Мы поддерживали постоянные связи с пресидио, и к концу лета я весьма основательно пополнил свой запас испанских слов, не говоря уже о том, что познакомился почти со всеми его обитателями, узнал их характеры, обычаи, равно как и законы, под сенью которых протекает их жизнь.
Калифорния была открыта не то в 1534 году Хименесом, не то в 1536 Кортесом [38], и впоследствии там побывало множество искателей приключений и путешественников, состоявших на службе у испанской короны. Страну эту населяли многочисленные индейские племена, она отличалась исключительным плодородием почвы, и, конечно, сразу же распространились слухи о ее золотых копях, изобилии жемчуга в ее водах и о прочих сокровищах. Как только все это стало известно, иезуиты немедленно добились для себя позволения обосноваться здесь, дабы облагодетельствовать светом христианства индейцев. К концу XVII столетия они учредили во всех частях страны миссии, собирая вокруг них местных жителей, получивших крещение и начавших приобщаться к цивилизованной жизни. Для защиты иезуитов и утверждения своей власти над новообращенными, испанцы соорудили два форта с гарнизонами — один в Сан-Диего, а другой в Монтерее, — называвшиеся «пресидио». Впоследствии пресидио возникли в Санта-Барбаре, Сан-Франциско и других местах, а вся страна была разделена по числу этих фортов на большие округа, каждым из которых управлял команданте. Солдаты обычно женились на приобщенных к цивилизации индианках, и постепенно пресидио обросли городками. Со временем в местные порты стали приходить суда, привозившие товары в обмен на шкуры. Так возникла великая калифорнийская торговля. Почти все стада принадлежали миссиям, которые в качестве пастухов использовали своих индейцев, превратив их по существу в настоящих крепостных. Когда в 1793 году Ванкувер посетил Сан-Диего, миссии уже разбогатели и обрели значительную власть над своими территориями, однако в Испании сочли, что они уж слишком принизили власть короля, для того чтобы позволить им и дальше сохранять за собой эти владения. После изгнания иезуитов здесь водворились францисканцы, что, впрочем, не привело к заметным переменам в способах правления. Однако с тех пор, как Мексика получила независимость, миссии неуклонно приходили в упадок, и в конце концов особым законом их лишали всей собственности, а священникам было предписано отправлять только духовные обязанности. Индейцев же провозгласили свободными rancheros. Легко догадаться, что освобождение было провозглашено только на бумаге, а индейцы остаются такими же рабами, как прежде. Зато в миссиях все совершенно изменилось. Священники уже не пользуются никакой властью в делах, за исключением духовных, а их несметные богатства отданы на растерзание гарпиям из гражданского управления, которых сюда присылают на должности administradores [39]и которые обычно уже через несколько лет наживают целые состояния и покидают свое поприще, оставляя его еще в худшем положении. Священники обычно принадлежали к какой-нибудь одной миссии и поэтому поддерживали ее репутацию: долги вовремя выплачивались, с народом, как правило, обращались сносно, и люди привыкали к тем, кто проводил среди них всю свою жизнь. В противоположность этому administradores, присылаемые из Мехико, суть совершенные чужаки в этой стране, не заинтересованные в ее процветании и вообще не подходящие для своей должности. В основном это люди, оказавшиеся в трудных обстоятельствах, это либо прогоревшие политики, либо отставные военные, которые стремятся лишь к одному — как можно скорее поправить свое положение. Хотя эти перемены произошли всего несколько лет назад, торговля успела захиреть, кредиты сократились, а старые «добрые» миссии пришли почти в полный упадок.
Политическое устройство в стране остается до сих пор без изменений. Здесь существуют четыре, а может быть, и больше пресидио, к каждому из которых приписано по нескольку миссий. Кроме того, имеются еще «пуэблос» — городки с гражданским управлением, в которых нет ни миссии, ни пресидио. На самом севере расположено пресидио Сан-Франциско, потом идут Монтерей, Санта-Барбара, Сан-Луис-Обиспо и Санта-Буэнавентура, где самая лучшая миссия во всей Калифорнии благодаря плодородной почве и богатым виноградникам на ее территории. На юге находятся Сан-Диего, Сан-Хуан-Капистрано, Пуэбло-де-лос-Анхелес (самый большой город на полуострове) и соседняя с ним миссия Сан-Габриель. В духовных делах священники подчинены архиепископу мексиканскому, а в прочих — генерал-губернатору, который осуществляет верховную гражданскую и военную власть во всей стране.
