– Во имя Всемогущего Господа и Пресвятой Девы выслушайте меня...
– Ты достаточно долго живешь для того, чтобы знать: мы не подаем милостыню на улицах, – ответил Адам. – Тебе надо идти в монастырь, мы каждый день кормим там тех, кто нуждается.
– Я не в хлебе нуждаюсь, а в помощи. Мне надо, чтобы вы помогли мне спасти мою хозяйку. Вы ведь мессир Тибо, я не ошиблась? Я не сразу узнала вас...
– Да, это я, только теперь я – брат Тибо. А вы... мне кажется, я вас уже где‑то видел.
– Я – Текла‑армянка, служанка госпожи Арианы... – проговорила она и внезапно разрыдалась. – О, господин рыцарь, если у вас остались к ней хоть какие‑то дружеские чувства, прошу вас, помогите ей! Я уже с ног сбилась, пытаясь хоть как‑то облегчить ее участь. И тут вдруг встречаю вас!
– Ариана? Но что с ней случилось? Разве не отправилась она к монахиням‑госпитальеркам?
– Нет. Она уже собралась уходить, а я хотела проводить ее, – и вдруг явился господин сенешаль со стражей. Они схватили мою бедную голубку и увели ее...
– Куда? В тюрьму?
– Нет, не в тюрьму... в лепрозорий! Сенешаль сказал, что она – шлюха покойного короля, что она спала с ним и заразилась от него его болезнью... О, Всемогущий Господь! Клянусь перед Тобой, что она была здоровой и чистой!
– Да что вы говорите? Он отправил ее туда? Но по какому праву?
Охваченный негодованием Тибо не обращал внимания на то, что вокруг них собираются люди, но Адам был начеку. Поняв, что его спутник намеревается следовать за этой женщиной в лепрозорий, он схватил его за руку:
– Успокойтесь! Держите себя в руках! Не забывайте о том, что вы – рыцарь, тамплиер и не имеете права вмешиваться в чужие дела...
– Чужие? Когда речь идет о девушке, которую любил мой король? О той, что посвятила ему свою жизнь и кого теперь этот негодяй порочит безобразным и самым подлым образом? Я сейчас...
– Ничего вы сейчас не сделаете! Мы завершим свой обход, а потом спокойно обо всем поговорим. Тетушка, где вы живете?
Она грустно усмехнулась сквозь слезы.
– Где может жить побирушка? Я поселилась под аркой монастыря госпитальерок вместе с другими такими же несчастными. По крайней мере, у нас есть хлеб и укрытие...
– В таком случае, мы сумеем вас найти. А теперь уходите! Мы и так привлекли к себе лишнее внимание!
Он говорил не грубо и не резко, но твердо и очень убедительно, так что слезы бедняжки мгновенно высохли. Она поняла, что ее просьба услышана, и уже со спокойным лицом поклонилась и скрылась в прохладной тени улочки. Постепенно успокоился и Тибо. Адам прав: огласка ни к чему, она не поможет девушке, которую он считал вдовой Бодуэна и к которой относился с братской нежностью, рожденной преклонением перед такой великой любовью.
Однако когда их обход завершился и они возвращались в главный дом Ордена, Тибо не удержался и нарушил молчание:
– Но вы все же не думаете, что я стану сидеть сложа руки, когда Ариану постигла столь страшная участь? Подумайте сами: каково ей, жившей во дворце и без памяти любившей великого прокаженного, оказаться теперь в мире, какой может привидеться только в страшном сне? Ей приходится жить рядом с убогими призраками, в которых не осталось ничего человеческого, которые только называются людьми, и медленно гнить, ни от кого не получая помощи, кроме монахов из госпиталя Святого Лазаря, да и ту нельзя назвать щедрой. Я вытащу ее оттуда! Это мой долг перед покойным королем: до того, как он попросил меня заботиться о ней, он хотел, чтобы я женился на Ариане, тогда бы у нее было положение в обществе. Но она не захотела.
