— Кто? — заинтересовался Валя.
— Иванов.
— Какой, «Цыган»?
Он расхохотался и рассказал Байдуку:
— Ты знаешь, что это за птица. В гражданскую войну его послали бомбить белых. Он налетел на фабричный поселок, где был штаб. Сбросил бомбу, она попала в трубу, разворошила все к черту. Обломками было кругом все поковеркано. Так он, сукин сын, до сих пор уверяет, что целился именно в дыру трубы! Нет, не надо этого специалиста.
Год
27 января 1939 года
Долгая мучительная работа над книгой Кокки подошла к концу. Я закончил диктовку, машинистки перепечатку. Позавчера я отвез ее Володе. Он читал две ночи и сегодня правил.
Поправок было немного.
— Понравилось. Читаю и снова все переживаю.
Его страшно заинтересовали перспективы и предложения издательств. Он был чрезвычайно польщен популярностью еще не вышедшей книги.
— Хорошо, очень кстати, если она выйдет в Америке. Когда открывается выставка в Нью-Йорке?
— 30 апреля.
— Так. Значит можно вылетать 30-го же.
— Ты же пишешь 30 часов?
— Меньше.
— А штурмана подобрал?
— Гордиенко.
— Как?
— Так себе. Ему кажется, что много знает.
Он попросил меня изменить формулировку о реальности трансарктической связи, сделать так, что на ней настаивают полярники.
— Я считаю более реальным западный вариант. Иначе не разрешали бы. Елси бы я считал, что проще и практичнее лететь через полюс, то так бы и полетел.
Разговор зашел о «Седове». Я сказал, что собираюсь лететь. Он заинтересовался маршрутом, количеством кораблей.
— Сколько от Москвы?
— 3 200-3 500.
— Только то! А сколько туда надо доставить народа?
— 15. И обратно 15. Немного груза.
— Гм. берусь сегодня вылететь из Москвы на моей машине. Мальчиков посажу в зад. Вечером там сяду на прямую. Утром следующего дня буду здесь. Вот и вся экспедиция. И со своим бензином.
30 января
Сегодня я дежурил по отделу. По редакции дежурил Ушеренко. Ночью я зашел к нему: он разговаривал со Сталиным. Оказывается, Сталин обратил внимание на две телеграммы в Тассовском бюллетене и попросил их дать в газете. Дело было около 2 часов ночи. Хозяин говорил, очевидно, с дачи, комплекта у него под рукой не было. Яша искал — не то, искал — позвонил опять — не то. Наконец, нашел — то!
— А кавычки в заголовке оставить?
— Нет, можно без кавычек, — ответил Сталин.
Дали на видном месте на 5-й полосе, открыв полосу этим материалом. Звучит!
Звонил мне Шевелев.
— Ну ты летишь или нет? Оставлять тебе место или отдать другой газете? Претендентов много. Решай скорее! Место — одно на всех!
Ночью говорил с Ровинским и Ушеренко. Молчат.
11 февраля
Некоторые разговоры происшедшие за последние дни:
1) Звонит Водопьянов:
— Ты летишь?
— Собираюсь. На твоей машине.
— Что ж, машина хорошая.
— А как дальний вариант?
— Это с о. Рудольфа.
И сегодня в ГУСМП (гл. упр. сев. мор. пути)
— Миша, когда летите?
— Не летите — ты ведь тоже идешь! — а летим.
2) С Юмашевым:
— Как дела?
— Готовимся. Раньше всех грек подойдет.
— Меня возьмете?
— Только на стабилизаторе есть место.
3) С Байдуком:
— Слышал, что на «Седова» собираешься. Хорошее дело.
— Думаю. Вы же не возьмете?
— Нет. Тут еще теснее. На старой еще можно было подумать. А тут впритирку.
— Про наш дальний вариант знаешь?
— Слышал. Что ж, правильно. Какое там расстояние?
- ~3 500.
— По-моему, больше.
— Нет. Считай — 32 градуса.
— Да, верно. А запас?
— На 27 часов.
— Ну тогда хватит и запас есть. Без запаса лететь нельзя. Мало ли что понадобится: обойти чего-нибудь, обогнуть фронт.
— Ну, там выберем. Оттуда виднее.
— Еще бы, выше — лучше видно. А когда ты мне свои книги дашь?
— Лежат.
— То-то. И я заканчиваю книгу о Вальке. Могу дать отрывок Узнай. Больше писать ничего не могу. Некогда. Завтра к тебе с аэродрома заеду.
