Мебель Чиппендейла была призвана оживить парадные комнаты дома, и поэтому, когда двести пятьдесят лет спустя седьмой маркиз Бьют решил избавиться от доставшейся ему по наследству усадьбы вместе с землей и обстановкой, в стране поднялась волна возмущения: нельзя распродавать этот шедевр по частям! Словно демонстрируя необычайную привлекательность движимого имущества по сравнению с не столь «компактными» произведениями архитектуры и искусства, риэлторская фирма, занявшаяся продажей Дамфрис Хауса, установила стартовую цену 6,75 млн фунтов — за дом и участок земли в 2000 акров и 14 млн — за мебель, выставленную на аукцион. Проблема была в конце концов решена: принц Чарльз одолжил Национальному попечительскому совету Шотландии деньги на покупку дома со всем его содержимым.
Тот факт, что принц проявил личную заинтересованность в вопросе о Дамфрис Хаусе, свидетельствует, насколько изменился статус чиппендейловского кресла в 2007 году по сравнению с теми временами, когда оно представляло собой новомодное изделие. Сегодня работы Чиппендейла ассоциируются не с роскошью, а с традициями. Словно подчеркивая эти колебания вкусов, нынешний маркиз Бьют предпочитает нанимать для своей текстильной фабрики специалистов по современному дизайну вроде Джаспера Моррисона. А его отец схлестнулся с принцем Уэльским, пожелав построить новое здание для шотландского Национального музея в Эдинбурге в современном стиле. Когда руководство музея не позволило принцу наложить вето на выбор архитектора, он вышел из состава комитета по сбору средств на новое здание.
Сегодня самый интригующий вопрос, связанный с Дамфрис Хаусом, заключается в следующем: почему между архитектурой и мебелью существует столь прочная, пусть и эмоциональная связь? Да, «оболочка» и «содержимое» в данном случае задумывались как единое целое. Историк архитектуры Марк Жируар показал: жизнь в сельском поместье XVIII века представляла собой сложный набор ритуалов. Архитектура дома была сценой, мебель — декорациями, и диалог между ними служил фоном отнюдь не только для частной жизни семьи. Такой вывод можно сделать, руководствуясь знаниями о том, как предшествующие культуры представляли себе роскошь и ее использование. Во времена Чиппендейла мебель не была архитектурным элементом в интерьере. Ее не «приковывали» к месту, а переставляли так, чтобы было удобнее. Однако сегодня вся важность Дамфрис Хауса состоит в том, что дом и обстановка содержатся вместе. Отчасти это связано с тем, что сочетание двух элементов подчеркивает аутентичность каждого из них. Но здесь можно также увидеть и попытку продемонстрировать, что подлинным гением, благодаря которому возник этот ансамбль, был Дамфрис, а не Чиппендейл или Адамы.
Есть люди, которые собирают коллекции предметов, имеющих подлинную ценность для них самих. Так, письменный стол Зигмунда Фрейда был заставлен свидетельствами его многолетней страсти к приобретению классических скульптур. Когда Фрейду пришлось бежать из Вены, оказавшейся под властью нацистов, он взял коллекцию с собой в Англию и перед отъездом даже позаботился о том, чтобы ее сфотографировали в том виде, в каком она располагалась в его доме. Эти снимки говорят о том, что обломки совершенных творений античности были для мыслителя метафорой его собственных попыток понять психологические отклонения с помощью изучения прошлого пациентов.
Другие коллекционеры такого интереса не вызывают. Арманд Хаммер, известный своими обширными политическими связями, был настолько тщеславен, что назвал манускрипт Леонардо «хаммеровским кодексом» просто потому, что тот недолгое время находился в его владении.
Дамфрис был не только военным (он состоял в штабе короля Георга II во время сражения при Деттингене), но и ученым, астрономом и вообще человеком разносторонне одаренным. Его имущество можно расценивать как свидетельство о его достижениях. Но Дамфрис — не Фрейд. Настоящей точкой отсчета в его случае следует считать работу Чиппендейла, а не заказ на нее.
