За восемь месяцев такелаж и рангоут обросли пышными водорослями, и судно напоминало разукрашенный цветами плот на карнавале в Ницце. Черные раковины покрыли борта и вентиляционные трубы траурным орнаментом. Кругом во множестве плавали рыбы, преимущественно морские окуни; люди их ничуть не беспокоили.
Джианино упивался возможностью продемонстрировать нам свое искусство. Но водолаз передвигается по дну с большим трудом, каждый неуклюжий скачок стоит ему немалых усилий. Вода бурлит вокруг него. Мы привыкли к тому, что для успеха исследований надо избегать касаться дна, и были готовы проклинать его свинцовые калоши. А Джианино, вдохновленный глазом кинокамеры, играл. Вот он нагнулся и драматическим жестом прижал к груди морскую звезду. Мы прилежно «снимали» эту подводную феерию. Джианино не знал, что мы оставили камеру в Тулоне, а здесь таскали за собой нагруженный здоровенным гаечным ключом пустой бокс, не желая разочаровывать его.
Джианино приподнял люк машинного отделения, закрепил его гнилой веревкой, вытравил из скафандра половину воздуха и вошел внутрь судна. Самолюбие Диди было задето. Он еще ни разу не видал затонувшего корабля, не говоря уже о том, чтобы проникнуть внутрь. И он решил отправиться следом за Джианино. Однако тут же подумал о гнилой веревке и вернулся. Джианино подпустил воздуха в скафандр и выскочил из люка, словно аэростат воздушного заграждения. Он виртуозно маневрировал по вертикали, по горизонтали же двигался с большим трудом. Диди не спеша поплыл вдоль палубы и очутился перед входом на полубак. Я увидел, как он нерешительно открыл дверь и, поколебавшись секунду, двинулся вперед, словно нырнул в бутылку с чернилами. В тот же миг его ласты показались снова, и он выскочил задним ходом.
Человек, плавно скользящий над поросшей тиной палубой, не видит ни дерева, ни бронзы, ни железа. Оснастка судна превращается во что‑то непонятное. Вот возвышается странное трубообразное растение, выращенное садовником‑чародеем. Диди подплыл ближе и повернул какое‑то колесо. Растение медленно наклонилось: это был пушечный ствол. Стальные механизмы сохраняются в море долго. Мы видели поднятые на поверхность дизельные моторы и электрогенераторы; они прекрасно сохранились, хотя три года пробыли на дне. Необходимо, однако, сразу разбирать их и промывать пресной водой, иначе от соприкосновения с воздухом тотчас же начнется бурная коррозия.
Первым обследованным нами давно погибшим кораблем был линкор «Иена»; он затонул во время артиллерийских испытаний еще до первой мировой войны. За три десятилетия вода так разрушила корабль, что он казался уродливым творением самого моря. Ничего похожего на судно. Уцелевшие листы рассыпались в прах от малейшего толчка. Еще десяток лет, и от «Иены» ничего не останется: железные суда уничтожаются водой за какие‑нибудь полвека.
Незадолго до Второй мировой войны грузовое судно «Тозёр» водоизмещением в четыре тысячи тонн было сорвано с якорей мощным мистралем и брошено на утес Фриуль недалеко от Марселя. Нос судна выступал над поверхностью; торчали мачты, слегка наклоненные на штирборт. Корма лежала на глубине шестидесяти пяти футов. «Тозёр» стал для нас учебным объектом: на нем мы осваивали искусство исследования затонувших кораблей. Своего рода лестница, по которой мы шаг за шагом опускались в глубь моря. Плотный, но не слишком толстый слой морских организмов не скрадывал контуров корабля. Это было идеальное «пособие» – одно из немногих, вполне отвечающих романтическому представлению школьника о затонувшем корабле.
