Кесария оказался городом столь же великолепным, что и Никомедия: с огромным амфитеатром и дворцовой крепостью, где расположился Диоклетиан на время ожидания из близлежащих районов вспомогательных войск, приданных его силам, готовящимся выступить в южном направлении на Александрию. Однажды ранним вечером Константин обедал на балконе дворца, выходящем на запад, на цепь холмов, отделяющих береговую равнину от горы с удивительно красивой снежной вершиной, ярко-розовой в лучах угасающего солнца, когда ему сообщили о прибытии посетителя. Он поднял глаза от стола и увидел худого человека лет тридцати с небольшим, в простой одежде из грубого материала, по которой он уже научился распознавать христианских священников.
— Благородный трибун! — Гость поклонился. — Меня зовут Евсевий Памфил.
— Христианин и священник?
— Да.
— Что привело тебя сюда, уважаемый? — Константин жестом указал на стул. — Ты ведь знаешь, что я не принадлежу твоей вере.
— Но разве ты не сын цезаря Констанция?
— Да.
— И знакомый моего друга Феогнида из Никеи?
— Я встречался со священником Феогнидом. Но как ты узнал об этом?
— Мы вместе учились в школе Памфила, пресвитера Кесарии.
Пресвитера? — Константин нахмурился. — Это слово мне незнакомо.
— В нашей Церкви им обозначается руководитель, — объяснил Евсевий. — Здесь, в Кесарии, Памфил руководил школой священников, и я — хранитель его библиотеки.
— А зачем ты пришел ко мне?
— Вчера император принес жертву в храме Аполлона.
Главный жрец изучил внутренности животного, чтобы погадать о предстоящей войне в Египте, и обещал победу…
— Но в словах, дающих лазейку, если Дела пойдут плохо, — напомнил ему Константин.
— Кроме того, жрец посоветовал императору избивать жителей Александрии до тех пор, пока его лошадь не окажется по колено в их крови.
— Ты же не просишь снисхождения для мятежников, вырезающих римских солдат?
— Нет, не прошу. Апостол Павел учил нас молиться за царей и всех, кто имеет над нами власть. Мятежники, несомненно, должны быть наказаны, иначе будет анархия и в конце концов пострадают все. Но Александрия — один из первых центров нашей веры за пределами Палестины, и там живет много христиан. По полученным оттуда сообщениям я знаю, что они не бунтуют, но, если после вашей победы начнется большая резня, они тоже пострадают, хотя и невинны.
— Помню. Феогнид говорил мне об этом Павле, — сказал Константин, — Я вижу, вы, христиане, во многом полагаетесь на него.
— Он являлся и является величайшим учителем после самого Иисуса. Письма-памятки, адресованные им новым церквам, которые он основал, входят в наше Священное Писание. Я уверен, что они тебя заинтересуют.
— Возможно, когда у меня найдется время. Но зачем обращаться ко мне по поводу христиан в Александрии? Ведь я всего лишь трибун и у меня мало действительной власти.
— Ты сын цезаря. И будешь когда-нибудь править…
— Здесь ты ошибаешься, — Константин не скрывал своего раздражения. — Император Диоклетиан вовсе не намерен позволять цезарям назначать себе на смену собственных сыновей.
— Но цезарь Галерий уже наделил своего племянника очень большой властью на Востоке. Здесь, в Палестине, поговаривают, что, когда цезарь Галерий станет августом, Максимин Дайя будет цезарем этого региона, а также Египта; так почему бы и твоему отцу не поставить тебя цезарем на Западе?
— Ты говорил о Египте, — резко сменил тему Константин. — Чего бы ты хотел от меня?
— Император прислушивается к тебе. Если бы ты попросил за невинных в Александрии, это бы много значило.
— А также предоставил бы цезарю Галерию желанную возможность повредить мне и императору, — заметил Константин. — А знаешь ли ты, что, если бы это дело поручили ему, он бы вас, христиан, уничтожил всех до одного?
— Знаю, — спокойно сказал Евсевий, — Скоро нас, по всей видимости, снова начнут преследовать и казнить, как при Нероне, поэтому мне бы хотелось спасти как можно больше людей. Видишь ли, трибун Константин, гонения начинаются и прекращаются с развязавшими их правителями, но Церковь Христа вечна. Даже если все в Александрии будут преданы мечу, мы продолжим решать задачи, поставленные перед нами Христом, когда он был взят на небеса после своего воскрешения. Я прошу только о том, чтобы ты, если представится случай, сделал все возможное для спасения невинных александрийцев, будь то христиане или язычники, как это сделал твой отец в Галлии и Британии.
