Термидор и реставрация в СССР
Василий Колташов
Связь двух революций
Советская контрреволюция не произошла в 1991 году. Отнесение момента ее совершение к этому времени – распространенное заблуждение. 1991 стал лишь годом реставрации дореволюционного строя, заключительной частью длинной цепи контрреволюционных этапов. Контрреволюция в СССР началась не с приходом к власти Михаила Горбачева. Ее не открывал XX Съезда КПСС, на котором Никита Хрущев выступил с умеренной критикой сталинских преступлений, «облив грязным потоком лжи отца подлинного социализма» как утверждают многие сталинисты. Контрреволюция в СССР ведет отсчет с начала 1920-х годов, когда еще был жив Ленин.
Реставрация старого общественно-экономического строя и контрреволюция не синонимы. Контрреволюция и реставрация также не одно и тоже, когда речь идет лишь о восстановление (пусть и неполном) дореволюционного политического порядка, как это было во Франции 1814 и 1815 годов. Реставрация представляет собой некий завершенный процесс, означающей восстановление порядков и отношений низвергнутых входе крупных общественно-политических потрясений. Реставрировать можно революционный либо реакционный общественный строй. Контрреволюция – процесс, нацеленный на удушение наиболее передых общественных сил, отмену многих революционных изменений.
Контрреволюция не обязательно ведет к реставрации. Наоборот она может быть направлена против восстановления прежнего строя. Одновременно она непременно ориентирована на ликвидацию части революционных завоеваний, «излишних» по мнению правящих верхов. Именно такой была контрреволюция во Франции конца XVIII века. От термидорианского переворота в 1794 года, даже от разгрома якобинцами своего левого крыла, она развивалась к провозглашению Бонапартом империи. Силы французской контрреволюции были враждебны как демократической республике якобинцев, так и феодальной монархии Бурбонов. Иной была контрреволюция в СССР.
Великая Французская революция уничтожила феодальные пережитки, вырвала власть у феодального дворянства и передала ее в руки буржуазии. Создав собственную государственную машину, класс капиталистов делал все возможное, чтобы не допустить реставрацию старого порядка. Французская буржуазия переняла у аристократии ее дворцы, кареты, балы и банкеты, но она не могла сама стать классом, который свергла, несмотря на придуманные Наполеоном титулы. В СССР выросшая на почве отсталости партийная бюрократия никогда не являлась отдельным классом, но, политически экспроприировав пролетариат, она со временем подошла к осознанной необходимости самой стать буржуазией. Реализация этого намерения привела СССР к реставрации капитализма. Но подготовляться это событие началось задолго до 1991 года, в ходе сменявшихся волн внутренней контрреволюции.
Французская и русская революции связаны не только культурным родством якобинцев и большевиков. В судьбе революций есть много общего. Эту связь не раз подчеркивал Троцкий. Как и во Франции в советской России контрреволюция взяла верх изнутри, жестоким ударом наиболее революционные силы. Ленин не раз говорил, что большевиков и якобинцев роднят традиции революции, но их объединила еще и трагедия.
Однако, взяв верх, контрреволюция, даже если она не выходит за рамки нового общественного строя, всегда исторически обречена. Она неминуемо терпит поражение. До этого момента совершенные на революционном пике перемены кажутся многим неспособными на триумф, навсегда раздавленными реакцией. Так в католической и монархической Франции Людовика XVIII и Карла X мало кто верил в новое торжество республики, всеобщее избирательное право (для мужчин) и либеральные свободы. Но спустя 40-50 лет эти «невероятные вещи» оказывались уже реальностью, несмотря на любые «неодолимые» преграды.
Вера в возможность возвращения Октября, торжества его идей и возрождение завоеваний пока очень слаба. Такое развитие событий выглядит нереальным даже для многих коммунистов. На фоне всесилия буржуазной бюрократии и капитала, повсеместной религиозности, мощи полицейской машины кажется безумием говорить о том, что капитализм спустя немногие годы окажется низвергнут. Отбросив страх и сомнения это «немыслимое дело» сделают те самые массы, глядя на которые левый сектант все еще не замечает надвигающихся перемен.