Письменный стол Фрейда, заставленный статуэтками (он специально велел его сфотографировать), свидетельствует о многолетних размышлениях ученого над психологическим значением собирания предметов
Наследие Билла Гейтса будет отнюдь не аналогично тому следу, что оставил в истории Дамфрис. Вряд ли его элементом станет мебель из дома Гейтса возле Сиэтла, несмотря на все усилия дизайнера Тьерри Деспонта. Гейтс, Ларри Эллисон, да и вообще любой миллиардер, сколотивший состояние на компьютерных технологиях либо хеджевых фондах — или российский олигарх, если уж на то пошло, — вполне может привлечь Марка Ньюсона или Филиппа Старка для оборудования ванной комнаты в своем особняке или для отделки своего реактивного Gulfstream. Но под слоем мрамора, краски и дорогой кожи все это ничем не будет отличаться от других ванных комнат или Gulfstream. А если этим дизайнерам поручат обставить дом, они, скорее всего, не смогут создать ничего, сравнимого по размаху и силе воображения с творениями тандема братьев Адамов и Чиппендейла.
Пожалуй, лишь «яхтенная мания» сегодняшних богачей может породить нечто подобное тому сочетанию грандиозности и качества, к которому стремились их предшественники. Помешательство Романа Абрамовича на яхтах и масштабе побудило его заказать для себя целый корабль 500 футов длиной — подобно тому как некоторые из его собратьев-миллиардеров пытаются перещеголять друг друга, строя самые высокие в мире небоскребы. Феномен Кубка Америки — такое же проявление тщеславия, хотя он и больше впечатляет в эстетическом плане: богачи финансируют строительство действительно красивых яхт, служащих скорости, эгоизму и стремлению к совершенству, которое наверняка оценил бы и Чиппендейл.
Чиппендейл в свое время создал каталог своих изделий — издал прекрасно иллюстрированную брошюру под названием «Указатель для джентльменов и краснодеревщиков». В ней он предлагал клиентам набор предметов мебели, выполненных в разных стилях и с разной сложностью отделки, из которых те могли выбрать что-то готовое. Либо, будь у них такое желание, они могли адаптировать их в соответствии с собственным вкусом. Прежде такую маркетинговую стратегию могли позволить себе только весьма преуспевающие архитекторы. В этом смысле Чиппендейл стал первопроходцем в деле превращения дизайна в отдельный аспект изготовления предметов. «Указатель» проложил курс, который в конечном итоге привел нас к каталогам Habitat и IKEA.
Можно даже сказать, что Чиппендейл был первопроходцем и в сфере создания брендов. Блеск его имени осенял работу многих ремесленников, трудившихся в целой сети мастерских. Речь идет не только о его сыне, возглавившем семейный бизнес: изделия, представленные в «Указателе», стали образцом для мебельщиков даже в Америке. Но по широте охвата чиппендейловскому бренду было далеко до сегодняшней индустрии роскоши. Сейчас Prada и Gucci, начинавшие с производства сумок и чемоданов, осваивают сферу высокой моды, а ювелирные и часовые фирмы распространили свои названия на парфюмерные изделия. Даже знаменитый автомобильный бренд Ferrari теперь красуется на дорогой одежде.
Создателя Habitat Теренса Конрана, как и Чиппендейла, возможно, нельзя назвать самым оригинальным дизайнером своего времени. Но по влиянию равных ему не было. Выдающаяся роль Конрана заключается в том, что он придумал образ жизни, привлекательный для многих. «Жизнь по Конрану» — это попытка придать обычным, банальным домам элемент незаурядности. Воплощением этого мира стали каталоги Habitat, создающие у нас ощущение, будто мы, прильнув к стеклу, наблюдаем снаружи, как кто-то другой празднует Рождество. И даже через стекло все это кажется таким доступным — только руку протяни! Конечно, это все мечты: Франция, какой мы ее хотим видеть, а не какой она является на самом деле, или идеальный образ семейной жизни. В «гостиной по Конрану» новые яркие пластиковые стулья гармонично соседствуют с находками, принесенными с блошиного рынка и предметами антиквариата.
