Что‑то знакомое: луч света выхватил из мрака извивающийся канат, на котором повисла бесформенная масса. Это был Дюма. Изогнувшись, словно какой‑то невиданный червяк, он вяло взмахивал руками – пытался привязать к канату ледоруб. Я подплыл и посмотрел на его глубиномер. Сто пятьдесят футов. Под стеклом прибора поблескивала вода. Скорее всего, мы находимся еще глубже, не меньше двухсот футов по вертикали, в четырехстах футах от поверхности, на дне извилистого наклонного тоннеля.
Мы оказались жертвами какой‑то необычной формы глубинного опьянения. Вместо игривого веселья на душе гнетущая тревога. Дюма явно чувствовал себя еще хуже, чем я. В моем мозгу вертелись несвязные мысли: «Странное самочувствие для этой глубины… Идти обратно нельзя, пока не установлю, где мы. Почему я не ощущаю никакого течения? Канат с чушкой – наша единственная путеводная нить. Вдруг мы ее потеряем? А где же канаты, которые были у меня на плече?» С трудом я сообразил, что где‑то обронил их. Взял руку Дюма и вложил в нее сигнальный конец.
– Жди здесь! – крикнул я. – Пойду искать тоннель.
Диди подумал, что у меня кончился воздух и я прошу у него запасной акваланг. Я пытался нашарить фонарем потолок пещеры. Тщетно.
Из‑за сильного опьянения Дюма решил, что мне грозит опасность, и стал поспешно отвязывать акваланг. Нервно размахивая руками, он поскользнулся на гравии и выпустил конец, связывавший нас с поверхностью. Канат исчез во тьме. Плавая вверху, я вслепую пытался нащупать стену или потолок; вдруг Дюма потянул меня назад, не давая искать.
Он был в полуобмороке. Едва я коснулся его, как Диди, охваченный безумным страхом за свою жизнь, со страшной силой ухватил меня за кисть и потянул к себе. Я вырвался, отступил назад и посветил на него фонариком. Сквозь стекло маски были видны судорожно вращающиеся выпученные глаза Дюма.
Мертвую тишину нарушало только мое прерывистое дыхание. Я сделал над собой усилие: думай, думай… Течения нет, Дюма не могло отнести в сторону от грузила. Наше счастье, не то мы оба пропали бы. Грузило должно быть где‑то поблизости. Я настойчиво искал глазами ржавый слиток металла, который был для нас дороже золота. Вон он! Нет, она: тяжелая, твердая, спасительная чугунная чушка! А вот и канат, уходящий сквозь мрак туда, где теперь сосредоточились все наши надежды.
Отуманенный мозг Дюма перестал управлять челюстями, и мундштук выскочил у него изо рта. Диди глотнул воды и чуть было не захлебнулся, но каким‑то чудом нащупал мундштук. Канат манил меня вверх. Но как я поплыву, волоча за собой Дюма? В наполненном водой гидрокостюме он весит не меньше двадцати пяти фунтов, а у меня совсем нет сил. И ведь не скажешь, чтобы нам пришлось особенно напрягаться. Однако Дюма беспомощен, а у меня в голове дурман. Да, странно действует на человека эта затопленная пещера…
Я решил лезть по канату и тащить за собой Диди. Перехватился руками раз, другой, третий – вдруг Фарг услужливо потравил канат: он понял рывки как сигнал! Вот незадача! Я делал нечеловеческие усилия, стараясь выиграть хоть один дюйм, а Фарг, чувствуя нетерпеливые рывки, продолжал травить канат. В конце концов я сообразил, что надо делать: тянуть канат, пока не кончится – уж конец‑то Фарг не выпустит из рук! И я уныло принялся за работу.
Четыреста футов каната прошло через мои руки и легло кольцами на дне пещеры. Вдруг я почувствовал ладонью узел: Фарг нарастил канат, предполагая, что мы в эту секунду проходим последнюю подземную галерею Воклюза!..