Невообразимое сегодня, очень скоро может стать реальностью.
Незрелость революционных сил для окончательной победы еще не означает отсутствие исторической перспективы победить. Потерпев поражение в 1920-1930-х годах, уничтоженный террором контрреволюции, большевизм не исчез навсегда. Недостающие условия окончательного торжества революции неизбежно подготовляются всей системой мирового капитализма, подготовляя также политическое возрождение большевизма. Подготовляя новую революцию.
Термидор и реставрация во Франции
9 термидора 1794 года пала якобинская диктатура во Франции. Революция с этого дня пошла по нисходящей кривой. Сразу после совершенного умеренными депутатами национального Конвента переворота были казнены вожди якобинцев Робеспьер, Сен Жюст, Кутон. За ними на гильотину последовали другие видные деятели якобинской партии. Но разгром монтаньяров (партии горы, как еще называли якобинцев) не был простым делом. Имея широкую сеть революционных клубов по всей стране, якобинцы располагали и беспримерным авторитетом. Даже противники признавали принципиальность, искренность, преданность убеждениям, а также веру в торжество идей Руссо большинства из них. Ниспровергая такую партию, термидорианцы должны были решить массу проблем.
Простой риторикой можно было объяснить казнь «тирана» – Максимилиана Робеспьера, стоявшего во главе Комитета общественного спасения, фактического правительства республики. Но тысячи сторонников идей якобинцев оставались трудностью, не устранив которую нельзя было завершить начатый 9 термидора контрреволюционный поворот. В любой момент монтаньяры могли попытаться взять реванш. Флерону, Барассу и другим лидерам термидорианской партии нужно было не просто обезглавить якобинцев, требовалось искоренить само явление радикального республиканизма, морально разоблачив его приверженцев.
Существует мнение, что якобинский террор почти на 70 лет отсрочил торжество идей буржуазного республиканизма в Европе. Верно ли оно? Действительно, свыше 300 тысяч человек было казнено на гильотине за период революционной диктатуры во Франции. Однако такое немалое количество жертв (все население Франции насчитывало тогда 27-28 миллионов), как и революционный террор в России 1917-1920 годов, объяснялось необходимостью сохранить завоевания революции. В то же время террор монтаньяров, направленный, прежде всего, против представителей класса феодалов, не отталкивал сторонников от революционной Франции.
В рейнской Германии, на севере Италии, в Бельгии и Нидерландах революция находила немало приверженцев. Под знаменами республики сражались иностранные формирования, такие как Польский легион. В Германии, в городе Майнце заседал даже собственный Конвент. На других освобожденных территориях действовали свои, национальные клубы радикальных буржуазных республиканцев. Угнетенные многих стран симпатизировали и, где могли, оказывали помощь революционной Франции. Террор нацеленный против контрреволюции не вызывал отторжения приписанного ему задним числом.
Падение якобинской диктатуры было логичным, хотя оно могло произойти и несколько позднее. Диктатура якобинцев остановилась в продвижении по пути революции, гильотину начали использовать и против крайнего крыла монтаньяров. Массы, проблемы которых оставались нерешенными, теряли доверие к якобинцам. Буржуазия больше не хотела терпеть «кровавую диктатуру горы». Все это и привело в движение депутатов болота, не без основания опасавшихся за свою жизнь и, как правило, недавно приобретенное имущество. 9 термидора в ходе восстания в Париже диктатура пала.
Какое решение проблемы якобинства нашла партия термидора? Для обличения многочисленных французских революционеров, арестовываемых повсюду новыми властями, были применены амальгамы: обвинения смеси. Монтаньяров объявляли скрытыми сторонниками монархии, стремящимися восстановить во Франции феодальный строй. Нелепость подобных обвинений была очевидна. Но в смеси с приписываемым якобинцам желанием установить вместо «республики свободы» тиранию, оно вполне могло обмануть многих. Революционерам также приписывали шпионаж в пользу Англии – главного врага республиканской Франции. Других способов подорвать авторитет якобинцев среди народных масс у термидорианцев не было.
