Помните, я говорил про гарпий из Данте, которые охраняли леса самоубийц в литературной версии Ада? Настоящие были намного более отвратительными, чем совы с сиськами. Они больше походили на комки слизи размером с коалу и с насекомообразными крыльями и лицами, большую часть которых занимали ровные квадратные зубы. И это были не просто гарпии, по одной появляющиеся из темноты, там было много гарпий, и они явно собирались замучить не только самоубийцу, но и меня – одна из этих жутких вампирских штуковин прицепилась к моей шее, радостно похлопывая своим мерзкими крыльями и собираясь прогрызть во мне дыру. Когда я сумел проткнуть ее своим лезвием, еще три начали подбираться к моему телу, надеясь с головой зарыться в мои внутренности. Я слышал, как хлопали крыльями десятки гарпий, подлетавших к нам сквозь туман. И пока продолжалась эта кошмарная чертовщина, мои враги все приближались.
Глава 41
БОЛЕВОЙ ОТЧЕТ
В общем, меня атаковали крылатые слизневые монстры в Лесу самоубийц, а я размышлял, что может быть еще хуже, когда я услышал звук, который ни с чем нельзя спутать: отдаленный вой адских церберов. Такое ощущение, будто мне вонзили ледяной кинжал между лопаток.
Дело не в том, что на тот момент я ничего не мог поделать, потому что меня облепляли маленькие зубастые гарпии из слизи, пробующие разными способами забраться мне под кожу. Самоубийца, которому я пытался помочь, сумел достаточно долго держать атакующую его гарпию на расстоянии и теперь перебросил свою укороченную веревку через ветвь. Он завязал ее и затем снова забрался в петлю: в этот раз его ноги касались земли. Когда он начал задыхаться и дергаться, гарпии быстро взлетели с него, как со спины буйвола, и направились в мою сторону. Как бы неприятны они ни были, я не собирался вешаться на дереве, только чтобы отпугнуть их, но я также не смог бы справиться с ними с помощью кинжала или «кольта»: их было слишком много, и пополнение постоянно прибывало из‑за пелены мрака. Так что я побежал очертя голову.
Наконец‑то я сделал правильный выбор. Удаляясь от того места, где я пытался спасти висельника, я понял, что гарпии понемногу отстают. Скорее всего, они нападали на определенной территории. Либо были ленивыми.
Чем дальше я бежал, тем больше тел я видел. И у слова «бежал» здесь преувеличенное значение, потому что пробираться по топкой грязной земле сквозь заросли колючек и низкие ветви – это все равно что совершать забег с препятствиями из колючей проволоки. Как и первый встретившийся мне самоубийца, никто из них не молчал. Некоторые утонули в прудах и ручьях, зачастую на глубине не больше тридцати сантиметров; другие вышибли себе мозги или перерезали горло, кто‑то спрыгнул в каменную пропасть и тихо хныкал, в то время как кусочки их мозга и остальные органы и жидкости, которым должно находиться внутри, растекались по лесу. Все они явно страдали, но я уже научился на своем горьком опыте и решил не обращать на них внимания. Сотни душ, страдающих от боли, и я, по‑ангельски скромно пробегающий мимо них, даже не оглядываясь.
Позади меня вой церберов становился все громче, но затем снова затих, и я начал надеяться, что они потеряли мой след. Лес темнел, туман загустевал, и вот я уже едва мог рассмотреть что‑либо на расстоянии вытянутой руки, что вынудило меня замедлить шаг до осторожной ходьбы. Уже несколько минут на моем пути не встречалось ни одного неугомонного трупа, так что я надеялся, что уже приближаюсь к краю этого уровня.
Из‑за зарослей впереди показалась гора размером с небольшой город. У ее подножия не было ни одного тела, что еще больше убедило меня в моей правоте – я подходил к опушке леса. Я полез вверх, мои трясущиеся ноги и руки так устали, что едва удерживали меня, но, забравшись наверх, я наконец мог осмотреться.