«Тозёр» был для нас легко доступен и в то же время достаточно коварен, и мы смогли изучить на нем многочисленные опасности, подстерегающие исследователей погибших судов. Корпус во многих местах покрывали маленькие коварные существа, так называемые «собачьи клыки»: острые, как бритва, зубчатые ракушки, к тому же еще и ядовитые. Стоило волне прижать наши полуголые тела к борту корабля, как на коже появлялись многочисленные царапины.
Подводные царапины, как правило, безболезненны. Море не знает никакой разницы между водой и кровью; недаром они сходны по составу. Но повреждения от «собачьих клыков» очень болезненны. Встречались мы невзначай и с ловко камуфлирующейся, отвратительной, как жаба скорпеной. Хотя эти рыбы и считаются ядовитыми, мы ни разу не пострадали от них.
Деревянные части судна почти совсем истлели, зато металл был едва тронут ржавчиной. Бронзовые ручки были словно источены термитами: действие гальванических токов. Судно омывала прозрачная чистая вода, но в трюмах она была загрязнена и пожелтела. Как‑то сильный мистраль настолько охладил море, что нам пришлось ждать три дня, пока оно согреется. На третий день мы вошли в теплые волны, опустились в трюм и… мигом выскочили: там вода по‑прежнему была ледяная, как в холодильнике.
«Тозёр» отлично подходил для съемок. Мы потратили немало пленки, запечатлевая это красивое зрелище для нашего фильма «Epaves» («Затонувшие корабли»). Мы тщательно изучили все судно. Диди проник в рулевую рубку; Филипп и я последовали за ним. Проходы в переборках напоминали монастырские своды. Впрочем, здесь многое наводило на мысль о храме: водоросли – будто вьюнки на каменной стене, свет, падающий словно сквозь окошечко кельи. Следом за Диди мы проплыли по этому железному собору к уходящей вниз шахте. Трапы вели от палубы к палубе, все дальше от солнца и воздуха, и с каждым этажом становилось все темнее. На одной из площадок мы задержались и заглянули в длинный темный коридор. В конце его светились выходящие в воду голубые отверстия. Однако нас что‑то не тянуло идти туда, к голубому свету, через весь этот тоннель.
Спустились на один пролет. Теперь нас отделял от поверхности железный барьер. Диди уже одолел следующий пролет; мы пошли за ним. Плыли осторожно, стараясь ничего не задеть, – вдруг это еще один карточный домик вроде «Иены»? Неожиданно по всему судну разнесся сильный гул. Мы замерли и поглядели друг на друга. Прошло несколько секунд, ничего не случилось. Диди влекло все ниже и ниже. Снова громкий удар; потом целая очередь. Мы сгрудились вокруг Тайе; он пробурчал:
– Прибой.
Ну, конечно! Под ударами прибоя затонувшее на мелком месте судно билось о грунт.
Мы вернулись в рулевую рубку, когда было уже совсем темно, с сознанием, что хорошо поработали.
В одном из кормовых отсеков нам попалась не тронутая морем большая сверкающая бутылка с какой‑то жидкостью. Диди захватил ее с собой и отдал Симоне. Она вылила на ладонь несколько капель и понюхала.
– Прекрасный довоенный одеколон, – сообщила она.
Диди рьяно охотился за подводными сокровищами. Он вывинчивал уцелевшие лампочки, подобрал матросские сапоги из разных пар, а скорпены только смотрели на него, пренебрегая своими обязанностями охранников. Под мостиком мы обнаружили ванную комнату капитана. Диди заплыл туда и улегся в ванне. Словно в самом деле моется! Я чуть не потерял мундштук от хохота.
Огюст Марселлин дал нам побывать на корабле, с которого поднимал груз отряд опытных водолазов, и мы засняли на киноленту, как автогеном разрезают под водой железо. Водолазы решили подшутить над нами, дилетантами. Они вышли в море в сильный мистраль и нарочно повели катер вдоль волны, так что нас основательно швыряло. Один из них ушел в воду и вернулся с полной корзиной крупных горьких мидий, собранных на затонувшем судне. Поглядел на нас и произнес с лукавой улыбкой:
– Что‑то вы, ребята, уж больно тощие с виду. Надо накормить вас как следует, прежде чем вы станете нырять.
