Но пока дверь закрывалась, что‑то темное пролезло внутрь и остановило ее. Конечность, удерживающая дверь, не очень‑то смахивала на обычную руку, а больше была похожа на то, что кошки закапывают в своем лотке. Казалось, все механизмы подъемника напряглись под действием этой силы, будто лифт был готов заблокироваться или же самоуничтожиться. Механизм скрипел, дрожание усилилось. Потом дверь открылась.
Существо, зашедшее внутрь, представляло собой громоздкий ком грязи человеческих очертаний. Оно было голым и практически не выделялось никакими чертами, кроме надутого пузырька рта и капли жидкой глины, которая, по‑видимому, служила ему носом, но догадаться об этом можно было, лишь увидев над ним два мерцающих желтых пятна на месте глаз. Если я скажу, что эти глаза напоминали двух облученных слизняков, поднимающихся с морского дна, то вы более‑менее поймете, почему мне было так неприятно встречаться с ними взглядом. Но дело было не только в глазах. Я почувствовал это создание, я мог чувствовать его возраст и его нечеловечность. Не знаю, кем он был, но точно не одним из простых демонов.
Комковатый пассажир зашел внутрь, и от его веса массивная кабина даже наклонилась. Бесформенное лицо на мгновение повернулось в мою сторону, затем стало медленно отворачиваться, изучая остальную часть подъемника, будто я был настолько неприметным, что для понимания моего присутствия существу сначала требовалось понять, как выглядела другая часть пространства. Находясь в замкнутом пространстве с этим существом, я почувствовал приближение тошноты и чувства клаустрофобии. Это был не просто адский трудоголик. Это было нечто старое и могущественное.
Дверь закрылась. Создание протянуло свою плоскую, грязную лапу к стене. Когда оно назвало свой пункт назначения и я услышал его нечеловеческий хлюпающий голос, я ощутил тревогу и лишь спустя несколько секунд понял, что оно сказало: «Станция Тартар». [33]
Что‑то шло совсем не так. Благодаря Ламех и проделанным мной путешествиям я уже немного разбирался в географии Ада и я был чертовски уверен, что станция Тартар находилась не наверху, куда направлялся я, а внизу. Далеко внизу.
Затем шипение и дрожание достигло своего пика, и подъемник двинулся вниз. Я испуганно посмотрел на попутчика. Существо из грязи равнодушно взглянуло на меня.
– Мы… едем вниз, – наконец вымолвил я.
Существо уделило мне столько внимания, сколько я, по его мнению, заслуживал, то есть никакого.
– Но я же еду вверх, – сказал я, пытаясь скрыть панику в голосе. – В смысле, мне надо вверх. В Пандемониум. Это очень важно, – существо лишь смотрело на меня своими мерцающими глазами‑желтками. – Я не шучу! Мне надо в Пандемониум!
Оно наконец раскрыло рот. Слова вырвались из него липкими комками, будто кто‑то выкапывал их лопатой из болота.
– Мы взяли контроль над подъемником. Мастема поручила нам более приоритетное задание. Контроль над подъемником вернется к вам, когда мы сойдем.
Мастема была одним из самых влиятельных инструментов Дьявола, чем‑то вроде охранной группы, как СС в нацистской Германии. Но я уже догадался, что это была очень и очень плохая новость.
За его заявлением последовала тишина, и я услышал, как объявляются остановки подъемника. Мы снова пронеслись мимо Могильной горы, мимо Жадной кучи, Погреба органов, Дельты Кокит, Коричневых вод, Подножья и Берега Кокит. Через несколько мгновений мы уже будем громыхать мимо Аваддона, где я и попал в Ад. Мое сердце стучало, словно молот, но человек из грязи был настолько выше и важнее меня, что я не посмел возмутиться. Может, когда он выйдет, я просто смогу отправиться обратно наверх.
Неужели я правда думал, что это будет так легко? Ну, скажем так, я надеялся на это.
