Естественнонаучного и гуманитарного познания 4 глава

Два больших новых явления научной мысли наблюдаются в XX веке в этой области знаний.

Во-первых, впервые входит в сознание человека чрезвычайная древность человеческой культуры, в частности, древность проявления на нашей планете научной мысли.

Возраст земли, по условиям своего климата не отличной от современной, измеряется миллиардом или миллиардами лет; в последних десятитысячных долях этого планетного времени несомненно уже существовала научная человеческая мысль.

Во-вторых, впервые сливаются в единое целое все до сих пор шедшие в малой зависимости друг от друга, а иногда и вполне независимо течения духовного творчества человека.

Перелом научного понимания Космоса, указанный раньше, совпадает, таким образом, с одновременно идущим глубочайшим изменением наук о человеке. С одной стороны, эти науки смыкаются с науками о природе, с другой, их объект совершенно меняется.

Одно из самых могущественных орудий роста исторических знаний, создание XVII—XIX веков – историческая критика и досто­верность ее заключений – требует поправок, опирающихся на эмпирический материал, предвидеть который разум не может; природ­ный процесс может, как оказывается, в корне менять достижение исторической критики.

Одновременно история смыкается с биологическими науками. На каждом шагу начинает выявляться биологическая основа исторического процесса, не подозреваемое раньше и до сих пор, по-видимому, недостаточно учитываемое влияние дочеловеческого прошлого человечества; в языке и в мысли, во всем его строе и в его быту выступают перед нами теснейшие нити, связываю­щие его с его отдаленнейшими предками.

Все ярче выдвигается общность законностей для разных про­явлений знания — исторических и биологических наук. Она, на­пример, ярко чувствует и ищется в том факте, с которым мы сей­час имеем дело — в одной из исторических наук, в истории знания и научной мысли. Появление пачками и сосредоточение в опре­деленных поколениях умов, могущих создавать переворот в на­учных исканиях человечества, а следовательно, и в энергетике биосферы, не является случайностью и вероятно связано с глу­бочайшими биологическими особенностями Homo Sapiens…

Так, в науках физико-химических и в науках о человеке, исто­рических, одновременно идет исключительный по силе и размаху перелом творчества. Он находится в самом начале.

Он представляется натуралисту-эмпирику процессом стихий­ным, естественноисторическим, не случайным и не могущим быть остановленным какой-нибудь катастрофой. Корни его скрыты глубоко, в непонятном нашему разуму строе природы, в ее неиз­менном порядке.

Мы не видим нигде в этом строе, насколько мы изучаем эво­люцию живого в течение геологического времени, поворотов и возвращений к старому, не видим остановок. Не случайно, свя­занно с предшествовавшими ему существами появился человек, и не случайную он производит работу в химических процессах биосферы.

Поворот в истории мысли, сейчас идущий, независим от воли человека и не может быть изменен ни его желаниями, ни какими бы то ни было проявлениями его жизни, общественными и соци­альными. Он несомненно коренится в его прошлом.

Новая полоса взрыва научного творчества неизбежно должна дойти до своего естественного предела, так же неизбежно, как движется к нему комета.

В чем, по мнению В. И. Вернадского, состоит новизна стиля мышления неклассической науки начала ХХ века?

 

Феномен единства научного знания в работе П. В. Копнина «Диалектика. Логика. Наука»

В каком отношении находятся философия и наука?

Можно ли рассматривать философию в качестве источника новых научных идей?

Какие революционные изменения произошли в научном понимании, которые, по мнению П. В. Копнина, ведут к необходимости совершенствования философского метода мышления?

Что выступает в качестве одной из методологических предпосылок синтеза научного знания?

Копнин П. В. Диалектика. Логика. Наука. М., 1973. С. 77 – 104.

Дополнительная литература

Структура философского знания. Сб. статей. Посвящается памяти П. В. Копнина. М., Томск, 1986.

Копнин П. В.: философ и человек //Вопр. философии. 1997. № 10.

П. В. Копнин

Диалектика. Логика. Наука.