Одновременно с разоблачением «предателей и английских шпионов» контрреволюция должна была решить куда более сложную задачу. Народные выступления в Париже голодной зимой 1794-1795 годов показали Конвенту, что если массы и безмолвствовали 9 термидора, то это не означает, что они, почувствовав ухудшение своего положения не способны на новое выступление. Вставшие на сторону народа левые термидорианцы были казнены или брошены в тюрьмы, уже переполненные революционерами. Страшный призрак якобинского реванша замаячил на горизонте и потребовал от термидорианцев новых мер. Необходимо было физически уничтожить само опасное явление: не оду группу вождей, а целое поколение революционеров, истребив вместе с этим и якобинскую традицию.
Термидорианцы «отменившие безумный террор» не могли позволить себе массовых казней якобинцев. Политические клубы были закрыты, а опасный враг находился в руках у контрреволюции. Совсем немного монтаньяров и близких к ним левых революционеров оставались на свободе, действуя подпольно. Решение партии термидора оказалось неожиданным – убивать якобинцев должны были «роялисты». По всей стране вновь полилась кровь. При переводе монтаньяров из одной тюрьмы в другую, на заключенных нападали переодетые мятежниками полицейские и солдаты. Их не интересовал конвой – они убивали узников-якобинцев. В официальных отчетах все выглядело как налеты врагов республики, стремящихся отбить своих. Неизвестно кем придуманный способ оказался на редкость эффективным. Отправка «врагов республики» на верную смерть во французскую Гвиану, прозванную сухой гильотиной, не шла с ним ни в какое сравнение.
Термидорианский переворот во Франции привел к власти финансовую буржуазию, сколотившую состояния в годы конфискаций и террора. Однако политические вожди термидора, безжалостно уничтожив левый фланг, вскоре сами оказались на нем. В период Директории сменившей термидорианский Конвент якобинцами стали называть тех, кто в 1794-1795 годах боролся с реальными якобинцами. Незадолго до бонапартистского переворота 18 брюмера возрожденная партия якобинцев получила на выборах немало голосов. Но во главе ее стояли люди причастные к уничтожению многих революционеров. Однако страх даже перед такой оппозицией толкнул французскую буржуазию еще далее вправо – в крепкие объятия Наполеона Бонапарта.
Приход к власти генерала Бонапарта знаменовал новый виток контрреволюции во Франции. Политический строй, что он установил, вел беспощадную борьбу с «революционной заразой» в лице якобинцев. Но что это были за революционеры? Якобианами, которых так яростно ненавидел Наполеон, были уже не монтаньяры 1793 года. Ими являлись довольно умеренные буржуазные республиканцы образца 1799 года. Это, разумеется, не было одним и тем же.
Суровые меры, принятые Наполеоном, как и меры термидорианцев, оказались действенными. Когда в 1814 году на штыках интервентов во Францию возвратилась старая монархия, республиканцы были совершенно не в силах даже попытаться поднять народные массы на борьбу. Показательно, что Наполеон – «спаситель буржуазии», как назвал его французский историк Жан Тюлар, – оказался предан не только классом собственников, но также своей военно-политической опорой: маршалами и значительной частью государственного аппарата. Оставившие его на условиях сохранения неприкосновенности собственности обретенной во время революции, определенных прав и привилегий буржуазные силы помогли возвращению династии Бурбонов. Только народ, даже после поражение при Ватерлоо продолжал верить, что Наполеон не отступит. Однако вторично (в 1815 году) обнаружив себя оставленным буржуазией, император сдался врагу.