— Что смогу, я сделаю, — пообещал Константин. — Но многого не ждите. Император придает большое значение словам прорицателей и оракулов. Если они велели ему затопить улицы Александрии кровью, да еще так, чтобы она была по колено его лошади, тогда боюсь, что он так и поступит.
Впервые увидев Александрию, Константин был восхищен: уже стемнело, и запалили костры огромного маяка под названием Фарос, и расположенные за ними на вершине огромной колонны из белого камня зеркала отражали лучи пламени далеко в море. Он знал, что ничто в мире не могло бы даже отдаленно сравниться с Фаросом по высоте и великолепию. Но интуиция воина напомнила ему, что огромная колонна серьезно затруднит им штурм города, поскольку наблюдателям там, наверху, было видно все, что делалось в лагере римлян.
На следующее утро сам город предстал его глазам лишь как низкая белая масса на горизонте. Но с приближением войск к его оборонительным сооружениям он смог различить защищающий гавань большой изогнутый волнолом, на котором стоял царский дворец и великолепный храм Изиды. До прибытия армии римский флот уже занял указанное ему положение снаружи у входа в гавань, заблокировав путь судам. Но дельта в устье Нила была столь плодородной И склады, где хранили зерно и другое продовольствие для перевозки в порты по всему миру, были столь вместительны, что значительное время население вряд ли могло бы испытывать муки голода.
Осадив Александрию, Диоклетиан прежде всего перекрыл акведук, по которому вода из Нила поступала во все районы великого города. Но существенных результатов не достиг.
За годы военной подготовки Константин изучил классические методы ведения осады по-римски; теперь впервые он видел, как она осуществляется на деле. Начальной ступенью стало строительство земляных укреплений и частокола на расстоянии, чуть превышающем дальность полета стрелы; они сооружались вокруг всего города, исключая тот отрезок, что выходил к воде, запертый судами, участвующими в блокаде. Обычно на второй стадии после возведения земляных укреплений делался подкоп: нападающие прокладывали тоннель под стенами в том месте, где намеревались штурмовать. Однако защитникам нетрудно было обнаружить это место и следить за ходом работ: приложив щит к земле и ухо к его выпуклой стороне, они прислушивались к звукам под землей, которые в данном направлении многократно усиливались. Тут же устанавливали направление и скорость прохождения тоннеля, и защитникам оставалось только выждать, пока подкопщики не окажутся в той точке, где можно будет выкопать вертикальный колодец в подкоп и обварить работающих там насмерть кипятком.
Но в Александрии рытье подкопа оказалось делом негодным: тоннели быстро заливало грунтовой водой, и даже окопы вскоре превращались в сточные канавы, стоило их только выкопать на нужную глубину. Поэтому пришлось пустить в ход множество осадных машин, которые при всей их эффективности подставляли свой персонал под удары врага. В результате с передовой в тыл хлынул постоянный поток раненых, которых обрабатывали хирурги, после чего их раны промывали водой и вином и перевязывали льняной тканью.
Из множества осадных машин баллисты, онагры и катапульты — этими тремя пользовались чаще всего — имели принцип работы в основном одинаковый. Во всех трех в качестве движущей силы применялись толстые веревочные тяжи, скручиваемые лебедкой до тех пор, пока они не создавали мощное напряжение на плече рычага с лежащим на нем метательным снарядом; стоило отпустить брашпиль, как снаряд взлетал в воздух.
Онагр, названный так в честь дикого осла из-за отдачи, подобной взбрыкиванию, в момент пуска имел только один моток веревки, приводящей в действие брус. Сначала веревку скручивали посредством воротов и зубчатых колес, после чего к ней подтягивали брус и устанавливали на нем метательный снаряд. Поставленный на колеса, онагр мог довольно быстро передвигаться и служил излюбленным орудием для нападения на живую силу противника.