Управление осуществляется по принципу деспотической демократии, ибо в стране отсутствует не только обычное право, но и вообще все то, что мы называем законностью. Законы вводятся и отменяются по прихоти властей и столь же причудливы, сколь капризны сами власти. Формально полагается посылать представителей в конгресс, заседающий в Мехико, но, поскольку поездка в столицу и обратный путь занимают несколько месяцев и само сообщение крайне затруднено, депутат обычно сидит на месте в качестве постоянного члена конгресса, прекрасно сознавая, что у него дома скорее произойдет революция, прежде чем он получит ответ из столицы по какому-нибудь делу; а если кто-нибудь станет претендовать на его место, ему остается только вызвать соперника на дуэль и таким образом решить проблему переизбрания.
Политические перевороты случаются в Калифорнии довольно часто, и обычно их устраивают люди, стоящие на нижней ступени общественной лестницы и попавшие по разным причинам в отчаянное положение, подобно тому как политические организации могут создаваться подобными людьми и в нашей стране. Конечно, единственная цель таких людей — отхватить кусок пожирней. Но, вместо того чтобы жульничать на выборах, печатать пасквили в газетах, устраивать званые обеды и раздавать лживые обещания, как это делается у нас, они просто берут в руки мушкеты с примкнутыми штыками, захватывают пресидио и таможню, делят добычу и провозглашают новую власть. Что касается закона, то он им неизвестен, здесь его заменяют чувство страха или решительность. В Пуэбло-де-лос-Анхелес некий натурализовавшийся янки, перешедший в католичество и взявший себе жену из местных, в один прекрасный день был зарезан у себя дома на глазах у всего семейства мексиканцем, с которым недавно поссорился. Другие местные янки схватили убийцу, а само дело представили на рассмотрение генерал-губернатору. Однако тот отказался сделать что-нибудь, и соотечественники убитого, потеряв надежду найти справедливость, заявили, что сами свершат правосудие. По стечению обстоятельств в Пуэбло собрались тогда тридцать или сорок вооруженных трапперов из западных штатов, и они, объединившись с местными англичанами и американцами, которых также набралось человек тридцать, захватили город и, прождав некоторое время, приступили к суду над убийцей, руководствуясь законами своей страны, то есть избрали судью с присяжными, допросили свидетелей и самого преступника, затем признали его виновным, приговорили к смерти и расстреляли на глазах у всего города. Перед казнью имя каждого участника судилища было записано на отдельном листке бумаги, а все листки положены в шляпу, чтобы осуществить приговор по жребию, ибо все до единого рвались исполнить свой долг. Потом вынули из нее двенадцать записок, люди взяли свои ружья и, выстрелив по команде, уложили несчастного на месте. Он был пристойно похоронен, а город был возвращен своим прежним властям. Тогда генерал, сидевший в Сан-Габриеле и носивший титул, от которого не отказался бы и кастильский идальго, выпустил воззвание длиной с фор-марса-булинь, в коем угрожал изничтожить всех бунтовщиков, однако не двинулся ни на шаг из своего форта, прекрасно сознавая, что сорок охотников из Кентукки вместе с дюжиной англичан и янки не уступят целому полку полуголодных метисов Это случилось, когда мы стояли в Сан-Педро (ближайший от Пуэбло порт) и узнали все подробности от очевидцев. Через несколько месяцев на большой дороге между Пуэбло и Сан-Луис-Реем был снова убит человек. Его убийцами оказались его жена и мужчина, с которым она сбежала из дома. Согласно одной версии, иностранцы преследовали их и застрелили обоих. Другие утверждали, что никто ни во что не вмешивался, поскольку дело касалось одних только аборигенов. Мне даже показывали в Сан-Диего человека, который будто бы и был убийцей. Может быть, в этих рассказах перепутались два разных случая.
