем идет формула ретрокогниции.) Когда дело доходит до воспоминания о своих прошлых рождениях, выясняется, что этот человек вспоминает свое появление в обители Брахмы и говорит: “Почтенный Брахман, великий Брахман, который нас создал, постоянен, устойчив, вечен, неподвержен изменению, остающийся тем же самым в веках. Мы же, созданные им, невечны, неустойчивы, живем недолго, можем умереть, то есть потерять существование, отпущенное нам здесь”… Веру во всемогущего Брахмана, согласно Будде, провозглашает существо, которое переродилось во вторую очередь и, застав в обители Брахмы родившегося там первым, посчитало, что тот и есть сам Брахман. Поэтому люди считают Брахманом обычное подверженное перерождению существо из духовной сферы”[454].
Но есть серьезная разница между мифом гностическим и буддистским: нереальность Брахмана для буддиста лишь иллюстрация общего тезиса о нереальности всего сущего, всего космоса (в том числе и самого человека, и даже самого рассказчика этого мифа). Для гностика же персонажи его мифа весьма реальны, как реален и созданный ими печальный космос.
Итак, космос есть творение “бога слепых”. По верной оценке Мёлера, “Гностицизм есть язычество, отчаявшееся в себе, провозгласившее вместо античного обоготворения вещественной природы - ее обесотворение”[455].
Поэтому, с точки зрения гностицизма, “кто бы ни сотворил мир, человек не обязан ему ни преданностью, ни отношением к его работе…. Божественное чуждо миру и не имеет ни роли, ни интереса в физической вселенной... В этом собрании трех терминов – человек, мир, Бог, - человек и Бог стоят в оппозиции к миру и являются разделенными миром… Такая вселенная не имеет никакой почтенности греческого космоса. Пренебрежительные эпитеты применяются к ней: “эти ничтожные стихии”, “эта ничтожная келья творца”. Это все еще космос, порядок, - но порядок, в полном смысле слова, чуждый человеческим устремлениям”[456].
Мир – внебожественен. Бог внекосмичен. Человеческий дух, будучи искоркой Божества, не по своей вине оказавшейся плененной миром, также радикально внекосмичен. Даже более того – антикосмичен.
Таково главное убеждение гностиков, отличающее их от античной философии – “антропологический акосмизм”[457]. Гностики никогда не согласятся с тем, что “Человек — часть космических энергий, часть стихий, часть разума, часть высшей материи” (Беспредельность, 135).
Б) ГНОСТИКИ И ХРИСТИАНСТВО
То, что отличает гностиков от античной натурфилософии и от теософского “космизма”, как раз роднит гностицизм с христианством. Из Евангелия гностики научились, что стоимость всего космоса несопоставима с ценностью одной человеческой души: “какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?” (Мф. 16,26).
Содержа в себе причастность миру, человек должен содержать в себе и еще нечто. Человек живет в природе, но все же нельзя сказать, что весь человек есть часть природы.
Здесь и проходит решительная граница между мировоззрением языческим и библейским. С точки зрения язычества, человек — часть природы, микрокосмос. Человек — это “микрокосмос”, малый мир в мире большом — “макрокосмосе”. Свящ. Павел Флоренский эту мысль выразил так: “человек — это сокращенный конспект мироздания”.
Но этого мало сказать о человеке. Византийские богословы утверждают кроме того, что человек скорее есть “макрокосм”, помещенный в “микрокосм”. Ибо хоть и действительно в человеке есть все, что есть в мире, но в нем еще есть и то, чего весь мир вместить не может и не имеет: образ Божий и Божественная благодать, благодатное Богосыновство. “Смотри, — обращает наше внимание преп. Макарий Великий, — каковы небо, земля, солнце и луна: и не в них благоволил успокоиться Господь, а только в человеке. Поэтому человек драгоценнее всех тварей, даже, осмелюсь сказать, не только видимых, но и невидимых, т.е. служебных духов”.
Святитель Григорий Нисский также вступает в полемику с язычниками по этому вопросу: “Язычники говорили: человек есть маленький мир (микрокосм), составленный из тех же стихий, что и всё. Но громким этим именем воздавая хвалу человеческой природе, они сами не заметили, что почтили человека свойствами комара и мыши. Ведь и комар с мышью суть слияние тех же четырех стихий... Что ж великого в этом — почитать человека подобием мира? И это когда небо преходит, земля изменяется, а все содержимое их преходит вместе с ними, когда преходит содержащее? Но в чем же, по церковному слову, величие человека? Не в подобии тварному миру, но в том, чтобы быть по образу природы Сотворшего” (Об устроении человека, 16).
Для Блаватской “человек есть микрокосм макрокосма” (то есть маленький мир в большом мире). Но для святителя Григория Богослова “Человек — великий мир в малом”, то есть, если вернуть переводу греческое звучание – “макрокосм в микрокосме”.
Человек возвышается над миром потому, что не все в человеке объяснимо из законов того мироздания, в которое погружено наше тело и низшая психика. Не все в нас родом из мира сего. А потому не все имеет общую с ним судьбу. А потому “Я никак не проповедую языческое единение с природой, впитывания в нее. Природа смертна: мы ее переживем. Когда погаснут все солнца, каждый из нас будет жить”. “Как поразительно жить среди богов, зная, что самый скучный, самый жалкий из тех, кого мы видим, воссияет так, что сейчас мы бы этого и не вынесли; или станет немыслимо, невообразимо страшным… Вы никогда не общались со смертным. Смертны нации, культуры, произведения искусства. Но шутим мы, работаем, дружим с бессмертными, на бессмертных женимся, бессмертных мучаем и унижаем”. “Церковь переживет вселенную… Мы сохраним в вечности свою сущность, вспоминая галактики, словно старые сказки”.
Это то самое в христианстве, что еще во втором веке языческий собеседник Минуция Феликса определил как самое абсурдное: “Двукратная нелепость и сугубое безумие — возвещать гибель небу и звездам, которые мы оставляем такими же, какими застали, а себе, умершим, сгинувшим, которые как родимся, так и погибаем, обещать вечную жизнь!” (Октавий. 11). Но христиане с древности и по сю пору убеждены в том, что люди, все мы, каждый из нас старше мира. Старше не потому, что созданы раньше вселенной, а потому что люди избраны Богом и замыслены им как носящие права первородства во вселенной: “До сотворения космоса были мы, рожденные в Самом Боге по причине того, что нам предстояло возникнуть” (Климент Александрийский. Увещание к язычникам. 1,6,4).
Ксения Мяло упоминает о разработке в современной науке “антропного принципа”: "Человек - этот венец сознательной органической жизни - мог развиться здесь, на Земле, только при наличии всей этой чудовищно обширной материальной Вселенной, которую мы видим вокруг нас". Она дает его в формулировке биолога А. Уоллеса. И, честно говоря, ничего интересного в такой формулировке нет.
Антропный принцип представляет интерес в иных формулировках. В “слабом” виде он звучит так - "наше положение во Вселенной с необходимостью является привилегированным в том смысле, что оно должно быть совместимо с нашим существованием, в качестве наблюдателей". "Сильный" антропный принцип гласит - "Вселенная (и, следовательно, фундаментальные постоянные, от которых она зависит) должна быть такой, чтобы в ней на некотором этапе эволюции допускалось существование наблюдателей"[458]. Кроме того, существуют иные формулировки, так сказать, "переинтерпретированные": "принцип участия" - "Наблюдатели необходимы для того, чтобы Вселенная возникла", и финалистская - "Во Вселенной должна возникнуть разумная обработка информации, а, однажды возникнув, она никогда не прекратится"[459].