Перед погружением есть не рекомендуется, но мы принялись открывать ракушки и поглощать йодистое содержимое, стараясь всем своим видом изображать восторг. Водолазы сидели рядом, не спуская глаз с наших лиц. Мы благополучно справились с мидиями.
– А теперь угощайтесь вином и хлебом.
Мы съели хлеб и выпили вино. Водолазы были очень довольны: смеялись, балагурили и приняли нас в свою компанию. Наш гастрономический подвиг поразил их гораздо больше, чем умение плавать под водой.
Один из водолазов зажег горелку и погрузился с ней в воду. Мы пошли за ним и увидели всплывающие в красном зареве пузырьки. Он направил пламя на стальную балку, и оно вгрызлось в металл, разбрызгивая раскаленные шарики. Взбаламученная вода забилась о наши тела.
…Когда мы работали на «Дальтоне», Диди захватил своеобразную добычу. Внутри корпуса он обнаружил горы посуды – фаянсовой, серебряной, стеклянной с коралловыми инкрустациями – и большую хрустальную вазу. Вся эта посуда лежала среди железных руин чистая и целая, словно выставленная напоказ на свадьбе в мещанской семье. В другой раз он нашел гору чистых бутылок из‑под вина и бренди марки «Метаксас». Эти бутылки были опустошены в ту самую ночь, когда беспечная команда «Дальтона» перепилась и отправила судно на дно. Да, горькое было похмелье…
Корабельный компас оброс кораллами. Мы расчистили его, и нашим глазам предстал единственный живой остаток «Дальтона»: стрелка плавала в спиртовой ванне, по‑прежнему подчиняясь притяжению далеких полюсов. Тайе взял на память несколько судовых фонарей, но Диди был ненасытен. Он поднял на поверхность дубовый штурвал, потом принялся нырять за посудой и серебром. Уж не задумал ли обзавестись домашней утварью, готовясь втайне от нас сыграть свадьбу?..
Решив механизировать свой труд, он вооружился большой корзиной. Корзина сразу же провалилась сквозь дыру в палубе и запуталась в искореженных бимсах. Диди отправился за ней, зацепился регулятором за кабель и повис, боясь пошевельнуться, чтобы не порезать воздушные шланги. Случайно проплывая мимо, я обнаружил его и выручил. Диди немедленно двинулся вниз, не желая уступать упрямой корзине. Нагрузил ее доверху и дернул канат, подавая сигнал своему помощнику, чтобы тот тянул. Корзина сорвалась и упала обратно на корабль. При следующей попытке компасная тренога, которую Диди примостил сбоку, застряла в поручнях. Диди отцепил компас. Корзина свалилась в трюм. Приглушенный вопль пронизал толщу воды.
Диди еще раз вытащил корзину. Он донес ее на руках до самого борта, и теперь она пошла на канате вверх без осложнений. Но от посуды, которая благополучно пережила аварию и четверть века пребывания в море, остались одни черепки.
Бесчувственный приятель спросил его:
– Что, Диди, придется свадьбу отложить?
Страсть Дюма к «Дальтону» едва не кончилась трагически. Однажды, когда сильный мистраль не давал спустить на воду дежурную лодку, ему понадобилось во что бы то ни стало закончить какие‑то съемки на корме, и он нырнул один в разгулявшиеся волны. Уже на глубине шести футов было тихо и спокойно, но могучие волны давали знать о себе до двадцати футов: давление на барабанные перепонки то росло, то ослабевало. В одиночестве, сознавая свою хрупкость и уязвимость, Диди не без трепета погружался в тихие пустынные глубины.
