Ни в естественном языке, ни в метаязыке науки слово мотив не относится к разряду редких, сложных или непонятных. Однако, тот кто захочет очертить семантическое поле термина «мотив» в современном литературоведении, столкнется с определенной трудностью: этот термин многозначен, область его применения широка, и, как следствие, значение размыто. В зависимости от того, какое основание использует исследователь при выделении минимальной единицы сюжета, точку зрения какой литературоведческой школы он разделяет, может существовать практически неограниченное количество толкований термина «мотив». На сегодняшний день в литературоведении дефиниций мотива множество, и существует целый ряд исследований метанаучного характера, посвященных систематизации уже существующих концепций мотива и их комментариям. Первая работа, систематизирующая определения мотива, появилась уже в 1927 году. К этому следует добавить многочисленную литературу справочного характера - указатели, каталоги, словари фольклорных и литературных мотивов. Не суть важно, какое именно число называется при подсчете мотивов, важно то, что их количество ограниченно. Все мотивы-шаблоны, образные константы (или иначе - топосы) имеют архетипическую основу: они архаичны и универсальны, связаны с первопереживанием, символичны, мифологичны и составляют основу образного языка культуры. Из этого следует, что в произведении читатель всегда имеет дело с конкретным вариантом мотива-инварианта, общее константное значение которого ему заранее известно.
Литературоведение заимствует термин «мотив» непосредственно из музыки, где сформировались и наиболее полно проявились характерные черты мотива: 1) динамичность; 2) частая повторяемость (ритмичность); 3) вариативность; 4) ситуативность; 5) конкретность, т.е. непременная материальная закрепленность в тексте - все это обязательные условия формирования и реализации мотива в отличии от абстрактной и статичной темы. Иногда исследователи оперируют понятием мотива-темы, где мотив есть конкретное частное проявление обобщенной темы. Обращение к проблеме отношения мотива и темы весьма симптоматично для современного литературоведения.
«Тема (греч. - предполагаемое), основная ведущая мысль произведения; в определенной разработке обсуждаемого предмета. Общепринятое в специальной литературе понятие в немецкую терминологию истории материала (Stoffgeschichte), которая различает только материал (Stoff) и мотив, в отличие от англ. и франц., еще не вошло. Оно предполагается для мотивов такой степени абстрактности, что они не таят в себе зерно действия: толерантность, гуманность, честь, вина, свобода, идентичность, милость и др.»
Б.В. Томашевский в книге «Теория литературы. Поэтика» писал: «Тема - основной замысел, основное звучание произведения. Представляя собой то неразложимое эмоционально-интеллектуальное ядро, которое поэт каждым своим произведением как бы пытается разложить… Темой в широком смысле слова является тот целостный образ мира, который определяет поэтическое мировосприятие художника. <…> Но в зависимости от материала, через который преломляется этот образ, мы имеем то или иное его отражение, т.е. тот или иной замысел (конкретную тему), который определяет именно данное произведение».
Итак, тема есть проблема, явление или предмет, отобранный, осмысленный, домысленный и воспроизведенный определенными художественными средствами. Тема характеризует одновременно предмет искусства и его содержание, соединяет их в процесс творчества: от стадии художественного отбора до стадии художественного воплощения.
Объединяя разные произведения, тема, с другой стороны, способствует внутренней целостности каждого из них взятого в отдельности. Ее не следует искать в каком-то определенном месте произведения, она пронизывает его насквозь. Тема возникает не сама по себе (в изолированном виде она просто не существует), а в органическом единстве с другими сопредельными ей структурными элементами.
А.Н. Веселовский нередко ставил знак - не равенства, но соответствия - между мотивом и темой: сюжет для него - это «тема, в которой снуются разные положения-мотивы». Как уже отмечалось, проблема отношения мотива и темы имеет исключительное значение для понимания семантической природы мотива. Наряду с фабулой и сюжетом, тема - ближайшая к мотиву категория. Отношения темы и мотива еще далеко не прояснены - и весьма симптоматично, что эти отношения становятся актуальной проблемой новейших литературоведческих исследований мотивики.
Одно из своих основополагающих свойств - событийность - мотив реализует в сфере психологии, где мотив понимается как некое эмоциональное переживание, побудительная причина действия. Событийность мотива соответствует также его этимологическому значению слово мотив из нем. motiv или фр. motif от лат. motives - подвижный, лат. movere - двигать, побудительная причина, повод. Следует заметить, что литературоведческий термин «мотив» не всегда сохраняет память о своей этимологической природе и своем долитературоведческом бытовании.