(не заехал)
4) С Федоровым:
— Я считаю, лететь незачем. Идут нормально. Все в порядке. Люди здоровы. Изменения по сравнению с «Фрамом» (корабль Амудсена — С.Р) уже ясны по первой половине пути. С остальной справятся.
5) Ночью у Ровинского:
— Лететь нам не к чему. Надо просто заполучить человека и все.
Обидно!
6) Вчера был Шейнин. Мы напечатали два его судебных очерка: «Дорожный случай» и «Унылое дело».
— Вдруг Вышинского вызвали к Молотову. В.М. спрашивает: «Вот т. Сталин интересуется: тут в „Правде“ были напечатаны рассказы про замечательную работу следователей. Почему вы их не отмечаете?»
Вышинский ответил: «Мы их премировали месячным окладом». — «Да нет, не то, надо представить к орденам» — «Слушаюсь».
Вышинский замешкался: на следующий день у Молотова напомнили. Замечательно!
12 февраля
Несколько воспоминаний о Чкалове.
1) Пришел я прошлым летом к нему на дачу. Вечер. Валерий сидит на террасе. За столом — Менделевич с женой. Валерий обрадовался:
— Вот, знакомьтесь: Это Лева Бронтман. Летал на Северный полюс. Журналист, с редким характером. Остальные все переметнулись к новым героям. А вот он, да еще Левка Хват держаться, не забывают старых друзей. Садись, Лева! Пиво будешь пить? Лелик, дай стакан!
— Что ты Лазаря Константиновича Левой зовешь? — вмешалась Ольга Эразмовна.
— Для меня он Лева.
2) За неделю до отлета на Полюс я ехал вместе с Валерием в машине домой. Он внимательно слушал мой рассказ, расспрашивал о машинах. Затем сказал:
— Жалко мне тебя. Разобьешься, погибнешь.
— Почему?
— Да сесть там нельзя. Уверен. Я ж эти машины знаю. Думаешь — только на истребителях летал? Чкалов на всем летал. Я тебе больше скажу: в Забайкалье (? Л.Б.) я на этих машинах пикировал. У всех глаза на прическу полезли, когда увидели (он засмеялся). А сесть там негде. Разобьетесь. Я знаю, на чем надо лететь.
— На чем?
— На «ТБ-3» надо планеролеты на буксире тащить. Больше, можно со всем барахлом. Они там отцепятся и сядут легко. А так — гроб.
— Брось, Валя! Я еще с тобой полетаю.
Он рассмеялся, обнял меня:
— Ну, счастливо. Ни пуха, ни пера!
По возвращению из экспедиции я ему напомнил об этом разговоре. Он смутился:
— Я ж шутил тогда.
3) Во вторую годовщину полета по Сталинскому маршруту я послал ему приветственную телеграмму. Он был очень растроган:
— Только ты, да Левка вспомнили. Вот спасибо, ребята!
— Валя, пошли телеграмму Фетинье Андреевне.
— Пошли сам, я замотаюсь. Вот обрадуется старушка. Ты знаешь, она нам в Америку поздравление прислала.
4) В 1937 году летом я встречал на границе Чкаловскую тройку, возвращающуюся их Америки. Вечером с начальником заставы выехали на пограничный разъезд Колосово. Вышли на перрон. Тихо. В 40 шагах — арка, граница. Пограничники по привычке разговаривают тихо, огонек папиросы прикрывают горстью.
Вот далеко послышались шумы поезда. Через несколько минут он уже подкати к платформе. В ярко освещенном окне видны ребята. Чкалов, перегнувшись, рассматривает темный перрон. И вдруг — закричал:
— Бронтман, черт! — это были его первые слова.
Бросились в вагон, расцеловались с ним, с Байдуком, с Беляковым поздоровались. Через несколько минут были в Минске. Митинг, встречи. За Минском Валерий утащил меня в свое купе и начал расспрашивать о Москве, о редакции, о приятелях. Интересовался подробностями нашей экспедиции.
5) Накануне октябрьской годовщины 1938 я позвонил ему домой по поводу какой-то статьи. Он разговаривал очень сурово:
— Ты что такой мрачный?
— А ну вас к черту. Вам Чкалов нужен только как автор. А так — он пустышка. Даже заходить перестали.
— Да ты дома совсем не бываешь!