– И она была права, потому что от этого стало бы только хуже: вас, скорее всего, настиг бы удар кинжала или стрела, неизвестно откуда вылетевшая... и она, несмотря ни на что, все равно оказалась бы среди прокаженных, – закончил Адам своим обычным спокойным тоном.– Возможно. Тогда мне надо найти другое решение. И для начала...
Ничего больше не объясняя, он развернулся и хотел уйти, но Адам остановил его, придержав за край длинного белого плаща.
– Эй, постойте! Можно узнать, куда это вы собрались?
– А вы как думаете? – проворчал Тибо, с вызовом глянув на него.
– Думаю, что как раз туда вы и не пойдете! Во‑первых, потому что не имеете на это права. А во‑вторых, потому что нам пора возвращаться. Дом тамплиеров – монастырь, а не постоялый двор.
– К черту тамплиеров, к черту монастырь! – бросил Тибо, сильно понизив голос, чтобы его не услышали шедшие за ними следом сержанты. – Если я нужен Ариане, меня ничто не остановит!
Адам вздохнул так шумно, что с навеса над лавкой суконщика, мимо которой они в эту минуту проходили, взлетели голуби.
– Да, хорошенькое пополнение я привел в Орден! Я вам еще раз говорю, что вы вернетесь в монастырь, и немедленно. После ужина подумаем, что можно предпринять...
–...после того как затворимся каждый в своей келье и не выйдем оттуда до тех пор, пока колокол не прозвонит к заутрене, чтобы в два часа ночи собрать нас в часовне?
– Вот именно. У нас будет немало свободного времени, и спать в это время совсем не обязательно.
– И что, мы сможем выйти из монастыря? Каким образом? Его ведь хорошо охраняют?
– Конечно, конечно! И ночью оттуда выходить запрещено, если вы на то не уполномочены магистром или командором Иерусалима. Нарушив это правило, вы будете изгнаны. Добавлю к этому, что выходить по ночам другим путем, кроме как через ворота, тоже запрещено! За это тоже исключают!
– Ну, так меня прогонят! Велика важность!
– Не думайте, что это поможет вам уладить ваши дела. Если вас отсюда выгонят, мальчик мой, так перед тем выпорют ремнем при всей общине, после чего отравят в другой монастырь, с еще более суровым уставом, к бенедиктинцам или августинцам, и вы просидите там в заточении до конца ваших дней. А если попытаетесь сбежать – вас вернут, и тогда уже – inpace [65]... и навсегда. Ну, успокойтесь! – прибавил он с умиротворяющей улыбкой. – Возможно, существует способ выйти из монастыря, не проходя через ворота... и не попавшись.
– Откуда вам это известно?
– Думаете, я все ночи провожу в своей постели? Хочу вам напомнить, что у меня есть миссия, которую я должен выполнить. Так что по ночам я ищу, я работаю...
– Так объясните мне! – внезапно загоревшись, воскликнул Тибо. – Вы, стало быть, нашли выход... о котором никто не знает?
– Примерно так, только сейчас помолчите! Мы уже подошли к воротам!
Они уже находились перед укрепленными воротами строго охраняемого входа в монастырь.
За ужином Тибо без всякого насилия над собой оставил бедным почти всю свою еду. Он не чувствовал голода, и в тишине, которой почти не нарушал слегка охрипший голос брата, читавшего религиозный текст со специально устроенной для этого кафедры, мысль его улетела далеко за городские стены.
Он думал об Ариане – такой красивой, такой нежной, и злился на себя за то, что согласился воспользоваться предложенным Адамом Пелликорном убежищем, не удостоверившись прежде, что она в безопасности... Кроме того, он был настолько разгневан на Жослена де Куртене, что у него руки дрожали и горло перехватывало, так что есть он не мог, лишь глотком вина утолил жажду. Тибо никак не мог понять, почему сенешаль – о, как бы ему хотелось забыть о том, что в их жилах течет одна кровь! – продолжает столько лет так упорно и мстительно преследовать несчастную девушку.
