Но на творчестве, предшествующем любви, лежит печать времени. Лишь любовь как ощущение Вечности и жизнь в ней позволяет творцу создавать вечные произведения. Петрарка, вдохновленный любовью к Лауре, а Данте—к Беатриче, создают узоры Вечности на морозных окнах своей жизни. И узоры эти остаются» когда нет уже ни окон, ни мороза, ни породившей их эпохи с безднами желаний, воль и одиночеств.
Все сказанное приводит нас к простой истине: только превращение одиночества в творчество делает его любовью. Однако любое ли творчество вызывает любовь?» Путь творческого зарождения и сбережения любви весьма непрост и трагичен. И здесь очень интересен пример Сальвадора Дали и его Галы.
Глава б
ЛЮБОВЬ И АБСУРД:
ОДИНОЧЕСТВО САЛЬВАДОРА ДАЛИ
Безумный Дали был слишком влюблен в Галу, чтобы любить ее. Поэтому в его творчестве бесконечное доминирует над вечным, а высокое -- над возвышенным. В его работах очень много пространства, но почти совсем нет времени, ибо время, освоенное в живописи, становится Вечностью. Не имея любви, заменяя ее играющей влюбленностью, Дали жил и творил, играя перед собой. Его бытие ограничено кажимостью и наполнено эротическими изменами его Гале. В отличие от Казановы, находящему идеал женщины в бесконечной измене идеалу женщины через познание всего женского рода. Дали изменяет своему идеалу через создсщие все новых и новых произведений. Гала, эта суровая и внимательная Муза Сальвадора Дали, сама создает такой тип изменщика, который изменяет ей с Ее Величеством Перспективой. Для зрелого и завершившегося Дали предельно важно дополнить неправдоподобность своих персонажей правдивостью академически выписанных перспектив, наделить их тенями, морщинами, бликами — объемом, тяжестью и местом в объеме и тяжести.
|
|
Гала и Дали влюблены друг в друга. Влюбленные склон-ны изменять друг другу. Для Дали жизненно важно оставить Галу рядом с собой. Для этого нужна ревность Галы, которая по-настоящему может ревновать только к покоренной публике. И Дали покоряет публику правдоподобностью неправдоподобного. Но в отличие от любого мифотворца, который достигает того же. Дали покоряет публику правдоподобностью не космоса, а хаоса. Больше того, он покоряет публику правдоподобностью абсурда. Абсурд, изображенный в технике старых мастеров, не может не покорять. Неприятное для нас блюдо, поданное на грязной посуде, заставит с отвращением забыть о нем. Предложенное на золотом блюде, оно не станет приятней, но будет оставлено в нашем восприятии и памяти.
Золотое блюдо — это удивительное мастерство Дали. Он создал его под руководством Галы, поднявшись над многообразным стадом ортодоксальных сюрреалистов.
Дали творит свой Абсурд-на-Золотом-Блюде не для себя, он творит его для Галы, ибо их обоюдная влюбленность, влюбленность вечных юноши и девушки, требует этого как главной жертвы.
Золото Блюда Мастерства для Дали становится жаждой золота. Золото превращается в универсальный смысл бытия и спасение от абсурда. «Позолотить все вокруг — вот единственный способ одухотворить материю» [1], — пишет Дали. Золото проникает в мысли и сны Галы и Дали — оно есть мистическая сила, дающая ту свободу, которая продлевает и украшает их влюбленность. Золото перестает быть для них средством материальной независимости, оно есть могущество, порождающее их духовную свободу — золото наполняет реальностью абсурд фантазий и, позолотив, скрывает его. Золото почти заменяет солнце. Сама Гала для Дали покрывается позолотой. Он вспоминает, как однажды вернувшись ночью домой, разбудил свою Музу: «Гала, проснувшись при моем появлении, крикнула из своей комнаты:
|
|
— Послушай-ка, малыш Дали! Мне только что приснилось, будто через полуоткрытую дверь я видела тебя в окружении каких-то людей. И знаешь, вы взвешивали золото1*
Перекрестившись в темноте, я торжественно пробормотал:
— Да будет так! А потом я расцеловал мое божество, мое сокровище,
мой золотой талисман!» [2]
Действительное творчество есть лишь одно — поиск и обновление любви, В данной ситуации пример Дали весьма показателен. Оставшись в пределах юношеской влюбленности, он желает лишь игры-поддержания пламени этой влюбленности, которая делает ее бесконечной.