Он шел обычным маршрутом – через люк рулевой рубки и большой тоннель к зияющему отверстию, откуда была видна кормовая часть. Добравшись до нее, мы всегда испытывали ту же гордость, что и мальчишка, забравшийся на макушку самого высокого дерева.
Проникнув в рубку, Дюма почувствовал, как кто‑то схватил его за трубку выдоха. Маска акваланга ограничивает поле зрения не хуже лошадиных шор. Дюма не мог понять, в чем дело. Он попытался повернуть голову – тщетно. Тогда Диди протянул назад руку и нащупал покрытую «собачьими клыками» железную трубу. Из руки засочилась кровь.
Только тут он разглядел: оскалившаяся ракушками труба проходила мимо его головы над левым плечом и дальше между шлангом и регулятором. Идя вниз, Дюма ухитрился зацепиться шлангом за обломанную с одного конца трубу и теперь повис на ней, как кольцо на палке. Просто чудо, что острые ракушки не порезали ни шланга, ни шеи Дюма.
Дюма выпустил из рук киноаппарат и повис неподвижно, благодаря небо за то, что внутри «Дальтона» не было течений. Он застрял на глубине ста футов, отрезанный от товарищей; они не появятся здесь в такую погоду.
Подумав, Диди закинул обе руки за голову, обхватил пальцами трубу, чтобы она не касалась шланга и шеи, и, перехватываясь, пошел вверх ногами. Он был готов изрезать ладони до кости, только бы отделаться от этой проклятой трубы. Казалось, это осторожное отступление никогда не кончится…
Но вот руки Диди нащупали обломанный конец трубы – он свободен! Самое длинное подводное путешествие в жизни Диди составило… десять футов. Не думая о порезах, он подобрал киноаппарат, прошел сквозь тоннель и снял призрачный кокпит в необычном освещении под изрытой штормом поверхностью моря. Закончив съемку, возвратился к лестнице маяка и высунул свою маску над соленой пеной. Набежавшая волна подсадила Диди на каменную ступеньку, и он побрел к маяку.
После этого случая мы взяли за правило никогда не погружаться в одиночку. Ходить группами – закон для тех, кто работает в аквалангах.
Каждое затонувшее судно для ныряльщиков как бы одушевленное существо со своими отличительными чертами. У каждого из них своя история, трагическая или комическая, волнующая или нелепая. Мы всегда старались узнать «биографию» судна до его гибели, и иногда нам удавалось открыть интересные страницы в прошлом какой‑нибудь дремлющей подводной развалины. Так было с «Дальтоном», буйным рождественским гулякой, так было с пылким авантюристом «Рамоном Мембру», испанским грузовым судном, лежащим на дне близ порта Кавалер на Лазурном берегу.
Эту историю рассказал нам в местном кафе один седой крестьянин. Мы несколько дней охотились за этим человеком: он был свидетелем гибели «Рамона Мембру» в 1925 году.
– Сижу это я на рассвете, – говорил он, – с удочкой на мысу Лардье. Вдруг поразительное зрелище: прямо на меня идет огромный корабль. Большое судно – так близко от берега! А я, можно сказать, столкнулся с ним нос к носу. Страшный грохот – «Рамон Мембру» врезался в скалы. С разгону даже выскочил из воды. Нос оказался на берегу, корпус смялся, словно желе. Тут он и остался.
И двадцать лет спустя наш очевидец дрожал от возбуждения, вспоминая этот удивительный случай.
– Весь день испанцы грузили на шлюпки сундучки и чемоданы и свозили их на берег. Наконец таможенный офицер из Кавалера возмутился. Заявил, что, если они не прекратят эту контрабанду, он опечатает груз: пароход вез испанские сигары. На следующий день пришел буксир. Осторожно стащил судно за корму с камней, и – о, чудо! – «Рамон Мембру» держался на плаву! С буксира подали трос к носу парохода – трос лопнул… А они все еще торчали у самого берега, и свежий ветерок снова понес пароход на камни. На буксире поняли, что надо спешить, и успели‑таки закрепить другой трос. «Рамона» отвели в Кавалер. А ночью деревня проснулась от тревоги: испанец загорелся на рейде! Сигары вспыхнули ярким пламенем, и «Рамон Мембру» пошел ко дну.