Но когда преступление совершали индейцы, правосудие или, вернее, месть не были столь медлительными. Как-то в воскресенье, когда я был в Сан-Диего, к сидевшему на лошади индейцу подошел его соплеменник, с которым у него произошла размолвка, выхватил длинный нож и вонзил его прямо в сердце животного. Индеец спрыгнул с падающей лошади, тоже выхватил нож и ударом в грудь положил противника замертво. Парня схватили, заперли в «calabozo», то есть в каталажку, и продержали там, пока не пришло решение из Монтерея. Через несколько недель я увидел несчастного — он сидел на голой земле перед calabozo; его ноги были прикованы цепью к столбу, на руках надеты наручники. Для него не оставалось почти никакой надежды. Хоть он и действовал в запальчивости, а убитая лошадь была у него самой любимой, но он был индеец, и это решило дело. Еще через неделю я узнал, что его застрелили. Эти несколько примеров дают представление о том, как отправляется правосудие в Калифорнии.
У себя дома мексиканцы ведут себя ничуть не лучше, чем в общественных местах. Мужчины расточительны, заносчивы, сумасбродны и весьма склонны к азартным играм. Женщины почти не получают образования, отличаются красотой, но их нравственность от этого нисколько не выигрывает. Однако случаи супружеской неверности не столь часты, как можно было бы предположить с первого взгляда. Дело в том, что один порок умеряет другой, и таким образом устанавливается нечто вроде равновесия. Хотя женщинам и недостает добродетели, ревнивость их мужей столь непомерна, что месть грозит почти неминуемой смертью. Несколько дюймов холодной стали нередко наказывают неосторожных повес всего лишь за небольшую шалость. Хотя возможности для обольщения женщины весьма скромны, последствия сего, как правило, фатальны. Девицы находятся под неусыпным надзором, ибо главная забота родителей — найти для дочерей достойную партию, а для этого нужна незапятнанная репутация. Зоркие глаза дуэньи и оружие отца или брата, которые держат его всегда наготове, служат надежной защитой, отнюдь не излишней, если принимать во внимание пылкость как женщин, так и мужчин. Потому что одни и те же люди, которые готовы пожертвовать жизнью, чтобы отомстить за позор своего семейства, не прочь рисковать ею, чтобы обесчестить других.
Таковы люди, которые населяют страну, простирающуюся на пятьсот миль вдоль океанского побережья, где есть несколько удобных гаваней, прекрасные леса, где реки кишат рыбой, а в долинах пасутся тысячи голов скота, страну с благословенным климатом, который не имеет себе равных во всем свете, страну, где неизвестны болезни и эпидемии, где сама земля — рог изобилия. Здесь есть где развернуться предприимчивой нации! Это нетрудно представить себе, главное в другом: сколь долго люди будут пребывать здесь в подобном состоянии?
Глава XXII
«Элерт»
Суббота, 18 июля. В этот день мексиканская бригантина «Фазио» снялась на Сан-Блас и Мазатлан. Это было то самое судно, которое выбросило на берег во время зюйд-оста и которое потом стояло в Сан-Диего для ремонта и погрузки. У ее владельца было много неприятностей с властями из-за пошлин, поэтому отплытие задержалось на несколько недель. Бригантина снялась при легком ветре и уже выходила из гавани, когда на берегу появились два всадника, скакавшие во весь опор. Они пытались найти шлюпку, чтобы настичь судно, но из этого ничего не вышло, и тогда предложили пригоршню серебряных монет любому канаке, который взялся бы вплавь доставить на борт письмо. Один прекрасно сложенный юноша тут же сбросил с себя всю одежду, кроме полотняных брюк, и, положив письмо в шляпу, поплыл вдогонку. На его счастье, ветер был очень слабый, и бригантина едва двигалась, так что, хотя она удалилась от берега почти на милю, пловец быстро нагонял ее, оставляя позади след, словно небольшой пароход. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так плыл. Его заметили на «Фазио», но не стали ложиться в дрейф, подозревая, в чем дело, однако ветер оставался таким слабым, что канака сумел подплыть к борту, подняться на палубу и передать письмо. Капитан прочел его, сказал, что ответа не будет, и велел поднести пловцу стакан бренди, после чего тому оставалось прыгнуть за борт и устремиться к берегу. Канака добрался до ближайшего мыса и уже через час появился на складе. Не было заметно, чтобы он устал. Он заработал три или четыре доллара и стакан бренди и чувствовал себя героем дня. Бригантина же продолжала идти своим курсом, а чиновники, явившиеся, чтобы задержать ее, сочли за лучшее удалиться с видом побитых собак, ибо твердо рассчитывали вытянуть из владельца судна хотя бы немного денег.