Для Дали Гала — единственная и неповторимая Муза. Она есть его воля и мужественность, направляющая женскую стихию Дали. — ибо зависимость от бессознательного всегда есть женская стихия. Воля Галы приводит к удивительной законченности работ Дали. Только дополненная этой волей к успеху, фантазия Дали создает его неповторимое творчество. Хаос становится космосом.
Дали убежден в уникальности Галы. Но по сути дела, Гала есть универсальная Муза сюрреалистов, выбравшая себе и влюбившаяся в наиболее перспективного из них.
Того, кто сюрреальное сделает наиболее реальным.
Дали вынужден вечно жить, Постоянно доказывая Гале, что он Дали. Более того» он вынужден доказывать Гале возрастающее мастерство Сальвадора Дали и увеличение пространства Сальвадора Дали в мире. И еще более — Дали постоянно должен демонстрировать Гале мир, обезумевший от Дали. Таковы законы влюбленности. Гала — высший судия успеха и палач поражения Дали в мире людей. Гала — высший палач успеха и судия поражения в мире Дали. Во власти Галы выбрать один из этих миров. И она почти выбирает первый.
|
|
Остается «почти» — тайная заковыка и намек на нечто большее, чем юношеская влюбленность. Благодаря этому «почтив Дали создает истинные шедевры. Во главе их — «Сон Христофора Колумба» и «Тайная вечеря».
«Сон Христофора Колумба» — одна из немногих работ Дали, где кроме пространства и перспективы есть время и истинный, живой свет. Колумб — великий покоритель Пространства, сделавший это-покорение главным делом жизни. Дали — тоже великий покоритель Пространства. Колумб одинок, ибо только он один видит конечную цель покорения. Дали тоже одинок, он одинок в своем желании выйти за пределы пространства во время и Вечность.
Влюбленность всегда знает только пространство и чахнет перед лицом времени и Вечности. Выход Дали за пределы пространства есть выход за пределы абсурда, который охватывает нас при завершении влюбленности. Влюбленность в Галу и сотворчество с ней дают Дали маленькую брешь в пространстве. Брешь в пространстве творчества Дали — это мера его любви к. Гале, И сквозь эту брешь струится Вечность.
В образе Колумба Дали изображает великую бессмысленность покорения Пространства и высший смысл этого покорения — выход во время и вечность. Дали отождествляет себя с Колумбом. Он приходит Колумбу во сне. Одинокий Дали распахивает над одиноким Колумбом вечное небо и в нем — намек на преодоление одиночества Дали и Колумба. Дали возносит спящего Колумба на небо и вместе с ними возносится Гала-
В «Тайной вечере» Дали пытается проникнуть в тайну одиночества Христа. Вновь и вновь желает он отождествить себя с Христом, испытавшим абсолютное одиночество и абсолютно преодолевшим его. И Христос принимает Дали в себя, даруя в этой картине полноту присутствия Дали. Истинный успокоенный Дали разливается в ее золотом свете — Дали, освобожденным от абсурдных фантазий и позолоты одиночества, трагический гений сюрреализма, любящий свою Прекрасную Даму.
* * *
«Тайная вечеря» и «Сон Христофора Колумба» ставят Дали рядом с Леонардо да Винчи, Рафаэлем и Гете, а Гале сообщают ту гениальность, которой может обладать Муза и которой обладали Каролина Шеллинг и Козима Вагнер.
Глава 7
НЕРАЗДЕЛЕННАЯ ЛЮБОВЬ
В отличие от влюбленности любовь всегда жаждет абсолютной взаимности. Поэтому когда взаимности нет, человек испытывает возможно самое трагическое одиночество в жизни. Трагическая любовь — это прежде всего неразделенная любовь. Или точнее: неразделенная любовь есть вершина трагической любви.