Подъемник набирал скорость, двигаясь вниз, голос выплевывал названия уровней так громко, будто комментировал исход четырехчасовых скачек. Высоты Аваддона. Болезненный край. Мертвецкие постройки. Развилка Ахерона. Нижняя развилка Ахерона. Отходы Аваддона. Мы проехали все уровни Аваддона и все еще падали вниз. Сначала я подумал, что меня бросает в жар лишь от страха, но потом понял, что кабина и правда становится все более горячей и тесной с каждой секундой. Пот испарялся с моей кожи, не успев толком выступить. Кровь стучала у меня в ушах.
Человек из грязи не обращал внимания на мои вздохи, вероятно, погруженный в мысли об ужасах того места, куда он направлялся, об отвратительных вещах, которые он будет делать, но теперь он начал меняться. Его кожа или что‑то, покрывавшее его липким слоем, точно арахисовое масло или нечто менее приятное, затвердевала, как обожженная глина. Он высыхал, и его кожа становилась более гладкой, упругой. Наконец он стал похож на статую, на двухметрового голема, и лишь в его тусклых глазах цвета мочи теплилась какая‑то жизнь.
Я едва успевал различать объявления уровней, которые мы проезжали так быстро, что я улавливал лишь обрывки слов: «Ободранный рубец перекресток крюка горящий свищ сорокопута…» Мне казалось, будто я умираю, но виноваты в этом была не жара, а слова, плывущие образами в моей голове, хотя мое воображение не сделало ни единого усилия. Глубина все больше давила на меня, являла мне образы, сыпала бесконечными скрипучими голосами, криками о помощи, которая никогда не придет, показывала комнаты, похожие на танцевальные залы, заполненные каменными столами, на каждом из которых покоилось искалеченное, но еще живое тело. Я видел зверей без глаз, комнаты, полные грома и крови, стук металла, дробящего тонкую плоть; я слышал лай собак, вой волков и среди всего этого чувствовал себя невероятно несчастным и безнадежным, и это ощущение сдавливало мою голову адскими клещами.
– Я не могу, – вздохнул я.
Глиняное существо на мгновение взглянуло на меня, затем отвернулось, будто я был лишь листком, упавшим на тропу перед ним.
Давление нарастало, но второй пассажир лишь становился более компактным, более блестящим, словно его обжаривали в печи.
Наказание. Наказание. Наказание. Словно в каждом названии, которое объявлял голос, было это слово. Наказание. Мы направлялись в самую глубину, где самые жуткие ужасы Ада творились под покровом ночи, где боль отмерялась такими дозами, что ее хватало до скончания веков.
Что еще хуже, теперь я чувствовал что‑то еще, окутавшее ледяным кулаком и превзошедшее все другие плохие ощущения. Я не могу объяснить это, никогда не смогу. Хотя оно нарастало медленно, когда я смог вполне отличить его от остальных жутких ощущений, оно было самым ужасным, что я когда‑либо чувствовал. Жуткий холод, но дело совсем не в этом. Это был холод полнейшей темноты, холод, в котором нет места жизни, в котором даже замедляется движение атомов. Пустота. Ничто. Конец. Но что было самым пугающим, даже хуже всей боли и всех страданий Ада – эта суровая пустота была живой. Не знаю, как я это понял, но это было так. Она была жива, она думала, и хоть она находилась крайне далеко, от одного ощущения ее присутствия мои мысли разбегались во все стороны, как цыплята, попавшие в ловушку кровожадного волка.
Я осознал, что упал на колени, сжимая голову изо всех сил, чтобы она не разорвалась, и прощаясь с тем немногим, что оставалось в моем желудке. Давление, мысли, поджидающая темнота – мне становилось все хуже. Я кричал, бормотал – может, даже проболтался, что я ангел, как знать, – но мой глиняный попутчик не обращал никакого внимания. Я чувствовал, что мои глаза готовы лопнуть, что мои внутренности сжимаются, будто с обеих сторон на меня давят два огромных грузовика, что малые остатки разума вытекают из меня. И потом мы остановились.