<М.: Наука. 1973. С. 101-103>

д) Философия и единство научного знания

Общепризнанной особенностью развития знания в наше время является его дифференциация и интеграция. В настоящее время вместо одной науки мы имеем дело с очень разветвленной сетью отдельных наук, которые состоят из теоретических систем, в ко­торых абстракции связаны по более или менее строгим правилам. Количество этих систем непрерывно растет; когда открывается новая предметная область, входящая в сферу практической и теоретической деятельности человека, возникает вопрос: не явля­ется ли эта теоретическая система знания самостоятельной наукой. Сейчас непрерывно обсуждаются вопросы о новых областях зна­ния вплоть до науки о науке.

Перед нами совокупность наук, имеющих свой специфический предмет, метод, структуру и язык. Возникает вопрос, как воз­можно единство современного научного знания и каково место философии в его установлении. Единство знания в прежнем смыс­ле, когда все оно включалось в одну систему, называемую фило­софией, давно потеряло смысл. Ныне существующие области на­учного знания и их языки не сводимы друг к другу и к какому-либо одному универсальному языку без того, чтобы не потерять части своего содержания. Сейчас уже почти ни у кого не вызы­вает сомнения, что построение какой-то одной универсальной, унифицированной науки с одним языком — задача невыполнимая. Если бы и можно было построить что-то в этом роде, то это вряд ли сколько-нибудь продвинуло знание вперед и способствовало решению стоящих перед наукой проблем.

Существовавшее ранее чисто внешнее объединение в одну си­стему совершенно гетерогенных элементов, включая и действи­тельное знание, и беспочвенную фантазию, свойственную религии и другим формам мистификации, создавало лишь мнимое единст­во знания. Теперь же наука разбилась на множество действи­тельных теоретических систем, и возникли условия для установ­ления подлинного их единства.

И в самом деле, дифференциация научного знания одновре­менно сопровождается и его интеграцией. Под последней следует понимать не объединение существующих систем в нечто единое, не своеобразное суммирование знания, достигнутого разными на­уками о некотором объекте, представляющем большой интерес для человека (например, в решении проблемы полета человека в космос принимает участие очень большое число наук, каждая из которых вносит свою лепту в изучение этого сложного процесса), а стремление в процессе взаимосвязи позаимствовать друг у друга и сами методы, и язык, чтобы применить их для иссле­дования своего объекта.

Этот вид интеграции оказывает огромное влияние на ход раз­вития современного научного знания. Например, не успела воз­никнуть новая область знания — кибернетика, как ее метод язык, в частности понятие информации, стали применяться по­всюду, иногда, правда, без особой необходимости, а ради кокет­ства и дани моде. Цель этого вида интеграции состоит в том, чтобы путем перенесения методов и языка с одной науки на другую решить некоторые проблемы, которые в данной науке без них не решались. Например, вопросы астрономии, в особен­ности такой ее части, как космологическая проблема, в настоя­щее время плодотворно разрабатываются на основе аппарата, созданного теоретической физикой, общей теорией относитель­ности Эйнштейна. Применение этого аппарата необходимо, по­скольку без него космология не только бы не решила, но и не могла бы правильно поставить многие трудные задачи.

Продуктивный перенос метода и языка одной науки на дру­гую приводит не только к решению новых проблем, но и способ­ствует развитию самих этих методов и языков. Широкое приме­нение кибернетики и ее методов к решению задач в биологии, медицине, экономике важно не только для развития этих наук, но и для самой кибернетики, ведет к расширению ее содержа­ния и обогащению ее аппарата и методов.

Это сближение различных областей современного научного знания идет так далеко, что сближаются между собой области, которые, казалось бы, самой природой разделены, например, мате­матика и лингвистика…

Это сближение, которое оказывает весьма плодотворное влия­ние на прогресс всего научного знания, ставит ряд методологи­ческих вопросов.