Трагическая влюбленность — это словосочетание допустимо, но оно слишком легко может быть заменено на неудобную влюбленность. Трагическую любовь значительно сложнее превратить в неудачную любовь. Мы всегда ощущаем, что любовь есть не случайность и кажимость» а неизбежность и бытие.
Неразделенная любовь есть трагическое бытие. На какой-то миг, для кого-то надолго, а для кого-то навсегда оно превращается в главный поток бытия, который низвергается в бездну. Переживая неразделенную любовь, мы всегда находимся на краю бездны. И эта бездна притягивает нас. Мы слышим шум водопада, видим блики солнца на пенных струях и провожаем их взглядом, и вместе с ними окунаем взгляд в темноту. Напрасно мы ищем там что-то — бездна не имеет дна. И водопад увлекает туда часть нашего Я Сам водопад и есть эта часть Я. Но бездне нужно все Я, она ожидает и этот крохотный огонек самосознания, застывший на краю бытия и ничто. Окруженный химерами бессознательного, он дрожит, постигая непостижимую жестокость мира, и дьявольским искушением является желание броситься вниз и погаснуть, найдя облегчение от любви вообще.
Из этой бездны человек всегда выбирается демоном, неспособным любить. Он может стать маньяком, утонченно мстящим противоположному полу за то, что стал демоном, может погрузиться в обыденность и сон, теряя возможность реагировать на эротическую жизнь. И то, и другое делает его человеком без лица.
Нужно удержаться на краю. Противопоставить бездне желание любить вопреки всему. Это остановит падение бытия в бездну, и рано или поздно сама бездна неразделенной любви затянется перед нами, как рана.
От неразделенной любви всегда необходимо освободиться. Это освобождение не есть просто забвение или сублимация в виде сборника трагических стихотворений. Необходимо освободиться от бытия неразделенности в себе, сохраняя при этом любовь и способность любить. свобождение от неразделенной любви возможно че-шание ее влюбленностью. В таком случае она становиться в ряду других влюбленностей, теряя свой ский характер. Но это происходит лишь тогда, когда она действительно является влюбленностью.
Однако неразделенная любовь может быть и действительной любовью. Тогда освобождение приходит через переживание ее неразделенной только в пределах физического бытия личности. За пределами смерти тела абсолютно неразделенное может превратиться в абсолютно неразделимое. Трагическое чувство неразделенной любви очищается, переходя в гармоническое чувство мистической любви — любви вне пределов тела или в новом теле. Только такое чувство может освободить нашу психику от разрушения. Принятие идеи индивидуального бессмертия становиться смертью неразделенности и бессмертием любви.
Каждый, кто испытал неразделенную любовь, если это в самом деле любовь, всегда приобретает мистический опыт.
Безусловно, счастливая любовь тоже дает такой опыт — силу переживания ее вечности, но человек устроен так, что именно трагическая глубина воздействует на него сильнее глубины счастья. Одиночество, окрашенное таким опытом, приобретает величественные краски и формы, подобные краскам и формам закатного неба. Оно сообщает личности трагический аристократизм.
ЧАСТЬ II
НАД БЕЗДНОЙ
«Последним средством материнской педагогики является угроза дочери, которая в чем-либо не слушается ее, что она не получит мужа.»
Отто Вейнингер
«Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радостный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить все печальное из памяти. Счастлив семьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку!»
Николай Гоголь
Глава 1
ЗАСТЫВШЕЕ ОДИНОЧЕСТВО
Итак, мистическое очищение неразделенной любви порождает трагический аристократизм. Однако к такому аристократизму, уравнивающему или, точнее, соединяющему женское и мужское, приходят очень немногие. Ростки мистического переживания любви обычно настолько слабы, что неразделенная любовь просто выбрасывается в бессознательное и замирает там, становясь шрамом памяти. Идея любви не отбрасывается, но она спит. Вместе с ней засыпает молодость.
