Дно было мрачное и голое, если не считать моллюсков и морских ежей. Я еще достаточно соображал, чтобы помнить, как опасно резко двигаться при таком давлении, больше нормального в десять раз. Медленно набрав полные легкие воздуха, я расписался на дощечке, но не смог ничего написать о своих ощущениях на глубине пятидесяти саженей.
Итак, я достиг глубины, на какой еще не был ни один пловец с автономным снаряжением. В моем сознании удовлетворение уживалось с ироническим презрением по собственному адресу.
Сбросив балласт, я рванулся вверх, словно отпущенная пружина. Один толчок ногами – две дощечки мимо. И тут на глубине двухсот шестидесяти четырех футов опьянение вдруг прошло, безвозвратно и необъяснимо. Ко мне вернулись легкость и ясность мысли, я снова был человеком и наслаждался вливающимся в мои легкие воздухом. Быстро миновав зону сумерек, увидел снизу поверхность воды, всю в платиновых пузырьках и играющих бликах света. До чего похоже на небо…
Но по пути к небесам надо было еще пройти чистилище. Я переждал положенные пять минут на глубине двадцати футов, потом, томясь нетерпением, еще десять минут в десяти футах от поверхности.
Когда канат выбрали на палубу, я убедился, что какой‑то мошенник ловко подделал мою подпись на последней дощечке.
После этого погружения у меня около получаса слегка болели колени и плечи. Филипп Тайе тоже добрался до последней дощечки, написал на ней какую‑то чушь и вернулся с головной болью, которая мучила его два дня. Дюма еле справился с сильнейшим приступом глубинного опьянения в стометровой зоне. Наши два закаленных моряка, Фарг и Морандье, сказали, что смогли бы недолго выполнять в придонном слое не слишком тяжелую работу. Квартирмейстер Жорж тоже побывал у нижней дощечки, потом час жаловался на головокружение. Жан Пинар почувствовал на глубине двухсот двадцати футов, что дальше идти не может, расписался и благоразумно вернулся на поверхность. Никто из нас не смог записать чего‑либо вразумительного на последней дощечке.
Осенью мы приступили к новому ряду глубоководных погружений, на этот раз на пятьдесят саженей с лишним. Решили нырять, привязав к поясу канат; напарник дежурил на поверхности, готовый в любую секунду идти на помощь.
Первым пошел опытный подводный пловец Морис Фарг. Канат передавал нам успокоительный сигнал «Tout va bien» («Все в порядке»). Вдруг сигналы прекратились. Сердце кольнула тревога. Напарник Фарга, Жан Пинар, ринулся вниз, а мы подняли Мориса до отметки сто пятьдесят футов, где они должны были встретиться. Пинар столкнулся с бесчувственным телом друга и с ужасом обнаружил, что мундштук Фарга болтается у него на груди.
Двенадцать часов бились мы, стараясь оживить Фарга, но он был безвозвратно мертв. Глубинное опьянение вырвало мундштук изо рта Мориса и погубило его. Вытянув канат, мы увидели его подпись на дощечке, привязанной на отметке триста девяноста шесть футов. Фарг заплатил своей жизнью, перекрыв наше лучшее достижение на сто футов. Другими словами, он побывал глубже любого водолаза, работающего с воздухом обычного состава.
С первых дней существования Группы изысканий Морис Фарг делил с нами наше возрастающее увлечение морем. Мы навсегда запомнили своего верного друга. Дюма и я были обязаны Морису жизнью: он вырвал нас из пещеры смерти в Воклюзе. Мы никогда не простим себе, что не сумели спасти его…
Гибель Фарга и итоги летних опытов показали нам, что триста футов – предел для аквалангиста. Любителей можно за несколько дней научить погружаться до ста тридцати футов; профессионалы могут, соблюдая график декомпрессии, выполнять на этой глубине тяжелую работу. В следующей зоне – до двухсот десяти футов – опытному подводному пловцу под силу легкая работа и кратковременные исследования; при этом нужно строго выполнять правила безопасности. Зона глубинного опьянения доступна для рекогносцировок только самым натренированным аквалангистам. Правда, подводные пловцы могут опускаться немного ниже стометровой границы, если дышать смесью кислорода с легкими газами вроде гелия и водорода. Доказано, что гелий исключает приступы глубинного опьянения; но длительная (и скучная) декомпрессия не отменяется.
