В 1919 году Сандино вернулся на родину и открыл в Никиноомо собственное предприятие по торговле зерном. В 1920 году он принял участие в президентской кампании либералов, агитируя за них в своем родном поселке.
Первой любовью будущего «генерала свободных людей» стала односельчанка и однофамилица Мария Соледад Сандино (в некоторых источниках девушку называют Мария Мерседес)[267]. Аугусто, которому тогда исполнилось 19 лет, был невысокого роста (163 см) и не отличался представительной внешностью. Но 16‑летней девушке парень нравился своей серьезностью и обходительностью. Родители Марии Соледад были, конечно, против знакомства дочери с оборванцем, но сама она хотела выйти за Аугусто замуж. Сандино вспоминал «…Моя первая любовь была настолько сильной, что я сходил с ума, я плакал, страдал, не спал ночей, а если спал, то грезил о ней. Моя любовь была сокровищем, о котором я не решался сказать никому, даже ей»[268]. Он написал девушке письмо, в котором угрожал убить ее и себя, если она его отвергнет, но так и не решился отправить послание адресату.
Однако судьба и на этот раз не пожелала проявить великодушие по отношению к бедному парню. Так как родители Марии не хотели давать разрешение на помолвку с бедняком, Аугусто в 1920 году отправился на заработки в Блуфилдс, чтобы скопить денег на свадьбу. В письмах Марии он молил небо, чтобы они стали мужем и женой. Когда Аугусто исполнилось 25 лет, он и Мария наконец‑то были помолвлены. Казалось, что счастье близко, но судьба опять жестоко посмеялась над парнем.
В Никиноомо жил некий Дагоберто Ривас, сын богатых родителей, ненавидевший Сандино, который упорно пытался выбиться в люди. 19 июня 1921 года Ривас с дружками налетел на Сандино прямо у церкви после воскресной мессы. Как сообщали столичные газеты, Ривас дал Сандино пощечину. Завязалась драка, и Аугусто выстрелил в обидчика из пистолета и попал ему в левую ногу. Газеты писали, что Ривас признал свою вину и что Сандино («уважаемый коммерсант») до драки отличался примерным поведением.
Относительно причин инцидента есть разные версии. Кто‑то говорил, что Ривас обвинил Сандино в ухаживаниях за его овдовевшей сестрой. Но на самом деле, видимо, Сандино был недоволен партией зерна, которую он купил у Риваса, а тот не хотел платить неустойку.
Отец Риваса был влиятельным депутатом от консервативной партии, и Аугусто грозила тюрьма. Ему пришлось бежать из родного поселка (сначала в Блуфилдс на заработки), а потом и из страны.
Сначала Сандино подался на атлантическое побережье Никарагуа, но уже через месяц по соображениям безопасности перебрался в Гондурас. Там он работал какое‑то время охранником на складе в гондурасском порту Ла‑Сейба и два года на заводе по производству сахара. В письмах отцу он жаловался на тяжелые условия работы, одиночество и тоску по родине. Он мечтал скопить достаточно денег, чтобы вернуться и жениться на своей Марии.
В 1923 году Сандино переехал в Гватемалу и в городе Кирагуа нанялся механиком на предприятие «Юнайтед Фрут». Позднее он вспоминал, что Гондурас его заставила покинуть какая‑то романтическая история, связанная с женщиной.
Тем не менее из Гондураса Марии Соледад приходили нежные письма: «Любовь моя, вот и прошел год нашей разлуки. Но ни год, ни 20 лет не смогут убить чувство, которое живет в моей душе. Этот год был полон воспоминаний о тебе и грусти о том, что ушло. В эти двенадцать месяцев жизнь подвергла меня суровым испытаниям. Тебе, как и любому, кто ни разу не рисковал, не понять, что значит искать счастья на чужбине… Моя дорога трудна, она не похожа на увеселительную прогулку с толстой чековой книжкой в кармане. А сам я не похож на обладателя чековых книжек, на тех беззаботных пташек, что не знают мира и жизни. И это обстоятельство наполняет меня гордостью…»[269]
Сандино хотел вернуться на родину, но его смертельный враг Дагоберто Ривас стал военным начальником в Никиноомо, и возвращение грозило Аугусто тюрьмой или смертью. Сандино просил Марию приехать к нему, но у девушки умер отец и заболела мать, которую она не могла бросить.