Как литературоведческая категория мотив начинает исследоваться только в конце 19 - начале 20 века в работах А.Н. Веселовского («Поэтика сюжетов», 1897-1906; «Историческая поэтика», 1913). Именно Веселовским было сформулировано ключевое определение мотива как простейшей неразложимой содержательной единицы сказочного повествования. Уточнение характера текстовой организации в этом определении мотива существенно. Ю.М. Лотман предлагает четко разграничивать мотив как музыкальный термин и мотив в понимании А.Н. Веселовского, т.е. мотив в контексте исторической поэтики. Сам Ю.М. Лотман выделяет в качестве единицы сюжета «событие», в принципе равнозначное мотиву: «Событие принимается за мельчайшую неразложимую единицу сюжетного построения, которую Веселовский определил как мотив». Положения А.Н. Веселовского неоднократно оспаривались и уточнялись. В полемику с Веселовским вступали по вопросу истории происхождения мотивов, а также делались попытки выделить более простой элемент сюжета. Большинство исследований в области мотива можно назвать попытками преодоления представлений о мотиве как величине неразложимой, константной. В результате этой полемики черты мотива стали более рельефными, а роль мотива в тексте - более четкой. Как правило, акцент делался на таких свойствах мотива, как динамичность и событийность.
Генетический мотив - это событие, сильное психологическое переживание. Еще Н.А. Веселовский заметил, что за каждым конкретным мотивом стоит яркое эмоциональное переживание, когда-то действительно происходившее событие, поразившее воображение первобытного человека. Позже в результате многократного повторения это событие стало типичной жизненной ситуацией. Мотив рассматривается как событие не только из-за его связи с эмоциональными состояниями. Пространственные характеристики мотива здесь не менее важны. Не случайно исследователи подчеркивали предикативность мотива (выраженность в простой словесной формуле - глагол, краткое прилагательное, отглагольное существительное).
Важен принцип системности мотива. Глубокие и теоретически важные наблюдения о природе и свойствах мотива формулировались и в конкретных исследованиях, современных трудам А.Н. Веселовского. Это относится к осознанию принципа системности мотива. Он писал: «Самое главное при переходе какого-либо мотива в другое произведение должно составлять то, как применяется и как понимается он на своем месте, в целом. <…>. Вполне тождественные мотивы могут выражать нечто совершенно различное в двух произведениях. <…> При изменении поэтических мотивов изменяется весь строй произведения».
Принцип системности мотива предельно отчетливо сформулирован в работах О.М. Фрейденберг. В «Системе литературного сюжета» исследовательница пишет: «Все мотивы находятся между собой в одном конструктивном строе, тождественном с основным строем сюжета». И далее: «Случайных, не связанных с основой сюжета мотивов нет». В «Поэтике сюжета и жанра» О.М. Фрейденберг подчеркивает семантическую основу системности мотива как образной единицы сюжета: «Образное представление о каком-либо явлении передается не единично, а в группе метофор, тождественных и различных, и закрепляется системно. Эта системность имеет закономерную композицию нанизанности и кажущаяся несвязанность отдельных эпизодов или мотивов оказывается стройной системой».
Мотив может определяться в рамках одного рассказа или в рамках целого цикла, какого-нибудь литературного направления, литературного периода, литературы в целом.
Мотив может быть представлен в произведении и одним словом, и словосочетанием. Может быть скрыт где-то глубоко в произведении, может лежать на поверхности; а также упоминаться в эпиграфе или заглавии. Статичность, перманентность и повторяемость - главные принципы мотива.
Итак, мотив - это повторение чего-то, постоянная встреча с какой-либо деталью. Нам представляется интересным обращение к анализу мотива «зеркала» в романе Д. Рубиной «Почерк Леонардо», в котором рассказывается головокружительная история человека, наделенного необыкновенными способностями.
Мотив зеркала в романе - один из главных. Дина Рубина отмечала: «Зеркала. Зеркала - это же не новый ход. А зеркальность… Вы знаете, меня уже давно интригуют близнецы. Как элемент зеркальности. Значит, природа настроена на зеркальность изначально. Зачем создавать одинаковых людей? Ведь это противоречит природе и творческому процессу, творению Господа Бога. Зачем?»