Прошло уже почти три месяца с тех пор, как «Элерт» прибыл в Санта-Барбару, и мы ожидали его со дня на день. За складом, примерно в полумиле от него, поднимался высокий холм, и, когда после полудня мы заканчивали работу, кто-нибудь из нас непременно взбирался на вершину, чтобы посмотреть, не видно ли паруса. Так продолжалось довольно долго, и каждый раз нас ожидало разочарование. Я с особым нетерпением ждал прихода этого судна, так как в письме мне сообщили, что бостонские владельцы по просьбе моих друзей написали капитану Томпсону, чтобы он взял меня на борт «Элерта» в случае, если последний будет возвращаться в Соединенные Штаты раньше «Пилигрима». Для других задержка на год-другой, может быть, и не имела большого значения, но для меня это решало все. Прошел ровно год, как мы покинули Бостон, и при самом благоприятном стечении обстоятельств ни одно судно не могло выйти в обратный рейс раньше, чем через восемь или девять месяцев, так что в лучшем случае мое плавание затягивалось уже на два года. Это, конечно, было уже слишком, но не фатально и не могло окончательно разрушить мои планы в жизни. Однако еще один год решил бы все бесповоротно — мне пришлось бы навсегда сделаться моряком. Хоть до получения писем я смирился с этим, но теперь, когда открылась возможность с первой же оказией возвратиться домой и самому решить свою судьбу, мое беспокойство превосходило всякую меру. Кроме того, я хотел получить «равные шансы» и добиться права на место помощника капитана, а сарай для шкур не очень-то подходящее место для постижения искусства навигации. Правда, здесь на берегу я научился обрабатывать шкуры и мне представлялось много возможностей для знакомства с людьми и достаточно свободного времени для чтения и занятий той же навигацией. Но все-таки по-настоящему изучить морское дело можно только в море, поэтому я решил, как только придет судно, сразу проситься обратно на борт. К первому августа мы покончили со шкурами, вычистили чаны (на что ушло целых два дня, проведенных по колено в грязи и в таком зловонии, которое вынудило бы отказаться от завтрака даже осла). Когда все было готово к приходу судна, у нас осталось еще три-четыре недели свободного времени. Я занимался, по своему обыкновению, чтением, написанием писем, изучением навигации, а также починкой одежды, чтобы мой гардероб был в совершенном порядке, когда надо будет перебираться на судно. Были еще и рыбная ловля, прогулки по лесу с собаками и время от времени — визиты в пресидио и миссию. Немало времени занимали у меня заботы о щенке, которого я выбрал себе из тридцати шести, родившихся на нашем складе. Лапы у него были совсем белые, а все остальное — сплошь бурое. Я соорудил небольшую конуру и держал его там отдельно от других собак, ежедневно занимаясь дрессировкой, так что через несколько недель я сумел выработать в нем полное послушание. Он заметно подрос и сильно привязался ко мне, обещая в будущем превратиться в одного из вожаков всей своры. Я назвал своего воспитанника Браво и сожалел лишь о том, что при расставании с этим берегом мне также придется расстаться с моим любимцем и канаками.