Кабина перестала дрожать, а я лежал на полу безвольным комком и не мог встать или заговорить. Что‑то подцепило меня и подняло вверх, отрывая от пола, и я повис в воздухе, стоная и хрипя. Я едва мог разглядеть тусклые желтые глаза человека из грязи, осматривающего меня. Потом дверь открылась, и он выкинул меня, будто грязное белье. Мгновение спустя, лежа на кипящем каменном полу и извиваясь, будто беспомощный дождевой червь, я услышал, как кабина подъемника зашипела и дверь закрылась. Почувствовалось растущее давление, но потом оно ушло в глубину вместе с грохочущей кабиной.
Никогда я так долго здесь не лежал на одном месте, закипая изнутри, будто в лихорадке. Видимо, физических данных моего тела демона хватало для того, чтобы я не умер, но вряд ли оно могло спасти мой разум, если я спущусь еще ниже. Я думал, что и здесь долго не протяну – в моей голове так стучало, что я едва мог думать. Я не понимал, где нахожусь, но знал, что мне надо выбираться, встать, хотя я даже не мог шевельнуть пальцем, не то что заставить двигаться все мое тело.
Вставай, черт возьми! Я смотрел на свою руку, желая, чтобы она вытянулась и подняла меня, а затем увидел ноги приближавшегося существа. Они были подкованы, но не обычными подковами, как у коров или лошадей. Единственный палец и ноготь были металлическими, из тусклого серого металла. Существо остановилось возле меня. Я не стал бы смотреть вверх, даже если бы мог.
Через секунду что‑то еще захлопало и приземлилось. Я видел только ноги, тонкие, как у фламинго, и, по сути, напоминавшие человеческие руки голубого цвета. К первым двум присоединилось и третье существо, с цилиндрическими стопами и плотное, покрытое волосами и блестящими иголками.
– Смотри‑ка, – сказал один из них голосом, похожим на скрежет ржавой ловушки. Было ясно, на что они смотрят. – Завтрак подан.
– Пусть сначала побегает, – скрипуче пробормотал другой свое предложение. Он напоминал попугая с половиной клюва. – Мне нравится, когда кровь у них теплая и нежная.
– Да пошли вы, – угрюмо сказал третий – вроде плюшевого медвежонка на стероидах. – Я проголодался. Давайте разделим, а потом уже можете гонять свой кусок, как хотите.
Глава 20
БЛОК
Клянусь, в конце концов я бы смог перевернуться сам, но кто‑то сделал это за меня, с легкостью перевернув мое тело на спину, как повар, обжаривающий мясо, – поверьте, мне и самому не по душе такая ассоциация.
Я находился в зале с высоким потолком, на станции подъемника, только на уровне Наказаний. Здесь явно было не очень много путешественников. Потолок будто был забрызган тем, что, по идее, должно оставаться внутри человеческого тела, но здесь оно засохло и превратилось в сталактиты. На треснутом каменном полу была грязь, засохшая темная кровь и бесчисленные следы от клеток с рабами. Правда, жуткий вид был наименее важной из всех моих проблем. Давление глубины все еще было таким сильным, что я не сразу смог поднять голову и сфокусировать взгляд на существах, окруживших меня.
Последний говоривший, Медвежонок, походил на волосатую стиральную машину; его и без того жуткое тело выглядело еще ужаснее из‑за деталей, присоединенных к нему кровавыми заклепками. Остальные двое, которых я назвал Птицей и Дикобразом, были по‑своему так же неприятны: Птица, например, походила на результат скрещивания аиста и жертвы плотоядной инфекции из какой‑нибудь бедной страны третьего мира. У нее были покрытые перьями крылья, как у летучей мыши, острый зазубренный клюв и дыры на полуоголенном черепе вместо глаз. Дикобраз еще меньше походил на человеческое существо: четыре ноги, огромные и плоские барсучьи когти, а на спине – ряд горбов с глазами, которые, может, были головами.