В 1948 году Дюма превзошел рекорд погружения с аквалангом, выполняя задание, которое преследовало совсем другие цели. Его пригласили осмотреть подводное препятствие. Предполагали, что на дне лежит погибшее судно. Прибыв на минный тральщик, который зацепил своим тросом таинственный предмет, Дюма узнал, что глубина определена в триста шесть футов. Он сильно оттолкнулся ластами и пошел вниз; через девяносто секунд достиг дна. Оказалось, трос зацепился за каменный бугор. Диди пробыл внизу около минуты и всплыл так же быстро, как погрузился. При таком коротком погружении можно было не бояться кессонной болезни.
Дюма разработал курс обучения для флотских аквалангистов; на каждом французском военно‑морском корабле предусмотрены два пловца, умеющих работать в аквалангах. Сперва новички погружаются на мелководье, знакомясь с основами, которые мы постигали годами. Они учатся смотреть через прозрачное окошечко маски, познают преимущества автоматического дыхания, необходимость избегать лишних движений, когда плаваешь под водой. Второй урок – погружения на пятьдесят футов с канатом; человек осваивается с изменением давления и проверяет свои уши. На третьем уроке инструктор заставляет группу поволноваться. Ученики опускаются с балластом и рассаживаются на дне на глубине пятидесяти футов. Преподаватель снимает свою маску и посылает ее по кругу. Получив обратно, надевает ее; сильный выдох носом выталкивает наружу набравшуюся воду. Ученики должны повторить это. Они узнают, что можно перекрыть носоглотку при снятой маске, дыша через мундштук.
Следующий урок также проходит на дне. Учитель снимает маску, вынимает изо рта мундштук и отстегивает все ремни. Акваланг кладется на песок; инструктор стоит в одних плавках. Затем уверенно, не спеша снова надевает все снаряжение, продувая маску и глотая небольшое количество воды, которое попало в шланги. Это под силу любому человеку, способному набрать полные легкие воздуха и задержать дыхание на полминуты.
Ученики повторяют действия инструктора. Следующая задача – тот же маневр, но при этом ученики обмениваются снаряжением друг с другом. Так прививается умение свободно действовать под водой.
Курс заканчивается таким упражнением: группа ныряет на глубину ста футов, снимает акваланги и возвращается без них. У этого экзамена есть своя забавная сторона: чем выше, тем меньше давление, воздух в легких расширяется, и изо рта пловца вырывается цепочка пузырьков.
Первый иностранный военный моряк, который прибыл к нам в Тулон в официальную командировку, был лейтенант британского флота Ходж. Он быстро увлекся подводным плаванием и киносъемкой и стал энтузиастом этого дела. В 1950 году ему выпало трагическое задание: определить местонахождение затонувшей подводной лодки «Трэкьюлент». В январском тумане на Темзе небольшой шведский танкер «Дивина» наскочил на лодку, и она пошла ко дну с экипажем в восемьдесят человек. Пятнадцать из них спаслось с аппаратами Дэвиса; по их словам, лодку было бы нетрудно найти. Но вода была мутная и холодная, сильное течение осложняло обстановку. Водолазы снова и снова погружались в реку, но их относило, и они не смогли обнаружить лодку. Тогда Ходж вызвался нырнуть с аквалангом. Он вошел в воду выше по реке, рассчитав, что течение принесет его к «Трэкьюленту». Ходж нашел лодку с первого же захода. Ее подняли, но люди уже погибли.
Летом 1945 года я привез из Парижа домой два маленьких акваланга для своих сынишек – семилетнего Жана‑Мишеля и пятилетнего Филиппа. Старший уже учился плавать; младший только плескался в воде у бережка. Однако я не сомневался, что они легко научатся нырять: ведь для этого не надо быть хорошим пловцом. Маска защищает нос и глаза, дыхание происходит автоматически, и двигаться под водой очень просто.
Мы вернулись на берег; я прочитал им небольшую лекцию, которую они конечно же пропустили мимо ушей. Ни минуты не колеблясь, оба последовали за мной в воду; мы погрузились на неглубоком месте на каменистый грунт, в мир затонувших судов, колючих морских ежей и ярких рыб. Тишину подводного мира нарушили восторженные крики: мальчикам не терпелось обратить мое внимание на многочисленные чудеса. Заставить их молчать было невозможно. У Филиппа выскочил изо рта мундштук. Я затолкал его на место и тут же прыгнул к Жану‑Мишелю – поправить шланг вдоха. Они засыпали меня градом вопросов, и я едва поспевал водворять на место мундштуки. Оба наглотались соленой воды. Поняв, что они не перестанут болтать, пока не захлебнутся окончательно, я сгреб в охапку своих сорванцов и вытащил их из воды.