Марии и Аугусто не суждено было соединить свои судьбы. В 1923 году они окончательно расстались. Ровно через 10 лет, будучи уже генералом и всемирно известным человеком, Аугусто приехал в Никиноомо. Их встреча с Марией после 13 лет разлуки оказалась последней. В следующем году Сандино был убит. Мария Соледад на десятки лет пережила своего возлюбленного, но замуж так и не вышла.
В 1923 году, недолго пробыв в Гватемале, Сандино перебрался в Мексику, где стал работать механиком на нефтяном предприятии американской компании «Саут Пенн Ойл Компани», а с 1925 года – в самой богатой иностранной нефтяной компании Мексики «Уастека Петролеум». В анкете при поступлении на работу, Сандино указал, что женат и имеет ребенка. Он сделал это, видимо, для того, чтобы получить работу как семейный человек.
В 1917 году в Мексике победила народная революция. В 1923‑м страной управлял президент Альваро Обрегон – герой революционных битв. В 1924 году его сменил уже упоминавшийся выше Кальес, называвший себя «пролетарием».
Профсоюзы рабочих‑нефтяников Мексики слыли самыми радикальными в стране, даже большевики в далекой Москве казались им слишком умеренными. Но в целом среди рабочих нефтяных приисков были крайне популярны Ленин, Бакунин и Троцкий, чьи портреты висели не только в домах, но и на городских улицах. В честь Ленина называли детей, другими излюбленными именами для новорожденных были «забастовка» и «профсоюз». В 1924 году, как уже упоминалось, Мексика восстановила дипломатические отношения с СССР, а годом позже нефтяники страны встречали делегацию своих коллег из Баку, которым они обещали непременно совершить в стране пролетарскую революцию.
В 1925 году Кальес стал прижимать иностранные нефтяные компании, в 1926‑м мексиканское правительство объявило войну католической религии как вековому орудию угнетения трудящихся масс. Мексиканские газеты были полны острой и справедливой критикой американского империализма.
Штат Веракрус, где Сандино работал в 1925 году, был самым революционно настроенным в Мексике. Его возглавлял губернатор Адальберто Техеда, считавший себя искренним социалистом и активно проводивший радикальную аграрную реформу.
Именно в такой по‑настоящему революционной атмосфере и произошло формирование политических убеждений Аугусто Сандино.
Этот процесс шел непросто. Сначала Сандино искал утешения в новых формах религии, одно время интересовался «адвентистами седьмого дня». Потом он увлекся входившей в моду йогу и на какое‑то время даже стал вегетарианцем. Привычку регулярно медитировать он сохранил на всю жизнь. Посещал он и кружок спиритуализма, модного тогда (особенно в Мексике) среди «образованных» слоев общества. В числе спиритуалистов было много масонов, социалистов и даже коммунистов. Спиритуалисты считали себя просвещенным авангардом общества в борьбе против мирового зла и в этом чем‑то походили на адвентистов, за тем серьезным исключением, что большинство спиритуалистов были врагами современной религии.
Вращался Сандино и в масонских кругах. Мексиканские масоны (к которым принадлежал и президент страны Кальес) были непримиримыми врагами католической церкви и считали себя идейными наследниками Великой французской революции. К масонам Сандино привлекали провозглашаемые ими идеалы братства и равенства, которых ему так недоставало в детстве и юности.
Конечно, Сандино восхищался Симоном Боливаром. Он признавался, что когда читал о жизни этого человека, то плакал.
Мексиканские коллеги не раз выражали в беседах с Сандино возмущение компрадорской и угоднической по отношению к США политикой никарагуанских консерваторов. Аугусто оправдывался, говоря, что он не государственный деятель и не может отвечать за правительство Никарагуа. Вот если бы ему, Сандино, найти всего сотню преданных родине людей, то можно было бы и изменить судьбу Никарагуа, вырвать ее из‑под американского контроля. «С тех пор, – писал позднее Сандино, – я начал искать эти сто человек»[270].
Сначала Сандино работал механиком, потом перешел в «белые воротнички», став бухгалтером. Он не курил и не пил – и поэтому скопил солидную сумму денег, все еще мечтая жениться на ждавшей его Марии. К тому же в 1926 году ссора с Ривасом уже подпадала под срок давности, и уголовное преследование на родине Сандино не угрожало. В связи с этим отец просил Аугусто вернуться в Никиноомо и вновь заняться бизнесом.