Главной героиней романа является девочка - девушка - женщина Анна, незаконная дочь незаконного сына легендарного Вольфа Мессинга. Она левша, подобно Леонардо да Винчи. У нее особое устройство головного мозга (амбидекстр), при котором удобнее писать справа налево так, что текст можно прочитать только с помощью зеркала - это и называется «зеркальное письмо», или «обратное письмо», или «почерк Леонардо». С самого начала романа, с его заглавия, автор показывает, кто здесь главный, о ком болит душа у всех персонажей: у соседки по квартире, на чьих руках после смерти матери оказалась трехлетняя Нюта - «дважды блудное отродье»; у приемных родителей, которые с пониманием и настороженностью растят и обучают девочку с такими богатыми генами; болит душа у мужа Анны, простодушного украинского парубка, и ее от века суженого возлюбленного - мастера игры на фаготе. От лица этих персонажей и ведется повествование.
На первых же страницах автор привлекает внимание читателя к зазеркалью. «Лицо заслонено ставнем раскрытой книжки, название и автор опрокинуты в зеркалье - прочесть невозможно» (15). Следом идет описание увиденного Машутой в зеркалье и чувства внезапного страха, охватившего ее. «Перспектива зеркала являла окно, где тревожно металась на ветру усыпанная белыми «свечками» крона киевского каштана. А выше и глубже поднималась голубизна небесной пустоты, то есть отражение сливалось со своим производным, истаивало в небытии… Вдруг ее испугало это. Что? - спросила она себя, прислушиваясь к невнятному, но очень острому страху. Что со мной? Этот страх перед услужливо распахнутой бездной - почему он связан с привычным отражением в домашнем зеркале?»(15). Этими строчками автор показывает нам, что Машута предчувствовала ощущение беды, ощущение страха, исходящего от зеркала.
Взгляд в зеркало всегда заключал в себе для человека нечто от мистического ужаса: отражение чисто физическое, а в то же время - словно взгляд из инобытия, отчужденный, не отмеченный личностным отношением. Зеркало двойственно по природе своей: предмет бытовой и мистический одновременно, оно дает нам картину мира, казалось бы, абсолютно точную, а на самом деле в высшей степени иллюзорную. «Изображение тождественно оригиналу и одновременно отлично от него; результат - парадокс тождества: (А=А) & (АА)». Взгляд в зеркало фиксирует раскол нашего «я»: на неоформленное, а потому бесконечное, представление личности о себе и лик завершенный. Законченный образ незавершенного. И напротив, множество зеркальных отражений, казалось бы, воссоздает многомерный и разноплановый лик мира сего, а в то же время дробит тот целостный его образ, который возникает у нас, когда мы смотрим на него с единственной точки зрения.
Зеркало отражает и искажает реальность - вот главный парадокс, сокрытый в самой его природе.
Бесчисленное множество парадоксальных и неожиданных эффектов, возникающих при общении человека с зеркалом, предопределило ту огромную роль, которую этот предмет - элемент быта и часть интерьера, художественная метафора и символ - сыграл в истории культуры.
Собственно, само представление о том, что за зеркалом существует некая реальность, иной мир и иная жизнь, весьма древнее. Его истоки - в сознании мифологическом. «Зеркало - символ связи нашего мира с параллельным. Первобытная магия предостерегала человека от вглядывания в свое отображение. Считалось, что призрачный двойник способен его погубить, утащив в зазеркалье». Зеркало воспринималось как граница между реальностью земной и инобытийной. Такое понимание зазеркалья усвоила литература эпохи романтизма (сказочные повести Т.А. Гофмана, концепция «зеркального человека» Г. фон Клейста и др.), где зеркальная поверхность не столько отражала реальность мира физического, сколько воссоздавала его мистический подтекст. Зеркальная метафора стала структурообразующей для романтического “художественного двоемирия”, а позднее для мистического реализма ХХ века.
Мотив зеркала также отражен в произведениях В. Набокова, М. Булгакова и многих других авторов. При внимательном их рассмотрении обнаруживается внутреннее сходство, как философского видения мира, так и на уровне культурного сознания, а также в сфере художественного мышления. «Вторая реальность» их художественных текстов, сплавившая в единое целое мистический подтекст «жизни действительной» и фантазийные видения писателя-Демиурга, открывается сквозь призму зеркальной образности их произведений.
Каждый из писателей создал свою, соответствующую его индивидуальному мироощущению версию зазеркалья, в которой воссоздано бытие творящего сознания автора, устремленного к проникновению за грань материального мира в сокровенный трансфизический смысл бытия.
Метаморфозы зеркала/зеркальности/зазеркалья в поэтике Рубиной - Набокова - Булгакова бесконечно многообразны, а метафора «зеркало бытия» в их модели «художественного двоемирия» - ключевая.