Баллиста отличалась значительно большим размером; эта машина была способна запустить камень массой примерно в треть человеческого веса на расстояние целых пятьсот шагов. И, наконец, катапульта; в этом орудии применялись две туго скрученные веревки, прикрепленные к деревянным плечам для натяжения жесткого шнура наподобие тетивы; ее снаряд — тяжелая стрела или дротик, — летя примерно на то же самое расстояние, развивал силу, достаточную, чтобы пробить даже самую мощную броню.
Главный свой лагерь римляне расположили на приличном расстоянии за круговым укреплением. Он разбивался в виде квадрата с пересекающимися под прямым углом улицами в центре, где находился штаб императора Диоклетиана. Где бы ни ставились такие лагеря, схема оставалась неизменной — и не только в устройстве помещений для отдыха солдат, но и в местоположении палаток обеспечения, штабов различных подразделений и тому подобного. Таким образом, в случае внезапного нападения на лагерь ночью легионер, очухавшись ото сна, мог почти с закрытыми глазами найти место, где хранится его оружие, и быстро занять свое место в строю.
Тащась по грязи перед Александрией, Константин не особо развеселился, узнав, что Максимиан отвоевал мятежную провинцию Мавританию, лежащую далеко на западе, в результате молниеносного похода, предпринятого из Италии против Африканского побережья. Или что Максенций, действуя по поручению своего отца, предал огню значительную часть восставшей провинции, включая Карфаген. Этим бывший ученик преторианцев заработал себе репутацию человека, обладающего безрассудной и холодной жестокостью, за что римский сенат почтил его триумфом[39], когда он вернулся в тот город, где был заместителем командующего у собственного отца, а также начальником знаменитой преторианской гвардии.
Под градом сыплющихся на нее снарядов даже Александрия не могла держаться бесконечно против мощи наступающего на нее Рима. После восьми месяцев непрерывной осады, в течение которой болезнь свалила значительную часть населения, — и немало из тех, кто нападал, — городской глава наконец капитулировал и запросил пощады. Помня о предсказании жреца, гадавшего о будущем по внутренностям жертвы, принесенной Аполлону в Кесарии, Диоклетиан не проявлял никакой жалости к поверженному городу. Когда он с триумфом вступал в Александрию, идущие перед ним легионы вырезали тысячи жителей, не разбирая пола и возраста, пока на улицах и впрямь не стало красно от крови, как и говорилось в пророчестве.
Хотя за многие месяцы осады Константин ожесточился и в душе его осталось мало сочувствия к людям, которые своим упрямством сами на себя навлекли несчастье, все же эта ненужная резня несколько его отрезвила. Но сделать он ничего не мог, ибо сам Диоклетиан приказал устроить египтянам кровавую баню. Будучи высокопоставленным начальником в элитарной императорской гвардии, он при въезде в город находился непосредственно за императором, а с улиц уже поднимался тошнотворный запах крови, да такой сильный, что лошади занервничали, и их приходилось держать в жесткой узде.
Впереди себя Константин увидел, как лошадь Диоклетиана отшатнулась от тела женщины, лежащей поперек улицы — из ее перерезанного горла все еще вытекала кровь, и он пришпорил своего скакуна, решив, что может понадобиться его помощь. Но прежде чем он успел поравняться с Диоклетианом, испуганная лошадь императора поскользнулась и пала на колени посреди лужи крови. Если бы Константин не изловчился и не схватил его за руку как раз в тот момент, когда лошадь стала опускаться, седока выбросило бы на мостовую и, уж конечно, не обошлось бы без серьезных травм. Константин поддерживал Диоклетиана, пока его лошадь пыталась снова встать на ноги, как вдруг его осенила вдохновенная мысль, и он прокричал:
— Пророчество Аполлона сбылось! Взгляните на колени императорского коня — они красны от крови!
На мгновение все вокруг императора ошеломленно замолчали: возглас Константина напомнил о предсказании жреца Аполлона в Кесарии, и теперь уже всем показалось, что оно чудесным образом сбылось. Диоклетиан колебался: кровожадный инстинкт, направленный против народа, осмелившегося сопротивляться ему целых восемь месяцев, боролся в его душе с врожденной суеверностью его натуры. Он подался вперед, чтобы взглянуть на передние ноги коня, и увидел, что они и впрямь запачканы кровью.
— Прекратить резню! — раздался его приказ, — Пророчество сбылось! Хватит убийств, не то мы оскорбим бога.