– Я… о‑о‑о…
Из‑за давления в голове я едва мог говорить. Думать было тоже трудно. С другой стороны, с тех пор как человек из грязи выкинул меня из лифта, жуткое давление больше не усиливалось, и я надеялся, что на нынешнем уровне оно меня не уничтожит. Это была единственная приятная новость.
– Я очень… важен.
Птица щелкнула клювом, рассматривая меня своими пустыми глазницами.
– Ну и создание! Конечно, ты важен, малыш. Мы же собираемся тебя ням‑ням!
Дикобраз зарычал и двинулся на меня своей передней головой. Я не видел, где у него рот, но даже среди общего смрада ощущал его зловонное дыхание.
– Слишком много болтовни. Ешьте его. Вы двое берите что хотите, остальное мне.
Он был в ярости и расставил свои ноги широко, как гусеница, переползающая на другую веточку. Я наконец разглядел его рот, который располагался вертикально в его животе, будто надрез от незаконченного вскрытия, и был полон острых зубов, которые выстроились в линию белоснежной застежкой‑молнией.
Признаюсь, что я издал какой‑то звук, говорящий о моем испуге. Ладно, я завизжал, как перепуганная свинья, – безрадостный гость на ужасном застолье.
Медвежонок обвил меня усиком, сжимая мое тело и кости. Я закричал и попытался вырваться, иначе бы он просто оторвал мою правую руку.
– Перестань! – вопил я. – Ты не понимаешь! Я… у меня важная миссия. Для Мастемы!
На мгновение воцарилась тишина. Ну, почти тишина, если не считать низкого рыка, исходившего из красного зубастого рта Дикобраза прямо рядом с моей головой.
– Да ешьте его уже, – сказал он. – Это все чушь.
– Нет, не чушь! – придумывать было трудно. – Меня… на меня напали. Когда я выполнял задание Мастемы. Вы же не хотите вляпаться в такое, а? – Я обернулся, на меня смотрело больше, чем нужно, глаз. Изо рта Медвежонка, полного металлических зубов, капала слюна, похожая на машинное масло. Птица наклонила свой череп набок, будто в раздумье. – Если вы вернете меня в подъемник, я упомяну о вас в отчете! Вас наградят!
– Ха, – Дикобраз встал на все четыре лапы и пихнул меня своей головой. – Теперь оно и вправду несет чушь. Награда? Пообедать этим тощим куском мяса – вот наша награда. Довольно.
– Погоди‑ка, дорогуша, – сказала Птица. – Может, нам лучше отвести его к Блоку? Знаю, что тебе жутко хочется ням‑ням, но с делами Мастемы лучше не связываться.
Дикобраз снова заворчал, а рык Медвежонка откликнулся эхом.
– Дела Мастемы, – сказал пушистый полузверь‑полумашина. – Да пошли они к черту. Они для нас хоть что‑нибудь сделали?
– Важно не то, что они сделали для нас, – нежно пропела Птица, все еще наблюдая за мной своими пустыми глазницами. – А то, что они могут сделать с нами. Помнишь, что случилось в Малых Органах? Когда они пришли за Мадлипсом?
И Дикобраз, и Медвежонок одновременно сделали шаг назад, к моему великому облегчению.
– Может, съедим хотя бы кусочек, прежде чем отвести его к Блоку? – заныл Дикобраз. – Я просто чертовски голоден! – Я слышал, как пощелкивают зубы в его животе.
– Сначала в Блок, – твердо сказала Птица. – Но не расстраивайся, дружок – может, он нам весь и достанется в итоге. И немного поиграем с ним.
– Надеюсь, – сказал Медвежонок.