6 мая 1926 года вспыхнуло восстание либералов в Никарагуа. Сандино немедленно подал заявление об увольнении (хотя, руководя отделом по сбыту бензина, то есть будучи не рабочим, а служащим, получал очень неплохой заработок), которое было одобрено компанией 15 мая. 1 июня Сандино был уже в Никарагуа, чтобы присоединиться к восставшим либералам. Хотя восстание было подавлено, но Сандино не покинул Никарагуа, не переставая надеться на взрыв народного возмущения против «режима марионеток банкиров с Уолл‑стрит» (в этой терминологии ясно прослеживается влияние радикального профсоюзного движения Мексики).
Пока же он с группой друзей завербовался на золотые прииски Сан‑Альбино недалеко от границы с Гондурасом, принадлежавшие все тем же американцам. На предприятии Сандино стал секретарем главного бухгалтера и сразу же приобрел большой авторитет среди рабочих, признавших в нем своего лидера (снова сказался мексиканский профсоюзный опыт). Явно на основе своих мексиканских впечатлений Сандино рассказывал рабочим, что во многих странах рабочие кооперативы помогают трудящимся избежать эксплуатации (очень модная среди немецких социал‑демократов того времени идея «кооперативного социализма», которой увлекались Кальес и мексиканское правительство в целом). Сандино говорил рабочим, что он не коммунист, а социалист.
И в этом утверждении опять проглядывает мексиканский опыт Сандино. В Мексике Кальес постоянно говорил (в том числе и с оглядкой на США), что коммунизм – это чуждая мексиканскому менталитету «экзотическая» идеология, а социализм – то, к чему нужно стремиться. Мексиканским и латиноамериканским революционерам были непонятны интернациональные основы коммунизма (типа лозунга, что у пролетария нет отечества). Сами они были революционными националистами и считали борьбу против американской гегемонии основной целью и смыслом жизни.
Интересно, что позднее, когда его имя уже стало широко известно, Сандино не раз говорил иностранным корреспондентам и никарагуанцам, что он самый настоящий коммунист[271]. Возможно, в этом была изрядная доля бравады. Нет никаких данных, что Сандино внимательно изучал труды Маркса и Ленина, хотя в Мексике их можно было относительно легко достать, – но и исключать полностью этого нельзя. (Ни Маркса, ни Ленина долго не переводили на испанский язык; например, «Капитал» перевели лишь в 1921 году.) Сандино не скрывал, что хочет устроить в Никарагуа революцию типа мексиканской.
Постепенно Сандино убедил рабочих прииска в необходимости продолжить борьбу против марионеточного консервативного правительства. Однако оружия не было, и пока Аугусто научил рабочих делать самодельные динамитные бомбы из взрывчатки, которой на прииске хватало.
Осенью 1926 года Сандино и его сторонники на прииске назвали себя «вооруженной либеральной группой» и решили приступить к вооруженной борьбе против правительства и американских интервентов.
На свои сбережения из Мексики (около трех тысяч долларов – очень большая сумма по тем временам) Сандино купил у контрабандистов из Гондураса несколько винтовок и патроны. Восстание началось 19 октября 1926 года. В группе Сандино было 29 человек, которых потом по имени командира стали называть сандинистами. 3 ноября повстанцы Сандино атаковали городок Эль‑Хикаро (500 жителей). Нападение было неудачным, так как город обороняли около 200 солдат правительственных войск. Но и то, что сандинисты не понесли потерь и смогли отступить в горы департамента Северная Сеговия[272], уже следует считать успехом.
Естественным бастионом Сандино на долгие годы стал район Эль‑Чипоте (или Эль‑Чипотон, как его прозвали). Это была небольшая возвышенность на одном из отрогов хребта, подступы к которой затрудняли две речки. На руку партизанам было и обилие пещер в этом районе.
В начале декабря 1926 года Сандино узнал, что лидер либералов Сакаса высадился в Пуэрто‑Кабесасе и провозгласил создание своего правительства. Сандино принял решение отправиться в Пуэрто‑Кабесас, чтобы получить необходимые его отряду винтовки, пулеметы и патроны. В индейском каноэ Сандино с шестью бойцами девять дней плыл на восток по течению реки Коко.