Часом позже он вытянулся на своей узкой лежанке, уже смирившись с тем, что проведет здесь бессонную ночь, и тут дверь его кельи бесшумно отворилась. При свете масляной лампы – тамплиеры оставляли на ночь горящие светильники на случай, если их поднимут по тревоге: тогда им не придется шарить в поисках одежды и оружия – он увидел Адама. Тот внезапно, словно призрак, появился в дверном проеме и приложил палец к губам, прося хранить молчание. Затем протянул юноше черную тунику сержанта, такую же, в какую был облачен и сам. Ни о чем не спрашивая, Тибо в мгновение ока накинул ее поверх рубашки и подвязанных шнурком штанов, в которых по уставу всем тамплиерам полагалось оставаться на ночь, и, держа башмаки в руке, последовал за другом. В этот поздний час коридоры бывшего дворца были пусты. К тому же магистр сейчас отсутствовал, и монастырь остался на попечении сенешаля, Эрно де Сен‑При, а всякому было известно, как крепко он спал.
Бесшумно, словно тени, друзья пробрались в зал капитула, который представлял собой один из семи нефов, соответствовавших семи дверям бывшей мечети, той, михраб[66]которой был скрыт за каменной стеной. Пройдя в глубину зала, они свернули направо, в старую часовню, которую теперь заменила новая церковь. Ее романский свод поддерживали четыре толстые колонны со строгими капителями, украшенными грубой резьбой в виде листьев оливы. Здесь Адам открыл заслонку фонаря, который был у него с собой, поднял его повыше, при свете открывшегося в окошке огонька выбрал один листок и повернул его, описав половину окружности. И тут, к изумлению Тибо, в колонне открылась дверца, за которой он увидел лестницу, уходящую в подвал. Адам начал спускаться, приказав спутнику прикрыть за собой каменную створку.
Лестница уходила глубоко в подземелье, высокие, едва обтесанные ступеньки были бы опасны, если бы были влажными, но камень, в котором их вырезали, к счастью, был совершенно сухим. Поскольку их вряд ли кто‑нибудь мог здесь услышать, Тибо осмелился спросить:
– Как вы обнаружили эту лестницу? И куда она ведет?
– Брат Гондемар показал мне ее, когда я впервые побывал здесь. Она ведет в коридор, прорытый римлянами, он тянется вдоль западной стороны паперти. Раньше можно было через него из задней части Храма попасть в крепость Антония. Во времена Христа это позволяло захватчикам присматривать за священниками и подслушивать, о чем они говорят. Этот коридор соединял несколько подземелий; впрочем, самый большой подвал евреи заложили еще в начале римской эпохи. Но на самом деле римляне только лишь продолжили ход, прорытый левитами храма, заново выстроенного Иродом. Этот коридор вел под арку большой лестницы, начинающейся у входа в это удивительное сооружение. Именно этот выход я и хочу вам показать... на случай настоятельной необходимости и для того, чтобы вы точно знали, что из монастыря можно выйти и вернуться в него так, чтобы никто этого не заметил.
– Что мы и сделаем?
– Ничего подобного! Сегодня ночью я только покажу вам дорогу на случай, если вам понадобится отсюда уйти... а меня здесь не будет – или уже не будет.
– Как это? Разве мы не пойдем вызволять Ариану?
– Конечно, нет! Я привел вас сюда, потому что чувствовал: вы готовы на любое безрассудство, того и гляди натворите глупостей, что может привести к непоправимым, а то и смертельным последствиям. В лепрозорий мы отправимся завтра днем. Дело в том, что я знаком с настоятелем монастыря Святого Лазаря. Это порядочный человек, которому явно не понравилось бы, если бы к нему силой привели здоровую женщину.