Я едва мог идти, но это было неважно, потому что меня за собой, как игрушку, тащил Медвежонок. Я даже не представлял, где находится этот Блок. Я лишь знал, что показатель шкалы «Будет съеден сейчас же» на время покинул опасную красную зону. У меня было ощущение, что я мог побороть этих существ или сбежать от них, если бы только мы были в каком‑нибудь другом месте, а не в этих жутких глубинах, где я едва мог оставаться в сознании и разумно мыслить. Меня раздавливало не только давление, нет; все, что я чувствовал на пути вниз, особенно то единственное и пугающее… присутствие… оно засело во мне глубокой занозой, похмельем из ужасов, от которого меня трясло, тошнило, но я не терял надежды.
Троица демонов тащила меня вниз по длинным коридорам, где эхом отдавались крики и другие непонятные звуки, от комнаты к комнате, каждая из которых была лабораторией по производству новых видов боли. Я видел, как пленников разрывают, разбивают, растаскивают на куски, ошпаривают, поджаривают и потом растягивают на горячих проводах, пока нервы не начнут вибрировать, будто струны скрипки, пока не послышатся немые крики. Мы шли все дальше, сквозь дрожащую тьму, мимо ужасов, стонов, булькающих кошмаров, пока я не начал терять последние остатки разума. Бороться и оставаться в уме казалось бессмысленным. Зачем сражаться? Даже если я каким‑то образом выберусь отсюда, мне будет нелегко добраться до крепости моего врага, попытаться украсть Каз из‑под носа великого князя, сбежать от него и вырваться назад – нелегко, потому что Ад практически бесконечен.
Вероятно, лучшим словом для этой ситуации было «невозможно». Даже до отправления в Ад я думал, что это не самый великий план, но, как говорят мои друзья, я имею склонность быть слишком, черт возьми, оптимистичным.
Наконец, протащив меня мимо вереницы комнат, полных кричащего мяса, мы оказались у стола возле огромной черной двери. За столом сидело существо женского пола с милыми золотистыми кудряшками, как у ангелочка, но с телом гигантской сороконожки. Обвившись вокруг стула, чтобы сидеть за столом ровно, она подозрительно глянула на моих захватчиков.
– Чего? – у кудрявой девушки‑сороконожки оказался голос то ли древнего пьяницы, то ли побитого боксера. – Чего вам надо?
– Нам надо к Блоку, милашка, – сказала Птица. – Надо показать ему.
– Ещчго, – теперь я понял, почему секретарша (или кем она была) так говорила: ее рот был полон других маленьких сороконожек. Парочка таких выпала изо рта на стол, но они быстро поползли назад. – Блок нхочет, чтобы его беспк… беспп… – она замолчала, чтобы проглотить вернувшихся существ, потом прикрыла рот клешней, чтобы не выпали остальные. – Беспокоили.
– Вот как? – рыкнул Дикобраз, но Птица пригрозила ему своими пернатыми когтями.
– Он точно будет рад увидеть это, дорогуша. Я более чем уверен.
Кудряшка на мгновение уставилась на птицу таким человеческим взглядом, что я задумался, неужели ее лицо и в жизни выглядела так же, словно у богини рассвета? Потом секретарное существо приняло решение и соскользнуло со стула, направившись на своих крохотных ножках к двери. Ее голова покачивалась, будто была для тела тяжелой ношей. Своими передними ножками она открыла дверь и что‑то проговорила внутрь, из‑за чего еще больше сороконожек вывалилось у нее изо рта на пол, откуда они опять поползли назад, ведомые желанием комфорта и безопасности. Потом изуродованная богиня качнула своей золотистой головой в нашу сторону и сказала:
– Пусть оно зайдет одно. Остальным ждать здесь снаружи.
Подняться было трудно. Идти – еще труднее, и получилось у меня не сразу. Медвежонок, не выдержав, дал мне пинка, и я влетел в дверь, цепляясь за проем, чтобы не упасть лицом вниз.