Сакаса (которого называли «улыбающейся посредственностью») принял Сандино дружелюбно и направил его в распоряжение главнокомандующего армией либералов Монкады. Мокада встретил старого знакомого весьма холодно. Он отказался признавать в Сандино серьезного военачальника и просьбу об оружии отклонил. Монкада был неприятно поражен, когда Сандино показал ему политический памфлет собственного сочинения, в котором говорилось, что «собственность – это кража» (слова известного французского социалиста Прудон, популярного среди мексиканских рабочих того времени). Ведь никаких социальных целей у движения либералов не было.
И Монкада, и Сакаса были представителями старых олигархических кланов, элиты страны. Эти люди уже родились богатыми, привыкли к хорошим винам и заграничным путешествиям. Сандино – нищий батрак, неимоверным трудом выбившийся в мелкие бизнесмены и клерки – был для них чужаком, человеком из неизведанного мира нужды. Вожди либералов соглашались видеть в нем помощника, такого же мелкого клерка, только на поле брани, но признать в нем равного для них было бы просто немыслимо. Поэтому если сдавшийся в плен Сомоса благодаря родственным связям с кланом Сакасы стал генералом, то Сандино томился в Пуэрто‑Кабесасе, никому не нужный.
«…моя доверчивость, моя искренность рабочего и сердце патриота испытали первое разочарование в политике нашего правительства»[273], – писал он тогда, имея в виду правительство либералов. Через несколько дней томительного ожидания Сандино узнал, что в Сеговию, где базировался его отряд, Монкада хочет послать «экспедиционный корпус» под командованием генерала Адриана Эспиносы. Сандино было предложено «сопровождать» Эспиносу. Бывшему механику при этом запретили вести собственную политическую пропаганду.
24 декабря 1926 года, как уже упоминалось, американцы предписали войскам Сакасы в течение 24 часов покинуть Пуэрто‑Кабесас. Либералы бросили много оружия, и американцы затопили его в прибрежных водах Атлантики. Сандино вместе с шестью бойцами отступил вслед за личной гвардией Сакасы. К маленькому отряду присоединились несколько молодых женщин[274], которые помогли собрать и вынести 30 винтовок и 7 тысяч патронов. Монкада снисходительно разрешил «назойливому» Сандино оставить это оружие у себя. С такого скромного арсенала и началась борьба Сандино, о которой вскоре узнал весь мир.
Сандино и его товарищи отправились, на сей раз против течения Коко, в тяжелый обратный путь и прибыли на базу лишь 2 февраля 1927 года. После встречи с Сакасой и Монкадой Сандино понял, что ни либералы, ни консерваторы не являются патриотами Никарагуа: «Консерваторы и либералы – одинаковые прохвосты, трусы и предатели, не способные руководить мужественным, патриотически настроенным народом… Именно тогда я понял, что у нашего народа нет руководителей и что нужны новые люди»[275].
Отряд Сандино в горах Сеговии рос и вскоре насчитывал более 300 человек. Но вооружения катастрофически не хватало, и многие бойцы могли положиться в сражении только на мачете. Среди солдат были несколько детей, которые выполняли функции разведчиков и связных.
Вскоре Сандино занял Окоталь – первый город в северо‑западной части страны, который перешел под контроль либералов. Там была сформирована новая гражданская власть. Позднее консерваторы перешли в наступление и отбили у либералов города Эстели и Хинотега. Сандино писал: «Кроме моего отряда, удерживавшегося в Сан‑Рафаэль‑дель‑Норте, ни на западе, ни в северных департаментах страны не было организованных сил либералов»[276]. Ему советовали по примеру других вождей либералов бежать в Гондурас.
Когда в апреле 1927 года консерваторы нанесли Монкаде серьезное поражение (и могли при желании полностью разгромить его армию), главком либералов вспомнил о Сандино и потребовал, чтобы его отряд срочно прибыл на помощь (тогда отрял насчитывал уже 800 бойцов, по‑прежнему плохо вооруженных). «Если Вы срочно не поддержите армию, – писал Монкада бывшему механику, – то будете нести ответственность за катастрофу»[277]. Несмотря на то, что Сандино к тому времени фактически вел бои в окружении, он отправил к Монкаде 150 человек без оружия, которых сопровождали лишь восемь вооруженных бойцов.
Сам Сандино окружил и после 12‑часового боя штурмом взял довольно крупный по никарагуанским меркам город Хинотега. Либералам достались запасы оружия и боеприпасов. В то время это был, пожалуй, единственный успех либеральной армии в целом по стране.