Мы нашли «Рамона» в нескольких сотнях ярдов от пристани, в мутноватой воде густо‑изумрудного цвета. И удивились, увидев судно водоизмещением в пять‑шесть тысяч тонн. Люди, которые рассказывали нам о затонувших судах, особенно жители Южной Франции, были склонны к преувеличениям. Однако наш крестьянин, бывший моряк, сказал правду.
«Рамон Мембру» весь был покрыт водорослями, только нос и корма не заросли. Кругом него в песке было что‑то вроде рва. Нам ничего не удалось обнаружить внутри, даже клочка от старой сигарной этикетки не нашлось. Зато мы встретили там лихию. Величиной с человека, она родственна тунцу, однако стройнее и грациознее его. Ее еще ни разу не удавалось поймать ни на крючок, ни сетью. Нужно немало походить под водой, чтобы увидеть эту лихию. Зато какое это красивое зрелище: большая серебристая рыбина царственно скользит в морском приволье. Рыбы проходили гуськом над гладким дном возле самого корабля, словно это был привычный для них маршрут. Сегодня они торопились, нервничали, завтра беззаботно резвились. И никогда нельзя было предугадать, в какую минуту они появятся, в какую исчезнут. Они то пропадали на несколько дней, то опять появлялись, словно караван в пустыне.
…Неподалеку от Пор‑Крос на дне моря лежал небольшой рыболовный траулер – чистый, новенький, сети аккуратно сложены на палубе, пробковые поплавки бьются о доски. Мы не стали осквернять маленькое судно, но сети подсказали нам одну мысль: мы решили заснять идущий по дну рыболовный трал. Никто еще не видел трал в работе. Рыбаки, всю жизнь добывающие рыбу тралом, лишь теоретически представляли себе его действие. Нападешь на хорошее место – будешь с рыбой; вот почти все, что было известно о траловом лове.
Выбрав себе место над травянистым дном, я увидел приближающийся трос; он тащил ненасытный зев, ломая водоросли и внося переполох в мир хрупких жителей подводных прерий. Рыбы разбегались в стороны, словно кролики перед косарем. Огромный мешок трала проследовал мимо меня, раздуваемый водой. Медленно поднялась примятая трава. Я удивился: как много рыбы спасается от страшной пасти. Методы, которыми человек ведет подводное «хозяйство», можно сравнить с тем, когда со всего поля собирают лишь малую толику колосьев. Диди, вися на тросе головой вниз, запечатлел на кинопленку разверстую пасть дракона, чтобы наглядно показать, сколько рыбы уходит и какой вред наносится подводному пастбищу.
Осмотрели мы и большие сетевые заграждения, которые преграждали путь подводным лодкам в Йер. Проход в заграждении охранял морской буксир «Полифем». Престарелое судно сторожило дверь, подобно парижскому консьержу. На ночь «Полифем» закрывал проход, бросая в нем якорь, и засыпал с ключом в руках. Буксир стоял там и в ночь на 27 ноября 1942 года, когда в Тулоне взрывался флот. «Полифем» покончил с собой и пошел ко дну, привязанный к сети.
Мы навестили его год спустя. Он лежал на глубине шестидесяти футов, в очень чистой воде, и грот‑мачта всего на четыре фута не доходила до поверхности моря. Голова кружилась, когда мы глядели сквозь маски вниз на буксир. Совершенно чистый стопятидесятифутовый корпус, парящие в пространстве мачты и ванты… Ничто не говорило о бедствии. Легкий крен на штирборт лишь усиливал впечатление полной сохранности. Ни одна травинка не успела вырасти на буксире, только редкий зеленый пушок, который даже не закрыл краску.