Каждый день мы исправно взбирались на холм, но судно не появлялось, и мы начали уже строить всяческие догадки, куда бы оно могло запропаститься. Вечерами, да и во время дневных прогулок мы говорили только об одном — где сейчас может быть судно, заходило ли оно в Сан-Франциско, сколько взяло шкур, и так далее, и так далее.
Вторник, 25 августа. Этим утром начальник нашего склада вместе с двумя канаками отправился на небольшом каноэ за мыс на рыбную ловлю. Мы же спокойно сидели у себя на складе, как вдруг незадолго до полудня на берегу послышались громкие крики: «Парус!», «Парус!»; они доносились со всех сторон, от печи сандвичан и до склада «Росы». В тот же миг все выскочили наружу и увидели величавый корабль под бом-брамселями и трюмселями, быстро выходивший из-за мыса при свежем послеполуденном бризе. Реи у него были круто обрасоплены и несли все паруса, а на гафеле развевались «звезды и полосы»; он приближался к нам со скоростью скаковой лошади, используя попутный прилив. Прошло почти полгода с тех пор, как в Сан-Диего последний раз видели новое судно, и, конечно, каждый смотрел во все глаза. Судно выглядело великолепно. Когда оно миновало низкую песчаную косу на нем были убраны верхние паруса, затем взяты на гитовы передние и, после лихого приведения к ветру, был отдан якорь в кабельтове от берега. Матросы тотчас же разбежались по марса-реям и в мгновение скатали все три марселя. Потом они съехали с фор-брам-рея по стень-штагу на палубу, чтобы убрать кливера. Те, кто были на марса-реях, по топенантам опустились на реи нижних парусов. Все паруса были аккуратно скатаны, а кливера вдобавок и зачехлены. Тут же были спущены бом-брам-реи, за ноки и штаг были заведены тали, спущен баркас, большой якорь завезен и отдан с кормы, и судно таким образом поставлено на якорное место. Это и был «Элерт».
С кормы спустили шлюпку, и бравые молодцы четырнадцати — восемнадцати лет отвезли капитана на берег. Сама шлюпка оказалась красиво покрашенным легким вельботом с подушками на кормовых боковых банках и даже с румпель-штертами. Мы сразу набросились на ее команду и уже через несколько минут болтали с ними, как со старыми знакомыми. Нам не терпелось разузнать все бостонские новости, а также подробности об их плавании. Они же, разумеется, интересовались жизнью на калифорнийском берегу. Один из гребцов предложил поменяться со мной — это было как раз то, к чему я стремился, — и нам оставалось только заручиться согласием капитана.
После обеда команда «Элерта» начала разгружать шкуры, а поскольку мы в сарае сидели без дела, нам тоже приказали идти на судно и помогать матросам. Я впервые имел возможность осмотреть судно, которое, как я надеялся, будет теперь моим домом на целый год. Все на нем подтверждало то прекрасное впечатление, которое оно произвело, когда мы смотрели на него с берега. Палуба оказалась широкой и просторной — там не было ни полуюта, ни рубки, уродующих кормовую часть большинства наших судов, ни даже полубака. Палубный настил сверкал белизной льна, происходившей, по словам самих матросов, от постоянного скобления песчаником. Там не было дурацкой мишуры и позолоты, которые так ласкают взор пассажиров и прочих дилетантов. Я не заметил ни малейших следов ржавчины или грязи, ни одного размочаленного конца или «ирландского вымпела», весь такелаж был выбран втугую, а реи выровнены топенантами и брасами под идеальное «Т». Старшим помощником был энергичный малый с громовым голосом и зорким глазом — мужчина «в каждом его дюйме», как говорят матросы. Несмотря на «лошадиные замашки» и репутацию «тяжелого клиента», он тем не менее пользовался уважением команды. Кроме него и капитана, на «Элерте» были еще два помощника, плотник, парусный мастер, стюард, кок и двенадцать матросов. «Элерт» привез семь тысяч шкур, не считая рогов и сала. Мы начали разгружать все это через оба люка сразу в две шлюпки — баркас под командой второго помощника и восьмерку под командой третьего помощника. Мы занимались этим несколько дней, пока все не было свезено на берег. Потом команда стала грузить балласт, а мы вернулись к своим шкурам.