Поначалу стиль Habitat был адресован небогатым студентам и молодым специалистам, обставляющим свое первое собственное жилье. Но постепенно, почти незаметно, он оттеснил прежние образцы, превратившись в самобытный стиль для взрослых британцев. Апофеозом этой смены поколений стал вечер, когда чета Блэр повела Билла и Хилари Клинтон ужинать в Pont de La Tour — ресторан Конрана на берегу Темзы. Но сегодня Habitat, конечно, уже приобретает ореол атрибута прошлого, отступая под натиском вкусов нового поколения.
Конран показал, что от гнета послевоенной эпохи со стандартной мебелью, газовыми горелками, которые включаются, когда опустишь в щель монетку, и лимитированной подачей горячей воды можно избавиться с помощью оранжевой краски, циклевки пола и нескольких циновок. Почетное место в его «Дизайне вашего дома» — ответе Конрана чиппендейловскому «Указателю», вышедшем десятью тиражами с 1974 по 1983 год, заняла гостиная его собственной квартиры в Риджентс-парке. Комната выкрашена в тщательно подобранный оттенок кремового цвета. Пол, конечно, выскоблен до блеска. На заднем плане над старым мраморным камином висит радикально абстрактная картина. В камине горит огонь, а дрова для него сложены в большую плетеную корзину. У стола стоит стул, разработанный Вико Маджистретти, а огромный диван окружают два кресла от Миса ван дер Роэ и куча громадных напольных подушек в полосатых чехлах. На кофейном столике разместилась точечная лампа.
В том, что касается вкуса, IKEA ведет себя более императивно. Конран оставлял право окончательного выбора за вами. IKEA же в любой стране, где она присутствует, придерживается одной и той же стратегии: ни на миллиметр не отходить от собственной проверенной формулы. Все изделия компании имеют скандинавские названия, в кафе при магазинах подают фрикадельки по шведскому рецепту, а в вопросах вкуса решающее слово остается за IKEA, а не за покупателями. В Британии, вместо того чтобы приспособиться к местной специфике, IKEA развернула энергичную рекламную кампанию, призванную отучить англичан от пристрастия к цветочным орнаментам на тканях. Кроме того, эта фирма привнесла в розничную торговлю методику работы с клиентами по принципу «не нравится — не бери», характерную для динамичных бюджетных авиалиний.
Чиппендейл не был столь самоуверен. На страницах своей брошюры он счел необходимым опровергнуть «происки злонамеренных конкурентов», утверждавших, что некоторые из его задумок невозможно воплотить на практике, что в чиппендейловских изделиях полет фантазии и нарциссизм дизайнера берут верх над искусством мастера. Ремесло не давало таких возможностей для самовыражения, как дизайн.
В каталоге Habitat Теренс Конран предложил клиентам собственную квартиру в качестве образца для подражания. Этот каталог — безошибочно точное свидетельство о вкусах и стремлениях городского среднего класса Британии в 1970–1980-х годах. Аналогичным образом Чиппендейл создал эталон обстановки в загородном поместье XVIII века
Для Дамфриса единственным мерилом роскоши была искусная ручная работа. Падук — экзотическая порода дерева, но это не поликарбонат. Характеристики этого материала позволяли любому квалифицированному ремесленнику работать с ним. До середины XIX века понятие роскоши было все еще неразрывно связано со штучным, ремесленным производством — либо за счет сохранения традиционных методов и технологий, либо потому, что эти методы и эстетические принципы служили отправной точкой для образного ряда промышленных изделий.
Обычно ритейлеры стараются приноровиться к вкусам покупателей, но IKEA гнет свою линию, стараясь с помощью рекламных кампаний убедить британцев «избавиться от пристрастия к ситцу»
Но затем ситуация кардинально изменилась. Хотя самым влиятельным авторитетом в области дизайна в XIX веке был Уильям Моррис, считавший Промышленную революцию однозначно негативным процессом, ведущим к подрыву традиционных ремесел за счет механического копирования творческих достижений мастеров, визуальные пристрастия людей неизбежно корректировались формами и отделкой массовых промышленных изделий. Впервые увидев револьверы, которые выпускал Сэмюэл Кольт, британцы были поражены не только остроумием технических решений, но и голой простотой самих изделий, порожденных «модульными» методами производства. Трудно было представить нечто более далекое от изготовлявшихся тогда в Британии охотничьих ружей с прикладами орехового дерева и затейливой гравировкой на стволах. Объекты вроде пистолетов Кольта или мебели массового производства (его первопроходцем в этой области стала семья Тонет, поставившая на промышленные рельсы изготовление венских стульев) свидетельствовали о необходимости нового языка дизайна и новых способов удовлетворения тяги людей к роскоши. Этот язык должен был обладать способностью адаптации к новым реалиям массового производства.