Пришлось повторить им, что море – это мир тишины, где маленьким мальчикам надлежит держать язык за зубами. Но не сразу удалось приучить их сдерживать чувства до той минуты, когда мы всплывем на поверхность. После этого я взял их на более глубокое место.
Они ничуть не боялись ловить осьминогов руками. Когда мы устраивали пикник на берегу, Жан‑Мишель вооружался обыкновенной вилкой и отправлялся на глубину тридцати футов за сочными морскими ежами. Мама их тоже ныряет, но без такого энтузиазма. Женщины почему‑то недоверчиво относятся к этому виду спорта и неодобрительно смотрят на увлеченных им мужчин. Дюма – звезда семи фильмов о подводном мире – не получил еще ни одного восторженного послания, написанного женской рукой.
Глава девятая
Подводный дирижабль
Однажды вечером (это было в 1948 году) жена сказала мне:
– Прошу тебя, не погружайся в этой противной машине. Откажись от участия в экспедиции Пикара. Мы все ужасно беспокоимся за тебя.
Я удивился: впервые Симона возражала против моих планов. Жена военного моряка, она привыкла дисциплинированно относиться ко всем моим занятиям. Но на этот раз она изменила своему правилу.
– Тебе ведь никто не приказывал, – продолжала она. – Незачем рисковать собой ради какой‑то безрассудной затеи.
Ее поддержали мои родители. Да и многие ученые говорили мне, что недоверчиво относятся к подводному экипажу профессора Огюста Пикара. Я успокаивал родных:
– Батискаф вполне надежен. Вам не из‑за чего беспокоиться.
Признаюсь, что я немного кривил душой, так как наша операция не была застрахована от неожиданностей.
Как бы то ни было, мы с Дюма и Тайе снова были вместе, готовые плыть к берегам Западной Африки навстречу самому замечательному приключению в нашей жизни, и ничто не могло нас удержать. В чудесном подводном дирижабле я погружусь в море на глубину, которая в пять раз превысит прежний рекорд. Профессор Пикар, поднимавшийся на одиннадцать миль в небеса, намеревался теперь опуститься на тринадцать тысяч футов в морскую пучину.
Доблестный ветеран науки разработал конструкцию «Батискафа» (глубинного судна) десять лет назад. Тогда осуществить проект помешала война. Когда она кончилась, батискаф был построен под наблюдением выдающегося бельгийского физика, доктора наук Макса Косэнса. Бельгийский национальный научно‑исследовательский фонд дал средства на персонал и плавучую морскую базу. Группа подводных изысканий заручилась разрешением французских ВМС использовать военные самолеты для разведки и спасательных работ, а также два фрегата и наш «Эли Монье». В экспедиции должны были участвовать двое французских ученых – директор Института Черной Африки профессор Теодор Моно и доктор наук Клод Франсис‑Беф, основатель Научно‑исследовательского океанографического центра. Я назывался «морским экспертом».
Два года наша Группа готовила опыт; мы сконструировали немалую часть необычного вспомогательного оборудования батискафа, включая самое смертоносное подводное оружие, какое когда‑либо существовало. На «Эли Монье» мы поставили автоматический киноаппарат для съемки под водой.
Первого октября, в четыре часа утра, сверкающий белизной свежеокрашенный «Эли Монье» вышел из Дакара, чтобы встретиться в море со «Скалдисом» – бельгийским судном, которое везло профессора Пикара, его ученых собратьев и батискаф.
Едва наши суда сошлись, как мне неудержимо захотелось немедленно посмотреть батискаф. Я спустил на воду шлюпку и поспешил на «Скалдис». Отвечая на ходу на приветствия капитана Ла Форса и ученых, я скатился по трапу вниз в открытый грузовой трюм, где находилось подводное судно. Вспыхнули яркие лампы, и я увидел чудесный корабль.