Я отдернул руки от каната, словно это была змея. Остается только лезть по тоннелю, как альпинисты лезут. Фут за футом я карабкался вверх по выступам, останавливаясь каждый раз, когда начинал задыхаться и терять сознание от страшного напряжения. Чувствуя, что мои усилия приносят успех, я заставлял себя снова трогаться с места. Вот я привстал на цыпочках, стараясь получше ухватиться руками за очередной выступ, – вдруг пальцы сорвались, и бессильное тело Дюма потянуло меня вниз.
Потрясенный такой неудачей, я снова подумал о канате и только тут вспомнил: шесть рывков означают, что надо немедленно вытягивать нас наверх! Не сомневаясь, что смогу сосчитать до шести, я поймал канат и стал его дергать. Четыреста футов провисшего, петляющего на выступах каната! Фарг, неужели ты не чувствуешь, что здесь происходит? У меня больше нет сил. А тут еще Дюма…
Почему Дюма не может понять, какой обузой он стал для меня? Дюма, ты же все равно погибнешь. Если уже не погиб. Диди, у меня рука не поднимается, но ведь ты уже мертв, а не хочешь выпустить меня живым отсюда. Уйди с дороги, Диди. Я протянул руку за ножом: обрезать соединяющий нас канат.
Как ни затуманен был мой рассудок, что‑то удержало меня, нож остался в ножнах. Диди, прежде чем обрезать канат, я еще раз попытаюсь связаться с Фаргом. Я взялся за канат и стал подавать сигналы бедствия, снова и снова. Диди, я делаю все, что может сделать человек. Я умираю вместе с тобой.
Фарг стоял на берегу водоема, совершенно сбитый с толку. Время, отведенное первой двойке на разведку, еще не вышло, но эти странные сигналы… Несколько минут назад мы вдруг затребовали огромное количество каната. Он послушно выполнил нашу просьбу и даже поспешил нарастить канат. «Не иначе они нашли там что‑нибудь потрясающее», – подумал Фарг. Он уже предвкушал, как придет его черед нырять и ему откроются тайны глубин. Однако теперь канат безжизнен, его сильные, но чуткие руки не чувствуют никаких подергиваний. Фарг нахмурился и стал щупать канат, словно пульс.
И вот за четыреста футов до его пальцев дошли чуть заметные рывки, ослабленные трением о камень. Фарг замер и пробормотал не то себе, не то собравшимся у грота зрителям:
– Чем я рискую? В худшем случае обругают…
И он с каменным лицом принялся вытягивать чугунную чушку.
Я почувствовал, как натянулся канат, и ухватился за него, отпустив рукоятку ножа. Мы быстро поднимались; баллоны Дюма мелодично постукивали о скалу. В ста футах надо мной возник тускло светящийся зеленый треугольник – треугольник надежды! Меньше чем за минуту Фарг вытащил нас в верхний водоем и прыгнул в воду за бесчувственным Дюма. Тайе и Пинар подбежали ко мне. Напрягая последние силы, чтобы не утратить власть над собой и не упасть в обморок, я заставил себя выйти на берег. Дюма лежал ничком, его рвало. Друзья сняли с нас гидрокостюмы, и я стал греться у большого бензинового факела. Фарг и врач наклонились над Дюма. Пять минут спустя Диди был на ногах и стоял рядом со мной у огня. Я протянул ему бутылку с бренди. Он сделал добрый глоток и сказал:
– Я пойду еще раз.
Я спросил, где Симона.
Мне ответил мэр:
– Как только перестали подниматься пузырьки воздуха, ваша жена убежала вниз. Сказала, что ее нервы не выдерживают.
Бедная Симона прибежала в кафе в Воклюзе и попросила дать ей чего‑нибудь покрепче. Какой‑то уличный торговец промчался мимо окон, вопя, что один водолаз утонул. Симона крикнула ему вслед:
– Который? Какого цвета у него маска?
– Красного! – ответил тот.