В рассказе «Облако, озеро, башня» В. Набокова есть зеркало в гостинице, которое наполовину полно ромашками, а остальное оно как будто не хочет отражать. Главное зеркало в рассказе - озеро. Облако символизировало свободу, лёгкость, озеро означало, что нужно посмотреть в зеркальную гладь и понять, кто ты на самом деле, и тогда твоё сознание устремится вверх, как пик башни, и ты сможешь делать что хочешь и писать стихи «от дактиля к дактилю». Но не каждый может увидеть это - Василий Иванович видит, а его спутники словно ослепли.
Наиболее ярко мотив зеркала прослеживается в романе «Приглашение на казнь». Здесь буквально на каждой странице встречаются зеркала. В самом начале, в первой главе, появляется блестящий «карандаш, длинный, как жизнь любого человека, кроме Цинцинната». Каждая из шести его граней является зеркалом. В каждой грани мир отражается под своим углом, в каждой грани создаётся свой собственный мир, а человек находится на пересечении этих миров, на кончике карандаша (который исписывается к концу романа). На протяжении всего романа на Цинциннате то и дело пересекаются два мира, реальный и “отражённый” от Цинцинната, каким бы тому хотелось его видеть. Порой нельзя догадаться, где находится граница этих миров. Цинциннат уже не живёт в реальном мире, он находится на границе двух миров и время от времени уходит из реального в потусторонний, в зазеркалье, становящееся для него уже более реальным, чем наш мир.
У Михаила Булгакова мотив зеркала сопровождает появление нечистой силы, связь с потусторонним миром и чудеса. Например, в «Роковых яйцах» луч получен при помощи комбинации линз и зеркал. То есть тот мир таит грозную силу, которую Рокк выпустил при помощи камеры Персикова. Он создал чудовищ, которые были ужасны и нанесли большой урон, хотя и не выжили не в своём мире. В пьесе «Адам и Ева», наоборот, проявление того мира в целительной силе аппарата, изобретённого Ефросимовым, он ведь тоже был основан на оптике, то есть на зеркалах, он был похож на фотоаппарат и действовал так же. Александр Ипполитович, видимо, во время работы над своим изобретением соприкоснулся с потусторонним миром, и частичка его осталась там, ведь он даже стал забывать своё имя. В пьесе «Блаженство» Михаил Афанасьевич показывает зеркальное отражение нашего мира, то есть тот же зазеркальный мир, но немного в другой интерпретации, он заменяет пространственное отображение временным. И гости из нашего времени являются в том чужими, они не могут прожить там достаточно долго, как в нашем мире не могут выжить чудовища из «Роковых яиц».
В романе «Мастер и Маргарита» уже прямо указывается на зеркало как на дверь в зазеркалье. Например, в квартире Стёпы Лиходеева, перед тем как забросить его в Ялту, Бегемот и Фагот сначала проходят в зеркале и только потом появляются в квартире. А Азазелло открыто выходит из зеркала, ведь он (согласно легендам) и изобрёл его в своё время; может быть, оно и было изобретено для более лёгкого перемещения, чтобы были двери в каждую квартиру, в каждый дом. Вся магия в романе сопровождается присутствием зеркал. При всех превращениях и преображениях также присутствуют зеркала. Когда Маргарита намазалась кремом Азазелло, она смотрела в зеркало; когда Николай Иванович превратился в борова, он тоже смотрел в зеркало. С другой стороны, зеркала и стёкла в романе постоянно бьются, то есть ещё раз показывается бесконечность в зеркале, на этот раз бесконечность количества осколков, и в каждом - свой новый мир. На балу у Сатаны, где присутствует одна нечисть, зеркальный пол: так все чувствуют себя уверенней, в своей стихии, где много призрачного и непонятного для обычного человека.
У Набокова аллегорическое зеркало может быть средством постижения, в том числе и творческого, сокровенной тайны личности. Так образ-мотив зеркала полуявно, но весьма многозначительно пронизывает художественную ткань романа «Защита Лужина». Оригинальный принцип сотворения образа героя применил Набоков в «Отчаянии»: автор окружает персонажа системой «реминисцентных зеркал», каждое из которых высвечивает то, что созвучно творческому миросозерцанию трех великих писателей XIX века - Пушкина, Гоголя и Достоевского. Сам Набоков выступает в роли дирижера, управляющего симфонией реминисцентных отражений, складывающихся, наконец, в целостный образ героя своего времени - пошлого обывателя, обуреваемого манией величия и жаждой публичной славы.