Под большим сверкающим тупоносым баллоном – металлической оболочкой «дирижабля» – висел крашеный стальной шар диаметром около семи футов; в этой гондоле я и должен был спуститься на дно океана. С обеих сторон гондолы было по электрическому мотору; они вращали винты, призванные перемещать наш аппарат в среде, где давление в четыреста раз больше атмосферного. Я уже был знаком с батискафом по чертежам, теперь смог пощупать его своими руками. Моя вера, питавшаяся до сих пор теорией, окончательно окрепла.
Кабина для наблюдателей была отлита из стали; толщина стенок – три с половиной дюйма. Мощные стальные рамы заключали два иллюминатора шестидюймовой толщины.
В оболочке «дирижабля» (она придает плавучесть аппарату под водой) находилось шесть стальных баков для десяти тысяч галлонов особо легкого бензина, удельный вес которого немногим больше половины удельного веса морской воды. Бензин служил не горючим, а, так сказать, поплавковым наполнителем. Важное свойство бензина – его относительно слабая сжимаемость; он лучше, чем воздух, сопротивляется напору воды. Теоретически оболочка батискафа могла выдержать давление, отвечающее глубине в пятьдесят тысяч футов; такой на деле нет в природе. Мы собирались погрузиться на тринадцать тысяч футов – среднюю глубину Мирового океана – и могли полагаться на хороший запас прочности.
Самым смелым в проекте профессора Пикара было то, что аппарат погружался без привязывающих его к поверхности тросов; разумеется, это особенно радовало энтузиастов акваланга из Группы подводных изысканий. Пикар отказался от прежних конструкций – стальных сфер, опускаемых в пучину на тросах. Доктор Вильям Биб проник в морские глубины именно в таком шаре, обремененном колоссальным весом стального троса. Его батисфера не обладала никакой маневренностью; к тому же каждый дополнительный отрезок троса только увеличивал грозившие наблюдателю опасности.
Батискаф был сделан так, чтобы самостоятельно передвигаться на глубине, в двадцать пять раз превосходящей рабочую глубину обычной подводной лодки. Погружаться вертикально вниз, тормозить, сбрасывая балласт (железная дробь и чушки), в случае необходимости выпуская бензин из баков. Под гондолой была укреплена цепь весом в триста фунтов. Коснувшись дна, она останавливала погружение; она же позволяла батискафу идти над грунтом на высоте трех футов со скоростью одного узла. Запас хода – десять морских миль. Через иллюминаторы наблюдатели могли видеть подводный ландшафт, освещаемый наружными прожекторами; их мощность допускала цветную киносъемку.
Внутри гондолы было невероятное множество всяких рычагов. Наша Группа сконструировала механические клешни, которыми экипаж батискафа мог брать предметы, находящиеся снаружи. Кабина была оснащена десятками приборов, включая счетчик Гейгера для измерения космического излучения, а также кислородным аппаратом и воздухоочистителем, превосходившими все, что было создано до тех пор в этом роде. Два человека могли жить внутри стального шара двадцать четыре часа.
В снаряжение батискафа входили изготовленные нами в Тулоне глубинные пушки Пикара – Косэнса. Эти пушки составляли невиданную подводную батарею. Семь стволов двадцать пятого калибра заряжались трехфутовыми гарпунами, которые выстреливались с помощью гидравлического «пистона». Ударная сила возрастала с увеличением давления воды. На глубине трех тысяч футов пушка Пикара – Косэнса с пятнадцати футов пробивала трехдюймовую дубовую доску. На поверхности гарпун был бессильным.
Гидропушка предназначалась для подводных обитателей, таких, как дразнивший наше воображение гигантский кальмар. Не полагаясь на одну только ударную силу гарпуна, мы подвели через трос к его наконечнику электрический ток. Если «дичь» окажется невосприимчивой и к электричеству, наконечник гарпуна впрыскивает в рану стрихнин. В казенной части гидропушки был барабан, на который наматывался трос.
Очень важно было своевременно обнаружить всплывший батискаф, чтобы люди в нем не задохнулись. Для этого на «Эли Монье» был установлен новый гидролокатор. Фрегаты «Ле Верье» и «Круа де Лорен», а также самолеты могли выследить подводный дирижабль благодаря установленной на нем радарной мишени.
Чтобы подняться, батискаф освобождал груз, удерживаемый электромагнитами. Если с экипажем случится что‑нибудь непредвиденное, магниты автоматически отключатся.