Суббота, 29 августа. С наветренной стороны побережья пришел бриг «Каталина».
Воскресенье, 30 августа. Для людей с «Элерта» это был первый свободный день в Сан-Диего, и, само собой разумеется, им хотелось осмотреть город. С раннего утра появились индейцы, приведшие лошадей, которых они отдавали внаем, и те, кто получил позволение съехать на берег, отправились в пресидио и миссию, где пробыли до самого вечера. Что касается меня, то, достаточно насмотревшись на Сан-Диего, я предпочел провести день на судне вместе с матросами, мирно занимавшимися в кубрике своими делами: стиркой, починкой одежды и чтением. Они рассказали мне, что «Элерт» заходил в Кальяо и простоял там три недели. Весь переход из Бостона до этого порта занял у них немногим более восьмидесяти дней — один из наиболее коротких по времени рейсов, отмеченных на этой линии. В Кальяо они встретили фрегат «Брэндивайн» и несколько других американских военных кораблей поменьше, а также английский фрегат «Блонд» и французский семидесятичетырехпушечный корабль. Оттуда «Элерт» пошел в Калифорнию и заходил во все порты побережья, включая Сан-Франциско. Кубрик на «Элерте» был просторный и хорошо освещался световым люком. Внутри поддерживалась безукоризненная чистота, а для моего глаза, привыкшего к тесной и грязной дыре, которая служила мне обиталищем в течение долгих месяцев, он казался вполне комфортабельным помещением. По заведенным на судне правилам кубрик убирался каждое утро, и, кроме того, сама команда установила еще свои порядки: под трапом между битенгами всегда стоял большой ящик для мусора, и каждый матрос был обязан сушить свою мокрую одежду. Ко всему этому по субботам палубу кубрика выскабливали песчаником. В кормовой части судна располагались красиво отделанные каюта, кают-компания и торговое помещение, где на полках были разложены образцы всех товаров. Между кормой и кубриком находились твиндеки, не уступавшие по высоте батарейной палубе фрегата (не менее шести с половиной футов под бимсами). Твиндеки тоже скребли песчаником и содержали в идеальном порядке. Там помещались: верстак плотника, рабочее место парусного мастера и подшкиперская с запасным такелажем. Тут же спала часть команды в подвесных койках, которые каждое утро аккуратно скатывались. Борта твиндеков изнутри были обшиты досками вгладь, а кницы и пиллерсы для облегчения судна были сделаны из железа. Матросы говорили, что «Элерт» непроницаем, как бутылка, и вообще прекрасно ведет себя в море. Его единственный недостаток — присущий, впрочем, всем хорошим ходокам — слишком «мокрая» носовая часть. Когда он шел круто к ветру по восемь-девять узлов, на баке не оставалось ни единого сухого пятнышка. Про его ход слагались легенды, и матросы непоколебимо верили, что это «везучее судно». «Элерт» был построен семь лет назад и до сих пор использовался для рейсов на Кантон. С ним не случалось ни одной серьезной неприятности, и ни один его рейс не был продолжительнее рейсов других судов. Третий помощник, молодой человек лет восемнадцати, племянник одного из владельцев, плавал на нем чуть ли не с пеленок, а старший помощник почитал судно своим родным домом.
«Элерт» простоял еще неделю, ушедшую на выгрузку шкур и принятие балласта. Я обратился к капитану с просьбой взять меня и получил разрешение идти обратным рейсом домой. Узнав о моем желании перебраться на судно немедленно, он поставил мне единственное условие — найти себе замену для работы на берегу. Я легко уладил это дело, поскольку многие были только рады провести несколько месяцев на суше, да еще зимой, когда в море вдоль побережья свирепствуют зюйд-осты. На следующее утро я перевез на борт свою койку и сундучок и таким образом снова оказался на плаву.
Глава XXIII