Изменения, происшедшие в науке в последнем столетии, не сняли с философии задачи служить цементирующим началом в единстве научного знания, но делает это она уже иным путем, чем в период своего зарождения. Тогда она включала в себя все знания, а потому называлась наукой наук, сейчас этого ни она, ни никакая другая наука сделать не может, да и в этом нет необходимости. Не претендуя на замену других систем знания, она вместе с тем является знанием о самом знании, поскольку дает метод и язык, присущие человеческому знанию вообще. В этом смысле она и выступает метанаукой.

Разработка марксистско-ленинской философии как теории зна­ния, ее законов и категорий применительно к особенностям и потребностям современной науки предполагает специальные ис­следования проблем методологии познания социальных явлений, поскольку это имеет принципиальное значение для познания в целом. Познание как общественное явление основано на диалек­тике субъекта и объекта, предметной практической деятельности. Естественнонаучное познание тоже по природе своей социально. Конечно, данные науки о природе дают большой материал для философских обобщений, но если их брать в отрыве от общего движения современного научного познания, не учитывать его единства, то теоретико-познавательные выводы могут быть ущерб­ными.

Какую роль играют процессы дифференциации и интеграции в развитии современного научного знания?

В каком смысле философия является метанаукой?

 

И. Т. Фролов и Б. Г. Юдин о социально-этических проблемах современного научного познания

в работе «Этика науки»

Когда этика науки стала объектом систематического изучения?

Чем обусловлена необходимость дифференцированного подхода к этической оценке науки?

Возникает ли вопрос о социальной ответственности ученого применительно к сфере фундаментальных научных исследований?

С какими особенностями развития современной науки связано появление «компьютерной этики»?

 

Фролов И. Т., Юдин Б. Г. Этика науки: Проблемы и дискуссии. М., 1986. С. 357 – 395.

Дополнительная литература

Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М., 1998.

Степин В. С. Научная рациональность в гуманистическом измерении //О человеческом в человеке. М., 1991.

И. Т. Фролов, Б. Г. Юдин

Этика науки: Проблемы и дискуссии

<М., 1986. С. 377--382>

Этика науки как новая сфера исследований

Одно из непременных условий для более конкретного, основательного изучения проблем этики науки — выявление и рассмотрение эм­пирического материала, представляемого раз­витием науки. Изучение эмпирического мате­риала позволит делать какие-то обобщения, отделять то, что характерно для данной кон­кретной ситуации и для данной конкретной области научного знания, от того, что имеет более широкий смысл, выявлять взаимосвязи и закономерности и т. п. — короче, подойти к проблематике так, как обычно это делается в науке. Именно на таком пути происходит фор­мирование этики науки как специфической научной дисциплины.

Рассматриваемая в качестве особой научной дисциплины этика науки не может ставить своей целью выработку пригодных для любого частного случая предписаний — ведь при этом она претендовала бы на то, чтобы решать за ученого те этические проблемы, с которыми он сталкивается. По нашему мнению, ее исходная задача — это не столько решение, сколько вы­явление и четкая постановка этических проб­лем и противоречий, возникающих в научной деятельности, обнаружение социальных исто­ков и корней этих проблем, не столько предпи­сывание ученому тех или иных стандартов по­ведения, сколько критический анализ и обос­нование этических норм, которыми реально ру­ководствуются ученые. В конечном счете речь идет об исследовании этического содержания, пусть и не всегда выступающего в явном виде, но так или иначе наличествующего в научной деятельности.

В этом отношении этика науки сходна с ме­тодологией науки, которая давно уже отказа­лась от претензий на то, чтобы давать рецеп­ты для желающих делать открытия, и ограни­чивает себя анализом и обоснованием методов и процедур, применяемых в науке, а также тех подчас далеко не очевидных предпосылок, которые лежат в основе той или иной стадии развития научного знания. Изучение норм научной деятельности, таких как исторически изменяющиеся стандарты доказательности и обоснованности знания, образцы и парадигмы, на которые ориентируются ученые, является одной из ведущих, если не самой ведущей те­мой современной методологии науки. Норма­тивная структура научной деятельности, рас­смотренная, разумеется, под специфическим углом зрения, представляет собой объект изу­чения и в этике науки.