Внутри судна было пусто. Команда все сняла, прежде чем открыть кингстоны.
На картах бухты Йера можно увидеть маленький кружок с надписью «epave» – скромная надгробная эпитафия над испанским судном «Феррандо» водоизмещением в шесть тысяч тонн, затонувшим пятьдесят лет тому назад. Место его гибели обозначено точно, однако найти судно по такому знаку не так‑то просто. Один местный житель доставил нас на шлюпке в точку, отвечающую кружочку на карте, но затем вдруг начал колебаться.
– Я не совсем уверен, – сказал он. – Где‑то здесь…
В пятистах ярдах от нас прыгал на волнах плавучий буй. Наш проводник впервые видел его.
– Наверно, рыбаки потеряли здесь сеть и пометили место, – произнес он в раздумье.
Дюма нырнул вдоль якорного троса этого буя и увидел могилу «Феррандо». От судна остался один скелет, окутанный обрывками сетей. «Феррандо» лежал на левом борту; остатки палубы напоминали изрешеченную снарядами артиллерийскую мишень. Дюма пробрался в главный грузовой трюм. Там было темно и просторно, как в соборе. Сквозь отверстия в корпусе пробивался голубой свет; в одном месте зияла громадная дыра, проделанная водолазами, которые много лет назад обобрали «Феррандо».
Дюма проплыл через среднюю часть судна и на проникшем внутрь песке нашел четыре китайских блюда с черными прожилками. Кругом валялись горы серо, – зеленого камня, уродливые, словно в бредовом видении. Диди подобрал один камень и ударом о переборку разбил его. Камень рассыпался черными блестящими осколками: это был битуминозный уголь из груза «Феррандо», покрывшийся серым налетом за пятьдесят лет пребывания в море.
Выбравшись наружу, Дюма увидел огромные черные раковины пинна; они напоминали могильные камни. А обрывки сетей были словно ограда вокруг кладбища, на котором погребены надежды многих рыбаков. Рыбаки знают, что около затонувших судов водится особенно много рыбы, но они знают также, что здесь легче всего потерять свои сети. Захочется взять полные сети, подойдешь поближе – и останешься без рыбы и без сетей.
Диди поплыл к раковинам. В ста ярдах от винта он на песчаном дне увидел нечто вроде амфитеатра. В центре лежала маленькая чаша тончайшего японского фарфора. Он положил ее в мешок и поплыл дальше над россыпью снарядных осколков, говоривших о том, что когда‑то на поверхности шли учебные стрельбы. Подобрал дешевое фаянсовое блюдо. За много лет море покрыло его тонким узором трещин, словно кто‑то нанес специальный рисунок. Блюдо тоже очутилось в мешке.
Пора возвращаться, чтобы обойтись без длительной декомпрессии. Только Дюма двинулся к поверхности, вдруг глаза его остановились на пересекающей дно, прямой, как стрела, дороге. Он задержался, чтобы получше рассмотреть ее. Дорога терялась вдали в обоих направлениях. Кто или что создало эту дорогу? Куда она ведет?
Диди вынырнул с добытой посудой. На следующий день мы решили вернуться, чтобы взглянуть поближе на таинственную дорогу, но буй уже исчез. Сколько мы ни искали «Феррандо», все было напрасно.
Японская чаша и блюдо стоят на видном месте в новом доме Диди в Санари. И если гость спрашивает, откуда эта находка, тотчас следует встречный вопрос: не известно ли ему что‑нибудь о древнеримских дорогах на дне моря?
Глава четвертая
Подводные изыскания
Когда кончилась оккупация, меня назначили в Марсель заведовать сборным пунктом для возвращающихся моряков. Как‑то ночью я стал раздумывать о своем прошлом и будущем. Конечно, моя работа нужна, но ведь ее может выполнять любой другой офицер, а подводные эксперименты, которые мы начали по своему почину, не могут не представлять интереса для военно‑морского флота. Подводным пловцам по плечу самая разнообразная работа, в том числе связанная с обследованием и ремонтом поврежденных и торпедированных судов.