Между тем 150 сандинистов прибыли к Монкаде вовремя и спасли обоз армии либералов. Сандино же, передав Хинотегу генералу либералов Парахону, со всеми своими оставшимися 800 бойцами под красно‑черным знаменем (эти цвета означали главный лозунг сандинистов – «Свобода или смерть!») отправился к Монкаде. Сандинисты захватили штаб армии консерваторов, наседавшей на Монкаду, несколько сотен винтовок, миллионы патронов и полевой госпиталь врага.
Таким образом, Садино, по сути, спас главную армию либералов от сокрушительного поражения. Его солдат «с энтузиазмом» приветствовали бойцы Монкады. Сам Монкада встретил Сандино в гамаке, поднялся ему навстречу с иронической улыбкой и снисходительно похлопал его по плечу.
Монкада понимал, что Сандино как единственный генерал (теперь он получил‑таки это звание) армии либералов, не потерпевший ни одного поражения, может претендовать и на политическую роль. Ни Сакаса, ни Монкада этого не желали. Поэтому удивленному Сандино был зачитан приказ Монкады, запрещавший частям либералов переходить из одной армии в другую. Дело в том, что многие солдаты из других частей либералов переходили к Сандино, который заботился о своих бойцах. Монкада боялся, что под его командованием вскоре останется меньше людей, чем у бывшего батрака Сандино.
Монкаду возмутило и то, что отряд Сандино воюет под черно‑красными знаменами, популярными у мексиканских анархистов, и что его бойцы носят знамена с черепом и перекрещенными костями. Он потребовал немедленно избавиться от этих символов, иначе могут подумать, что Сандино – «большевик»[278]. Сандино был вынужден подчиниться, но от возмущения зарыдал.
Заодно Монкада решил избавиться и от самого Сандино. Он отдал ему приказ идти на город Боаку, якобы на соединение с тамошним отрядом либералов. Однако Боака была занята правительственными войсками, так что Монкада послал Сандино в западню. Вдобавок он не предупредил о ночном продвижении отряда Сандино другие части либералов на маршруте следования, и те едва не открыли по сандинистам огонь.
«В Боако меня встретил град вражеских пуль, – вспоминал впоследствии Сандино. – Я был вынужден занять оборонительные позиции…»[279]
Сандино был искренне возмущен пактом Монкады и Сакасы со Стимсоном. Он считал, что дни консерваторов сочтены и успешному маршу либеральной армии на Манагуа уже никто противостоять не сможет. Сандино чувствовал, что у него и его людей украли победу в самый последний момент. И с военной точки зрения он был абсолютно прав.
Сандино был единственным генералом армии либералов, который отказался сложить оружие до тех пор, пока последний американский солдат не покинет никарагуанскую землю. Монкада был взбешен самостоятельностью какого‑то бывшего механика и спросил Сандино, кто, собственно, сделал его генералом. «Мои товарищи по борьбе, сеньор», – ответил тот. Монкада, любитель хорошей еды и красивых женщин, искренне не понимал, что еще нужно этому Сандино. Ведь ему предлагали пост политического начальника в родном департаменте. А в условиях Никарагуа политическая власть автоматически означала возможность личного обогащения. Монкада просто отказывался верить в то, что у полуграмотного, по его понятиям, человека могут быть какие‑то там принципы.
Сандино обхитрил Монкаду. Он сказал, что ему надо посоветоваться с бойцами, и отбыл из ставки либералов, тем самым избежав ареста. 9 мая он написал Монкаде, что ему трудно собрать своих людей вместе, чтобы централизованно сдать оружие[280]. Но уже 12 мая Сандино открыл карты и обратился с воззванием к местным властям всех департаментов: «Мое решение таково: если даже все сложат оружие, я этого не сделаю. Пусть я лучше погибну с теми немногими людьми, которые остались со мной. Лучше умереть патриотом, чем жить рабом»[281].
В то же время, когда 32‑летний Сандино делал политический выбор, обессмертивший его имя, он женился на молодой девушке Бланке Араус. Познакомились будущие супруги при более чем неблагоприятных обстоятельствах. Отряд Сандино занял город Сан‑Рафаэль‑дель‑Норте, и сам генерал во главе бойцов ворвался на телеграф, где Бланка как раз передавала правительственным войскам данные о местонахождении сандинистов. Семья девушки работала на телеграфе и жила в этом же здании. Бланка оказалась явно не робкого десятка и прокричала Сандино: «Если хочешь убить меня – убей!» Но генерал ответил, что не собирается трогать такую красивую девушку[282]. Бланка и Аугусто быстро сблизились и 18 мая 1927 года, в день рождения Сандино, поженились. На скромной свадьбе гулял весь отряд и многие жители города. Но от католического обряда генерал отказался, заявив местному священнику, что перезвону колоколов предпочитает музыку своих пулеметов.