– Почему же вы раньше об этом не сказали?
– Потому что мы были не одни... и еще потому что пора было возвращаться в монастырь. Нужно стараться привлекать к себе как можно меньше внимания, особенно когда собираешься нарушить устав.
В это время они проходили мимо дыры, проделанной в стене, и Тибо поинтересовался:
– Это что – вход в другое подземелье?
– Да. И одно из самых главных. Во всяком случае, так было в прошлом: именно в его недрах рыцари Гуго де Пейна нашли Ковчег Завета, в замурованной выемке под тем местом, где находилась в те времена Святая Святых.
– И Скрижалей в то время там уже не было?
– Нет, именно поэтому я теперь нахожусь здесь и пытаюсь их разыскать.
– Но, в конце концов, зачем? Ведь любому христианину известно, какие слова начертала там невидимая рука Всемогущего огненными буквами.
– Нам известно не все. Господь дал людям закон, это несомненно, но есть еще и другое. В Книге Бытия Всевышний говорит: «Я сотворил мир мерою, числом и весом»[67], и это означает, что существует другой закон, управляющий движением и составными частями мира, и этот закон спрятан, зашифрован под текстом нравственного закона. Брат Гондемар был в этом убежден, а он был одним из самых знающих людей на земле. Тот, кто сумел бы это прочесть, приобрел бы огромное знание, а значит – и огромную власть. Вот потому в те давние времена Первосвященник и его левиты, после того как с величайшим тщанием спрятали Ковчег, сочли, что этого тоже недостаточно, подменили Скрижали псалмом и спрятали их... одному Богу известно где!
– Может быть, вне стен Иерусалима? В другом священном месте, возможно, затерянном где‑то в глубине пустыни?
– Я бы очень удивился, если бы оказалось, что им хватило на это времени. Брат Гондемар также считал, что Скрижали должны находиться где‑то в недрах горы Мориа, на которой стоял храм Соломона, великого и мудрого царя. Остается узнать – где, и именно этим я и занимаюсь с тех пор, как вынужден был покинуть дворец. Я уже столько ночей провел в этих подземельях! И ничуть не сомневаюсь в том, что провести их здесь придется еще немало... А теперь я покажу вам, как выбраться отсюда, а потом мы поднимемся наверх, чтобы колокол, звонящий к заутрене, не застал нас врасплох. Волей‑неволей Тибо пришлось этим удовольствоваться. В любом случае выбора у него все равно не было, да и Адам обещал, что днем они пойдут к прокаженным. Оставалось подождать всего каких‑то несколько часов, и два друга вернулись в свои кельи так же тихо и незаметно, как и покинули их...
На следующий день Адам и Тибо действительно выехали из монастыря – на этот раз верхом и без сержантов. Как раз был день Святого Лазаря – воскрешенного, – и им без всякого труда удалось получить у командора Иерусалима разрешение отправиться помолиться об упокоении души прокаженного короля в маленькой монастырской церкви у потерны[68]Сен‑Ладр. За городскими стенами и окружавшими город глубокими пересохшими рвами, на небольшом возвышении, виднелись почти разрушенные здания бывшего монастыря, огороженные живой терновой изгородью. Здесь обитали те, кого из‑за отвратительной болезни выбросили из города и предоставили здесь медленно гнить заживо. Они имели право выходить из лепрозория и побираться, при условии, что никогда не выйдут за крепостные стены, и потому их часто можно было увидеть у потерны или чуть выше – у ворот Святого Стефана, или же чуть ниже – у ворот Давида, расположенных примерно на одинаковом расстоянии от их убогого приюта. Прокаженные выпрашивали милостыню у прохожих, тщательно заботясь о том, чтобы никогда не оказываться с подветренной стороны. Одни протягивали изуродованные руки, другие трясли трещотками. Третьи же, если пальцев на руках уже не осталось, без умолку кричали и стонали: «Amé!.. Amé!..», что означало «нечистый». Прохожие бросали несколько мелких монет в стоявшие рядом с ними деревянные плошки, и это подаяние давало прокаженным возможность хоть как‑то улучшить свой скудный рацион. Каждый раз, когда Тибо проходил мимо этого проклятого места, у него сжималось сердце, потому что он представлял под лохмотьями этих несчастных образ своего короля. Сегодня он каменел от ужаса при мысли об Ариане. Братья из находившегося совсем рядом монастыря Святого Лазаря, как могли, заботились о больных. Они приходили, сменяясь, по двое или по трое, доставали для них воду из колодца, кормили их и по мере сил лечили, – но что они могли сделать? Запах, стоявший в этом месте, был невыносим...
