В своей интерпретации исторического капитализма я обращаю внимание на мировую поляризацию (противостояние между центром и периферией), вызванную исторической формой накопления капитала, что идёт вразрез с представлениями о «социалистической революции» (и, более широко, перехода к социализму), сформулированными в историческом марксизме. Далеко не очевидно, что «революция» (или переход) будет основываться на этом историческом понимании (как, собственно, и стратегии борьбы за преодоление капитализма). Надо признать, что наиболее важные социальные и политические битвы XX века велись не столько против капитализма, сколько против империалистических черт реально существующего капитализма. Таким образом, проблема состоит в том, поставит ли перенос центра тяжести борьбы — если уж не обязательно (и тем более не «автоматически»), то хотя бы потенциально — под вопрос само существование капитализма.
1. Маркс связывал радикальность («научность») в анализе реальности с социальным и политическим действием (классовой борьбой в самом широком смысле этого слова), нацеленным на «изменение мира».
Суть анализа, то есть вскрытие реального источника прибавочной стоимости, извлекаемой за счёт эксплуатации общественного труда капиталом — незаменимая часть этой борьбы. Отказ от этого радикального и фундаментального вклада Маркса неизбежно приведёт к двойному поражению.
Во-первых, этот отказ сводит анализ действительности к одной лишь внешней стороне проблемы; подобный подход ограничен своей подчиненностью логике товарного отчуждения, порожденного системой. Тем же образом он нивелирует эффективность стратегий борьбы за изменение мира (не выходящее за существующие рамки отчуждения), «научные» претензии которых не имеют реальной основы.
Тем не менее, совершенно недостаточно просто цепляться за Марксов анализ. И не только потому, что сама «реальность» находится в движении, и всегда есть нечто «новое», что необходимо учитывать в произошедшем — со времён Маркса — развитии критики существующего порядка вещей. Но ещё и потому — и это более важно, — что предложенный Марксом в «Капитале» анализ не был завершён. В шестом томе этой работы — который так и не увидел свет, — Маркс предполагал обратиться к проблематике капитализма в международном масштабе. Закончить этот анализ выпало другим, поэтому я позволил себе сформулировать «закон глобальной стоимости», полностью восстанавливающий значение неравномерного развития (как результата поляризации между центром и периферией), неотделимого от экспансии исторического капитализма в мировом масштабе. Таким образом «империалистическая рента» оказывалась включена в общий процесс производства, обращения капитала и распределения прибавочной стоимости. Эта рента — источник проблемы: она не только объясняет, почему борьба за социализм в империалистическом центре заглохла, но и подчёркивает антиимпериалистическую направленность борьбы на периферии против системы капиталистической/империалистической глобализации.
Не стану здесь дискутировать о том, как следует трактовать тексты Маркса по этому вопросу. Маркс, невероятно проницательный и наблюдательнейший мыслитель из всех когда-либо живших, несомненно, понимал всю серьёзность этого вопроса. Об этом свидетельствуют его замечания относительно катастрофических последствий распространения среди английского рабочего класса шовинистических настроений в связи с колониальной эксплуатацией Ирландии. Поэтому для Маркса не было неожиданностью, что первая социалистическая революция произошла во Франции — менее развитой в экономическом плане, чем Англия, но более развитой по уровню политического сознания. Вместе с Энгельсом он также возлагал надежды на то, что «отсталость» Германии будет способствовать воплощению в жизнь новой формы развития, соединяющей в своих двух этапах революцию буржуазную и революцию социалистическую.
Ленин пошёл ещё дальше. Он отметил качественное изменение, порождённое переходом к монополистическому капитализму, и сделал из этого очевидный вывод: капитализм перестал быть необходимым прогрессивным этапом в истории человечества и стал «загнивающим» (термин Ленина), иными словами, он стал «устаревшим», «отжившим» (мои термины), что ставит во главу угла проблему перехода — одновременно необходимого и возможного — к социализму. Благодаря этому анализу Ленин осмыслил и воплотил в жизнь революцию, которая началась на периферии (Россия — «слабое звено»). Затем, с крушением надежд на революцию в Европе, он замыслил перенести «революцию» на «Восток», туда, где появилась возможность соединить антиимпериалистическую освободительную борьбу и борьбу против капитализма.