Но даже в совершенно изменившемся социально-культурном контексте австрийский миллионер Фриц Варндорфер, в начале XX века не жалевший денег на дизайнеров и ремесленников из кооператива «Венские мастерские», руководствовался, по сути, тем же импульсом, что и Дамфрис, поручивший братьям Адамам построить свой дом, а Чиппендейлу обставить его. К тому моменту мир «большой промышленности», во времена Дамфриса едва видневшийся на горизонте, уже полностью вступил в свои права. Как раз в это время Генри Форд готовил в Хайленд-парке первый конвейер для сборки машин «модели Т», которую он запустил в производство в 1908 году.
Действуя через «Венские мастерские», Йозеф Хофман нашел для ремесленного производства новое применение. Он использовал недавно созданные материалы, в том числе алюминий, в качестве «сигнала» о разрыве с прошлым. Результатом стала серия предметов домашней утвари, например, столовых приборов и декоративных изделий, которые по-прежнему, несмотря на радикально изменившийся язык дизайна, играли традиционную социальную роль, давая своим обладателям утешительное чувство владения вещами, наделенными эмоциональным резонансом (Дамфрис должен был воспринимать работы Чиппендейла примерно так же).
Создатели «Мастерских» все еще неоднозначно относились к промышленному производству. Они утверждали, что их больше интересует поиск «своего голоса» для занятий ремеслом в новые времена, чем промышленный дизайн. Манифест Хофмана гласил: «Даже мы понимаем, что с помощью машин можно делать приемлемые по качеству изделия массового производства, однако метод изготовления не может не накладывать на них своего отпечатка. Мы пока не считаем своей задачей вторжение в эту сферу». Тем не менее вазы и подсвечники Хофмана, сработанные из листов гнутого металла, с безупречно правильным решетчатым узором при полном отсутствии любых других орнаментов, несомненно создавали впечатление, что «Мастерские» формируют эстетический вокабуляр, специально приспособленный для максимального использования возможностей механизированного производства.
Эта картина существенно расходилась с позицией Уильяма Морриса, с непреклонной враждебностью относившегося к любым машинам. Если Моррис черпал вдохновение в доиндустриальной эпохе, то «венцев» интересовало нечто новое: «Весь мир, словно потоп, захлестнула низкопробная массовая продукция, с одной стороны, и бездумная имитация прежних стилей — с другой: это наносит неизмеримый вред искусствам и ремеслам. Мы утратили связь с культурой наших предков; нас швыряют из стороны в сторону тысячи противоречащих друг другу капризов и потребностей. В большинстве случаев машины заменили ручной труд, а место ремесленников заняли предприниматели. Плыть против этого течения было бы безумием.
Наш первостепенный критерий — полезность, и наша сила должна заключаться в правильных пропорциях и хорошей обработке материалов. Мы будем украшать наши изделия, но не в обязательном порядке и ни в коем случае не любой ценой. Работа искусного ремесленника должна оцениваться тем же мерилом, что и произведения художника или скульптора».
В то же время создатели «Венских мастерских» выдвинули весьма убедительный аргумент в пользу «современного» понимания роскоши: «Станок неустанно работает, наполняя наши книжные шкафы плохо напечатанными томами: его критерий — дешевизна.
Но каждый культурный человек должен стыдиться этого материального изобилия. Ведь, с одной стороны, легкость изготовления ведет к снижению чувства ответственности, а с другой — изобилие оборачивается поверхностностью. Много ли книг действительно становятся „нашими“? И разве книги, которыми мы владеем, не должны быть напечатаны на самой лучшей бумаге и переплетены в отличную кожу? Может быть, мы забыли, что книга, напечатанная, декорированная и переплетенная с любовью, создает совершенно иные взаимоотношения между нею и нами и что, имея дело с красивыми вещами, мы сами становимся красивее?»