Адам был знаком с настоятелем монастыря, уже немолодым человеком, во взгляде которого отражалась, казалось, вся печаль мира. Как и все остальные монахи, брат Жюстен знал, что рано или поздно болезнь завладеет и им, что, возможно, она уже поселилась в нем, пока еще никак себя не проявляя. Он встретил друзей и с благодарностью принял корзины с приношениями. Настоятель проводил гостей в часовню, где они долго и усердно молились и, только закончив молитвы, задали вопрос, который и привел их туда. Впрочем, ответ они получили совсем не тот, на какой рассчитывали.
– Молодая женщина, приведенная сенешалем в день похорон короля? Могу вас заверить, что такой не было. Никто здесь не появлялся ни в тот день, ни в последующие. И уж тем более никого не приводил господин сенешаль. Этот человек не может остаться незамеченным, – едва приметно улыбнувшись, добавил он. – Какая она из себя, эта молодая женщина?
Выслушав описание Арианы, он покачал головой:
– Здесь всего тридцать прокаженных, у нескольких из них есть дети, у которых не замедлят проявиться предвестники болезни. Мои братья и я сам знаем всех их наперечет, и если вы думаете, будто кто‑то мог тайно явиться ночью, помните, что, хотя здания и обветшали, но дверь крепка и запирается наглухо с заходом солнца. Хотите взглянуть?
Поняв, что согласиться означало бы подвергнуть сомнению слова этого монаха, и зная, насколько честным он был человеком, гости отказались, поблагодарили брата Жюстена, забрали пустые корзины и, снова оседлав коней, повернули к своей обители.
– Куда он мог ее увести? – проговорил, наконец, Тибо, обращаясь скорее к самому себе, чем к спутнику. – И почему ему понадобилась такая охрана, чтобы отвести беззащитную молодую женщину в лепрозорий, до которого она так и не добралась?
– Я тоже об этом думаю, – отозвался Адам. – К несчастью, если не считать стражи, чьей помощью воспользовался сенешаль, только он сам может ответить нам на наши вопросы...
– Стало быть, выход есть, – проворчал Тибо, неспособный дольше сдерживать гнев и тревогу, и развернул коня, чтобы сменить направление. – Надо пойти к нему и спросить!
И он во весь опор поскакал к дому сенешаля. Адам последовал за ним, нахлестывая коня, чтобы догнать друга.
– Вы забыли про устав, который приняли? – прокричал он, стараясь быть услышанным сквозь вихрь скачки. – Тамплиер, если только он не участвует в битве, не может никому причинить вреда ни действием, ни словом. Удары и оскорбления для нас запрещены. Вы должны поговорить с ним... вежливо!
В ответ послышался злобный смешок.
– Знаю! И очень... вежливо его отделаю!
И все же Тибо пришлось остудить свою ярость. Жослена де Куртене дома не оказалось, он отправился в Яффу к больной сестре, племяннице и маленькому королю. Возвращаясь назад вместе с очень мрачным, но усмиренным Тибо, Адам с явным облегчением тихонько вздохнул. Идти на открытое столкновение с всемогущим сенешалем было бы смертельно опасной глупостью, и он искренне возблагодарил Господа и Пресвятую Деву за то, что они избавили друга от этой опасности. По крайней мере, на ближайшее время, а это главное. А дальше он сам справится, он будет настороже...