С тех пор телеграф в Сан‑Рафаэль‑дель‑Норте стал главным центром связи сандинистов. Сандино очень любил свою жену. Он вообще относился к женщинам вежливо и уважительно, без господствовавшего в то время «мачизма». В одном из писем Аугусто писал Бланке: «Я люблю тебя… Я выиграл еще одно сражение для тебя и для родины»[283].
Уже 1 июля 1927 года Сандино обратился с политическим манифестом к «никарагуанцам, центральноамериканцам и индейско‑испанской расе»[284]. 14 июля последовал второй политический манифест, адресованный «соотечественникам».
В первом манифесте, в частности, говорилось: «Человек, который от своей родины не требует даже клочка земли для собственной могилы, заслуживает того, чтобы его не только выслушали, но и поверили бы ему… Я городской рабочий, ремесленник, но мои стремления общенациональны, мой идеал – обладать правом на свободу и правом требовать справедливости, даже если для завоевания этого потребуется пролить и свою, и чужую кровь. Олигархи, эти гуси из грязной лужи, скажут, что я плебей. И пусть. Я горжусь тем, что вышел из среды угнетенных. Ведь именно они – душа и честь нашего народа»[285].
Далее в манифесте подвергались критике и либералы («предатель Монкада»), и консерваторы за то, что они отдали Никарагуа на поругание янки. Целью своей борьбы Сандино объявлял полное восстановление запятнанного суверенитета нации и вывод из страны всех американских войск. «Сильные мира сего скажут, что я слишком незначителен для того, чтобы осуществить мою миссию; но ничтожность моей персоны восполняется горячим патриотизмом. Я клянусь перед Родиной и Историей, что моя шпага спасет национальную честь и принесет освобождение угнетенным! На вызов, брошенный мне подлыми оккупантами и предателями родины, я отвечаю боевым кличем».
Манифест обращался и прямо к американцам: «Идите же в наши горы, идите убивать нас на нашей собственной земле; сколько бы вас ни было, я вас жду вместе со своими солдатами‑патриотами. Но знайте, если это произойдет, то содрогнутся стены Капитолия, и кровь наша падет на ваш знаменитый Белый дом, гнездо, где вынашиваются преступные планы.
Я не допущу, чтобы нашу молодую родину, смуглую тропиканку, насиловали американские наркоманы…»[286]
В манифесте от 14 июля 1927 года Сандино подчеркивал, что его армия стала опорой национального суверенитета и что для себя лично ему не нужно никакого государственного поста в Никарагуа. В этом документе он сравнивал США с орлом‑монстром, вонзившем когти в тело Латинской Америки. Все население Никарагуа Сандино разделил на три категории:
– честные и чистые либералы (те, кто отказались капитулировать вместе с Монкадой);
– либералы‑евнухи (Монкада, Сакаса и их последователи);
– консерваторы‑«родинопродавцы».
Стимсон первоначально решил, что Сандино всего лишь считает условия мира не выгодными лично для себя. Однако американцев очень насторожил пассаж из манифеста Сандино от 1 июля, в котором отвергался договор Брайана – Чаморро. Таким образом, Сандино оказался единственным политиком общенационального уровня, который требовал отмены этого кабального соглашения: «Было бы высшей несправедливостью, если бы Соединенные Штаты Северной Америки стали единоличными хозяевами нашего канала… Современному миру нужен никарагуанский канал. Но он должен быть построен на капиталы всего мира, а не исключительно на американские»[287]. Как минимум половину акций будущего канала Сандино отводил странам Латинской Америки.
Свою армию Сандино стал именовать Армией защитников национального суверенитета Никарагуа. Изменил он и собственное имя. Ранее официально он именовал себя «Augusto С. Sandino». Латинская буква «С» означала фамилию матери – Кальдерон (Calderon). Превратившись в общенационального лидера, Сандино стал расшифровывать «С» как «Сесар» (то есть. «Цезарь» по‑испански). Это придавало ему гораздо больше веса с пропагандистской точки зрения. Все документы армии Сандино подписывались лозунгом «Родина и свобода!». Каждый сандинист носил черно‑красный шейный платок, а на печати армии был изображен никарагуанец, державший за волосы американского интервента и занесший над ним мачете.