Комната была сырой и тусклой, ее освещала лишь единственная масляная лампа. На первый взгляд существо, сидевшее за столом, казалось почти человеком: глаза, уши, нос – все на своих местах. Правда, с его лица была ободрана кожа – она висела над шеей, будто воротник в стиле ренессанс. Лицевые мускулы и ткани были белого и красного цвета, как сырое мясо, но глаза следили внимательно и смотрели пугающе‑разумно. На нем была надета оборванная, но почти современная военная форма. Он ухмыльнулся мне, а может, просто оголил зубы. Каждый из которых был черным и слишком большим.
– Так что ты? – его слова были горячими, как плавящийся жир. – Еда или наказание?
– Ни то ни другое, великий Блок! – Я понятия не имел, кем был этот облезлый парень и какое положение занимал, но я точно не хотел с ним ругаться. Одного взгляда хватило, чтобы понять – он был мелким управляющим над своим личным адским уголком, вроде местного божка. – Я путешественник с верхних территорий – Снейкстафф из Секты Лжецов.
Лжецы поставляли адвокатов из Ада, оппонентов в моей ангельской работе. Еще до Ламех я немного о них знал, поэтому и выбрал своим прикрытием. – Я прибыл сюда, вниз, по делам Мастемы, но на меня напали.
– Попугай Полли и ее маленькая банда? – это правда показалось ему смешным. Какую‑то секунду я надеялся, что он поперхнется своим смехом, но потом вспомнил, что он всегда такой красный. – Весело. Очень весело!
– Нет, на меня напали… наемники моих врагов, которых разозлило, что Мастема доверила мне задание. – Я импровизировал, но, если учесть, что моя голова была будто зажата в тисках и половина моего мозга вытекла вместе со рвотой, я думал, что получалось у меня неплохо. – Враги напали на меня в подъемнике, – продолжал я. – Но мне удалось вырваться здесь, на этом уровне. – Я изо всех сил старался говорить спокойно и уверенно. – Те, кто отправил меня с этой миссией, обязательно узнают, как со мной обращались. И там, и здесь, – намеки на альтруизм были нелучшей попыткой, но все же. – Конечно, тот, кто помешает мне, будет наказан, но я обещаю, что оказавших помощь не забудут и наградят.
Было нелегко звучать властным, едва удерживаясь на ногах и чувствуя себя зажаренным дерьмом, но у меня не было других вариантов.
– Наградят, наградят. Звучит неплохо.
Блок немного отодвинулся от стола, и именно тогда я обнаружил, что он привязан к своему стулу колючей проволокой; ниже груди он состоял лишь из переплетения нервов и позвоночника. Нечто вроде большого черного слизня крепилось на основании его позвоночника, и оно пульсировало, присасываясь к нему с голодом французского гурмана, не равнодушного к костям. Слизень мерно раздувался, и я видел, как на огромном лице Блока мелькает тень боли. Было приятно осознавать, что и ему тут не очень‑то хорошо.
– Да, но, видишь ли, – сказал он, – меня уже наградили за мою преданную службу. Меня наградили памятным даром, способностью помнить все заслуги, которые я совершил при жизни и после, – Блок снова улыбнулся, хотя теперь я видел, что это была гримаса боли от присасывающегося слизня. – Разве могу я желать большей награды, чем справедливость Высшего и возможность служить здесь?
Он явно играл со мной. Я чувствовал это. Собирался ли он отпустить меня? Или решил оставить здесь?
Я перестал опираться о дверной проем, стараясь держаться свободно и обыденно.
– Конечно, великий Блок, вы, должно быть, имеете все, что пожелаете. Что может быть приятнее, чем выполнять священную работу Дьявола? Уж точно не получить более ответственную должность на высоком уровне, да, такого верного слугу, как вы, этим не заманишь.