Мужчины, переносят и забывают одиночество неразделенной любви р одиночестве, думая о себе и пребывая в себе. Этот странный эгоизм непонятен женщинам. Женщины значительно больше вникают в мнение рода о собственной неразделенности. Неразделенность любви для женщины выступает покинутостью. Однако любовь всег-Да сильнее рода. Поэтому позиция женщины бесконечно противоречива. Распятая между любовью и родом, она временами готова забыть и отринуть освященную родом женскую гордость.
Женщина готова ждать и надеяться на изменение чувств мужчины. Более того, она готова бороться за них. Иногда ожидание и борьба продолжаются всю жизнь. И если они сочетаются с отказом женщины от общения с другими мужчинами, она становится той, кого род презрительно назвал старой девой.
Мужчина-холостяк — как и старая дева — становится собой, пройдя огонь неразделенной любви. Речь идет не о мужчине, который не расписывается с женщиной, живя с ней, а о мужчине, избегающем женщин вообще. Сначала он делает это с трудом, но с годами такое удается ему гораздо успешней. Далее нам предстоит понять жизненные пути таких мужчин, а пока попытаемся уловить главную противоположность холостяка и старой девы.
Род называет старой девой женщину, пребывающую в сексуальном одиночестве, мужчина же становится холостяком благодаря эротическому одиночеству. Различие сексуального и эротического одиночества будет подробно раскрыто в третьей части нашего исследования, сейчас же важно понять следующее: старая дева для рода есть женщина, лишенная половых контактов, мужчина-холостяк — лицо, лишенное женской заботы о себе. При этом для мужчины допускается, с одной стороны, забота матери, а с другой — сексуальные связи с проститутками, любовницами — все это не изменяет статус холостяка. Лишь обоюдная и действительно эротическая связь с женщиной выводит его за пределы этого статуса. Род перестает называть холостяком мужчину, который достаточно долго живет с заботящейся о нем женщиной. Для женщины же потеря статуса старой девы лежит в сугубо сексуальной сфере. Именно секс превращает старую деву в «свободную женщину».
Такое неравноценное отношение к холостяку и старой деве показывает презрение рода к женщине, не знавшей над собой власти фаллоса. Мужская девственность воспринимается гораздо сдержанней и ироничней, женская девственность — в самом соку деторождения (и соответственно после него) — вызывает саркастическую озлобленность общества. Неудивительно, что женщина отвечает обществу тем же.
Род может простить девственность лишь одиозначно некрасивой женщине, причем чем больше она уродлива, тем в большей степени магия рода превращает презрение в жалость.
Род никогда не может понять верность женщины безвозвратно ушедшему возлюбленному, с которым у нее не было сексуальной близости. С другой стороны, род значительно дольше склонен называть женщину вдовой, чем мужчину вдовцом, если она вновь не торопится выДпш замуж. Мужчина достаточно быстро опять становится холостяком, женщину не спешат именовать свободной женщиной. Женщину всегда накрывает тень мужчины, который имел с ней сексуальную близость, мужчина же почти независим от этой тени. Род не принимает старую деву за ее незатененное бытие, за ее странную свободу от секса и деторождения.
Как видим, мужчине, как и в юности, дана значительно большая свобода одиночества. Быть холостяком и девственником для мужчины порой неудобно, порой тоскливо, но в любом случае легче, чем женщине.
К появлению холостяка и старой девы приводит воля к одиночеству, замкнувшаяся на себе. Такая воля к одиночеству находит цель в самом одиночестве и превращается в привычку к одиночеству.
А эта привычка означает рождение застарелого одиночества. Она приводит к остановке одиночества. Одиночество теряет динамику и возможность изменения. Оно замораживается, замирает и ждет смерти, чтобы только с ней покинуть человека.