Глава 9
Темные тучи
Изабелла вернулась в Наблус. Она не слишком была этому рада. Здесь было так мирно, так спокойно, что событием казался даже полет ласточки! Полная противоположность Моавскому Краку, где суета и жестокость стали обыденностью. Там, в сумрачной крепости, втиснутой между тучными землями, орошаемыми Иорданом, и пустыней, Рено Шатильонский сумел устроить своим домочадцам такую жизнь, от которой они иногда смертельно уставали, но скучно им не бывало никогда. Старый разбойник без устали подстерегал караваны, которые продвигались от побережья Красного моря и, нисколько не интересуясь тем, откуда и куда они направлялись, набрасывался на них с радостной жадностью голодного волка, который чует приближение славного обеда. Стражу, сопровождавшую караван, убивали, отрезали несколько голов, и на замок изливался новый поток богатств, что позволяло пировать и праздновать несколько дней подряд. Пили допьяна, иные допивались до того, что падали под стол и совокуплялись там, не разбирая с кем. Вот так и вышло, что однажды ночью Изабелла оказалась в постели свекра, пока ее супруг спал беспробудным сном, упившись тяжелым греческим вином.
Странный это был опыт, но он оказался далеко не таким ужасным, как могла бы предположить молодая женщина. Во‑первых, потому что и она была немного пьяна, а во‑вторых, грубый Рено, демонический Рено, распутник Рено не давал ей опомниться, чередуя умелые ласки с жестоким насилием и доводя ее до нестерпимого наслаждения, так что она едва не лишилась чувств. Протрезвев, он даже и не пытался оправдываться, а только сказал ей, что любит ее и хотел ее до безумия с того самого дня, как она вошла в его дом. Что она могла на это ответить? Что любит своего молодого мужа? Это пока еще было правдой, но после того, что она испытала в объятиях этого дикого зверя, которому было уже под шестьдесят, любовные утехи с Онфруа показались ей робкими и пресными.
И тогда жить в замке ей стало трудно. Госпожа Стефания, неусыпно приглядывавшая за супругом, давно уже заметила, какие чувства он испытывает к очаровательной Изабелле, едва достигшей семнадцати лет. И если Рено смог в ту самую ночь утолить свою страсть, то лишь потому, что просто‑напросто до утра запер жену в чулане. Эту «оплошность» свалили на одного из слуг. Беднягу выпороли, но дело было сделано. Стефания поняла: муж, в полном согласии с поговоркой, утверждающей, что «горбатого могила исправит», готов на все ради того, чтобы снова насладиться восхитительным телом, доводившим его до безумия. Он был способен убить Онфруа, а может быть, даже и ее саму зарезать, чтобы потом жениться на Изабелле.
Дни шли за днями, и Стефания не знала, что ей теперь делать. Она уже мечтала о том, чтобы Рено снова отправился в один из тех далеких походов, которые разжигали ярость Саладина и два раза навлекали серьезную опасность на крепость и город. Вот только если он соберется в поход, то прихватит с собой и Онфруа, слишком нерешительного для того, чтобы ему сопротивляться, и одному Богу ведомо, что может произойти в песках пустыни.
И потому она восприняла как благословение, как ответ небес на ее лихорадочные молитвы пришедшую из Иерусалима весть: маленький Бодуэн, шестилетний король, только что скончался в яффском дворце от неизвестной болезни. Стефания тотчас вспыхнула:
– Готова спорить на что угодно – они его отравили! Куртене хотят, чтобы корона досталась Сибилле!
– Вы бредите! Аньес – его бабушка, Сибилла – его мать, они бы на это ни за что не пошли! – проворчал Рено.