Звучит резко, но, стараясь стоять ровно, я произносил это с кучей вздохов и хрипов. Я начинал привыкать к сумасшедшему давлению внутри моего черепа, но еще не научился им наслаждаться.
– О, это все звучит очень заманчиво. – Он снова оскалил свои черные зубы, когда на его свекольно‑красном лице отразилась волна мучений. – Очень заманчиво. Уверен, ты знаком с важными людьми.
– Нилок, Комиссар из Могильной горы, – мой хороший друг. – Надеюсь, Нилок все еще тушил свой пожар и никогда не расскажет этому парню всю правду. – Я не хотел бы бросаться именами… но упомяну Всадника Элигора. Великий Герцог вам знаком?
– Элигор? – его рот сжался. – Мне не выпала такая честь познакомиться с Его милостью. Но если он твой друг…
– Да! Мой старый друг. Мы очень близки. – Я поднял руку, вытянув два прижатых друг к другу пальца, чтобы показать насколько. – Недавно он сказал мне: «Снейкстафф, ты должен навестить меня, когда закончишь это задание».
Что было не совсем враньем: уверен, Элигор был бы рад встретиться со мной, узнав, что я здесь. Правда, меня вряд ли ждал теплый прием.
– Ты убедил меня, – лицо Блока вдруг помрачнело и будто сжалось в огромный невидимый кулак. Когда спазм прошел, он сказал: – Идем. Дай мне руку.
Почти двадцать лет Земной жизни сделали из меня полного дурака. Я вытянул правую руку, готовый к дружественному рукопожатию. Бобби Доллар, Мисс, черт возьми, Конгениальность. Плотные и слишком человеческие руки Блока сомкнулись вокруг моего запястья, и он дернул меня вперед.
– Правда, у всего своя цена, – сказал он.
Прежде чем я успел выпрямиться, он засунул мою руку целиком в свой широкий чернозубый рот – ощущения от этого трудно описать нормальными словами. Потом он сомкнул челюсть.
Да, я находился в чужом теле демона, которое даже отдаленно не напоминало человеческое, но, позвольте сказать, если вам откусывают руку, это чертовски больно. Я оказался на коленях, хныкая и с трудом дыша, отчаянно пытаясь остановить кровь, которая хлестала из оборванного края запястья. Блок выплюнул кусок руки. Она лежала на его столе, как раздувшийся дохлый паук. Затем он поднял ее и оторвал три пальца, каждый из которых отвратительно щелкнул.
– Полли! – крикнул он.
Дверь открылась. В коридоре стояла Птица.
– Да, великий Блок?
Он бросил ей эти три пальца, словно объедки, которые кидают животным. Я слышал звуки борьбы: Птица, Дикобраз и Медвежонок боролись за еду, но я испытывал такую адскую боль, что все это казалось нереальным. Блок поднес остатки руки ко рту и начал разрывать ее, откусывать огромные куски. Кроваво‑красные мускулы на его щеках раздувались, когда он разжевывал кости. Закончив, он стер кровь с подбородка своей мясистой волосатой рукой и признательно рыгнул.
– Они посадят тебя назад в подъемник, – сказал он. – Не забывай, Снейкстафф из Секты Лжецов – я мог взять и больше. Скажи своим господам в далекой вышине, что Блок мог бы вообще не прислать ничего, кроме головы, и они все равно бы смогли узнать все, что необходимо.
Он схватился на край стула двумя руками, поднимаясь, пока натянутая проволока не впилась в его тело. Слизняк на его позвоночнике покачнулся, как язык церковного колокола. Я был слишком занят, ожидая смерти от переполнявшей меня боли, тошноты и потери крови, но все же расслышал, как он проревел:
– Это моя часть Ада! Здесь правлю я! И даже если бы сам великий Черный Господин спустился ко мне, я бы впился зубами и в его плоть. Да, прямо в хвост! Потому что я – палач! Я – мясник!