Конечным пунктом нашего первого перехода был залив, закрытый от ветра вулканической вершиной португальского острова Боавишта в архипелаге Зеленого Мыса. Руководили операцией Пикар, Косэнс, Моно и Франсис‑Беф, капитан «Скалдиса» Ла Форс, отвечавший за спуск «Батискафа» на воду и подъем его на борт, и, наконец, мы с Дюма и Тайе; нам было поручено зарядить баки и подвесить балласт, следить за аппаратом во время погружения, зачалить его по всплытии и передать капитану Ла Форсу.
Вскоре выяснилось, что нам не придется испытывать вспомогательное оборудование. Время не позволяло проверить механические клешни и гидропушку. Дюма очень огорчился, он так мечтал увидеть извивающиеся щупальца громадного кальмара, расстрелянного, отравленного и пораженного током на глубине двух миль!
Чтобы оправдать ожидания своих почитателей и попечителей, профессор Пикар сказал, что хочет сам участвовать в первом контрольном погружении батискафа. Остальные охотно с этим согласились. Наши суда стали на якорь рядом с Боавиштой в таком месте, где глубины не превышали ста футов. Начался утомительный труд: мы готовили подводный дирижабль к спуску на воду. Пять дней бились, преодолевая самые неожиданные препятствия; наконец осталось только прикрепить к корпусу электромагнитами аккумуляторы весом в тысячу двести фунтов и несколько тонн железных чушек. Для автоматического всплытия в кабине батискафа был «будильник», который в нужную минуту отключал магниты.
Аппарат был подвешен в трюме, и профессор Пикар забрался в гондолу, чтобы в последний раз проверить приборы. Хронометр исправно отсчитывал секунды, но тут Пикар увидел часы, которые почему‑то стояли. Истый швейцарец, наш рассеянный профессор завел часы, не обратив внимания на то, что стрелка «будильника» поставлена на 12 часов дня. Мы потратили все утро, чтобы подвесить балласт, и уже приготовились к следующей операции – вдруг, ровно в полдень, часы сработали, и многотонный груз с грохотом обрушился вниз.
Каким‑то чудом в этот миг под аппаратом не было людей. А после случившегося все вообще старались держаться подальше от батискафа, подходя к нему, только если это было необходимо. Хорошо еще, что у нас нашлись запасные аккумуляторы взамен разбившихся.
На место второго участника крещения подводного дирижабля претендовало семь человек. Мы бросили жребий – счастливцем оказался Теодор Моно. Погружение началось в 15.00 26 ноября 1948 года. Пикар и Моно выслушали заключительные пожелания и напутствия, после чего их заперли в белом шаре. Лебедка вознесла аппарат в воздух и опустила его на притихшее море. Три часа мы накачивали в баки бензин. Тем временем Тайе и Дюма плавали вокруг, проверяя оборудование и обмениваясь через иллюминатор жестами с заточенными в кабине учеными мужами. Поднявшись на борт, Тайе отрапортовал:
– Все в порядке. Они играют в шахматы.
Вот уже и солнце зашло. Канат, соединявший батискаф со «Скалдисом», передали на шлюпку, которая должна была отвести аппарат подальше, чтобы он не вынырнул прямо под базой. Вспыхнули судовые прожекторы, освещая подводный дирижабль. Квартирмейстер Жорж стоял на медленно погружавшейся оболочке; можно было подумать, что он каким‑то чудом стоит на воде. Профессор Пикар, морской узник, включил для проверки фонари батискафа, и море озарилось снизу ярким сиянием. С лодки передали Жоржу чушки – дополнительный балласт; уйдя в воду по подбородок, он пристроил их на место, потом выскочил на поверхность и взялся за борт лодки. Батискаф скрылся. Команды кораблей выстроились вдоль поручней, молча глядя туда, где только что плавал необычайный аппарат. Вдруг батискаф появился вновь! Без веса Жоржа он оказался слишком легким. Грянул неудержимый хохот. Жорж, улыбаясь, подплыл к оболочке и добавил еще балласта. Батискаф окончательно ушел под воду.