Характерен для Булгакова и Набокова «осколочно» - фрагментарный принцип организации текста. Набоков часто окружает своих героев системой зеркальных отражений их личности в “чужих” сознаниях. Герой «Соглядатая» самоустраняется из жизни, продолжая свое бытие во множестве зеркальных отражений, оставленных им в сознании других людей. У Рубиной же главная героиня выстраивала зеркальный коридор, по которому устремлялась, стараясь «проскочить» загруженные зоны.…
Мотив зеркала часто встречается на страницах произведений Набокова и Булгакова. У Рубиной же это первый мистический роман подобного рода. Но у всех авторов зеркало является дверью в какой-то другой, потусторонний мир. И эта дверь открыта только для избранных. У Набокова - это Цинциннат, у Булгакова - Воланд со свитой. У Рубиной - Анна. Эти другие миры у них странны и непонятны для нас, наполнены чудесами. Они скрывают страшные тайны, и любое соприкосновение с ними сулит разруху и несчастья; всё рушится так же легко, как бьётся стекло.
Особые отношения с зеркалами у главной героини «Почерка Леонардо» складываются после смерти родной матери: ночью Аня видит, как мама уходит в зеркало и зовет дочь за собой. «…Стоит она, маленька, в чем душа только осталась… на табурете, перед зеркалом. Черный платок на пол скинула и стоит, внимаательно так смотрит, будто внутрь заглядывает… Будто слушает кого там, внутри… Водит-водит пальчиком по зеркалу, как человека рисует, и гладит там, гладит кого-то… И все левой рукой. Я тихонько так зову: «А-а-ня-а… Аню-утка-а-а… Ты кого там увидела?» А она, даж не оборотясь, спокойно мне отвечает: «Маму…»» (82). Зачарованная отраженной перспективой героиня так и остается "пленницей" зеркал на всю жизнь.
Нюта после смерти матери отказалась есть. Вообще. После невероятных усилий приемные родители возвращают девочку Аню к нормальной жизни, но замечают за ней некоторые странности. Ребенок может предсказывать будущее, играет с зеркалами в бесконечные коридоры, понимает незнакомые ей языки, впервые увидев человека, может тут же назвать дату его рождения, номер телефона, угадывает счет в футбольных матчах. В детстве она с ходу запоминала большие тексты, но никак не могла научиться читать, пока не обнаружили, что читает и пишет она в зеркальном отражении.
Школьницей она встречает учителя - еврея Элизера, знающего «все-все про зеркала»(136). «Пробегая по коридору клуба молокозавода мимо доски объявлений, Нюта притормозила и застыла… В аккуратной красной рамке, на тетрадном листке, ее запретным правильным почерком, было написано: «Занимательное Зазеркалье! - приглашаем записаться в новый кружок, где вы сможете узнать все о таинственных зеркалах, о телескопах, биноклях и других оптических чудесах» (136). Так главная героиня знакомится со своим учителем. «Обычное плоское зеркало, ангел мой, Нюта, - говорил Элиэзер, - отражает все, как есть: что с левой стороны, что с правой, что внизу, что вверху… Все остальное - дело интерпретации увиденного, и происходит оно в наших мозгах, которые довольно хитро устроены. Ты видишь свое отражение и мысленно сравниваешь его с собой, перешедшей туда. За зеркало…» (137). И он рассказывал ей про зеркальные вселенные, про «симметрию теории частиц» (138), про «зеркальную материю» (138).
В совершенстве овладев теорией зеркальных пространств, уже позднее, после успешной карьеры цирковой акробатки и каскадерши, Анна выступает с собственными зеркальными шоу по всему миру.
У нее блестящие способности к математике и физике, в будущем она гениальная циркачка, невероятный каскадер, она знает о зеркалах все, что можно о них знать. Она обладает куражом, который так необходим людям опасных профессий, и которые не могут быть без него теми, кто они есть.