Конечно, новости были дрянными: казалось, будто лес тянется бесконечно во всех направлениях. Я не видел ничего, кроме окутанных туманом верхушек деревьев и камней, выдающихся вверх то тут, то там, словно древние черепа, вросшие в землю. На мгновение я подумал, что стоит просто остаться на вершине горы и, дождавшись прихода стражей и церберов, забрать хотя бы нескольких из них с собой, сорвавшись вниз, но затем я подумал о Каз, вспомнил выражение ее лица, когда она сидела в том ужасном театре возле Элигора среди вопящей публики, и я понял, что не могу оставить ее пленницей этого монстра навеки.
Я спустился вниз и продолжил ковылять вперед в прежнем направлении.
Долгое время мне не попадались никакие тела, но вдруг я наткнулся на девушку, лежавшую лицом вниз в очень мелком ручье, который стал практически красного цвета. Я остановился по велению моих ненадежных ангельских рефлексов. Я перевернул ее и увидел, что она выглядит молодо, почти подростком, а ее лицо было белым, как у самого ярого сторонника готической субкультуры. Оба запястья были перерезаны так глубоко, что виднелись сухожилия, потому что почти вся кровь уже вытекла. От моего прикосновения она застонала и дрогнула. Я боролся с желанием поднять ее, перевязать ей раны и попытаться вылечить. Мне вообще не следовало ее трогать, потому что мне не хватало только нападений очередных гарпий, но по какой‑то причине я не мог пройти мимо нее, как проходил мимо других. Конечно, я не узнал ее, но она выглядела как человек, которого я вполне мог знать – еще одна несчастная душа, вынужденная в качестве Божественного наказания снова и снова совершать самоубийство, пока не погаснут звезды. Я уже не помнил, каково это, когда вещи имеют смысл.
– Зачем ты это сделала? – спросил я.
Ее глаза открылись, но не смотрели на меня. Думаю, я казался ей чем‑то вроде сновидения.
– Потому что я больше ни о чем не могла думать. Потому что мне это даже снилось. Потому что я хотела спокойствия.
– Но ты его не получила.
Она закрыла глаза и снова застонала, издавая звук, слишком низкий и подавленный для такой юной девочки. В настоящей жизни она, должно быть, весила не больше сорока килограммов. Ей бы играть в тетербол [82]или изучать дроби для теста по математике.
– Господь ненавидит меня за мой грех.
– Не могу поверить.
И я действительно не мог. Я никогда не упускал клиента всего лишь по причине самоубийства; думаю, в наше время прокурорам пришлось бы серьезно попотеть, чтобы вынести обвинительный приговор за суицид. Я спросил снова:
– Зачем ты это сделала?
– Куда бы я ни шла, они смотрели на меня. – Она покачала головой и постаралась подползти назад к алой воде. – Нет. Не заставляй меня говорить. Иначе вернутся гарпии. Когда боль отступает, они сразу появляются.
Так что им приходилось испытывать снова и снова не только самоубийство, но и боль. Я задумался о том, что в последние моменты своей жизни почти каждая жалкая душа в этих лесах подумала: «По крайней мере, теперь все закончится», но они снова открывали глаза и понимали, что все только начиналось.
«Боже, о Боже, – думал я. – Во имя всего святого, как ты можешь такое позволять?»
Затем я услышал шум во мраке позади нас и остановился. Девушка с перерезанными венами повернулась и снова опустилась лицом в ручей. Я поспешил уйти, но не мог забыть о том, что увидел.
Как оказалось, самоубийцы на моем пути еще не кончились, я всего лишь проходил через менее переполненный ими участок леса. Продвигаясь вперед, я проходил мимо бесконечного разнообразия живых трупов, отчаявшихся людей, которые убили себя с помощью огня, воды, яда, орудия – этой выставке последних моментов жизни не было конца. Я понял, что лучше их не трогать, и после встречи с девушкой в ручье разговаривать с ними тоже не собирался, но я не мог их избежать. Где‑то они покрывали землю плотно, словно в Джонстауне, [83]в других местах оставались почти незаметны, пока на них случайно не наступишь, как на жуткое пасхальное яйцо, [84]которое на праздник ищут дети. Лес самоубийц простирался вдаль, оставаясь неизменным за исключением воя и криков моих преследователей, которые становились все громче по мере их приближения.