Симона облегченно вздохнула: я нырял в синей маске. Однако тут же она подумала о Дюма, и вся радость прошла. В полном отчаянии Симона побрела вверх по лестнице к источнику. А там – о, чудо! – стоял Дюма, живой и невредимый.
К нему быстро вернулись силы и нормальный цвет лица, прояснился рассудок. Как и я, он ломал себе голову: чем объяснить наше странное состояние в гроте?
Во второй половине дня мы отправили следующую двойку – Тайе и Ги Морандье, правда уже не с такой нагрузкой. Они надели только шерстяное трико и взяли небольшой балласт, так что сохраняли положительную плавучесть. Было намечено, что они спустятся в пещеру, потом будут искать ход в тайник Воклюзского источника; найдя его, немедленно вернутся и набросают маршрут для третьей двойки, которая и завершит исследование.
Вахтенный журнал позволяет восстановить, что пережили капитан Тайе и Морандье. Им пришлось ничуть не легче, чем нам. И ведь после того, как грот едва не прикончил первую двойку, от них требовалось больше мужества, чем от нас, чтобы идти туда.
Войдя в воду, они немного подождали, чтобы обвыкнуть; Морандье сразу озяб. Потом они плечом к плечу, связанные веревкой, проникли в тоннель. Ныряя под очередной выступ и снова отыскивая потолок, они каждый раз мечтали, что теперь наконец‑то пойдет ровный участок. Все дальше и дальше вниз… Наш единственный глубиномер вышел из строя, но опытный ныряльщик Тайе обладал исключительно развитым чувством глубины. Погрузившись на сто двадцать футов, они остановились, чтобы проверить свои ощущения. Тайе чувствовал первые признаки глубинного отравления. На глубине двадцати саженей этого не должно быть, однако все признаки налицо.
Филипп окликнул Морандье: надо возвращаться. Морандье подвинулся, освобождая место, чтобы Тайе мог развернуться. Услышав учащенное дыхание Филиппа, он повернулся к нему, чтобы тот видел, и дернул канат шесть раз. Они не могли переговариваться под водой, оставалось только положиться на неверный свет фонаря и собственную смекалку. Морандье спустился ниже Тайе, хотел подталкивать его к поверхности. Тайе решил, что с Морандье что‑то случилось; глубинное опьянение, едва не погубившее первую двойку, действовало все сильнее.
Тайе осторожно двинулся вверх. Канат, провисая, обвился вокруг его плеч. Надо перерезать его, пока совсем не опутал! Филипп выхватил нож и ударил лезвием по канату. Морандье, плывший следом за Тайе, испугался: кажется, Филипп теряет рассудок… В полном смятении вторая двойка устремилась на свет зеленого треугольника. Морандье догнал Тайе, схватил его за ноги и, чуть не задохнувшись от напряжения, протолкнул сквозь узкий проход.
Мы увидели на поверхности Тайе в его белом костюме, затем появился и Морандье. Филипп встал и пошел к берегу – взбудораженный, глаза вытаращены. В правой руке он держал нож. Пальцы были порезаны, на мокрое шерстяное трико стекала струйка крови, но он ничего не чувствовал.
Мы решили тщательно изучить топографию первой части источника и на том ограничиться. Дюма не мог без ярости думать о коварном гроте, и чтобы он не вздумал добираться до пещеры, едва не ставшей нашей могилой, Фарг привязал к его поясу канат длиной в сто пятьдесят футов, а нож отобрал – еще перережет конец и пойдет дальше без страховки! Мы завершили наши изыскания без новых происшествий.
Кончился бурный день, и вечером обе двойки провели сравнительное изучение действия коньяка и глубинного опьянения. Странное ощущение, испытанное нами в Воклюзском источнике, не давало нам покоя. Все мы испытывали бурные приступы l’ivresse des grandes profondeurs в море, на глубине двухсот двадцати футов, но почему эта прозрачная, стерильная известковая вода дурманит совсем иначе?
Поздно вечером Симона, Диди и я поехали обратно в Тулон. Несмотря на усталость и головную боль, мы продолжали искать ответ.