С этим связана наша неприязнь к одиночеству холостяка и старой девы. Оно вызывает у нас бессознательную отстраненность и отвращение — как нечто отринувшее любовь и жизнь. Мы воспринимаем его как заброшенность и бесцельность. Поэтому понятно, почему одиночество монаха и монахини вызывает совсем иные чувства: здесь физическая отделенность от противоположного пола имеет объяснение и высший смысл Это высший смысл, обритаемый за пределами одиночества. То же самое мы можем сказать о подобном одиночестве великого философа и художника…1
Большинство людей, переходя от романтизма юношеских влюбленностей к взрослой жизни, переходят не к любви, а к бытию, в котором нет места ни влюбленности, ни любви. В этом бытии любовь и влюбленность заменяются сексуальной зависимостью и материальной привязанностью, вызывающих тоску во временном одиночестве и скуку в совместном бытии. Холостяк и старая дева освобождены от этого. Они выходят на обочину жизни и остаются там. Старый холостяк, или, как еще говорят, убежденный холостяк, и старая дева — это люди, которые из-за любви так. и не стали взрослыми. Возраст постоянно выталкивает их в общество своих сверстников, но они чужды ему и стремятся вернуться в мир детства и отрочества. Это выступает — особенно для женщин — странной компенсацией семьи и общества. Старый холостяк и старая дева часто бывают старательными педагогами раннего и среднего школьного возраста — им нужно постоянное общение с детством и отрочеством, а не с юностью, переполненной эротическими желаниями и перспективами. В остальном же они стремятся к профессиям, обеспечивающим им уединение, — коллекти и сверстников чужд им мучительными для них эротическими переживаниями и сексуальными сплетнями.
Итак мм предположили, что одиночество холостяка и старой девы становится собой под воздействием неразделенной любви. Не в силах освободиться от нее через обычное вытеснение-забвение или мистическую сублимацию, они отчуждаются от мира взрослых. Достаточно ли этой причины для того, чтобы холостяк и старая дева стали такими какие они есть? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо изменить угол видения. До сих пор мы смотрели на холостяка и старую деву глазами рода. Постараемся теперь посмотреть на мир и нас их глазамл
Однако, прежде чем пуститься в путешествие по их психике, необходимо ответить на запоздалый вопрос только ли холостяка и старую деву порождает неразделенная любовь?
Нет. Холостяк и старая дева лишь заглянули в бездну неразделенной любви, но кто-то побывал там. И этот кто-то поднялся в наш мир уже нечеловеком. Такого нечеловека в современной культуре обычно называют маньяком, от греческого «mania» — восторженность, страсть. Далее мы постараемся вникнуть и в его одиночество. Сейчас же начнем с более обыденного и привычного.
Глава 2
ТАЙНА АБСОЛЮТНОГО ХОЛОСТЯКА
Холостяками современное общество называет неженатых мужчин старше тридцати лет 2. Но уже при самом беглом рассмотрении мы видим, насколько различны эти люди,
Прежде всего мы замечаем, что холостяки разделяются на два абсолютно противоположных типа. К первому относятся все те, кто одинок в силу случайных, внешних причин, ко второму — холостяки, одиночество которых вытекает из глубинных особенностей их жизненного пути и психики. Первые — это мужчины, судьба и профессия которых протекает вдали от женщин — военные, геологи, спортсмены, артисты, воры в законе и т. д. Но это всегда случайные и временные холостяки. Их одиночество — социальная, а не психологическая и метафизическая проблема. Конечно, мы может говорить, что мужчины выбравшие подобные профессии, бессознательно стремятся к холостой жизни, однако вряд ли это будет справедливо по отношению ко всем представителям этих профессий и стилей жизни. Для большинства из них романтизм и свобода бытия без жены лишь временно торжествуют над утехами семейной жизни. Речь может идти о затянувшемся времени холостого одиночества, которое рано или поздно переходит в иной временной поток, омывающий уютное семейное гнездышко, где их ждет отдохновение и которое выступает их тылом.
Одиночество холостяков второго типа менее зависит от условий профессии и специфики быта. Именно такое одиночество может быть вызвано неразделенной любовью. Этих холостяков род обычно называет — в отличие от случайных и временных холостяков — убежденными холостяками. Именно о них пойдет речь дальше.
Одиночество убежденного холостяка, наполненное неразделенной любовью, для своего укрепления и оправдания ищет женский образ, заменяющий всех женщин. Это образ матери.
Соединение неразделенной любви с образом матери порождает одиночество абсолютного холостяка. Это одиночество, в котором вообще нет места женщинам. Такой холостяк полностью отдается внеэротическим интересам жизни, эротические же интересы замораживаются и отмирают. Они напоминают рудиментарные органы. Существуя внешне, эти интересы лишены содержания и внутренней формы.