— Скачи вперед и передай этот приказ войскам, — велел Константин декуриону, ехавшему рядом с ним. — Прекратить убийства под страхом императорского наказания.
— Простите, что я осмелился коснуться вас без разрешения, доминус, — сказал он, когда декурион поскакал вперед, по пути оглашая приказ обгоняемой им шеренге солдат, — Я боялся, что ваша лошадь падет.
— Ты дважды спас мне жизнь, трибун Константин, да-да, дважды, — с благодарностью молвил Диоклетиан, — Один раз, когда не дал мне упасть, и потом, когда не дал мне навлечь на себя недовольство Аполлона, если бы я пошел против его воли. Я бы так и не сообразил, что пророчество уже сбылось, да хорошо, что ты заметил. Александрийцы могут теперь поставить в твою честь памятник, как когда-то Клеопатра ставила обелиски в память о Юлии Цезаре, — там, впереди, на площади.
Константина не удивило, когда после распределения захваченного в Александрии добра он обнаружил, что его доля оказалась выше доли любого римского военачальника, и даже самого императора. К тому же захваченная в Египте богатая добыча пришлась весьма кстати для империи в целом, поскольку еще до падения города приходили официальные сообщения, что персидский царь Нарсех, воспользовавшись занятостью Диоклетиана в Египте, нарушил границу Августы Евфратены и шел на восток — к Антиохии. Диоклетиан немедленно отправил Галерию депешу, приказывая цезарю Востока подготовить армию к возвращению императора в Антиохию, так как похоже было, что придется вновь воевать на персидской границе. К счастью, после падения Александрии египетская кампания быстро завершилась, и к Диоклетиану стали прибывать посланники лежащих далее вверх по Нилу городов, убеждая его в их верности.
Во время долгой осады значительная часть провинции Верхнего Египта объединилась с черными дикарями Эфиопии и блемиями — варварским племенем, ненамного опередившим по развитию обезьян, которые в их краях стаями жили на деревьях, — чтобы доставить римлянам много хлопот. Когда Бусирис, один из самых древних центров Египта, и Копт, через который более тысячелетия велась интенсивная торговля Египта с Индией через Красное море, перестали присылать в знак своей верности значительные суммы денежной дани, Диоклетиан решил сровнять их с землей и эту задачу возложил на Константина.
Когда он готовился к отъезду для выполнения своего задания, имперский курьер доставил ему письмо из Дрепанума. Написанное рукой матери, оно сообщало о том, что почти в одночасье с падением Александрии он стал отцом — у него родился сын. И поскольку был уже и второй Константин — сын Констанция и Феодоры, — Минервина с Еленой решили назвать младенца Криспом; с материнской стороны это имя считалось родовым.
Итак, в возрасте двадцати двух лет Флавий Валерий Константин не только стал отцом, кое событие он по своей чрезмерной занятости в последние месяцы не мог даже толком обдумать, но и, похоже, достиг той грани своей военной карьеры, перейти которую и не надеялся. Ибо велик был шаг от трибуна до старшего военачальника, а при всем расположении к нему Диоклетиана Константин знал, что Галерий ни за что не одобрит повышения в звании того, кого он считал потенциальным военным и политическим противником.
Глава 6
Вернувшись в Александрию, в конце недолгого похода по усмирению Бусириса и Копта, Константин обнаружил еще одно письмо от матери. Написанное вслед за первым, оповещавшим его о рождении сына, всего лишь с недельной разницей, оно содержало печальную новость о том, что Минервина, никогда не отличавшаяся особо крепким здоровьем, не пережила последствий деторождения и через несколько дней после появления на свет ребенка заболела родовой горячкой. Письмо прибыло почти месяц назад и пролежало в Александрии, дожидаясь его возвращения из военного похода вверх по Нилу.
Константин не видел Минервину целых десять месяцев, и это несколько смягчило потрясение, испытанное им при известии о ее смерти. Теперь он помнил только, что это была хрупкая светловолосая девушка, тихая и скромная. Ее черты уже как-то расплылись в его памяти. А что до ребенка от собственных его чресел, Константин не мог себе даже представить, как тот выглядит. Но он не сомневался, что Елена позаботится о Криспе, как о своем собственном сыне.