Время от времени кто‑нибудь нарушал молчание, высказывая очередную догадку. Диди задумчиво произнес:
– Несчастные случаи бывают у ныряльщиков не только из‑за глубинного опьянения. Расстроенные нервы, вдыхаемый воздух…
Я подскочил:
– Воздух! Надо проверить в лаборатории воздух, оставшийся в аквалангах!
Утром мы взяли пробы воздуха из баллонов. Анализ показал присутствие одной двухтысячной доли окиси углерода. На глубине ста шестидесяти футов угарный газ действует в шесть раз сильнее. Мы запустили наш новый компрессор и увидели, что он засасывает выхлоп дизельного движка. Достаточно провести двадцать минут в таком воздухе, каким мы дышали в аквалангах, чтобы человек погиб.
Потом мы изучали гроты Шартре и Эстрамар. Но и там не удалось обнаружить подземного сифона или какого‑нибудь другого механизма, подающего воду наверх. В 1948 году, когда большинство из нас уехало с экспедицией «Батискаф», троим членам Группы подводных изысканий – лейтенанту Жану Алина, доктору Ф. Девиллю и Жану Пинару – удалось наконец вместе с армейскими саперами разгадать одну такую загадку. Они исследовали подземный источник Витарель в районе Грама.
Зеркало источника находится на глубине трехсот девяноста футов, и саперам пришлось основательно поработать, чтобы проложить путь к нему. Сперва – 260‑футовая шахта; солдаты спустили в нее понтоны, доски для мостков, акваланги, гидрокостюмы, канаты, осветительное оборудование и продукты. Дальше нужно было протащить снаряжение через тесную, почти вертикальную расщелину длиной в сто двадцать футов, которая заканчивалась большой пустотой. Затем пришлось настилать деревянные мостки и переносить все за тысячу шестьсот футов, форсируя частично затопленные галереи и опасный извилистый проход длиной в тридцать футов. Наконец они добрались до источника, который собирались изучать подводные пловцы. Саперы сколотили плотик с лесенками для спуска в воду, и аквалангисты приготовились к погружению.
По плану Алина, они должны были нырять по одному, каждый раз удлиняя канат. Вооруженные измерительной лентой, фонарями, компасами, глубиномерами и миллиметровкой, они продвигались в глубь подводного тоннеля, составляя карту. Никаких перебоев не было, на карту наносились все новые участки. Десятое погружение, совершенное Алина 29 октября 1948 года, оказалось решающим.
Предыдущий аквалангист добрался до входа в сифон. Алина нырнул с четырехсотфутовым канатом и, не задерживаясь, поплыл к границе последнего изученного участка. Дальше галерея поднималась вверх под углом в двадцать градусов. Алина проник в узкий тоннель. В полной темноте, светя фонариком, прошел сорок футов; чувствовалось течение. Вдруг его голова словно прорвала тонкую пленку, и давление воды исчезло. Сквозь стекло маски, которое теперь напоминало окропленное дождем ветровое стекло, Алина увидел, что его окружает подземная пустота с глинистым сводом и стенами. Он снял маску, вынул изо рта мундштук и вдохнул полной грудью. Всюду, где течет вода, даже в закрытых гротах, есть воздух.
Алина выбрался на длинный скользкий берег. Он был первым живым существом в этом подземном тайнике, куда ни разу не проникал солнечный луч. Алина прошел вдоль берега, измеряя и зарисовывая; сердце ликовало: в борьбе с подземными источниками мы победили.
В конце грота его подстерегало разочарование. Под водой, у самой поверхности, виднелось отверстие другого сифона. Витарельский источник раскрыл нам не все свои секреты… Алина сел и мысленно прикинул, какие усилия потребуются, чтобы преодолеть весь лабиринт. Чтобы устроить новый аванпост, откуда можно будет идти дальше, аквалангисты должны перенести снаряжение под водой на четыреста футов…
Он закончил свою зарисовку и, печатая ластами лягушачьи следы на подземном берегу, вошел в воду. Поплевал на стекло маски, сполоснул его, надел маску, вставил в рот мундштук, нырнул, оттолкнулся ногами и поплыл вниз по течению первого сифона. Несколько минут на поверхности озерка еще лопались пузырьки воздуха, потом в гроте снова воцарилось небытие. Мрак поглотил следы человека.