Более мощного и в то же время нарциссического обоснования современного культа роскоши просто не найти.
Варндорфер тратил деньги на себя самого с не меньшей щедростью, чем на кооператив по производству мебели и домашней утвари, который он основал вместе с Коломаном Мозером и Йозефом Хофманом. В своем венском особняке миллионер оборудовал музыкальный салон (интерьер которого спроектировал Чарльз Ренни Макинтош), столовую по проекту Хофмана и картинную галерею по проекту Мозера, где он показывал свою коллекцию гравюр Обри Бердслея и картин Климта.
Йозеф Хофман и Коломан Мозер основали «Венские мастерские» в попытке придать красоту предметам, служащим фоном для повседневной жизни
Владение каким-либо изделием из «Мастерских» было знаком принадлежности к своеобразной культурной элите. Если вы хотели походить на Густава Малера, короля Болгарии или семью Стоклет из Брюсселя, то просто обязаны были обзавестись набором колец для салфеток от «венцев» — и не останавливаться на достигнутом.
Простота и ошеломляющая оригинальность подхода «Венских мастерских» к дизайну бытовых предметов, конечно, внесли свой вклад в формирование современной культуры, но в финансовом плане это предприятие не было успешным. Перфекционизм Хофмана только осложнял дело. Он был печально известен тем, что расплющивал молотком изделия, не отвечавшие его жестким стандартам, и отправлял их бедняге ремесленнику на переделку. Это увеличивало производственные издержки. А многие изделия, делавшиеся не на заказ, не находили покупателей и возвращались изготовителю.
Варндорфер в конце концов разорился и, перебравшись в Америку, занялся фермерством. «Венские мастерские», пережив еще два финансовых кризиса, тоже обанкротились.
Сегодня наши отношения с роскошью изменились по сравнению с доиндустриальной эпохой, когда жил Дамфрис, — как, впрочем, и по сравнению с варндорферовской версией современного мира, если учесть, насколько увеличился за последние пятьдесят лет объем имущества среднестатистической семьи.
При этом современная звезда футбола — сознает он это или нет — покупает сумку от Louis Vuitton или часы Patek Philippe (возможно, все в том же «Зале чудес» универмага Selfridges) по той самой причине, о которой говорил Йозеф Хофман: мы убеждены, что владение красивыми вещами делает красивыми и нас самих.
Однако определить, что такое роскошь в современном понимании этого слова, непросто, особенно потому, что роскошь и современность считаются антагонистическими понятиями. Роскошь элитарна, основывается на культивировании или как минимум на привлекательности «традиций», в то время как современность в сегодняшней риторике ассоциируется с равенством, демократичностью и всеохватностью. Современность предусматривает «иконоборчество» и утверждает себя в качестве противоположности традициям. На деле эти взаимоотношения сложнее кажущегося противостояния, поскольку специализация на предметах роскоши стала одной из важнейших составляющих промышленности стран Запада: дорогие товары производятся массово.
Адольф Лоос, который в последние дни империи Габсбургов сиживал в венских кафе за одним столиком с Хофманом и Мозером, в своих газетных статьях дал некоторые ориентиры относительно того, что такое роскошь. Лоос был гениальным дизайнером и архитектором. Кроме того, он был блестящим критиком, не стеснявшимся в выражениях: «Синоним развития культуры — устранение орнаментов с бытовых предметов. Величие нашей эпохи в том, что она не способна порождать новые орнаменты. Мы переросли орнамент. Но злобные призраки прошлого не дают воплотить этот факт в жизнь. Человечество по-прежнему должно стенать под ярмом орнамента. Человек в своем развитии достиг этапа, когда орнамент не вызывает у него, в отличие от папуаса, эротических ощущений, когда татуировка на лице не прибавляет, а убавляет эстетическую ценность. Человек сегодня достаточно развит, чтобы получать удовольствие от покупки портсигара без орнамента, даже если он стоит столько же, сколько портсигар с украшениями. Симфонии Бетховена не могли быть написаны человеком, щеголяющим в шелках, бархате и кружеве. Тот, кто напяливает на себя бархатный костюм, — не художник, а фигляр или просто украшатель».