Но эта гениальность, переданная через поколение, делает Анну практически неспособной к нормальному (точнее, привычному людям) контакту с миром. Переученная левша существует в своем перевернутом мире и смотрит в таинственную глубину зеркал. От беса что-то в ней и от ангела, но от последнего все же больше. Принцип ее жизни сравним со своеобразным монашеством в миру. Рубина будто выстраивает линию: гений - святой - ангел. Анну не волнуют деньги, одежда, люди. То есть к некоторым людям она хорошо относится, даже очень (к тем, кто сумел увидеть ее такой, какая она есть, и заговорил на равных). «Почему-то она знала, что он (Элиэзер) в ее жизни главный… Она верила каждому его слову… Он так же спокойно, как Фиравельна, воспринял умение девочки видеть… И никогда ничего он не спрашивал у нее, ни о чем не допытывался, не напрягал ничем» (140). А вот с другими просто живет рядом. «Что касается Машуты, она вообще жутко нервничала, слышать ничего не хотела ни о каких зеркалах - это же уму непостижимо, что за дикие увлечения у девочки!... Но Нюта к тому времени уже научилась уплывать как рыбка: при малейшем напряжении просто ускользала из дому, бесшумно прикрывая за собой дверь. Пропадала по многу часов неизвестно где. На все вопросы молчала» (145). Точно не замечает большей части происходящего - у нее особые отношения с миром. Но порой она выкрикивает неизвестно откуда явившееся пророчество. Так, в цирковом училище предсказала гибель сокурсницы. «В зеркале отражалась дверь дамской комнаты. Вот она приоткрылась… В следующее мгновение, растянутое, как орущий от дикой боли рот, она увидела в проеме двери повешенную Элену, что болталась в лонжевой петле и смотрела на Анну стеклянными багровыми глазами на изумленном мертвом лице…» (340). А в раннем детстве предсказала смерть няньки Полины на операционном столе. «Не любимая! Не Полина! Не вернется! … Девочка молча, удивленно и слегка беспомощно переводила взгляд с отца на Машу. Она будто силилась и не могла им объяснить очевидное, что не нуждалось в доказательствах, в чем она уж никак не была виновата и чего они не могли или не хотели понять» (71). Одновременно ей свойственно и презрение к Высшему. «Нет, Ты не впутаешь меня!.. Проклятье!!! Ты мною не развлечешься!..» (341).
Все в романе сосредоточено на разгадке тайны Анны, ее мистической связи с зеркалами, которые позволяют ей видеть прошлое и настоящее, знать будущее. Дина Рубина показала, как дитя постепенно открывает свою инаковость, свое всеведение о будущем и постепенно понимает, что окружающие ее любимые и любящие люди этим знанием не обладают, и потому относятся к приемной дочери с затаенным страхом, с недоверием и даже боятся ее: «Машу мучил страх за девочку, за будущее, а главное, мучило постыдное, глубоко упрятанное: не только Толе, она и себе не признавалась, что боится ее самой, своей маленькой дочки… Боится?! - и внутри себя впервые отчужденно произнесла: Анны… Анны, которая о неотвратимости знает заранее, чувствует ее, спокойно плывет ей навстречу… И значит, как-то принадлежит неведомой высшей силе, при мысли о которой Маше хочется сжаться» (76). Рубину интересует не сам дар, а то, как тяжко одаренному человеку жить в мире обыкновенных людей.
Все повествование проходит при магическом воздействии зеркал, зеркало служит метафорой перехода из мира живых в мир мертвых, в нем может появиться то, чего Анна вовсе не ожидает увидеть. Анна пытается предостеречь героев от того, что уготовано им судьбой, но никто не внимает ее предостережениям. А когда напророченное сбывается, Анну обвиняют в колдовстве, и пытается убить Женевьева. Анна бежит от своего дара, погружается в суету циркового быта, в каскадерские страсти, только бы не услышать от близких вопрос, только бы не увидеть в зеркале ответ, только бы смешаться с этими людьми, стать как все. Зеркала - вещь таинственная. Аня видит в них свое. Умершую маму, скорое будущее, притягательное дивное место. Но дар ее тяжел: «Ее все чаще мучили головные боли, донимал шум в ушах. <…> В юности она умела отсекать в себе чужие голоса, отвести звуковую тучу над головой, мысленно протереть зеркала… <…> Она выстраивала зеркальный коридор, по которому устремлялась, стараясь проскочить загруженные зоны… Легче всего было в дороге - на мотоцикле, в машине, поездах… в самолетах» (375).
Изображения, появляющиеся в зеркале, становятся источником страха и тоски: «Теперь она ежеминутно чувствовала - за ней следят с насмешливым любованием: нут-ка, вот тебе картинка, глянь - эка заваруха?.. Побежи-побежи… дай полюбоваться, человечек… дай потешиться на твои метания, на усилья твоей бессмертной - хэ! - души…» (206). Анна пытается противостоять этим силам как может: «Нет! Ты можешь убить меня, сказала она беззвучно этой непостижимой чудовищной силе, можешь сломать меня, раскрошить на кусочки. Можешь в пыль меня стереть. Но и только…» (206). Хрупкий мостик, соединяющий Анну с людьми, поддерживается только любовью к фаготисту Сене и учителю оптических иллюзий Элиэзеру.