Глава шестая
Сокровища на дне моря
Однажды в портовом кабачке в Йере мы услышали историю, которая заставила нас навострить уши.
– Давным‑давно, – рассказывал старый рыбак, – между Рибо и островами Поркероль столкнулись на глубоком месте два колесных парохода. Оба пошли ко дну. Один из них вез золото. Спросите старого водолаза, грека Мишеля Мавропойнтиса – он работал там. Один подрядчик пытался добраться до сокровища землечерпалкой. Потом правительство послало туда два военных корабля. Они хотели перевернуть затонувший пароход, да не поддался он, так и остался лежать килем кверху. Никто не может проникнуть внутрь. Ныряльщики боятся подходить к нему с тех пор, как один из них встретил в трубе огромного морского угря.
Знакомая песня! Судно, лежащее вверх дном (а в трубу попасть можно!), золото, охраняемое морским чудовищем… Но Мишель Мавропойнтис был нашим другом, и мы решили проверить рассказ рыбака. Вместе с Дюма я пришел в любимый кабачок Мишеля. Ветеран‑водолаз очень нам обрадовался. Он знал, что более благодарных слушателей ему не найти; мы видели в старом Мишеле достойного представителя почетной профессии водолазов.
Мы предложили Мишелю рюмку пастиса, он поблагодарил, вылил ее в стакан воды и проглотил мутную смесь.
– Между этими двумя судами, о которых вы спрашиваете, нет никакой связи, – сказал он. – Одно из них, «Мишель Сеи», длина триста футов, затонуло пятьдесят лет тому назад. Второе называется «Виль де Гра», это колесный пароход, его разрезал пополам «Виль де Марсель» примерно в 1880 году. На борту «Де Гра» были итальянские эмигранты, пятьдесят три человека погибли. Эмигранты везли с собой тысячу семьсот пятьдесят золотых монет. Нос парохода лежит на глубине ста шестидесяти, корма – ста восьмидесяти футов.
Классический образец рассказа о подводном кладе: подробное описание катастрофы, точное указание – сколько было золота, как назывался пароход, когда погиб, какая глубина в этом месте. Малейшая неопределенность может поколебать веру в клад и отпугнуть лиц, готовых финансировать попытку добыть его. Наш друг составил еще один коктейль и продолжал:
– Я получил от властей разрешение поднять груз «Мишеля Сеи». По этому разрешению мне принадлежало все, что я найду в радиусе восьмисот футов. Одновременно я искал «Виль де Гра».
Это понятно: занимаясь для вида прозаической работой, он мог втайне искать золото.
– Целое лето проработал, а колесника так и не нашел. С «Мишеля Сеи» поднял хороший фарфор и хрусталь, несколько ящиков отличного пива, мешки с мукой…
– С мукой? – переспросил Дюма.
– Вот именно, – подтвердил Мавропойнтис. – В морской воде мешковина и верхний слой муки образовали корочку, а внутри все было сухо.
Он глотнул пастиса, явно наслаждаясь возможностью поразить зеленых новичков своими познаниями.
– В конце сезона мы однажды зазевались и не заметили, что катер сносит. Вдруг якорь за что‑то зацепился. И что же вы думаете, дети, – это был «Виль де Гра», золотоносный корабль! Сами понимаете, я мигом пошел в воду. Добрался до судна и стал разрывать руками ил. Остальные водолазы тоже искали как одержимые. Смотрю – сундук.