Намеченная нами параллель между методо­логией и этикой науки может быть продолже­на. Подобно методологии, этика науки стано­вится одной из форм оценки ученым содержа­ния, человеческого смысла и направления соб­ственной деятельности. Как и методология, претерпевшая эволюцию от рассмотрения все­общего, раз и навсегда заданного идеала науч­ного знания и способа его достижения к анали­зу конкретных методов познания и конкретных познавательных ситуаций, этика науки уже не может сегодня ограничиваться универсальны­ми, относящимися ко всему научному позна­нию в целом, констатациями типа «наука есть добро», «наука нравственна» или «наука нейт­ральна по отношению к нравственности» и т. д.

Вопросы этики, как и вопросы методологии, непосредственно стоят перед конкретным ис­следователем как таковым, а не просто как перед представителем сообщества ученых, и требуют решений без апелляций к «науке во­обще», как вопросы, относящиеся к нему лич­но. И подобно тому как не должно вводить в заблуждение подчеркнутое, декларируемое тем или иным ученым пренебрежение к философской и методологической проблематике, точно так же не следует из невнимания некоторых, пусть даже достаточно многочисленных, уче­ных к этическим проблемам делать вывод об отсутствии глубокой внутренней связи между наукой и нравственностью. Отметим далее, что в обеих сферах исследования определяющее значение имеет вопрос о том, как именно пони­мается наука, каков «образ науки», на кото­рый явно или неявно опирается тот или иной исследователь этих проблем.

Если, например, наука рассматривается толь­ко как сложившаяся к данному моменту вре­мени система соответствующим образом обос­нованных знаний, то в этом случае индивиду­альный ученый выступает лишь как безликий агент, через посредство которого действует объективная логика развития науки. Этот агент — познающий субъект — осуществляет познавательное отношение к действительности, что предполагает с его стороны «чистое», со­вершенно незаинтересованное и бесстрастное изучение познаваемого объекта. Подобное ис­толкование науки позволяет, конечно, решать определенный круг познавательных и методо­логических проблем, но круг этот отнюдь не безграничен; дело в том, что понятие «чистого» познавательного отношения, на которое опира­ется такая трактовка науки и научного позна­ния, является абстракцией и, как всякая абст­ракция, может давать лишь одностороннее представление о рассматриваемом при ее по­мощи объекте. Смысл же этой абстракции, как мы отмечали ранее, состоит в том, что она позволяет при анализе познавательной дея­тельности отвлечься от ее ценностных, в том числе от этических, моментов. Благодаря это­му мы получаем упрощенную картину науки, которую можно сравнить с проекцией объем­ной фигуры на плоскость. Но отождествлять эту проекцию с самой фигурой может лишь тот, кто знает науку только по гладкому изло­жению в учебнике или по сухим формулам современной научной статьи.

Сказанное не означает, что процесс развития науки не обладает своей внутренней логикой или что получение объективного знания о ми­ре не является одной из главных ценностей, ориентирующих познавательную деятельность ученого. Речь идет о том, что эта логика реа­лизуется не вне ученого, не где-то над ним, а именно в его деятельности. Каждое значитель­ное научное достижение, как правило, откры­вает целый спектр новых путей исследования, о которых до него едва ли можно было догадываться, стало быть, логика развития науки не так прямолинейна и очевидна, и уж, во всяком случае, она не является однозначной. Она за­дает предпосылки и условия протекания твор­ческой деятельности ученого, но никоим обра­зом не отменяет ее. В конце концов, подчерк­нем еще раз, научное знание порождается не самой по себе абстракцией «познавательного отношения», а вполне конкретной научной дея­тельностью, которую осуществляют реальные исследователи и исследовательские коллекти­вы. А эта деятельность, будучи деятельностью человеческой, является тем самым и объектом этической оценки.

Как соотносятся между собой такие дисциплины, как этика науки и методология научного исследования?

Н. Н. Моисеев о научной рациональности

в работе «Современный рационализм»

Какой смысл вкладывает Н. Н. Моисеев в понятие «классический рационализм»?