Но лишь позднее Мао Цзэ-дун четко сформулировал сложную и противоречивую природу проблем перехода к социализму в этих условиях.
2. «Марксизм» (или, точнее, исторический марксизм) столкнулся с новым вызовом, не существовавшим для самого дальновидного политического сознания XIX века, однако поставленным во весь рост переходом инициативы по изменению мира к народам, нациям и государствам периферии.
Империалистическая рента не «только» приносила выгоду монополиями господствующего центра (в виде сверхприбылей), но также стала основой всего общественного воспроизводства, несмотря на его (общества) очевидную классовую структуру и эксплуатацию трудящихся. То, что так убедительно исследовал Перри Андерсон — «западный марксизм», который он назвал «продуктом поражения» (отказа от социалистической перспективы), — берёт начало из этого источника. Этот «марксизм» приговорил себя отречением от «изменения мира» в пользу «академической» рефлексии, не имеющей политического значения. Либеральный дрейф социал-демократии и её смыкание с североамериканской идеологией «консенсуса» и с атлантизмом, обслуживающим империалистическое господство в мире — таковы последствия этого шага.
«Иной мир» (весьма странная фраза по отношению к миру, находящемуся на долгом пути к социализму), очевидно, невозможен без решения проблем народов периферии — 80 % населения Земли! «Изменить мир» — это изменить условия жизни подавляющего большинства населения планеты. Следовательно, марксизм, который посредством изучения реального мира даёт максимальную эффективность силам, действующим по его изменению, с необходимостью приобретает ключевое и определяющее значение в «третьем мире» (Африка, Азия, Латинская Америка). Каким же образом это значение помогает изучать действительность и формулировать стратегии эффективных действий?
3. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо отталкиваться от действительности.
Следовательно, я предлагаю проанализировать превращение империалистского монополистического капитализма («устаревшего») в глобальный монополистический капитализм (ещё дальше продвинувшегося по пути умирания). Это качественное изменение стало ответом на начавшийся в 1970-е годы и до сих пор не разрешившийся второй длительный кризис системы. Из этого анализа можно сделать два главных вывода. Во-первых, в ответ на индустриализацию периферии (ставшую результатом побед первой волны «пробуждения» этих стран), империалистическая система превратилась в коллективный империализм «Триады» (США, Европа и Япония). Одновременно с этим новый империализм начал применять другие методы контроля над миро-системой. Они были нацелены на установление военного контроля над планетой и её ресурсами, защиту эксклюзивного доступа к технологиям со стороны олигополий и контроль над мировыми финансами. Во-вторых, изменение классовой структуры современного капитализма сопровождалось появлением единолично господствующей олигархии, превращением «среднего класса» — и особенно его верхней страты — в наёмную обслугу этой олигархии и раздробление подчинённых классов.
«Западный марксизм» проигнорировал это важное изменение, вытекающее из формирования глобального монополистического капитализма. Западные новые левые интеллектуалы отказались признать важное воздействие концентрации олигополий, господствующих теперь над всей системой производства: над политической, социальной, культурной и идеологической сферами жизни общества. Выкинув из своего лексикона понятие «социализм» (тем более, «коммунизм»), они более не считают экспроприацию экспроприаторов необходимой и готовы говорить лишь о возможности «иного капитализма» — с человеческим лицом. Деградация всех этих «пост-» дискурсов (постмодернизма, постмарксизма и т.д.) — неизбежный результат. Негри, к примеру, не говорит ни слова об этой важнейшей перемене, ставшей архимедовой точкой проблем нашего времени.
Новояз всех этих бредней сумасшедшего является иллюзорным воображаемым, не имеющим ничего общего с действительностью. Во французском «le peuple» (или «les classes populaires»), как и в испанском («el pueblo» и «las clases populares») не является синонимом понятия «tout le monde» (все), но относится к подчинённым и эксплуатируемым классам и подчеркивает их разнообразие (по их отношению к капиталу), помогая таким образом создавать конкретные и эффективные стратегии, способные стать движущими силами преобразований. Напротив, английский аналог (people) не имеет этого значения, будучи синонимом [французскому] «gens» (все) и испанского «la gente». Новояз игнорирует содержание этих понятий (присутствующее в марксизме) во французском (и испанском языке) и заменяет их расплывчатыми понятиями, как, например, «множество» у Негри. Подобное понятие ничего не дает, но многое отнимает. Черпающее свою декларируемую аналитическую силу из апелляции к тому, что им пользовался Спиноза, живший во времена и в условиях, не имеющих ничего общего с современными нам, оно есть ничто иное как «философский шлак».