— Для друзей я всегда дома. И хотя сам сейчас не пью, а водку и коньяк держу. Погоди, понадобится вам еще Чкалов.
Еле помирились.
— Но так и знай: не зайдешь — до свидания!
6) После встреч со Сталиным он ходил торжественный, какой-то посветлевший.
— Ты знаешь, какой это человек!
Как-то я был у него на даче. Валерий ходил скучный.
— Вот сижу, думаю товарищу Сталину (он всегда говорил «товарищ Сталин») письмо написать. Короткое, в несколько слов: «В будущем году нам молодежь будет учить не на чем». Он поможет.
7) С год назад сидели у меня, пили. Я с Левкой вспрыскивали квартиру. Были с женами Чкалов, Байдуков, еще кто-то. Валерий основательно выпил. Увидел мой портсигар с инкрустацией из кости. Достал перочинный нож, раскрыл, начал отковыривать. Сам искоса посматривал на меня. Я молчу. Отковырнул. Молчу.
Полез целоваться:
— Молодец! Выдержка летная!
Начал танцевать с Зиной. Крутанул так, что оторвал доску у письменного стола. Долго огорчался. Затем начал хвалить Зину:
— Заме-чательная у тебя жена. Заме-чательная просто. Ты ее береги. Смотри у меня!
Потом захотел музыки. Пианино стояло в столовой. Там спал Славка. Осторожно, чтоб не будить, Валерий один вытащил пианино в соседнюю комнату и довольно улыбался, когда его хвалили за силу.
— Я в молодости и не такие вещи таскал.
8) Несколько раз мы с ним собирались на охоту слетать на самолете:
— Обязательно полетим!
Но каждый раз не удавалось.
9) Позвонил я ему:
— Валерий, надо выступить у нас в доме культуры. Собрались рабочие.
— Хорошо. Хоть занят, но сейчас приеду.
И замечательно рассказал о пребывании в Америке.
— Валя, что ж ты об этом не напишешь!
— Руки не доходят.
10) Встретились на футболе на «Динамо». Отозвал в сторону:
— Ну, как будто с полетом вокруг шарика выходит. Обещают помочь.
Через неделю мрачный:
— Нет машины. Не успеют в этом году. Вот беда!
11) На каком-то торжественном собрании сидим в комнатке, курим. Валерий, Егор и я.
— Егор, к вам на завод просится Головин. — (я)
— А я уже Юмашева взял.
Валерий встрепенулся:
— Зря, лучше бы Головина. Хороший летчик, молодой, летает хорошо и летать хочет. А это — большое дело.
12) На вечере в Доме актера. Зашли с Валерием в уборную. Там отхаживались с каким-то упившимся. Валерий сразу всех разогнал:
— Пустите! Дайте мокрую салфетку.
Тот буйствовал…
— Как его зовут? — спросил Чкалов.
— Александр Георгиевич.
— Слушай, Саша, ну перестань, — начал он его уговаривать. Через минуту тот утих. Валя долго еще за ним ухаживал.
13) Во время подготовки к полету по Сталинскому маршруту я как-то (1936) приехал в Щелково ночью, около 12. Чкалов не спал. Посидели, поговорили. Потом я подошел к кровати Байдукова и разбудил его по какому-то поводу. Валерий обиделся на меня страшно и помнил этот случай не меньше года.
— Что ж ты человеку отдохнуть не дал!
Через час я собрался уходить Валя вышел меня провожать.
— Пойду на аэродром.
— Спи лучше, скоро летать.
— Нет, надо посмотреть — как машину готовят. Может, что помочь требуется.
14) За неделю до старта на восток (1936) мы дали его портрет на первой полосе. В тот же день я встретил его на заводе № 39.
Ярый:
— Вы что меня позорить вздумали? Кому это нужно? Думаете купить?
Потом отошел. Попросил прислать номер.
15) Очень перед этим полетом интересовался моими наблюдениями по экспедиции «Садко». Особенно по ЗФИ (кстати, перед отлетом Н-209 Виктор Левченко тоже усиленно выспрашивал у меня об условиях посадки на о. Рудольфе, просил вычертить план острова, условия посадки около зимовки, если купол закрыт туманом). Просил книги по Северу привезти.
16) О Леваневском он рассказывал с грустью. Основной причиной считал штопор.
— Ему надо было обратно, к папанинской зимовке двигать.
Вместе с ним написали статью о причинах гибели «Н-209» (см. в папках). Потом она ему не понравилась Орал на меня. Малa!