Чем обусловлена продуктивность редукционистского подхода в классическом естествознании?

Каковы, по мнению Н. Н. Моисеева, отличительные особенности неклассической научной рациональности?

В силу каких причин Н. Н.Моисеев рассматривает принцип системности в качестве основополагающего утверждения современного рационализма?

Моисеев Н. Н. Современный рационализм. М., 1995. С. 28-40; 51–67.

Дополнительная литература

Порус В. Н. Парадоксальная рациональность. М., 2000.

Никифоров А. Л. Научная рациональность и истина // Его же. Философия науки: история и методология. М. 1998.

Н. Н. Моисеев

Современный рационализм.

<М., 1995. С. 58--60>

Новое понимание истины

Итак, однажды мы поняли, что человек лишь часть системы, что он развивается вместе с системой, оставаясь всегда ее составляющей, со всегда ограниченными возможностями воздействия на нее, в том числе и познания ее, т. е. способности предвидеть в ней происходящее (в зависимости от действий человека, в частности). Подчеркну – в том числе и познания! В самом деле, информация, полученная человеком о свойствах системы и есть основа для воздействия на нее.

Вот почему говорить об Абсолютной Истине и об Абсолютном знании, доступном наблюдателю пусть даже в результате некоторого асимптотического процесса, также как и об Абсолютном Наблюда­теле, тем более связывать с ним человека, мы не имеем никаких ос­нований эмпирического характера. В лучшем случае, мы можем при­нять эти Абсолюты в качестве дополнительной гипотезы, не подкреп­ленной какими либо эмпирическими данными. Впрочем, для того чтобы объяснить то, что утверждает наука об окружающем мире, нам такой гипотезы и не требуется. Также как и Лапласу не требовалось гипотезы о Боге, когда он создавал свою космологическую гипотезу.

И, наконец, последнее – утверждать о существовании тех или иных явлений мы можем лишь тогда, когда они наблюдаемы или яв­ляются логическими следствиями эмпирических данных (обобщений, наблюдений). При таком образе мышления становится бессмыслен­ным сам вопрос: А как есть на самом деле? Мы можем говорить лишь о том, что мы способны наблюдать в той окрестности Универ­сума, которая нам доступна.

Бессмысленность самой постановки такого вопроса плохо со­гласуется с традиционным мышлением, апеллирующим к реальности, и тоже требует привычки и усваивается совсем не сразу (и не всеми)! Тем не менее тезис о том, что каждый элемент системы из числа тех, кто обладает сознанием, способен получать информацию о системе лишь в тех пределах, которые определяются его положением в систе­ме и уровнем его эволюционного развития, является одним из важ­нейших положений современного рационализма.

Таким образом, то, чем современный рационализм качественно отличается от классического рационализма XVIII века состоит не только в том, что вместо классических представлений Евклида и Нью­тона пришло неизмеримо более сложное видение мира, в котором классические представления являются приближенным описанием не­которых очень частных случаев, относящихся преимущественно к макромиру. Основное отличие состоит прежде всего в понимании принципиального отсутствия внешнего Абсолютного наблюдателя, которому постепенно становится доступной Абсолютная Истина, так­же как и самой Абсолютной Истины. Наблюдения и изучение системы Вселенная происходят изнутри ее и наблюдениям доступно лишь то, что доступно, те возможности, которые сформировались у человече­ского сознания в результате развития Вселенной и тех возможностей, которые постепенно приобретает наблюдатель, неотделимый от эво­люционирующей системы. И нам неизвестно – принципиально неиз­вестно, где проходит граница доступного для человеческого познания! А тем более то, что однажды станет доступным – мы принципиально не можем ответить на вопрос о том, сколь далеко пойдет развитие то­го элемента Суперсистемы, которого мы называем homo sapiens, сколь далеко он продвинется в приобретении информации о свойствах Су­персистемы и способности предсказать дальнейшее развитие ее или ее составных частей. Впрочем такой вопрос и не столь уж важен, ибо вероятнее всего что область нашего понимания достаточно ограни­чена – нам доступны лишь локальные знания. Впрочем, только они и могут быть целенаправленно использованы человеком в течение того недолгого времени, что он пребывает во Вселенной. Во всяком случае, в обозримом будущем. Так трудно очерчиваемая область познания будет, конечно, расширяться, но до каких пределов и существует ли этот предел – нам неизвестно!..