…Через шестнадцать минут, в 22.16, из моря вынырнула радарная мишень «дирижабля» – причудливое алюминиевое сооружение, напоминающее китайскую пагоду. Пять часов, которые показались нам нескончаемыми, мы буксировали, откачивали и поднимали; нужно было поместить батискаф обратно в трюм и освободить его пленников. Но вот вспыхнули прожекторы, осветив гондолу и замерших в ожидании кинооператоров. Мы отперли люк и откинули крышку. Показался сапог, затем голое колено, еще один сапог и еще колено, купальные трусики, голый живот и, наконец, взъерошенная очкастая голова профессора Огюста Пикара. Его вытянутая рука держала бутылку с патентованным напитком, предусмотрительно обращенную наклейкой к камерам. Профессор Пикар торжественно отпил несколько глотков влаги, изготовляемой одним из его попечителей. Батискаф вернулся из пучины.
Весть об успехе первого испытания была передана по радио бельгийскому правительству. Одновременно мы запросили еще средств на «большое» погружение.
«Большое» погружение – без людей – назначили на воскресенье, и команда «Скалдиса» обрадовалась возможности получить сверхурочные. Снова лебедка подняла неуклюжий аппарат со всеми его автоматическими приспособлениями. Части балласта были связаны канатом в огромную колбасу. В последнюю секунду эта колбаса стукнулась о шлюпбалку, и три тонны груза рухнули на палубу. Наши сердца сжались в отчаянии.
Капитан Ла Форс взбунтовался. Он предложил прекратить опыт, пока батискаф не пробил брешь в корпусе судна. Я горячо возразил:
– Ведь дело не в какой‑нибудь ошибке в расчетах! Надо сделать еще попытку!
Ученые, конечно, поддержали меня. Наконец капитан смягчился. Суда пошли в залив Санта‑Клара на острове Сантьягу; здесь глубина около пяти тысяч семисот футов.
На рассвете Косэнс завел «будильник» батискафа на 16 часов 40 минут. В 16.00 аппарат ушел под воду. Боцман занес топор над буксирным канатом. Я махнул рукой – топор обрубил канат.
Дюма и Тайе нырнули следом за батискафом. На глубине ста пятидесяти футов они расстались с ним, он быстро ушел в голубую толщу. Если аппарат не вернется, замечательной идее Пикара конец… Неудача сегодня на много десятилетий отодвинет исполнение мечты ученых проникнуть в последнюю неизведанную область на земле. Если же батискаф вернется, мы увидим, как построенные по его принципу глубоководные суда откроют человеку доступ в океанскую бездну!
На корабле все притихли. Я пообещал бутылку коньяка первому, кто обнаружит батискаф. Люди облепили мачты и трубы; на фоне голубого неба мелькали красные помпоны матросских беретов. Прошло двадцать девять минут. Вдруг раздался крик механика Дюбуа:
– Вон он!
В двухстах ярдах от судна из воды показалась оболочка батискафа. Мы так напряженно смотрели на нее, что не сразу заметили: радарная мишень была начисто срезана, словно каким‑то грозным орудием!
Аквалангисты толпой ринулись в воду, спеша осмотреть подводный дирижабль. Я обследовал аппарат со всех сторон; он вполне сохранял плавучесть, нигде не было течи, хотя тонкий лист оболочки, особенно в верхней части, был смят и покоробился.
Смеркалось, надо было подтягивать батискаф к судну. Однако нас понемногу относило в сторону, а мы никак не могли зацепить аппарат. Жорж вместе с одним матросом со «Скалдиса» стоял на оболочке, пытаясь закрепить канат. Ветер крепчал, появились волны; батискаф подпрыгивал и качался, и мы боялись, как бы его не разбило ударом о борт «Скалдиса». Дюма и Тайе нервничали: им никак не удавалось подсоединить шланги, чтобы откачать бензин из баков. Тогда Косэнс приказал продуть баки сжатой углекислотой. Облака бензиновых паров обволокли «Скалдис». Малейшая искра грозила взрывом и гибелью не только батискафа, но и его базы. Жорж и его помощник героически трудились у клапанов, подставляя лица брызгам бензина. Наконец закончили работу и были подняты на борт полуослепшие и совсем измотанные. Всю ночь мы бились, спасая батискаф. Лишь на рассвете аппарат был наконец водворен в свой ангар.
На наше глубинное судно, которое олицетворяло столько надежд, было больно глядеть. Оболочка бесповоротно искорежена. Один из моторов сорван вместе с винтом. Внутри баков отложился осадок растворенной бензином краски. Мы открыли люк, чтобы проверить приборы. Автоматический глубиномер свидетельствовал – с поправкой на температуру и соленость воды, – что батискаф достиг глубины в четыре тысячи шестьсот футов.