Игнорируя империалистический характер господства глобальных монополий, политическая мысль западных новых левых подменяет его пустым означающим «Империя» (Негри). Кажется, нет ничего более далёкого от осознания империалистической ренты (без которого невозможно понять ни механизмы социального воспроизводства, ни проблемы, которые он порождает), чем подобный западоцентризм.
4. В противовес этому, Мао Цзэ-дун предложил одновременно и подлинно революционный, и «реалистический» (научный, чёткий) подход к понятиям, в которых следует рассматривать вызовы современности и формулировать эффективные стратегии для успешного движения на долгом пути к социализму. Для этого он выделяет и объединяет три составляющие части действительности: народы, нации и государства[6].
Народ (народные классы) «хочет революции». Следовательно, из различных подчинённых и эксплуатируемых классов можно сформировать блок-гегемон, противостоящий тому блоку, который воспроизводит систему господства империалистического капитализма, — то есть компрадорскому блоку-гегемону и обслуживающему его государству.
Упоминание нации связано с тем, что империалистическое господство отрицает достоинство «наций» (называйте это как угодно), исторически сложившихся в обществах периферии. Во имя «вестернизации» и тому подобного хлама это господство систематически уничтожает всё то, что придавало нациям их неповторимость. Поэтому освобождение народов неотделимо от освобождения наций, к которым они принадлежат. По этой причине маоизм расширил короткий девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» до «Пролетарии всех стран и угнетаемые народы, соединяйтесь!». «Стремление наций к освобождению» следует рассматривать как подспорье для освободительной борьбы народов, а не противоречащее ей явление. Освобождение означает не возвращение прошлого — иллюзия, связанная с культурным традиционализмом, — но создание будущего, основанного на радикальном переосмыслении исторического наследия нации, а не на искусственном импорте ложной «современности». Наследуемая и подверженная изменениям культура — в противовес обычной расплывчатой трактовке «культуры» («традиционные религии» и прочее), которая не имеет смысла, поскольку культура не является чем-то исторически неизменным, — понимается здесь как политическая культура.
Государство упомянуто в связи с необходимостью подчеркнуть автономию власти по отношению к блоку-гегемону, на чём зиждется её (власти) легитимность, даже если это государство является народным и национальным. Эта автономия будет существовать, пока существует государство, иными словами, на протяжении всего долгого периода перехода к коммунизму. Лишь по его завершению мы сможем говорить о «безгосударственном обществе» — не раньше. Не только потому, что народные и национальные завоевания должны быть защищены от перманентной опасности со стороны империализма, который продолжает господствовать в мире, но и из-за того — и это, возможно, важнее, — что «длительный процесс преобразований» также требует «развития производительных сил». Иными словами, того, что не позволяет сделать странам периферии империализм: уничтожить наследие мировой поляризации, тесно связанной с экспансией исторического капитализма. Данная программа не предлагает «догнать» и сымитировать капитализм центра; участие в вечной «погоне» бессмысленно и чрезмерно расточительно. Следовательно, нужна иная концепция «модернизации/индустриализации», основанная на подлинном участии народных классов в её осуществлении и несущая немедленные выгоды для этих классов на каждой стадии своего развития. Мао Цзэ-дун отверг господствовавшее представление, по которому народы обречены бесконечно ждать, пока развитие производительных сил не создаст условия «неизбежного» перехода к социализму. Он указал на необходимость с самого начала развивать эти силы с перспективой на построение социализма. Государственная власть, таким образом, находится в центре конфликта между противостоящими друг другу требованиями «развития» и «социализма».