Со времен Веблена взаимоотношения между роскошью и ручной работой — всегда непростые — изменились. Ремесло сегодня ассоциируется с индивидуальным подходом, а промышленное производство — со стандартизацией. Традиционно признаком роскоши была неординарность или сложность в изготовлении, а также дорогостоящие материалы. Трудность работы означала, что на нее тратится немало времени и сил, а изделий создается немного.
Стул Air Chair дизайнера Джаспера Моррисона изготавливается с применением метода формовки с выдуванием, разработанного для производства дешевых пластиковых деталей для салонов автомобилей
Мы знали разницу между массовой продукцией и ручной работой. В результате определенные формы и материалы стали синонимом роскоши. Однако промышленное производство позволяет создавать изделия, которые нельзя сработать вручную: трудное стало легким. Но если в основе роскоши лежит трудная и штучная работа, то с ее облегчением изделия перестают быть роскошными. Кроме того, по всем объективным меркам машины изготавливают большинство вещей лучше, чем люди, и наши глаза и руки уже привыкли к стандартам отделки, характерным для машинного производства. Совершенство, к которому стремились ремесленники, изготавливая предметы роскоши, сменилось другой трактовкой понятия «роскошь».
Роскошь в современном понимании связана с поиском новых форм «трудной работы». Речь может идти об использовании большего количества материалов, чем нужно, о скрытых швах костюма или невидимости сварных соединений на корпусе автомобиля. Дереву легче придать округлую форму, чем металлическим листам, из которых делается машина. До того как новейшие технологии облегчили производство деталей со сложными формами, машины класса «люкс» имели сложные скругленные очертания, а более дешевые модели чаще всего отличались угловатыми силуэтами или обтекаемыми, но более простыми: достаточно посмотреть, насколько отличается первая версия Citroёn 2CV от изысканных форм современного ему Maserati.
Если станок объективно обрабатывает деревянную заготовку точнее, чем ремесленник, пользующийся только ручными инструментами, но работа последнего воспринимается как более качественная, возникает парадоксальная ситуация: в изделия, изготовленные машинным способом, специально вносятся изъяны, чтобы они соответствовали представлениям о высоком качестве.
Некоторые люди и сегодня переплетают книги вручную, но это занятие превратилось из практического ремесла в способ самовыражения. Есть и такие, кто использует пленочные, а не цифровые фотоаппараты или аналогичную технологию звукозаписи. Однако «ремесло» как таковое почти сошло на нет. Оно переместилось в сферу промышленного производства, где выражается в навыках, необходимых для создания машин, изготавливающих вещи, которыми мы пользуемся. Именно эти навыки лежат в основе производства предметов роскоши в их современном понимании. Без таких «ремесленников» невозможно строить самолеты, космические корабли или болиды «Формулы-1».
Тяжелая стальная форма, в которой за счет выдувания газом расплавленного пластика производятся стулья Air Chair дизайнера Джаспера Моррисона, сама представляет собой весьма неординарный объект. Чтобы сделать такую, от мастера требуется исключительно высокая квалификация. Сам процесс формовки основан на методе, разработанном для производства деталей в автомобильной промышленности — пластиковых панелей в салоне автомобиля, бардачка и гнезда для руля. Аналогичным образом метод формовки стекловолокна, используемый в производстве некоторых предметов мебели, корпусов автомобилей и яхт, хотя и не носит на себе никаких следов ручного труда, на деле полностью зависит от навыков, необходимых для укладки волокон усиливающего наполнителя. Получаемые в результате промышленные изделия являются таким же произведением искусства, как и сотканная вручную материя, хотя в данном случае это искусство не видно глазу.
Создание «массового» автомобиля требует необычайной концентрации таких индивидуальных навыков на всех стадиях разработки — от гипсовых макетов в дизайнерских студиях до изготовления сложных деревянных моделей, которые были в свое время необходимы для выработки формы кузова. Дизайн автомобиля — это десятки тысяч человекочасов труда. На фирме Ford есть специалисты, занимающиеся только дверными ручками, подобно тому как Рембрандт в своей мастерской привлекал помощников, писавших исключительно отложные воротники или рукоятки шпаг. Этот процесс связан с созданием эмоционального нарратива в не меньшей степени, чем с инженерными расчетами.