Ирония судьбы! Аппарат благополучно перенес давление в глубинах, если не считать таинственного исчезновения башенки, но был выведен из строя небольшим волнением на поверхности. Мы получили судно, которое могло доставить человека в морскую пучину, но не сумели добиться того, чтобы оно без вреда для себя переходило из водной среды в воздушную.
Потом батискаф переделали, и он стал более устойчивым. Теперь его можно буксировать, вместо того чтобы перевозить в трюме. Экипаж входит в гондолу перед самым погружением и выходит сразу после всплытия. Предстоит новое испытание, и я уверен, что «Батискаф‑II» доставит людей к «фундаменту» нашей земли.
Глава десятая
Среди жителей моря
Операция «Батискаф» позволила нам уделить несколько недель первым подводным исследованиям в Атлантическом океане. На карте между Мадейрой и Канарским архипелагом мы обнаружили два пятнышка и надпись: «Острова Сальведж». Справочник сообщал, что эти острова необитаемы, и мы пошли к ним. Нам предстояло пересечь зону, изобилующую акулами, поэтому были приняты особые меры предосторожности. Подводные пловцы ходили только по двое, страхуя друг друга, и к ногам прикрепляли таблетки уксуснокислой меди – мы называли их «флайтокс», – призванные удерживать акул на почтительном расстоянии.
Около пустынного островка Сальведжем Гранде мы с Дюма приготовились к погружению – Диди с большим подводным ружьем, которое зарядил взрывным гарпуном, я с киноаппаратом. Только мы оттолкнулись от трапа и опустили лицо в воду, как тут же непроизвольно опять уцепились за трап. Никогда еще мы не испытывали такого страха; отчаянно кружилась голова.
Мы поглядели друг на друга и, не выпуская трапа, осторожно снова окунули маски в воду. В ста футах под нами простиралось дно, видимое необычайно отчетливо, с мельчайшими подробностями. Ничто не говорило о том, что нас отделяет от него плотная толща воды. На грунте – ни камешка, ни малейшего следа животных или растительных организмов. Вода словно дистиллированная; эпитет «прозрачная», предполагающий прекрасную видимость на расстоянии, сравнимом с длиной хорошего концертного зала, здесь явно был недостаточным. Подводный ландшафт вырисовывался с пугающей четкостью. Казалось, стоит выпустить из рук трап, и мы сорвемся в пустоту и шлепнемся на волнистую скалу.
В конце концов, набравшись решимости, мы оторвались от корабля, и – о, чудо! – вода держала нас. Мы поплыли вниз – два огромных невиданных животных в аптечной жидкости. На глубине нескольких метров увидели неподвижно застывших барракуд: они не обратили на нас никакого внимания. Кругом висели в пустоте каменные окуни и крупные финты.
Но всего непривычнее были блестящие бурые лавовые косогоры, настолько гладкие, что казались отполированными. Наш друг, профессор Пьер Драш, уверял нас, что нет на свете подводной скалы или рифа, которых не облюбовала бы морская флора или фауна. И вот – исключение из этого правила. Тщетно мы старались разглядеть на подводных склонах острова Сальведжем Гранде хотя бы одного представителя животного или растительного мира. Впрочем, был один вид, который мы сразу даже не заметили. Все бугры усеяло несчетное множество морских ежей, какая‑то особая тропическая разновидность, с иголками длиной в двенадцать дюймов. Повернувшись на бок, мы изучали этот народец; равномерно колыхались иглы, напоминая волнуемую ветром рожь. Потом мы снова поворачивались на живот, и опять при виде прозрачной пустоты приходилось бороться с головокружением.
Уходящие вверх пузыри выдоха успокаивали, напоминая, что в любой миг можно всплыть и ухватиться за трап. Мы не поймали ни одной рыбы и не сняли ни одного кадра: здесь и на море‑то было непохоже.
В конце лета «Эли Монье» пришел в Дакар, в обманчиво тихих водах которого таятся тысячи акул. Два года мы готовились к встрече с атлантическими акулами, и у нас была самая надежная защита против них, какую когда‑либо изобретал человеческий ум и изготовляли искусные руки тулонских кузнецов. Это была сборная железная клетка, наподобие львиной, которую можно было быстро смонтировать и опустить в воду. Через дверцу подводный пловец, спасаясь от акулы, мог войти внутрь под водой.