17) Очень любил и болел за автодело. На даче:
— Ты займись им. Я к тебе ребят направлю. Надо помоюсь и разнести всех, кто мешает.
12 февраля
Вспоминается одна встреча с Ворошиловым.
Я был на заводе № 1, когда неожиданно приехал Клим Ефремович. Он пошел по цехам. Я с ним. Ворошилов внимательно осматривал самолеты, примерялся, спрашивал — удобно ли сидеть в задней кабине, удобно ли стрелять, выяснилось, что неудобно.
Директор завода решил показать работу бомбосбрасывателей. Залез в кабину, крутанул, бомбы не сбросились.
Ворошилов засмеялся.
12 февраля
Пора, пока не забыл подробности, записать встречу нашей экспедиции 25 июня 1937 года на центральном аэродроме. Прилетели, вылезли. Отвезли нас на автомобилях. Расцеловались с женами. Позвали на другую трибуну.
Поднимаюсь — Буденный:
— А, здорово!
Расцеловались. Вряд ли он меня помнил. Но ничего.
Шмидт построил всех в очередь. Мы продвигались вперед. Там стояли Сталин, Ворошилов, Молотов, Хрущев. Шмидт всех рекомендовал. Подошла моя очередь.
— Тов. Бронтман, спец. корреспондент «Правды».
Сталин пожал мне руку, очень внимательно, серьезными, проникающими глазами посмотрел и расцеловался. Дальше сразу я попал в объятия Ворошилова.
Шмидт начал: «Спец. корреспондент „Правды“ товарищ…»
— А, товарищ Бронтман, — весело сказал Ворошилов.
— Здравствуйте!
Расцеловались. Калинин и Хрущев сердечно поздоровались.
Последним шел в очереди штурман Рубинштейн. Он носил тогда бороду.
— Бородой начали и бородой кончили, — рассмеялся Ворошилов (намек на Шмидта? С.Р.)
Сталин и другие оживленно разговаривали. Вдруг Сталин заметил в толпе какого-то конструктора.
— Почему он не на трибуне. Надо позвать.
Потом Сталин взял на руки сына штурмана А. Волкова, снимался с ним.
Когда вручали ордена, М.И. Калинин поздравил меня:
— Поздравляю вас, тов. Бронтман!
А потом, когда официальная часть закончилась, мы с ним еще немного поговорили.
— Растет семья орденоносцев «Правды», Михаил Иванович.
— Да. Это очень хорошо. Очень я люблю «Правду», хотя по положению должен больше любить «Известия». Вот и Вы тут сейчас не только пишите, как обычно, а сами — участник торжества. Желаю Вам второго ордена.
21 февраля
Сегодня весь вечер сидел у Кокки. Был у него Корзинщиков с женой, гоняли пульку. Володю то и дело отрывали к телефону: звонили из СНК РСФСР. Он горячился, кричал в трубку: «Как вы можете, я же с Молотовым договорился и Вяч. Мих. обещал дать 400 тыс. на электростанцию!»
Это — всё депутатские дела. Он переживает за них, бьется. Сегодня рад: добыл деньги на электростанцию, канализацию Керчи, водопровод, трамвай, еще что-то.
— Недавно был я у Молотова. Говорю: так и так, нет денег на электростанцию. «Позвольте, — отвечает В.М., - вы же мне в прошлом году говорили, что деньги есть, а нет маршалов?» Вот память! Ну, объяснил, что не успели их использовать — их и забрали.
— Потом стали мы с ним говорить о тамошней станции. Я говорю: «Безобразие, ее мазутом топят. Это же варварство, расхищение народных средств». Потом про мульты[58]заговорил. Молотов смеется: «Вон какие вещи начали знать!» — «Ну как же, В.М., приходится».
— А через пару дней прихожу к Ворошилову, чего-то ему рассказываю и мельком заметил: я об этом Молотову докладывал. Ворошилов смеется: «Да, он нам рассказывал».
Много говорили о всяких планах.
— Я все-таки думаю, что мой вариант пути самый удобный и эффективный. И кроме того он сухопутнее других, а это в дальнем регулярном сообщении очень важно.
— Что ты смотришь на меня жалобными глазами. Не возьму. Вообще ваш век кончился. Это последние корабли доживают свой век, сейчас все больше идут одноместные, двухместные. Тут повара, буфетчика, журналиста не возьмешь. Иди, Лазарь, по морским делам.