Фирма Bentley, продавшая за первые шесть месяцев 2007 года 5600 автомобилей — на 30 % больше, чем за аналогичный период предшествующего года, — по любым меркам относится к создателям машин класса «люкс». Самая дешевая ее модель — Continental — стоит 130 500 фунтов: в десять раз дороже, чем среднестатистический седан. По расчетам компании, чтобы купить и содержать такую машину, клиент должен иметь свободный капитал в размере 2,5 млн фунтов. Кроме того, у нее есть модель Arnage, цену которой даже трудно определить из-за всех дополнительных опций, которые фирма предлагает, чтобы эта машина казалась сделанной по индивидуальному заказу. Она предназначена для людей с состоянием в 10 млн фунтов.
Новый модельный ряд Bentley стал одним из примеров коммерческого успеха в условиях экономического бума первой половины нулевых. Название фирмы прочно ассоциируется с британским автопромом, но ее владельцем является еще более знаковый немецкий бренд — Volkswagen.
Когда Volkswagen приобрел Bentley, фирма решила создать машину, соответствующую коннотациям марки, которая символизировала инженерные традиции Британии и ассоциировалась, как кто-то выразился, «со снобизмом с примесью насилия», — непростая задача для предприятия, основанного, чтобы производить «народный автомобиль» по заказу Адольфа Гитлера. Модель сохранила эмблему в виде крылатой буквы «В» и хромированную плетеную решетку радиатора, но все остальное было новым, включая специально построенный завод и команду дизайнеров во главе с бразильцем, предыдущим проектом которого был автомобиль чешского филиала VW — Škoda.
Способ, с помощью которого новые владельцы сумели создать серию моделей, казавшихся наследниками всех достоинств марки Bentley, нельзя назвать иначе, как триумфом искусства манипуляции. Не последней составляющей этого успеха стало преодоление основной технической дилеммы, с которой сталкивается продукция класса «люкс», изготавливаемая малыми сериями и реализуемая по высоким ценам в эпоху массового производства.
Для любого производителя автомобилей класса «люкс» главная проблема — рентабельность. Выпуск недорогих машин подчинен экономическим принципам массового производства. Он требует больших капиталовложений в станочное и формовочное оборудование для изготовления всех компонентов; соответственно, объем продаж таких автомобилей тоже должен быть большим, чтобы вернуть вложенные деньги. Все эти инвестиции в оборудование обеспечивают высокую концентрацию усилий, направленных на создание сложных скругленных форм. Таким образом, уникальный дизайн в новой модели могут иметь не только ее видимые элементы, но и детали, скрытые от глаз. Экономические аспекты производства дорогих машин класса «люкс» прямо противоположны: ведь они выпускаются не миллионами, а тысячами или даже сотнями. Так, Ferrari изготовила всего 104 автомобиля модели California Spyder. Это значит, что инвестиции в средства производства должны быть существенно меньше и оборудование, которое на них можно приобрести, не обеспечивает возможностей, существующих при разработке «массовых» автомобилей. Однако с его помощью можно придать модели впечатляющий силуэт, особенно если станками управляют искусные мастера-ремесленники.
Более серьезные трудности возникают на этапе, когда дизайнеры начинают думать, что они в состоянии сделать с дверными ручками, зеркалами заднего вида, фарами и даже замками. Кривошипные механизмы и переключатели, устанавливаемые на многих дорогих машинах, зачастую представляют собой такие же сравнительно примитивные готовые детали, которые применяются и на дешевых моделях. Изготавливать каждый переключатель вручную невозможно.
Этот феномен порождает странную переоценку ценностей и визуальных признаков. Самые дорогие машины порой имеют самые простые, примитивные компоненты. При разработке модели Continental специалисты Bentley сделали ставку на создание форм, позволяющих максимально использовать возможности предприятия по обработке металла. Это позволило создать кузов с неординарным характером, свойственным Bentley. Использование металла, обрабатываемого путем резки, а не штамповки, вновь меняет все «уравнение».