Отказываясь от ожидания влюбленности и любви, абсолютный холостяк отказывается от созидания нового. Он отдается коллекционированию, мелкой научной деятельности, не требующей творчества и интуиции, из абсолютных холостяков получаются идеальные сторожа и вахтеры.
Жизнь такого холостяка распадается на два периода — до и после смерти матери. Именно после смерти матери он приобретает черты старого холостяка. Умирая, мать освобождает его от своей заботы и привязанности, но после определенного возраста это освобождение теряет смысл. Одиночество, в котором он пребывал с матерью и внеэротической страстью, смыкается вокруг него, словно стенки пробирки. Он заспиртовывается в этом одиночестве, как моллюск, теряя возраст и пол. Это одиночество окончательно лишает старого холостяка воли к власти над миром и собой, а также воли к возвышению над собой в этом мире...
Именно абсолютный холостяк наиболее пригоден для того, чтобы стать монахом, и монашество выступает для него наиболее полным преодолением одиночества, помо-^я превратить неразделенную любовь и инфантильную привязанность к матери в нечто более высокое.
Однако монашество абсолютного холостяка проистекает от слабости, а не от силы. Очень часто он не возвышает свой эротизм до мистического слияния с Абсолютом, а получает санкцию на абстрактное освобождение от зротизма. Он возвращается в бесполое бытие подростка.
Его бесцветное одиночество порождает бесцветное монашество.
Он становится бесцветным проповедником и бесцветным лектором, он вечно обречен приносить с собой серое бытие и тусклые глаза…
Еще одним типом убежденного холостяка могут быть мужчины, ищущие и не находящие свой идеал. Их одиночество порождено несостоявшейся любовью. Это люди, как правило, пребывающие в активном поиске и почти полностью превращающие волю к одиночеству в волю к выбору. Они не бегут от женщин. Наоборот, смысл жизни они находят в покорении женщин. Классическими типами здесь выступают Дон Жуан и Казанова.
Таких холостяков называют не холостяками, а свободными мужчинами. Мир для них — это цепочка побед и разочарований, которые доставляет им женский род. В их лице мы видим перенесение юношеских влюбленностей во взрослость. Но теперь эти влюбленности есть ступени трагического поиска любви, лишающего их заботы одной женщины. Свободные мужчины принципиально отличаются от абсолютных холостяков и находятся дальше от края бездны, но так же ходят по краю и не менее одиноки. Однако в их одиночестве нет замкнутости и затхлости, отличающих абсолютного холостяка: оно насквозь продувается ветром, и в нем есть трагическая надежда. В следующей части мы попытаемся постичь логику их жизни.
К свободным мужчинам мы можем отнести холостяков, порожденных творческим одиночеством. Они не могут быть абсолютными холостяками уже по той причине, что творчество требует эротического слияния с женщиной и женским; однако достаточно часто им необходима свобода от быта с лицом противоположного пола…
Жажда этой свободы часто приводит к тому, что творец обладает только мистической связью с женщиной.
Материальные отношения с женщинами минуют его, как пейзажи в окнах поезда. Такой творец движется вперед, ему некогда и незачем останавливаться. Секс, переживания по поводу болезней ребенка, получение чинов и званий во имя семьи — все это обходит его стороной. Жизнь вдвоем заменяется постижением женщины в одиночестве. Здесь есть впадение в бытие абсолютного холостяка и прорыв к апо-калиптическому преодолению его. Холостое бытие становится чем-то возвышенным, более того, оно становится наименее холостым бытием. И уж по крайней мере, менее холостым, чем у многих женатых мужчин.
Но это все-таки бытие на краю бездны.
Кант и Ницше, эти великие холостяки избегают серости абсолютного холостяка именно благодаря мистическому видению любви и женского. Однако мистическое видение женского бесконечно сложно и трагично. Оно выскальзывает из мыслей и слов.
Видение любви не может заменить любовь. Кант приходит к сухости антиномизма, Ницше — к безумию вечного возвращения Сверхчеловека...