Вся ее жизнь написана шифром да Винчи - гения эпохи Возрождения. Любое событие Анне нужно зафиксировать, перелицевать под себя и только потом «уложить» на полочку сознания в понятной только ей одной последовательности.
Анна решает пойти навстречу с Неизвестным, так богато ее одарившим, чтобы поймать в ловушку свой страх перед зеркалом, чтобы не стать жертвой внезапных и неожиданных эффектов. Она овладевает искусством оптических игр и создает спектакли оптических иллюзий. В Чикаго, в «Аудиториум-Театре» она поставила ошеломительный номер - «Огненное кольцо», с тонированными зеркалами, изготовленными в форме тонкого обруча. В совершенно темном зале на сцене появлялась танцовщица с одинокой свечой в руке. Затем она взбегала на черный помост, «где стоял уже этот чудной аппарат»(301) - так, по-цирковому, называла свои сооружения Анна. «В это время со всех трех сторон вокруг нее медленно опускались зеркала, замыкая ее в ловушку. И когда к устью зеркала-конуса танцовщица подносила свечу, все зеркальное кольцо, дополнительно отразившись в окружных зеркалах, вспыхивало яростным огнем! Она быстро вращала свечой, и по кольцу бежали огненные волны, превращаясь в бешенную пляску огня». И так она металась на помосте - тонкая фигурка в огненном кольце, то есть в свете единственной свечи, хитро отраженной в зеркалах, - билась среди зеркал, не в силах выбраться из горящего круга. «Это была исступленная борьба не на жизнь, а на смерть. Ошалевшее пламя плясало вокруг танцовщицы, переплавляя ее отчаяние в языческое торжество, даже безумие, которое нарастало и нарастало, и в какой-то момент становилось непереносимым: сдавливало голову, било по глазам…». В конце концов зеркала поднимались и уплывали вверх, музыка стихала… И в кромешной тьме, в тишине, «на черном помосте жизни оставалась одинокая женщина с тусклым огоньком измученной души в собственной руке». Со временем Анна стала одним из немногих специалистов в области разработки аттракционов, иллюзионов и фокусов.
Но от судьбы не уйдешь. Но даже трагический финал у Дины Рубиной легок и загадочен. «Ну что ж, сказала она себе. Села на мотоцикл, вывела его со стоянки и, разогнав до предельной скорости, на середине моста Картье вздернула на дыбы и, вылетев поверх ограды, понеслась по зеркальному коридору между черными, сверкающими огнями заливом Святого Лаврентия и черным заливом золотого салютного неба…».
Психологический и событийный «зеркальный» тип сюжета выстраивается и «проясняется» постепенно. Полная же событийная картина книги проявляется с последним ее абзацем.
Само название романа готовит читателя к тому, что ему придется столкнуться с загадками, поскольку именно с тайнами ассоциируется имя легендарного учёного эпохи Возрождения Леонардо да Винчи. В аннотации дается весьма общее описание некой гениальной женщины, которую неведомый «он» называет ангелом. Но во втором эпиграфе к книге читаем фразу из Спинозы: «Итак, пусть никто не ожидает, что мы будем что-нибудь говорить об ангелах». Это заставляет читателя задуматься.
В романе описывается детство, юность и зрелость героини. Повествование ведется нелинейно, но это дает возможность проследить жизнь героини глазами сквозных персонажей в закрученном времени романа.
Своеобразие повествования - это эпизоды из детства и в последних частях действия взрослой Анны, все от третьего лица. Но это - лишь малая часть книги. В основном жизнь главной героини восстанавливается читателем по воспоминаниям Володи и письмам Сени.
В романе всё неслучайно: и люди, и города, и события. Создается ощущение, что жизнь Анны - это калейдоскоп, детская игрушка: стекляшки одни и те же, а сочетаний, благодаря зеркалам, великое множество. Почти все, кто составляет окружение главной героини, каким-то образом знакомы друг с другом, бывали в одних и тех же местах.
Собственно хронологию событий, описанных в романе - от поездки Маши в Ейск до письма Роберта Аркадию Викторовичу - можно восстановить, только дочитав книгу до конца, причем собирать осколки фактов о жизни Анны нужно очень внимательно и осторожно, не пропуская ни одной, вскользь упомянутой детали. Иначе мозаика повествования не сложится.