Едва Константин дочитал до конца письмо от Елены, как его вызвали к императору. Он даже не успел снять с себя пропыленную от долгого пути одежду и окунуться в долгожданную ванну, но Константин хорошо знал, что императора лучше не заставлять ждать. Диоклетиан, облаченный в форму, расхаживал крупными шагами взад и вперед по зданию, в котором он устроил свой штаб, и выражение лица его было злым и раздраженным.
— Как твое задание? — резко спросил он, опередив Константина.
— Ваш приказ выполнен, доминус. Бусирис и Копт сровняли с землей.
— Теперь, может, эти проклятые египтяне как следует подумают перед тем, как снова решиться не платить Риму налогов, — Диоклетиан удовлетворенно хмыкнул и осмотрел Константина с головы до ног. — Я вижу, ты не терял времени, чтобы явиться на мой вызов.
— В послании говорилось, что вы хотите видеть меня немедленно.
— Отлично! Рад видеть человека, беспрекословно подчиняющегося моим приказам. — Лицо императора смягчилось. — Моего слуха коснулась новость, что недавно ты пережил семейную драму.
— У меня в Дрепануме в родах умерла жена. Письмо ждало здесь, когда я вернулся.
— А что ребенок?
— Мать пишет, что он крепок и здоров.
— Каким и должен быть, ведь в его жилах течет кровь Клавдия Готика и Констанция Хлора, не говоря уж о твоей. Тебе нужно вернуться в Дрепанум?
— Нет, доминус. Мать позаботится о ребенке.
— Прекрасно! Скоро ли ты сможешь выступить в Дамаск и на персидскую границу с кавалерией в пятьсот всадников?
Этот вопрос не явился для Константина неожиданностью: за несколько лет тесных отношений с Диоклетианом он приучил себя к тому, что готов услышать нечто в этом роде и немедленно дать ответ.
— Как только будут готовы войска, доминус. Что-то не в порядке в Дамаске?
— Волнения на всей границе по Евфрату! Нарсех выдворил из Армении царя Тиридата!
Константину не потребовалось дальнейших разъяснений, чтобы понять гнев Диоклетиана. Уже много веков одна из самых неспокойных границ Римской империи проходила по реке Евфрат, где персидские цари готовы были воспользоваться любым осложнением, требующим присутствия римских легионов где-то еще. Когда Юлий Цезарь более чем три века назад проводил свои блестящие кампании в Галлии, Красс, получивший после консульства наместничество в Сирии, стремился поскорее разделаться с персами, чтобы умалить быстро растущую популярность Цезаря. Выступив из Сирии на восток, он нанес им удар в Каррах, но превосходство персидской кавалерии заставило его отступить. Когда Красс отходил, сохраняя боевой порядок, враги заманили его на военный совет и предательски убили, после чего его армия, оказавшись без вожака, была почти полностью уничтожена на равнинах в окрестностях Карр, что явилось одним из самых унизительных для Рима поражений.
Рим неоднократно предпринимал попытки упрочить восточную границу, но проходило несколько десятков лет, и снова там начинались схватки, граница смещалась то к востоку, то к западу — как кому повезет. При императоре Валериане, за несколько десятилетий до прихода к власти Диоклетиана, Армения — страна, лежащая к северу от Месопотамии и соприкасающаяся с самым восточным концом Эвксинского моря, — была захвачена персами. И только благодаря храбрости сторонников убитого армянского царя Хосрова был спасен его сын-подросток Тиридат.
Воспитанный как римлянин, Тиридат после победоносной кампании против персов возвратился в Армению и оказался очень популярным и способным правителем, укрепившим северо-восточную часть границы по Евфрату. Но теперь, когда этот бастион попал к персам, Константину не нужно было напоминать, что его следует отбить как можно скорее, прежде чем скифы из бескрайних северных степей, а возможно даже, и люди желтой расы с Востока хлынут сквозь проходы в горах Кавказа, чтобы угрожать плодородным равнинам и долинам Сирии.
— Царь Тиридат убит? — спросил Константин. Он никогда не встречался с армянским царем, но знал о его прекрасной репутации.
— По поступающим ко мне сведениям, не убит, но четкого знания обстановки у меня еще нет. Ходит даже слух, что Галерий с армией, которую я приказал ему собрать, уже движется к восточной границе.