Моя голова болела от странных движений внутри, будто та штука, которую туда засунул Элигор, радовалась, заслышав погоню. Даже выносливое тело демона, в котором я находился, скоро выбьется из сил. У меня был меч – ну в смысле, большой нож, – но я не собирался испытывать удачу, борясь с гигантскими церберами с помощью лезвия, которым нарезали сэндвичи в закусочной. Конечно, у меня еще были револьверы и достаточно пуль, чтобы пристрелить нескольких преследователей и оставить один выстрел для себя, но эта идея тоже не казалась особо привлекательной, особенно после прогулки по этому самому лесу. Но, что еще важнее, если я сдамся, то Каз потеряет свой последний шанс. Может, у меня и не получится освободить ее, но пока меня не поймали, шансы на это все еще оставались.
Теперь я уже мог разглядеть своих преследователей, они были всего в паре сотен метров позади – темные очертания бегущих существ, которые то появлялись, то исчезали среди облаков тумана. Я задумался, стоит ли задействовать партизанский метод и подстрелить нескольких, чтобы повысить свои шансы, но я предположил, что попытки скрыться от адских церберов и их влажного розового рыла обернутся неудачей. Нет, я собирался просто бежать дальше, пока не найду подходящее место для финальной схватки, и затем поднять как можно больший переполох, прежде чем они уничтожат меня.
Но планы иногда меняются. Я выбрался на поляну, где туман был почти прозрачным, и с удивлением обнаружил, что нахожусь всего в паре шагов от глубокого ущелья. Пару секунд я качался на самом краю, размахивая руками как мельница, чтобы не свалиться вниз, затем пошел вдоль кромки каньона, пытаясь найти выход. Отсюда видимость была лучше, чем за последние несколько часов, я отчетливо видел другую сторону каньона и даже мог рассмотреть темную тень за ущельем. Я старался не позволить надеждам отвлечь меня в такой важный момент пути, но молился, чтобы та дальняя тень оказалась внешней стеной этого уровня Ада.
На склоне дальней части каньона лежали развалины старинного моста или дамбы. Должно быть, мост соединял склон с тем местом, где я чуть не свалился вниз. Я начал спускаться по сырому обваливающемуся холму. Когда мост обвалился, вместе с ним упали огромные куски земли и камня, теперь служившие мне опорой. В конце спуска я соскользнул вниз к земле и повалился на дно плюшевой игрушкой, из которой вытащили всю набивку. На какое‑то мгновение от изнурения я чуть не впал в беспокойный сон, но завывания церберов сразу меня приободрили. Что еще хуже, либо вой, либо мои резкие движения разбудили заодно и интракуба Элигора, и теперь этот маленький краб начал неугомонно двигаться внутри моего черепа – каждое его подергивание отдавало пылающей болью в моем теле. Я пытался встать, но лишь падал на колени и с трудом стоял на четвереньках, надеясь, что боль утихнет. Но она не утихала. Интракуб ерзал, как лягушка на горячем камне, и от этого меня практически выворачивало наружу.
Мне надо было подняться. Я слышал, что церберы подобрались уже совсем близко, возможно, сейчас они перебирались через вершину холма. Все разумное, что было во мне, кричало о том, что надо встать и бежать, чтобы уйти от их преследования. К тому моменту природа Ада уже стала мне понятна. Беги, беги и беги, иначе тебя ждут вечные мучения. Рассудок требовал, чтобы я действовал согласно этому плану.
Но я этого не сделал.
Была ли эта штука в моей голове действительно только защитным устройством, которое не позволило бы мне выдать секрет Элигора, будь я пойман? Как этот краб сможет решить, что мой дальнейший побег не имеет смысла и пора нажимать кнопку «уничтожить»? Как он собирался оценивать обстановку? Возможно – вот это был серьезный вопрос, – возможно, Элигор лгал мне с самого начала? Может, это был лишь новый вид мучений, изобретенный Великим Герцогом, – он позволял мне бежать, но вся информация от интракуба поступала бы Нилоку и его стражам. Церберы, может, и действительно идут по следу, а Комиссар со своей командой слишком быстро обнаружили меня в Серых Лесах, и теперь это инородное тело в моей голове снова пыталось помешать мне уйти от них. Вдруг это была мерзкая уловка Всадника Элигора? Может, он уже отчаялся вернуть перо, а может, интракуб был предназначен для того, чтобы следить за моими мыслями и узнать, где на самом деле находится перо, ведь Элигор сказал, что в доме Уолкера не нашлось ни пера, ни моего тела.