Низшие слои французского общества не смогли выдвинуть в 1815 году новых революционных вождей, хотя были готовы продолжать борьбу. Одной из главных причин такого бессилия являлись многолетние вычищения якобинцев и республиканской традиции. Рабочий класс был еще слаб, крестьянство разрозненно, а мелкобуржуазные слои города политически задавлены, обескровлены десятилетиями продолжавшимся террором и репрессиями. Совсем не многие якобинцы (главным образом образца 1799 года) смогли в ссылках и тайных убежищах пережить термидорианцев, директорию и Наполеона.
Вернувшись из иммиграции, роялисты обрушили на Францию белый террор. Сторонникам феодальной монархии не терпелось отомстить взбунтовавшимся низам за синий террор (цвет мундиров солдат республики был синим, монархии – белым). Спасая свои жизни, некоторые роялисты, привыкшие к хорошей кухне, вынуждены были от голода даже съесть свои сапоги. Восстановленный старый порядок не тронул собственности, перешедшей в новые руки. За все заплатить предстояло народу: на французское крестьянство наложили выплату одного миллиарда франков, суммы по тем временам фантастической. Эти деньги были переданы в качестве компенсации дворянству, а оно промотало их без всякой оглядки.
Владычество старой аристократии было настолько ненавистно народу, что период наполеоновской империи стал казаться хорошей эпохой. Вслед за феодальной реакцией Европы многие простые французы начали видеть в Наполеоне Робеспьера на коне. Оказались забыты голодные годы, полицейский режим, возвращение попов, произвол бюрократии, «налоги кровью» которых требовала война и дефицит многих товаров. Только к середине 1820-х годов республиканские традиции начали оживать. Несмотря на преследования тайной полиции Людовика XVIII, а затем Карла IX среди студентов и образованных мелкобуржуазных слоев стали расти тайные революционные группы. Даже оставаясь очень умеренными, они были намного радикальней либералов, партии состоятельной буржуазии официально допущенной в парламент.
Новым республиканцам недоставало самостоятельности. Они плелись в хвосте у либералов, во главе которых стоял маркиз де Лаффает, не однократно предававший революцию. Республиканцы не имели четкой программы и часто не видели связи между собой и «кровавыми ужасами якобинской тирании». Они верили в республику, как общее дело всего народа, но оставались чуждыми ее радикальным методам.
В июле 1830 года после нового витка реакции восстал Париж. В течение трех дней в городе гремели баррикадные бои. Народ победил. Карл IX бежал в Ангилию, а роялисткой режим пал. Студенты с оружием в руках боровшиеся с войсками короля требовали республики. Все были убеждены, что теперь во Франции будет править народ. Однако либералы, видя организационную и политическую слабость республиканцев, сумели перехватить инициативу. Лаффает сыграл на своем авторитете: на трон почти беспрепятственно взошла новая династия – династия банкиров. Королем стал Луи Филипп. Политические преобразования оказались незначительны и не затронули основной массы населения. Молодые республиканцы получили тяжелый урок.
Дороги неоякобинцев и буржуазных либералов разошлись. Французские республиканцы признали родство не только с умеренным Дантоном, но Маратом и Робеспьером. Они продолжили борьбу против буржуазно-монархического режима, добиваясь республики – панацеи от всех бед. На протяжении 1830-1840 годов буржуазные революционеры создавали тайные организации, вели агитацию, пытались восставать. Никакие неудачи, репрессивные законы и усилия полиции Луи Филиппа не смогли их сломить. Историческая традиция была восстановлена. Республиканцы чувствовали социальную почву под ногами даже не подозревая, насколько она изменилась за 50 лет.
Новые якобинцы не стеснялись революционного террора и «чрезмерности» совершавшихся в 1793-1794 годах перемен. Конституция 1793 года была для них образцом, а мелкая собственность – экономическим идеалом. Однако исторические условия середины XIX века оказались совершенно иными, чем условия Франции конца XVIII века. На политическую сцену выходила новая сила – рабочий класс, в котором неоякобинцы поначалу не видели ничего особого, выделяющей его из пестрой массы французского народа.