Мишель снова взял стаканчик, делая эффектную паузу. Сейчас будет самое главное…
– На катере – страшное волнение, – заговорил он наконец. – Команда сгрудилась вокруг сундука, у каждого в руке нож. Наконец крышка поддалась, и мы увидели… всевозможные театральные побрякушки, украшения, мишуру. Стоило тронуть их, как они рассыпались в прах. Так что золото «Виль де Гра» и по сей день лежит на дне морском.
Мишель не назвал координаты погибшего парохода, а наши осторожные попытки выудить их из него ни к чему не привели. Видимо, в чреве затонувшего судна и впрямь сокрыто золото! Мы решили сами отыскать эмигрантское сокровище: будем нырять там, где затонул «Мишель Сеи».
Диди обнаружил «Сеи» со второго захода. Его зоркие глаза увидели темную глыбу, а когда он подошел ближе, она превратилась в силуэт старого, зазубренного железного корпуса. Память Мавропойнтиса преувеличила размеры «Мишеля Сеи»: скелет парохода достигал в длину не трехсот, а ста пятидесяти футов. Над махиной главного котла вырисовывался ажурный мостик; конец вала с обломанными лопастями винта напоминал мутовку. Дюма проник внутрь судна, начал поиск – и нашел мешок муки, оставленный Мишелем много лет тому назад!
У носа «Мишеля Сеи» кружило невиданное множество рыбы. Донные рыбы группировались по видам, словно море приготовило выставку для ихтиолога; среди них вихрем кружили пелагические жители моря. Диди взял с затонувшего корабля бронзовый судовой фонарь и бинокль.
Сколько мы ни рыскали вокруг «Мишеля Сеи», нигде не было видно никаких следов «Виль де Гра». Мы много раз возвращались на это место, и с годами «Мишель Сеи» буквально таял у нас на глазах. «Виль де Гра» оставался самым сомнительным сюжетом репертуара Мавропойнтиса, а сам хранитель морских преданий умер, так и не рассказав, где покоится эмигрантский корабль.
Но вот в 1949 году, когда мы проходили в этих местах на «Эли Монье», эхолот нащупал на дне, неподалеку от «Мишеля Сеи», какой‑то бугор. Диди мигом надел на себя «сбрую» и стремительно нырнул, словно голодный дельфин.
Здесь было очень глубоко. Спустившись на мягкий песчаный грунт, Дюма впереди увидел что‑то темное. Он подошел ближе, и его глазам открылось необычайное зрелище: на дне стояли торчком два громадных, покрытых курчавой зеленью гребных колеса. Между ними лежала паровая машина. Торчащие из песка голые ребра обозначали, где некогда был борт судна. От второго борта ничего не осталось, зато с этой стороны валялись сотни баночек из‑под косметических изделий. Дюма нашел небольшую медную кастрюлю и несколько бутылок. Его глубиномер показывал пятьдесят пять метров. Старик Мавропойнтис сказал правду и глубину назвал верно. Но раскапывать эти развалины было бесполезно. Тут у Дюма стал протекать шланг вдоха, и он наглотался соленой воды со сжатым воздухом. Захватив одну баночку и бутылку, он пошел обратно. По пути к поверхности сжатый воздух у него в желудке стал расширяться. Диди вынырнул из царства золота с раздувшимся животом и три часа рыгал, как после роскошного обеда.
Огюст Марселлин, который с такой готовностью поддержал наши первые шаги, когда мы начинали изучать затонувшие суда, дал Дюма срочный подряд на розыски подводных кладов. Он получил от властей разрешение обследовать четыре торговых судна, которые затонули около города Пор‑Вандр, недалеко от испанской границы: «Сомюр», «Сен Люсьен», «Л’Алис Робер» и «Л’Астре». Они были торпедированы в 1944 году французской подводной лодкой, когда возвращались из Испании. По имевшимся сведениям, они везли немцам вольфрам почти на миллион долларов.
– Я думаю закупить эти суда, – объяснил Марселлин, – но хотел бы точно знать, что там за груз. Возьмешься проверить, Диди?