Начав думать обо всем этом, я уже не мог остановиться, и от этого интракуб почему‑то стал суетиться еще больше. Нервы и мускулы всего моего тела сокращались в спазмах, когда этот комок ненависти двигался в моей голове, и я изо всех сил пытался сдержаться, чтобы не закричать и не выдать себя. Одно из его крепких сжатий было таким болезненным, что я больше не мог стоять на четвереньках и упал на живот.
Больше никогда. Я усвоил самый важный урок Ада и уже не раз: не верь никому и в особенности не верь Элигору. Пора было сделать то, что я должен был сделать еще несколько часов назад.
Со мной по‑прежнему была фляга Рипраша, она болталась на ремне рядом с револьверами и кинжалом. Я сделал большой глоток этого ужасного пойла, которое прожгло себе путь вниз к моему желудку рекой из горячей лавы, но больше пить не стал. Затем я взял нож в левую руку, потому что регенерирующие нервы в другой могли дать осечку, и наклонился, уперевшись лбом в сырую грязную землю, как монах за молитвой. Потом я вылил себе на голову жгучие помои, которые мне дал Рипраш. Клянусь, это жжение было таким же сильным, как испепеляющий огонь Элигора. Пришлось зарыться лицом в грязь, чтобы заглушить свои крики.
С этого момента все стало хуже. Шкура моего тела демона заживала так быстро, что поверх грубых швов уже наросла новая плоть, так что мне пришлось сначала разрезать собственную кожу, чтобы добраться до зашитой раны. Нож Рипраша был не из самых острых, да и интракуб, почуяв неладное, запаниковал и пустил в ход все свои когти и зубы. Детали можете представить себе сами.
Это ради Каз, повторял я себе, чувствуя ужасающую боль, которая сотрясала меня, как миллион вольт, но в действительности меня поддерживала другая, более злобная мысль: «Пошел ты на хрен, Элигор. Единственное, что есть хорошего в Аду, – знать, что именно ты застрял здесь навсегда».
Занимаясь своей раной, я продолжал поливать ее выпивкой Рипраша. Рад сказать, что интракубу это не нравилось, но при этом заставляло его бороться еще сильнее. Несколько раз я едва не потерял сознание, но наконец добрался до этого мерзкого, отвратительного существа и вытащил его наружу – ощущение было такое, будто вместе с ним я вырываю половину своего мозга. После этого я действительно отрубился, но ненадолго.
Когда я очнулся, интракуб пытался сбежать, пробираясь через грязное дно ущелья на своих десяти колючих ножках и унося с собой пару моих нервных волокон. Я подумал, что смогу прекрасно обойтись и без них; по крайней мере, их отсутствие вряд ли можно было заметить в самый разгар чертовской боли во всей голове. Я вылил последние капли великанского рома на свой дырявый череп и покачал головой из стороны в сторону, чтобы обмыть им всю рану, которая была размером с бейсбольный мяч. Затем я поднялся на своих дрожащих ногах, нашел крупный камень и осторожно поместил под него приспешника Элигора, зарыв его в мерзкую грязь. Интракуб издавал пронзительные, но короткие крики и пускал пузыри слизи.
Не могу передать, как прекрасно ощущение того, что в моей голове ничего не осталось, кроме моих собственных сомнительных идей. Я даже дочиста облизал нож. Это же была моя кровь, и я не мог себе позволите терять ее.
Конечно, Нилок со своей толпой линчевателей не теряли время, пока я совершал операцию на своей голове. Вой некоторых церберов раздавался так близко, будто они уже почти добрались до дна ущелья, а значит, были всего в нескольких десятках метров от меня. Теперь, когда Комиссар и его членощенки поймают меня, мне хотя бы достанется удовольствие прокричать все известные мне секреты Элигора.
Да, я наконец‑то начинал чувствовать себя здесь как дома.
Я похлопал рукой по дыре в моем черепе, чтобы получше прикрыть остатки своих мозгов, и побежал дальше.
Глава 42