Однако пока что в «армии» сандинистов было около 30 человек, и они находились в горах Сеговии – там же, где когда‑то укрывался Сандино с рабочими‑горняками. Сандино располагал базами и народной поддержкой в четырех северных департаментах Никарагуа – Эстели, Нуэво Сеговия, Хинотега и Матагальпа. Эти департаменты занимали одну пятую часть всей территории страны, но были слабо населены, так как территорию покрывали горы и лес.
Хотя Сандино и отказался сдаться, Эберхардт и Стимсон доложили в Вашингтон, что мир в Никарагуа обеспечен[288]. Ведь у Сандино была всего лишь горстка вооруженных людей. 15 мая Стимсон не без гордости сообщил госдепартаменту, что он прекратил гражданскую войну в Никарагуа. На тот момент американцам было сдано 6200 винтовок, 200 пулеметов и 5 миллионов патронов[289]. Ни одного выстрела не было сделано в сторону американского солдата.
16 мая 1927 года довольный собой Стимсон отбыл из Коринто на родину.
Сдача оружия капитулировавшими либералами продолжалась. К 26 мая американцы получили от обеих противоборствующих сторон уже 11600 винтовок, 303 пулемета, 5,5 миллиона патронов, из которых либералы сдали 3000 винтовок, 26 пулеметов и 500 тысяч патронов. 6 июня американцы прекратили выплачивать деньги за сданное оружие.
26 мая Эберхардт отмечал в донесении в Вашингтон, что только генерал Сандино отказался сложить оружие. Он направляется к гондурасской границе с 200 сторонниками (60 из которых – гондурасцы) и «сотнями мулов». Видимо, американцы посчитали, что Сандино решил эмигрировать. Время показало, как жестоко они ошиблись.
Непокорный генерал реквизировал денежные средства у некоторых помещиков, симпатизировавших консерваторам (которые, естественно, окрестили сандинистов бандитами, хотя реквизициями у политических противников во время гражданской войны активно занимались обе стороны) и стал закупать оружие и боеприпасы для длительной партизанской войны.
Монкада все еще считал, что бывший механик просто торгуется и хочет получить какой‑нибудь политический пост. 20 мая 1927 года Монкада занял оставленный сандинистами город Хинотегу и по телеграфу предложил Сандино сдаться. Тот отказался, и Монкада направил к своему бывшему подчиненному его отца – Грегорио Сандино. Дон Грегорио должен был предложить своему сыну пост политического начальника – главы администрации Хинотеги, денежную компенсацию и место в никарагуанском конгрессе. Таким образом, бывший рабочий вошел бы в политическую элиту страны. Грегорио Сандино нашел сына в небольшом городке Яли. Они поговорили. Дон Грегорио вернулся со встречи в задумчивом настроении и лишь промолвил: «А может, мой сын и прав?» В отличие от его ровесника Анастасио Сомосы, карьера не была для Сандино главной целью в жизни.
Пока Монкада вел переговоры с Сандино, капитан морской пехоты США Фейган, который отвечал за безопасность в районе Чонталес, уже вовсю формировал для борьбы против сандинистов «добровольческие» отряды и из либералов, и из консерваторов[290].
27 июня 1927 года, находясь на укрепленной горе Эль‑Чипоте, Сандино издал от имени «солдат, защищающих национальный суверенитет» указ о переименовании городка Эль‑Хикаро, где в 1926 году его отряд Сандино получил боевое крещение, в Сьюдад‑Сандино (то есть в «Город Сандино»). Этот факт до сих пор приводится недоброжелателями генерала как свидетельство его мании величия и непомерного тщеславия.
На самом деле Сандино был талантливым пропагандистом и понимал, что для населения переименование города означало, что армия появилась здесь всерьез и надолго, что сандинисты – не бродячий партизанский отряд, на который нельзя положиться. Переименовав город, Сандино сделал заявку на признание своего движения мощной общенациональной политической силой. Такой шаг обеспечил сандинистам активную помощь местных жителей, которые сочувствовали Сандино, но боялись расправы американцев и армии Диаса в случае ухода повстанцев из Сеговии.