— И оставил дунайскую незащищенной? — воскликнул в ужасе Константин.
— Даже мой зять не сделал бы такой глупости, надеясь при этом сохранить свой пурпурный плащ, — сухо молвил Диоклетиан. — Мне говорят, что он оставил ветеранов в достаточном количестве, чтобы обеспечить дунайские форты. Так что вряд ли, мне кажется, у готов достанет смелости переправиться через реку. Но как только мы соберем достаточно перевозочных средств, я пойду к Антиохии, чтобы быть поближе к восточному фронту.
— Что от меня требуется, доминус?
— Обнаружить линию баталии, если таковая имеется, и поддержать пехоту и вспомогательные части Галерия теми пятьюстами конников, которых я доверяю твоему командованию. Но не забудь, что случилось с Крассом. Персы — искусные кавалеристы.
— Я это помню.
— Как только прибудешь на евфратскую границу, — добавил Диоклетиан, — изучи ситуацию и пришли мне личный отчет.
Теперь цель его миссии стала ясна: фактически его посылают на евфратскую границу шпионить за Галерием. И Галерий тоже — Константин не сомневался в этом — поймет, в чем дело, как только он появится со своими пятью сотнями всадников.
— Твоим помощником будет Даций, — продолжал Диоклетиан. — Он прошел с боем Сирию, Палестину и Месопотамию, так что знает, что к чему.
Константин не сразу пошел к себе, где его ожидала уже налитая ванна, а сначала разыскал Дация, чтобы распорядиться насчет подготовки алы, или «крыла», — флангового подразделения кавалерии, с которым ему предстояло скакать на северо-восток к евфратской границе. Теперь от него исходил дух уверенности и целеустремленности, которых ему недоставало до отъезда из Александрии. Когда он закончил делать распоряжения, Даций одобрительно кивнул:
— Где-то между этим городом и Бусирисом или Коптом ты стал настоящим мужчиной. Насчет Минервины сочувствую, она была прекрасным ребенком.
— Я видел ее в последний раз меньше года назад, а, вот поди ж ты, трудно в точности вспомнить, как она выглядела.
— Это мучит тебя?
— Я ее очень любил — или, мне так казалось. А теперь все думаю: насколько же постоянной может быть любовь между мужчиной и женщиной.
— Время притупляет наши воспоминания, хорошие они или плохие, — заверил его Даций, — И нам повезло, что это так. Ты сильно расстроился, когда приказал солдатам разрушить беззащитные города Бусирис и Копт?
— Я все еще расстроен, — признался Константин. — Казалось, это так ненужно; ведь этим людям можно было сохранить жизнь, чтобы они могли помочь процветанию империи.
— Мир — тоже вещь важная. И зачастую принести его может только пролитая кровь.
— Так-то оно так, но должен быть путь и получше.
— Пока у полководцев достаточно честолюбия, чтобы рисковать, такого пути нет, — многозначительно произнес Даций.
— Значит, действительно Галерий пошел на персов, не посоветовавшись с императором?
Даций кивнул:
— Зная Галерия, могу сказать, что, наверное, слишком уж заманчивой показалась ему эта возможность, чтобы ее упустить. В конце концов, Максимиан завоевал Мавританию за несколько месяцев, в Британии твой отец постоянно наращивает свой успех, а Диоклетиан и мы вместе с ним застряли тут, под Александрией, чуть ли не на год. Когда персы выставили Тиридата и стали отодвигать евфратскую границу снова на запад, Диоклетиан приказал Галерию собрать в Антиохии армию. Но Галерий увидел тут шанс прославиться самому, пока народ еще недоволен тем, что Диоклетиан истратил так много денег на эту египетскую кампанию.
— Какие шансы на быструю победу у Галерия?
— Да все, если он станет действовать с умом. Уж он наверняка прихватил с собой царя Тиридата и как только возьмется отвоевывать Армению, народ этого царства соберется к нему под знамена. А это — множество вспомогательных войск, от которых здорово пополнится его армия, так что персам придется для удержания Армении слать войска на север, ослабляя свои силы в Месопотамии. Немного везения — и Галерий сможет обойти их северный фланг. Нарсех тогда поневоле запросит мира, и вся слава достанется Галерию.
— Неужели у него хватает глупости, чтобы помышлять об утверждении себя императором вместо Диоклетиана?