Таким образом, лишь абсолютный холостяк является действительным холостяком и обладает завершившимся одиночеством. В его бытии необходимо соединяются неразделенная любовь и привязанность к матери. Может ли одна из этих причин породить абсолютного холостяка? Наверное, нет, ибо такой холостяк лишен абсолютной устойчивости холостого бытия, и в каждое следующее мгновение может кардинально изменить его.
Сама по себе зависимость от матери почти всегда обречена быть разорванной. Разрывая ее, холостяк освобождается для любви. Но если эта зависимость обоюдна, разрыв ее всегда чреват трагедией.
Это прекрасно показала Урсула Ле Гуин в романе «Порог». Юноша, бытие которого контролируется матерью, полюбив» восстает против нее. Он обречен сразиться с ней и уничтожить образ матери-чудовища в своем бессознательном. Вспышка одиночества потрясает его, но именно она освобождает его от одиночества. Она освобождает его от одиночества-зависимости и позволяет прорваться к любви. Только сила зарождающейся любви и ее разделен' ность делают это возможным.
Соединение неразделенной любви и привязанности к матери — есть тайна бытия абсолютного холостяка.
Глава 3
ОДИНОЧЕСТВО ВЕЛИКОГО ХОЛОСТЯКА:
НИЦШЕ И ЗАРАТУСТРА
| «Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся счастьем своим.» Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра» |
Великим холостяком есть человек, ставший одиноким ради великой цели. Он выбирает служение этой цели и предпочитает его суетному общению с женщиной и женщинами. Непосредственное общение с женщинами он заменяет постижением абсолютной женственности, недостижимой в телесности нашего мира.
Выше я соединил Канта и Ницше в бытии великого холостяка и в переживании кризиса этого бытия. Но одиночество Ницше принципиально отличается от одиночества Кантз. Кант упивается своим холостым бытием, он погружен в него, не испытывая необходимости в соборности и Музе. Божественная мудрость — вот та единственная женственность, которой он полнокровно обладает и которая заменяет ему бытие с женщиной. Кант наполнен одиночеством-наслаждением, Ницше мучительно тяготится одиночеством.
Ницше недостаточно обладания мудростью. Такое обладание перестает быть для него ценностью. Он жаждет присвоения бытия, лежащего за пределами знания и веры. Это бытие, находящееся для прежних поколений европейских философов в Божественном Бытии, Ницше пытается найти в самом человеке. Он пытается найти его в общности однодумцев и разочаровывается в такой общности.
Ницше отталкивает обыденность человека. И тогда он поворачивает вспять эволюцию человека. Он смотрит вверх. Так рождается Сверхчеловек.
Его рождение знаменует новую эпоху одиночества Ницше — одиночество вдвоем с призраком Сверхчеловека. Для того, чтобы спастись от ужаса этого одиночества, необходим посредник, третье мшр между Ницше и Великим Неизвестным. Таким лицом становится Заратустра.
Ницше передает Заратустре свое одиночество и свое презрение к женщине и человечеству. Заратустра становится тенью одиночества Ницше.
Он становится символом одиночества Ницше и его мифом.
Но одиночество пророка Заратустры передается Ницше и усиливает его одиночество. После этого метафизический образ женского все больше меркнет в его глазах. И вместе с этим тускнеют глаза Ницше. Его ожидает бездна.
Заратустра есть образ, отнимающий у Ницше способность любить.
Любить что-либо, кроме одиночества...
Заратустра близок Ницше, он выражает Ницше, но он нс одно и то же с Ницше. В нем одиночество Ницше очищается до максимальной красоты и трагичности. Это эс-тетизированное и озвученное одиночество Нищие. Заратустра — это идеальный великий холостяк, лишенный драматизма обыденного, замутняющего чистоту одиночества Ницше.
И вместе с тем одиночество Заратустры не есть одиночество Сверхчеловека. Ибо сам Заратустра отнюдь не Сверхчеловек. Замкнутый в своем одиночестве, Ницше отчуждается не только от человечества, но и от последующей эволюционной ступени человека, ибо такая эволюционная ступень может быть только андрогинной, соединяя мужское и женское в новом единстве.