Чтобы убедить министерство, что я под водой принесу больше пользы, я отправился в Париж и показал адмиралу Андре Лемонье и его штабу фильм о работе на затонувших судах с участием Дюма и Тайе. На следующий день я уже ехал в Тулон с поручением возобновить подводные опыты.
Тайе был рад оставить свою временную работу лесника. Мы привлекли Дюма как вольнонаемного специалиста и заняли письменный стол в канцелярии начальника порта, поставив дощечку с надписью Groupe de Recherches Sous‑Marines (Группа подводных изысканий). Начальником группы был старший по чину Филипп. Все наше снаряжение составляли два акваланга. Конечно, это не мешало нам при каждой возможности рекламировать самих себя в качестве мощного отдела Марин Насьональ.
К нам направили трех младших офицеров: Мориса Фарга, Жана Пинара и Ги Морандье. Дюма быстро научил их работать с аквалангом и сделал их инструкторами подводного плавания. Мало‑помалу мы обзаводились средствами, людьми, мотоциклами, грузовиками, а вскоре у нас появилось и свое суденышко, новенькая моторная лодка «Л’Эскилляд».
После «Л’Эскилляд» мы получили двухвинтовой катер ВП‑8 длиной в семьдесят два фута, который Тайе переоборудовал в водолазную базу, установив специальные площадки, баллоны со сжатым воздухом и рекомпрессионную камеру. В это же время мы изготовили акваланги для британского военно‑морского флота. Сэр Роберт Дэвис, глава крупнейшей в мире фирмы водолазного снаряжения, купил право производить акваланги в Великобритании.
Нашим наиболее крупным приобретением был «Альбатрос», настоящая плавучая водолазная база, переданная нам военно‑морским министерством. «Альбатросу» было всего два года, однако он успел многое пережить. Он еще не сошел со стапелей, не был даже покрашен, когда его захватили на немецкой верфи русские. Они передали судно англичанам, и оно бросило якорь на Темзе. Затем «Альбатрос» очутился во Франции. Некрашеный, сменивший несколько владельцев, он попал к нам довольно запущенным. В Группе подводных изысканий «Альбатрос» обрел наконец счастливую гавань. С огромным увлечением, забыв обо всем другом, мы принялись оборудовать наше новое судно. Окрестили его «Инженер Эли Монье» – по имени моего знакомого, морского инженера, который погиб, ныряя, из‑за несчастного случая.
На «Дальтоне» мы освоились с большой глубиной, благодаря «Эли Монье» приобщились к океанографии. На нем мы побывали у берегов Корсики, Сардинии, Туниса, Марокко и на просторах Атлантики. С нами ходили научные работники; они расширили наши познания о море и сами увлеклись аквалангом, который позволял им своими глазами наблюдать подводную жизнь.
Штаб утвердил планы работ подводных пловцов; мы ныряли под контролем видных специалистов, в том числе военных врачей Ф. Девилля и Дюфо‑Казенаба. Жан Алина заведовал нашим «домом игрушки», где он изобретал и изготовлял новые маски, скафандры, оружие и светильники. Там мы сконструировали и подводные сани, которые позволяли буксировать пловца со скоростью шести узлов; с ними было гораздо легче заниматься поиском.
Мы придумали удобное приспособление: на поясе укреплялся буек с тросиком и грузом. Если подводный пловец, идя на санях, замечал что‑нибудь интересное, он выбрасывал буй и шел дальше. Другой аквалангист мог спуститься по тросику вниз и обследовать замеченный предмет.
Наша группа установила связь с океанографическими и водолазными учреждениями в Великобритании, Германии, Швеции, Италии.