«Государства хотят независимости». Мао Цзэ-дун понимал это двояко: независимость (наивысшая форма автономии) в отношении народных классов и независимость от давления капиталистической миро-системы. «Буржуазия» (иначе говоря, правящий класс, занимающий командные высоты в государственном аппарате, чьи стремления постоянно склоняются в сторону буржуазной эволюции) выступает одновременно и как национальная, и как компрадорская. Если обстоятельства позволяют ей увеличить свою автономность по отношению к господствующему империализму, то она встаёт на путь «защиты национальных интересов». Но если обстоятельства этого не позволяют, она предпочтёт «компрадорское» подчинение требованиям империализма. «Новому правящему классу» (или «правящей группе») не удастся избежать подобной двойственности, даже если он будет опираться на народный блок, поскольку «буржуазные» тенденции, пусть и частично, но всё же продолжат воспроизводиться.
Правильное соединение этих трёх элементов реальности — залог успеха на долгом пути перехода к социализму. Важно соединить взаимодополняющие народные завоевания, национальное освобождение и достижение государственной власти. Однако если позволить развиться противоречиям между народом и государством, любые достижения в итоге могут быть обречены.
Упор лишь на один из этих элементов и отказ от поиска путей соединения его с другими грозит тупиком. Представление, будто «люди» — это единственное, с чем нужно считаться, и тезис о «движении», способном изменить мир без прихода к власти, мягко говоря, наивны. То же самое можно сказать о национальном освобождении «любой ценой», понимаемом как независимость от социальной сущности блока-гегемона, что ведет лишь к иллюзиям культурного традиционализма (политические ислам, индуизм и буддизм — вот его примеры). Так же и власть, выступающая «в интересах» народа, но без его участия, ведёт к автократии и кристаллизации новой буржуазии. Путь, проделанный советским режимом — от «капитализма без капиталистов» (государственного капитализма[7]) к «капитализму с капиталистами», — один из наиболее трагических примеров эволюции подобного рода.
Поскольку ни народы, ни нации, ни государства периферии не могут нормально существовать в империалистической системе, «Юг» представляет собой «штормовую зону» перманентных восстаний и бунтов. И с 1917 года течение истории главным образом складывалось из этих восстаний и независимых начинаний (в смысле независимости от тенденций, которые господствовали в империалистической системе) народов, наций и государств периферии. Именно эти начинания, несмотря на их ограниченность и противоречивость, несли с собой важнейшие изменения современного мира, значительно перевешивая сопровождавшие их прогресс производительных сил и относительно лёгкую социальную реструктуризацию в центре системы.
Сейчас на подъёме вторая волна независимых начинаний стран «Юга». «Развивающиеся» и прочие страны, как и их народы, борются с методами, которыми коллективный империализм «Триады» стремится увековечить свое господство. Военные интервенции Вашингтона и его приспешников по НАТО начинают буксовать. Мировая финансовая система распадается, и ей на смену приходят автономные региональные системы. Рушится технологическая монополия олигополий. На первый план выдвигается возвращение контроля над природными ресурсами. На политическую сцену выходят андские нации — жертвы внутреннего колониализма, сменившего колониализм иностранный. Массовые организации и борющиеся леворадикальные партии либо уже нанесли поражение либеральным программам (в Латинской Америке), либо вот-вот такое поражение нанесут. Все эти начинания, в первую очередь антиимпериалистические, имеют потенциал, столь необходимый для начала долгого перехода к социализму.
Длительный упадок отжившего капитализма/империализма и долгий переход к социализму — вот две взаимоисключающие альтернативы. Упадок капитализма не влечёт за собой автоматического продвижения по пути к социализму; напротив (и логика капитала здесь неумолима), это путь к варварству — «глобальному апартхейду», как я это называю. В то же время этот упадок создаёт благоприятные условия для начала долгого перехода к социализму.
Как связаны эти две перспективы? Рождающийся «иной мир» всегда противоречив: он несёт с собой как худшее, так и лучшее из «возможного» (пока история вершится, её законы до конца не известны). Первая волна начинаний народов, наций и государств периферии разворачивалась на протяжении XX века, примерно до 1980-х годов. Любой её анализ имеет смысл только в свете рассмотрения взаимодополнения и конфликта между тремя её основополагающими элементами. Вторая волна поднимается сейчас. Будет ли она мощнее? Поднимется ли выше предыдущей?