Эйнштейну принадлежит знаменитая фраза как много мы знаем и как мало мы понимаем. Знание и понимание – это вовсе не одно и тоже. Исключив из своего словаря такие понятия, как Абсолютное зна­ние и Абсолютный Наблюдатель, мы неизбежно приходим к пред­ставлению о множественности пониманий, поскольку каждое из них связано с неповторимыми особенностями конкретных наблюдателей – не столько приборов, которыми они пользуются, сколько разумов. Но тем не менее той совокупности разумов, которую я позднее назову коллективным интеллектом, нельзя отказать в определенной целена­правленности усилий в поисках новых знаний, хотя современная наука часто напоминает стремление в темной комнате обнаружить черную кошку, не зная о том, существует ли она в ней! Значит, человеческие понимания обнаруживают некоторый общий вектор, связанный, мо­жет быть, не только с общими знаниями, но и интуицией – реальным, но малопонятным свойством человека, органически присущем его природе.

Взаимоотношение знания и понимания мне представляется неким наложением различных ракурсов рассмотрения явлений. Каждый из них несет определенную информацию – свою тень, а совокупность интерпретаций уже воспроизводит в сознании человека некую голо­грамму (пространственное, многомерное изображение), которую мы и называем пониманием. Мировоззренческий феномен современной науки я вижу как раз в том, что при множественности интерпретаций (в том числе и не научных) возникает тем не менее некая единая голо-графическая картина, которая и оказывает определяющее влияние на формирование современной цивилизации.

Когда я говорю о множественности интерпретаций, то тем самым подчеркиваю и множественность языков, ибо не отличаю интерпрета­цию от языка. Поэтому сказанное есть некая переформулировка прин­ципа дополнительности Бора и, может быть, его небольшое расшире­ние.

Итак, в современном рационализме исследователь и объект иссле­дования связаны нерасторжимыми узами, заставляющими по-новому использовать и понятия Истины и Абсолюта. Четкое понимание этого факта, основанное на проверяемом эксперименте, и есть то принципиально новое, что вошло в сознание физиков и естествоиспытателей в XX веке.

В чем, с точки зрения Н. Н. Моисеева, заключается новизна решения проблемы истины в современном научном познании?

Мировоззренческие ориентиры современного

естествознания (по работе И. Пригожина и И. Стенгерс

«Порядок из хаоса»)

В чем состоит сущность ньютоновской картины мира в ее интерпретации авторами работы?

Мировоззренческое значение открытия термодинамической необратимости.

В чем заключается «переоткрытие времени» современной наукой?

Назовите основные характеристики синергетического подхода, обоснованного в работе.

«Каждый великий период в истории естествознания приводит к своей модели природы. Для классической науки такой моделью были часы. Для XIX века – периода промышленной революции – паровой двигатель», – пишут авторы и ставят вопрос о символе современной науки. Какой ответ дан на этот вопрос в книге

И. Пригожина и И. Стенгерс? Каков смысл символов современной естественнонаучной модели природы?

Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., Изд. 3-е. М., 2001. С. 6–8;

140–148; 159–163.

Дополнительная литература

Аршинов В. И. Синергетика как феномен постнеклассической науки. М., 1999.

Концепция самоорганизации в исторической перспективе. М., 1994.

И. Пригожин, И. Стенгерс

Порядок из хаоса.