– А вы бы не сделали такого? – усмехнулась его жена.
– Сделал бы... но не с собственной плотью и кровью!
– Откуда вам знать? Вы не способны к деторождению. Ни у Констанции Антиохийской, ни у меня самой от вас детей не было. Мы выходили за вас, уже будучи матерями. Как бы там ни было, корона должна перейти к Изабелле... и к моему сыну. Так что не будем терять времени: надо отправить их – ее и Онфруа – в Наблус, к Балиану д'Ибелину. Я уверена, что он уже собирает своих сторонников и готовится двинуться в Иерусалим!
– В Наблус? Несмотря на то, что вы запретили Изабелле встречаться с матерью?
– Это уже не имеет значения, ей бы только занять престол, а там уж Онфруа сумеет ей напомнить, кому она обязана короной.
– В таком случае, я тоже туда отправлюсь! – заявил Рено.
– Вы? К одному из ваших заклятых врагов? Вы успеете с ними встретиться в день коронации. А пока что дайте нашим молодым супругам хорошую свиту, и пусть они едут!
Вот так Изабелла снова увидела мать и дворец у подножия горы Гаризим, где она провела лучшие годы своего детства. Она с удовольствием вернулась в прекрасный дворец, к прозрачным водам и садам Наблуса. Их с мужем встретили восторженно. Как и предполагала Стефания, Балиан д'Ибелин, не теряя ни минуты, принялся сзывать тех, кого устрашала перспектива увидеть королевой капризную и тщеславную Сибиллу. Таких людей было немало. Среди них был и регент. Ради того, чтобы присоединиться к ним, Раймунд Триполитанский не явился на пышные похороны Бодуэна, и это было большой ошибкой, потому что враги использовали его отсутствие.
Его врагами были, кроме Аньес, чье здоровье все ухудшалось, патриарх Гераклий, Жослен де Куртене и магистр тамплиеров Жерар де Ридфор. Последний особенно свирепствовал. Ему хотелось, чтобы его давний враг был окончательно устранен от власти. А для этого существовал лишь один‑единственный способ: как можно раньше короновать Сибиллу, сделав ее королевой Иерусалима. Но это было не так‑то просто. Прежде всего собрание баронов было далеко не полным, немалая их часть отправилась в Наблус. Кроме того, права Сибиллы, хотя она и была старшей, многим представлялись сомнительными, поскольку она была рождена отвергнутой женой с плачевной репутацией, тогда как мать Изабеллы, когда произвела ее на свет, была королевой. Наконец, для того чтобы короновать кого бы то ни было, требуется корона, а корона Иерусалима была заперта в королевской сокровищнице, отданной на хранение каноникам храма Гроба Господня. Для того чтобы ее отпереть, требовались три ключа: один из них находился у патриарха, второй у магистра Ордена тамплиеров – и здесь не было никаких затруднений, – но третий был в руках у магистра госпитальеров, и тот, Роже де Мулен, безупречно честный нормандский дворянин с крутым нравом, к тому же заклятый враг Гераклия и главного тамплиера, наотрез отказывался его отдавать. Раймунд Триполитанский знал, что на Роже де Мулена можно положиться, и торопился подтянуть силы в Наблус, ставший теперь на удивление оживленным...
Таким образом, тишина и покой, поразившие Изабеллу сразу по приезде, длились недолго. Один за другим прибывали сеньоры со знаменами и людьми, заполняя город и дворец. Все приветствовали ее почтительно и благоговейно, уже видя в ней свою государыню, и она толком не понимала, рада она этому или нет. Конечно, она с гордостью надела бы корону, прежде венчавшую ее отца и ее брата, но она помнила, какие трудности пришлось преодолевать Бодуэну, и не была уверена, что способна на это. Если бы еще рядом с ней был сильный мужчина, такой, который сам способен справиться с любой проблемой и решительно противостоять нападениям султана! Но ее прекрасный Онфруа явно был не в силах это сделать. Он терпеть не мог походной жизни, не любил носить тяжелые доспехи и не скрывал своего пристрастия к тихим и утонченным наслаждениям эпикурейца.