Дюма был весьма польщен тем, что Огюст Марселлин отдает ему предпочтение перед своими испытанными водолазами, и тотчас собрался в путь, взяв акваланг.
В Пор‑Вандре он обошел все кабачки, расспрашивая моряков, рыбаков, служащих и кабатчиков. На этот раз, в виде исключения, все рассказы о гибели названных судов удивительно совпадали. Подводная лодка, пользуясь данными разведывательной сети союзников в Испании, укрылась у самого входа в гавань под скалами Медвежьего мыса. Как раз над ней стояли немецкие береговые батареи, но лодка подошла так близко, что оказалась вне зоны обстрела. Командир действовал безошибочно. Заняв боевую позицию, он одно за другим потопил все четыре судна с вольфрамом, когда они появились в водах Пор‑Вандра.
Местные водолазы обследовали «Л’Алис Робер» и нашли пустые трюмы. «Л’Астре» был торпедирован ночью; где именно – никто не знал. Зато не было, казалось, в Пор‑Вандре человека, который не видел бы, как пошел ко дну пораженный двумя торпедами «Сомюр».
Дюма нанял старого портовика, папашу Анри, подвезти его к месту гибели «Сомюра». Приведя туда свою лодку, папаша Анри бросил якорь, и Диди спустился по якорной цепи в пучину.
Вот как он сам описывает свою разведку:
«Сначала я заметил мачту. Ее усеяли тысячи мидий. На самой макушке повисли два здоровенных омара. Впервые в жизни я видел омаров на мачте. Спустился ниже – лебедка и целый лес омаровых усов. Через открытый люк я пробрался на первую грузовую палубу. Под люком лежала груда пустых раковин; на вольфрам что‑то не похоже. Дальше раковин нет, можно подумать, что рыбы поедали мидий на мачте и роняли раковины в трюм. Кругом россыпи мелких камней, смешанных с землей. Я никогда не видел вольфрама, но если это он, красивым его не назовешь. Положил в мешочек несколько горстей и вернулся на палубу. Всюду омары. Взялся за якорную цепь – омары полезли из клюзов. Я озяб и пошел к поверхности».
Диди передал свои трофеи местному химику.
– Это вольфрам? – удивился тот. – Ничего подобного. На мой взгляд, это низкосортная железная руда.
На следующий день Диди снова посетил лежащий на глубине ста пятидесяти футов «Сомюр» и осмотрел остальные трюмы. Они были наполнены тем же веществом, о котором так презрительно отозвался химик. Дюма проплыл над главной палубой. В одном месте взрыв торпеды сорвал настил, и было видно кишащие омарами тазы и ванны. Он скользнул вниз и взял трех омаров для папаши Анри.
Итак, «Сомюр» оказался пустым номером. Что‑то покажет «Сен Люсьен»? Вот как описывали его гибель местные жители:
«Торпеда попала в носовую часть, от удара с грохотом сорвались якоря. Судно зарылось носом в воду, и винты долго вращались в воздухе. Вторая торпеда прошла мимо. Она взорвалась на скалах. „Сен Люсьен“ тонул очень медленно».
Снова Дюма сел в лодку папаши Анри. Несколько часов они безуспешно прощупывали дно кошкой. Диди нежился на солнышке, размышляя. «Взрыв первой торпеды освободил якоря. Значит, когда судно тонуло, они лежали на дне. А оно тонуло носом вниз». Вероятно, «Сен Люсьен» шел ко дну, вращаясь по спирали на якорной цепи.
– Ну‑ка, пройдем поближе к берегу, – предложил Дюма.
Папаша Анри согласился, и вскоре кошка нащупала «Сен Люсьен»; он лежал на той же глубине, что «Сомюр». Дюма пошел вниз. Кошка лежала на чистом грунте, судна не было видно. Сорвалась… Но кошка прочертила на грунте борозду. Диди двинулся по следу и обнаружил «Сен Люсьен».
Главный грузовой трюм парохода был пуст, если не считать множества разбросанных в беспорядке деревянных дощечек. Дюма вернулся в лодку ошалевший от охоты за кладами.