Он все еще свирепствовал, когда Медвежонок схватил меня своими цепкими когтями и вытащил из комнаты.
Пока они тащили меня назад по коридорам, где эхом отзывались крики, я сжимал изо всех сил свою покалеченную руку, но все равно терял слишком много крови. Я чувствовал, как кости запястья упираются в мою здоровую руку, но кроме этого невероятно странного и жгучего ощущения было еще одно: я знал, что все остальное тело понемногу сворачивает свою работу и сдается. Когда мы добрались до подъемника, заглохли даже крики мучеников, а нелепые лица Полли и ее банды стали, к счастью, казаться размытыми. Я ощутил новый прилив боли, будто обрубленную культю посыпали осколками стекла: это Медвежонок облизывал мою рану. Пока мы ждали, я то терял сознание, то снова приходил в себя. Может, прошла всего минута, а может, целый час, когда подъемник наконец приехал со стоном переполненного грузовика, въезжающего на крутой подъем. Дверь открылась, меня затолкали внутрь.
Подо мной собралась уже целая лужа крови. От вибраций подъемника я почти потерял сознание, казалось, что я иду по длинному, темному туннелю, в обратную сторону от света и надежды. Здоровой рукой я зацепился за стену лифта, из культи снова полила кровь. Я попытался выговорить название своего пункта назначения. Слова выходили из меня маленькими звуковыми пузырьками, точно кровавая слизь: «Красный… Город…»
Подъемник затрясло еще сильнее, от его движения меня бросало из стороны в сторону. Потом вокруг меня сомкнулся черный туннель моих мыслей.
Глава 21
КОНЕЧНАЯ СТАНЦИЯ
…Фистула, Протухшее мясо, Суп разбитых сердец, Пристань Флегетона… [34]
Я проснулся от звуков голоса подъемника, объявлявшего названия жутких мест, к которым мы приближались и которые проезжали. Давление в голове ослаблялось, хотя теперь это была не самая большая проблема. Пытаясь собраться с мыслями, я услышал, как голос объявил еще несколько остановок вдоль огненной Реки Флегетон. Я смог подняться и сесть, опершись спиной о трясущуюся стену лифта. Казалось, что, если собрать всю вытекшую кровь в одну лужу, она была бы сантиметра два‑три в глубину. Я чувствовал себя, как разбитые песочные часы.
К моему притупленному удивлению, еще несколько пассажиров зашли в подъемник, пока я был без сознания; они представляли собой настоящее конфетное ассорти в маленькой дьявольской коробке: существа‑звери, существа‑пузыри и даже несколько почти человекоподобных созданий, одетых лучше, чем я привык здесь видеть. Я не мог долго смотреть на них, потому что пока так и не получалось толком сфокусировать взгляд, а они, казалось, старались сгруппироваться вдоль стены подъемника как можно дальше от меня. При других обстоятельствах меня бы это позабавило: ну надо же, брезгливые жители Ада боятся испачкаться в крови! Естественно, ни один из них не предложил помочь мне; я лишь удостоился взглядов, полных обыденного отвращения. Легко догадаться, что в Аду немного знают о сочувствии.
Когда моя голова наконец перестала кружиться чертовски быстро, я оторвал кусок от своих одежд и неуклюже перевязал обрубок руки полоской ткани, чтобы остановить кровь. Будь я сейчас в человеческом теле, даже в одном из улучшенных ангельских тел, я бы уже давно умер, но эта демоническая форма была прочной как минимум в том, что касается потери крови. Давление все снижалось, и если бы я не ощущал сильную слабость и головокружение, то точно чувствовал бы себя вполне здоровым. По крайней мере, по сравнению с последними несколькими часами моей жизни.
«Но, с другой стороны, – признавался я сам себе, – может, я чувствую себя лучше лишь потому, что я потерял почти всю кровь. Может, именно так ощущается смерть в Аду – самое лучшее, что случилось за весь день?»