Анна вследствие раздробленности повествования предстает перед нами в четырёх ипостасях. Ребёнка в киевских зарисовках: «Возникло как из под земли чучело лет пяти, ростом с пенек - в шляпе с цветами, в длинной метериной юбке… Хочете видеть краса-а-авицу?!... <…> …Забавный такой человечек, радость из нее била фонтаном! И дикая энергия. А глаза невероятные, морские - зеленая просинь, - цепляли они тебя поверх смеха так по-взрослому, словно дознаться хотели: ты откуда? Ты кто?» (63). Профессионала в рассказе Володи: «Что значит - «хорошим каскадером»? Она была лучшим! Лучшим, понимаете? Она - единственная женщина в Европе! - могла ставить мотоцикл на переднее колесо!.. <…> …Женщинам это физически очень тяжело. Нет такой массы, такой силы рук. Понимаете? А эта девочка умудрялась!» (38). Любящего и любимого человека в письмах Сени, и, наконец, взрослой женщины в редких повествованиях "от неё". Под её сверхъестественными способностями мы увидим женщину, которая живёт так, а не иначе, потому что по-другому нельзя. Если по-другому, голова болит и не слишком-то хочется жить и действовать. Анна и ушла-то в другую реальность потому, что в этой всё стало неправильно, её дар обернулся для неё бедами. Но вернуться она может, пришла же она к своему Сене, сыграть напоследок «Лили Марлен»! Потому что обещала быть с ним в эту метель.
Судьба сводит Анну с разнообразнейшими людьми: приёмные родители, Ариша-косенькая, Володя, Элиэзер с братом, Женевьева и, конечно, Сеня. Только он смог хоть немного разделить ее дар - увидеть и принять свою жизнь, что она ему передала в дверях его номера. Ведь как через всю книгу зеркала, так сквозь все письма музыканта проходит ниточка-мотив его последней пурги. В письме из второй главки части первой читаем, что Анины инопланетные зеркальные письмена всегда «накрывают его каким-то гулким метельным ужасом»(31). Сеня своими письмами по мере сил развлекал Анну, не требовал от нее ничего, единственное, что он просил: «Только возвращайся, бога ради...»(33).
Слепая старушка Фира Авелевна - бабушка и глава большого семейства Гиршовичей в соседнем дворе, куда бегает Нюта дружить с Аришей - «вот кто совершенно спокойно, даже бесстрастно принимает все предсказания девочки» (110). Тут ей позволялось говорить все. И когда предсказанный ею счет совпадал с выкрикнутым на улице, Фиравельна удовлетворенно произносила: «О! Так и есть, молодец. У нее мозги на месте, у этой прыгалки» (115).
Обращает на себя внимание язык повествования. Язык книги удивительный. Цветной, емкий и в тоже время цельный, живой. Историю рассказывают несколько повествователей и автор, поэтому в романе звучит чудесная многоголосица (книга полифонична). «Каждая голова что-нибудь символизирует - скорее всего, тип человеческого темперамента или особенность мировоззрения»(48), «миг узнавания себя в зеркале всю жизнь был как затяжной прыжок с парашютом. Никогда не могла слиться со своим отражением» (54). А через несколько страниц - французский, полнокровный украинский говор, простая русская речь. Роман наполнен звуками, движением, смыслами, так и хочется сказать, будто сама жизнь. То и дело слышится, как звучит фагот Сени (одного из рассказчиков, до одури влюбленного в Аню), ему вторит, а порой и вовсе ведет свою партию Анина губная гармошка: «Есть ли что банальней смерти на войне / И сентиментальней встречи при луне, / Есть ли что круглей твоих колен»…(457).
Повествование от третьего лица предоставляет наибольшую свободу писателю в применении самых разнообразных приемов и средств раскрытия действительности. Оно не исключает ни лиричности, ни публицистичности, ни ясного и порой открытого - в стилистическом плане - выражения авторских оценок, ни предельной объективности изображения.
Отдельно хочется отметить описание циркового мира. «Все интересы, волнения, интриги - все заключалось во всеобъемлющем понятии «цирк»… Посмеивались над «тырсовиками» - теми, кто всегда внизу: иллюзионистами, коверными, музэксцентриками, мелкой дрессурой. Цирковой элитой считались воздушные гимнасты, акробаты, канатоходцы - словом, группа риска» (178). Яркий, живой, с множеством своих особенностей, странностей, без прикрас - интересен едва ли не больше, чем основная тема. «В пол<