На следующее утро его разбудил нестройный гул во дворе гостиницы. Он выглянул в окно и увидел, что там идет оживленная торговля испанскими апельсинами. Торговки доставали золотистые плоды из ящиков, сколоченных из таких же дощечек, какие Диди нашел в трюме «Сен Люсьена». Так вот в чем дело! Судно тонуло медленно потому, что везло апельсины…
Огюст Марселлин воздержался от покупки «вольфрамовых» судов.
Узнав, чем мы занимаемся, собеседники обычно задают три стандартных вопроса. Первый: «Наверно, вы нашли немало сокровищ на всех этих судах?» Эта глава служит ответом.
Второй вопрос: «А как насчет морских чудовищ, которые охраняют затонувшие корабли?» На это отвечу позже.
Третий: «Что вы испытали, когда в первый раз нашли утопленника?» Мы научились терпеливо относиться к этому вопросу. А между тем он рожден совершенно ошибочным представлением. Мы побывали в общей сложности более шестисот раз на двадцати пяти погибших кораблях, проникали во все закоулки, доступные человеку с тремя баллонами на спине, но ни разу не находили никаких останков. Люди редко гибнут внутри судна, большинство успевает выбраться наружу и тонет в море.
Допустим, однако, что какой‑нибудь несчастный пошел ко дну, запертый в каюте. Его тело сохранится всего несколько недель. Мягкие ткани будут съедены в два‑три дня, и участвуют в этом не только рыбы и ракообразные, но даже, как ни странно это покажется, морские звезды – очень прожорливые существа. Потом черви и бактерии постепенно уничтожат скелет.
Легенды о кладах на дне моря – на девяносто девять процентов мистификация и обман; единственное золото, о котором можно тут говорить, – то, которое перекочевывает из карманов романтиков‑легковеров в руки ловких дельцов. Эфемерная мечта о быстром обогащении, лелеемая большинством из нас, успешно эксплуатируется владельцами пожелтевших морских карт с помеченными на них затонувшими галеонами. Успех жульничества обеспечен уже тем, что легковерные люди, дающие деньги на дутые проекты, знают море еще хуже, чем авторы этих затей. Серьезный предприниматель, у которого есть и знания, и технические средства, чтобы поднять сокровище, держит свои действия в секрете. Если же к такому делу привлекают посторонних, это верный признак того, что речь идет не столько о подводном золоте, сколько о земных благах на суше.
По‑моему, найти клад – худшее, что может постигнуть шкипера. Прежде всего, ему придется сказать об этом команде и заключить с ней контракт, обеспечивающий каждому его долю. Разумеется, он возьмет с подчиненных клятву, что они будут хранить тайну. Но достаточно третьему помощнику выпить два стаканчика в первом попавшемся портовом кабачке, и тайное станет явным. И тогда, если шкипер обнаружил испанское золото, немедленно вынырнут всякие наследники и правопреемники конкистадоров и скончавшихся монархов и предъявят иск. Власти страны, в чьих территориальных водах найден клад, сдерут со шкипера немалые поборы. Если после всего этого у бедняги еще останется что‑нибудь, собственное правительство изымет у него большую часть посредством налогов. Вижу его, потерявшего друзей, лишившегося доброй славы, на его судно наложен арест, а сам он проклинает себя за то, что не оставил злополучный клад лежать на дне морском.
Мы очень быстро излечились от золотой лихорадки; только Дюма подвержен повторным приступам.
Затонувшие корабли часто таят в своем чреве более современные сокровища, вроде олова, меди, вольфрама. Однако эти клады лежат не в легко доступных для подводного пловца трюмах португальских каравелл, которыми любят заманивать простаков комбинаторы. Чтобы добыть такой клад, нужны поставленные на широкую ногу механизированные подъемные работы под контролем собственников груза, властей и страховых компаний; и длительные, лишенные всякой романтики усилия вознаграждаются очень скудной прибылью.