В войну британский флот исследовал восприимчивость организма ныряльщика к подводным взрывам. Профессор Дж. Б. С. Хэлдейн, руководитель многих опытов, писал:
«Нужно быть по‑настоящему отважным человеком, чтобы искать магнитные мины в мутной воде, особенно если на ваших глазах подрывались ваши товарищи. Нужна сверхчеловеческая смелость, когда знаешь, что если ты, услышав шипение мины, поспешишь наверх, то в лучшем случае будешь парализован на всю жизнь, в худшем разорван в клочья».
Нас втравил в это малоприятное дело Дюма – неисправимый любитель острых ощущений под водой.
Приехав на воскресенье в Санари, он решил наглушить рыбы и швырнул в воду итальянскую ручную гранату. Через две‑три секунды на поверхность всплыло несколько оглушенных рыбешек. Тайе нырнул и собрал на дне вдесятеро больше: яркое доказательство того, что глушить рыбу – крайне расточительный способ лова, если вы не можете нырнуть и собрать весь улов.
Дюма бросил вторую гранату. Она не взорвалась. Выждав несколько минут, он нырнул проверить, в чем дело. Граната лежала на глубине пятнадцати футов, от нее поднималась цепочка пузырьков, однако Диди не понял, что это означает. Граната взорвалась как раз под ним – самый худший вариант, потому что взрывная волна идет туда, где плотность воды меньше.
Осколки ему не грозили, из‑за сопротивления воды они теряют ударную силу уже через несколько футов. Зато взрывная волна может оказаться смертельной для человека. Тайе увидел, как Дюма выбрался на мелкое место, встал и, шатаясь, побрел к берегу. Его основательно тряхнуло, но повреждений не было.
Удар взрывной волны разрушает мозговую ткань. Мы познакомились с работами англичан; получалось, что Дюма должен был погибнуть. Видимо, сопротивляемость ныряльщика взрывной волне намного выше, чем предполагалось…
И вот Дюма и Тайе решили как следует проверить эту гипотезу. У Хэлдейна сказано: «Чтобы выяснить, насколько велика опасность, полезно провести опыты над животными, но эти опыты не скажут нам точно, что может вынести человек. Здесь требуются люди смелые и увлеченные своим делом, готовые пожертвовать собой».
Мы по двое погружались в воду, и с каждым разом все ближе к нам взрывали фунтовый заряд тола. Опыт прекращали тогда, когда ощущения от взрыва делались очень уж неприятными. Главная опасность состояла в том, что мы могли, ничего не почувствовав, получить внутренние повреждения. Тем не менее программа была благополучно завершена.
Взрыв динамита под водой больно отдается в ушах; все тело ощущает резкий толчок. Фунтовый заряд немецкого толита действовал иначе: словно в грудь ударял мешок с песком, и удар отдавался во всем организме. Поразительно, до чего близко мы могли подходить к заряду без вреда для здоровья.
Взрывчатка одного вида, который я не могу здесь называть, заставила Тайе и Дюма пережить настолько неприятные секунды, что мы решили найти какое‑нибудь занятие получше. И без того опыты уже дали любопытный материал. Наш первый вывод: у ныряльщика без скафандра сопротивляемость взрыву выше, чем у водолаза. Этот кажущийся парадокс объясняется тем, что взрывная волна распространяется в ткани человеческого тела примерно с той же скоростью, что в воде (лишнее доказательство физического сродства между нашей тканью и морской водой). Ахиллесовой пятой водолаза оказался… шлем: он предохраняет голову от ударов извне, но взрывная волна сквозь мягкий костюм проникает в тело и передается по нему вверх, а внутри шлема нет контрдавления, которое могло бы ее нейтрализовать.
Неприятно идти на войну, когда для всех остальных война кончилась. Но таков удел подрывников и матросов, которые на минных тральщиках ищут коварные предметы, расставленные в воде воюющими сторонами. Искать мины не было обязанностью Группы подводных изысканий, но штабы умеют убеждать подчиненные им подразделения, когда ставят новые задачи…