– Разве не милую, не приятную жизнь мы с вами ведем, душа моя? Мы счастливы вместе, потому что я могу каждую свою минуту посвящать вам. Разве не достаточно у нас крепостей и храбрых воинов, которые их защищают? Зачем царствовать среди шума и ярости народа, который никогда толком не знает, чего хочет? Скажите этим людям, что вы не желаете быть королевой, и давайте вернемся в Крак!
– И вы думаете, что нас встретят там с радостью? Ваша мать и господин Рено страстно желают, чтобы корона досталась нам с вами. Они могут нас прогнать, и куда мы отправимся в таком случае?
– В Торон, крепкий замок в Ливанских горах, который мне достался в наследство от моего деда, коннетабля. Помню, я бывал там ребенком, это прекрасное место недалеко от моря...
Подобные речи могли бы прельстить молодую женщину, которой жизнь до тех пор улыбалась, пусть даже в глубине души тихий голосок нашептывал ей, что Онфруа – личность далеко не героическая и вряд ли сумеет ее защитить, если потребуется; но рядом с таким безупречным рыцарем, каким был Балиан д'Ибелин, произносить подобные слова было немыслимым, и последний не стал скрывать своего мнения:
– Ваш славный предок всегда высоко и решительно держал меч коннетабля, – сказал он напрямик. – Ему было бы очень стыдно за вас, мессир Онфруа. Он бы от вас отрекся, как поступил бы и любой честный человек, потому что вы – просто‑напросто трус!
На это оскорбление молодой человек все же ответил:
– Я человек не менее храбрый, чем вы, мессир, но я имею полное право отказаться от трона, на котором чувствовал бы себя не на месте и который меня совсем не интересует! Моя прекрасная супруга также к нему не стремится.
– Потому что вы этому препятствуете, – вмешался Раймунд Триполитанский. – Но помните, что мы не вас изберем нашим королем, а ее – королевой. Если вы откажетесь достойно играть ту роль, которая вам предназначается, мы попросту вас разведем, чтобы отдать ее королевскую руку тому, кто будет достойным Изабеллы! В отличие от вас!
– Вы даже детей ей дать неспособны, а ведь вы женаты уже более двух лет! – презрительно подхватил Балиан.
– Дети у меня будут, когда я этого захочу! – в бешенстве заорал Онфруа. – А что касается короны, – если вы рассчитываете, что патриарх возложит ее на голову моей жены, то напрасно теряете время! Он никогда на это не согласится.
– Епископ Вифлеемский может заменить этого недостойного патриарха. Как только он прибудет, мы приступим к избранию госпожи Изабеллы, потому что здесь многие хотят, чтобы она стала нашей королевой. А он будет здесь сегодня вечером!
И в самом деле, несколькими часами позже старый прелат со своей свитой под восторженные крики толпы вошел в Наблус. На следующий день, после того как он немного отдохнул, в большом зале дворца собрались все высшие бароны – те, кто честью служил Амальрику и Бодуэну и кто составлял большинство франкской знати. Каждый занял свое место под родовым гербом, как некогда в Иерусалимском дворце. Пустой трон в глубине зала ожидал молодую женщину, которой предстояло его занять. А перед этим троном, рядом с которым сидел епископ, стоял Раймунд Триполитанский.
Когда все собрались, он приказал ввести принцессу и ее супруга.
Она пришла в сопровождении матери, бывшей королевы Марии, которая вела ее за руку и, казалось, поддерживала. И в самом деле, Изабелла была очень бледна, и эту бледность подчеркивало негнущееся темно‑лиловое византийское платье, усыпанное сверкающими камнями, которое она теперь снова предпочла надеть.