— Пока еще нет. Но он ждет не дождется того времени, когда Диоклетиан в конце своего двадцатилетнего царствования сложит с себя свои полномочия и заставит Максимиана сделать то же самое. Тогда твой отец, возможно, все еще будет скован в Британии и Галлии, и Галерий сможет претендовать на всю империю, провозглашая себя единственным августом. Ты же станешь одной из первых его жертв.
Константин улыбнулся:
— Иногда я удивляюсь, и чего я слушаю твои дикие бредни…
— Да потому что ты знаешь, что это правда. Империи создаются и удерживаются интригами, подобными той, которой сейчас занят Галерий. Твое счастье, что он туп даже для военачальника, и ты можешь легко его перехитрить.
— Как?
— Это мы решим, когда доберемся до границы и увидим, что там происходи!. Но боги явно благоволят тебе.
— И когда же ты в этом убедился?
— Да в тот день, когда ты одолел Крока и выиграл первый раунд у Галерия. Есть люди, Константин, у которых на лбу написано, что им назначено быть правителями; это проявляется уже в самом начале жизни. Я полагаю, что ты и есть один из таких, вот только хочется дожить до того времени, когда я действительно окажусь пророком.
Константин любовно ткнул седеющего центуриона кулаком в плечо.
— Когда придет это время — уж не знаю, придет ли, — ты торжественно поедешь рядом со мной, старина, — пообещал он, — Но завтра нам лучше выступить пораньше, не то судьба возьмет и оставит нас позади.
Отряд в пятьсот всадников на расстоянии более чем недельного пути от Александрии переправился через реку Иордан близ Иерихона и поскакал дорогой, ведущей чуть на северо-восток, к древнему городу Амман, названному теперь Филадельфией. Дацию уже случалось тут ездить и раньше, и он убедил Константина, что до Дамаска этот путь короче, чем тот, что проходил вдоль извилистого русла узкой и грязной реки.
Все они были рады, когда вновь оказались среди заросших зеленью холмов: уж и впрямь нелегкая им выпала дорога с тех пор, как возле городка под названием Рафия они сошли с древнего «морского пути», ведущего на север вдоль берега моря. От Рафии они ехали по такой труднопроходимой и пустынной местности, каких Константин еще никогда не видел, пробираясь к городу Хеврон и далее к поселку Эн-Гади, из которого открывался вид на свинцово-голубую поверхность странного моря, которое, как объяснил Даций, не имело в себе никакой жизни из-за чрезмерной солености своих вод.
Рядом с Эн-Гади из земли выбивались большие источники, превращая поселок в оазис. Но, продвигаясь вдоль берега Мертвого моря на север, они снова оказались в местности все с теми же застывшими волнами камня, с разломами ущелий и пропастей, подобной скомканному в руке листу пергамента. Зеленые орошаемые поля вокруг Иерихона явились приятной переменой рельефа, и теперь, когда их путь за рекой постепенно уходил вверх, характер местности стал более походить на родную Константину Иллирику: вокруг были заросли кедра, лавра, серебристого тополя, акации, фисташки и олеандра.
Стаи птиц взлетали в воздух, потревоженные во время кормежки такой многочисленной группой проезжающих мимо всадников. А из зарослей, с берегов реки, до них изредка доносились то рычание льва, то глухое ворчание медведя, то пронзительный визг кабана. Несколько раз они мельком замечали странного вида зверька — Даций назвал его тушканчиком — с задними конечностями той же длины, как и тело, и с еще более длинным хвостом, которые позволяют ему преодолевать земное пространство с помощью ряда удивительно легких прыжков, создающих впечатление полета.
Поскольку они часто переправлялись через льющиеся с плато наверху реки, лошадям в изобилии хватало пресной воды. Однажды отряд остановился отдохнуть на высоте, откуда Даций показал рукой далеко на север, на искрящиеся синие воды озера, которое он назвал морем Тивериады или Галилеи. За ним, еще дальше на север, тянулась цепь заснеженных гор, и Константин вспомнил, что видел ее с другой стороны, когда они высадились в Кесарии. Даций, воевавший в этих краях с персами, назвал вершину горой Ермон, а район богатых пастбищ, густо поросших лесами холмов и процветающего там народа — частью древней области, называвшейся Гилеад.