<М., 2001. С. 6--8>

Наше видение природы претерпевает радикальные изменения в сто­рону множественности, темпоральности и сложности. Долгое время в западной науке доминировала механистическая картина мироздания. Ныне мы сознаем, что живем в плюралистическом мире. Существуют явления, которые представляются нам детерминированными и обратимыми. Таковы, например, движения маятника без трения или Земли вокруг Солнца. Но существуют также и необратимые процессы, кото­рые как бы несут в себе стрелу времени. Например, если слить две такие жидкости, как спирт и вода, то из опыта известно, что со временем они перемешаются. Обратный процесс — спонтанное разделение смеси на чистую воду и чистый спирт — никогда не наблюдается. Следова­тельно, перемешивание спирта и воды — необратимый процесс. Вся химия, по существу, представляет собой нескончаемый перечень таких необратимых процессов.

Ясно, что, помимо детерминированных процессов, некоторые фун­даментальные явления, такие, например, как биологическая эволюция или эволюция человеческих культур, должны содержать некий вероят­ностный элемент. Даже ученый, глубоко убежденный в правильности детерминистических описаний, вряд ли осмелится утверждать, что в мо­мент Большого взрыва, т.е. возникновения известной нам Вселенной, дата выхода в свет нашей книги была начертана на скрижалях зако­нов природы. Классическая физика рассматривала фундаментальные процессы как детерминированные и обратимые. Процессы, связанные со случайностью или необратимостью, считались досадными исключе­ниями из общего правила. Ныне мы видим, сколь важную роль играют повсюду необратимые процессы и флуктуации.

Хотя западная наука послужила стимулом к необычайно плодо­творному диалогу между человеком и природой, некоторые из послед­ствий влияния естественных наук на общечеловеческую культуру далеко не всегда носили позитивный характер. Например, противопоставление «двух культур» в значительной мере обусловлено конфликтом между вневременным подходом классической науки и ориентированным во времени подходом, доминировавшим в подавляющем большинстве со­циальных и гуманитарных наук. Но за последние десятилетия в естествознании произошли разительные перемены, столь же неожиданные, как рождение геометрии или грандиозная картина мироздания, нарисо­ванная в «Математических началах натуральной философии» Ньютона. Мы все глубже осознаем, что на всех уровнях — от элементарных частиц до космологии — случайность и необратимость играют важную роль, значение которой возрастает по мере расширения наших знаний. Наука вновь открывает для себя время. Описанию этой концептуальной революции и посвящена наша книга.

Революция, о которой идет речь, происходит на всех уровнях: на уровне элементарных частиц, в космологии, на уровне так назы­ваемой макроскопической физики, охватывающей физику и химию атомов или молекул, рассматриваемых либо индивидуально, либо гло­бально, как это делается, например, при изучении жидкостей или газов. Возможно, что именно на макроскопическом уровне концептуальный переворот в естествознании прослеживается наиболее отчетливо. Клас­сическая динамика и современная химия переживают в настоящее время период коренных перемен. Если бы несколько лет назад мы спросили физика, какие явления позволяет объяснить его наука и ка­кие проблемы остаются открытыми, он, вероятно, ответил бы, что мы еще не достигли адекватного понимания элементарных частиц или космологической эволюции, но располагаем вполне удовлетворитель­ными знаниями о процессах, протекающих в масштабах, промежуточ­ных между субмикроскопическим и космологическим уровнями. Ныне меньшинство исследователей, к которому принадлежат авторы этой книги и которое с каждым днем все возрастает, не разделяют по­добного оптимизма: мы лишь начинаем понимать уровень природы, на котором живем. И именно этому уровню в нашей книге уделено основное внимание.

Для правильной оценки происходящего ныне концептуального перевооружения физики необходимо рассмотреть этот процесс в над­лежащей исторической перспективе. История Науки — отнюдь не ли­нейная развертка серии последовательных приближений к некоторой глубокой истине. История науки изобилует противоречиями, неожи­данными поворотами. Значительную часть нашей книги мы посвятили схеме исторического развития западной науки, начиная с Ньютона, т. е. с событий трехсотлетней давности. Историю науки мы стремились вписать в историю мысли, с тем чтобы интегрировать ее с эволюцией западной культуры на протяжении последних трех столетий. Только так мы можем по достоинству оценить неповторимость того момента, в который нам выпало жить.