Я сказал, что собираюсь поднять два дела — батисферу и экспедицию к Юному полюсу. Ко второму делу он отнесся очень скептически, а первым сильно заинтересовался.
— Это — настоящее дело. А как, а что?
— Счастливец вы, — сказала Валентина Андреевна, — каких чудищ увидите.
— Вот только трудно рассчитать конструкцию.
— Не думаю, — сказал Володя — кислородное питание — ерундовое дело, быстро можно сделать. Стенки, чтобы не раздавило — тоже технически мы в силах. Это дело реальное. Молодец, держись.
Сообщил ему о письмах, требующих запретить знатным людям испытывать машины. Он заволновался неподдельно:
— Это неправильно. Мы накопили огромный опыт. Полет на серийных машинах безопасен и необходим нам в качестве тренажа. Полет на опытных опасен, конечно, но для нас — менее опасен, чем для других. С нами меньше может приключиться в воздухе. Ну, соотношение — примерно — 30 к 70. Лишить нас серийных полетов — это значит выбить из формы, снизить квалификацию, заставить застыть.
Деньги мы получаем за серию, но это ерунда. Мне вон сколько раз предлагали с сохранением среднего занять пост директора и прочее. Нет, ты меня расстроил, неприятный осадок.
27 февраля
Сегодня утром, в 11 часов, мне позвонили о том, что умерла Крупская. Лишь вчера мы отмечали ее 70-ти летие. 23-го Железнов договорился с ней о моем приеме — я должен был написать «В гостях у Крупской». Она отнекивалась:
— Не люблю я юбилеев.
Приехал в редакцию — позвонил Тюркину. Он рассказал, что 24-го в Архангельском она почувствовала себя плохо. Ее привезли в Кремлевку, 25-го она была без сознания. 26-го пришла в себя, говорила о политпросветработе, собиралась написать в «Правду» статью о воспитании молодежи. Говорила врачам:
— Уж как вы хотите, а на съезд я обязательно поеду!
Я составил план, договорился с Ровинским — две полосы.
Позвонил Жемчужиной:
— Твердо не обещаю. Слишком свежа еще рана.
Но написала.
Позвонил Бадаеву:
— Хорошо, Сколько? Попробую.
И несколько раз потом звонил — подошла ли?
Позвонил Кржижановскому. Он всю ночь провел около нее. Говорил измученным голосом:
— Не могу…. Вы же должны понять меня… Такое несчастье… Для «Правды»… Ну хорошо, это мой долг… Если справлюсь с собой, напишу.
И написал очень тепло.
Пришла делегация старых большевиков. Живая история партии. Принесли короткую заметку со многими подписями. Долго расшифровывали фамилии. Возглавляли делегацию НарКомХим могучая двухорденная Швейцер и….
— Это — такой-то. Фамилия? А это разве не фамилия? Ах, да, это партийная кличка. Нет, фамилии его не знаем. Имени, отчества тоже не знаем.
Потом всю ночь звонили, присоединяли подписи. Старый большевик Моисеев, на квартире которого Ленин и Крупская жили в Женеве, Пискунова — ведшая с Крупской шифрованную переписку и другие.
Кончили в 7 утра.
10 марта
Сегодня открылся XVIII съезд ВКП(б). Я дежурил по отделу и по считке. Мобилизовали еще 15 человек на это дело. Доклад Сталина был сдан в набор очень быстро, примерно через час-полтора после окончания его выступления на съезде.
Часиков в 8 утра мы начали считывать по полосам с оригиналом и ТАССом. И несмотря на усиленную корректуру, нашли довольно много ошибок и опечаток. Затем считывали в машинных оттисках. Моя полоса — первая — зажглась в 10–40. Окончили номер в 11–40 дня. Итого разбирали 24 часа без перерыва.
В ночных разговорах вспомнили интересный факт, облетевший в свое время всю летную Москву.
Во время Дня авиации в Тушино в 1936 году летчик А.Алексеев решил блеснуть. Он вошел в штопор, с тем, чтобы из последнего витка сесть, не выходя из штопора. Маленькая неточность (он потом объяснял мне, что нога соскользнула с педали) и самолет вмазал в реку. Машина была разбита.
Алексеева вытащили Он сразу подошел к стоявшим на трибуне Сталину и Ворошилову (которые с явным волнением и тревогой следили за этим происшествием) и четко доложил под козырек:
— Товарищ народный комиссар, летчик Алексеев разбил машину по собственной вине.
Сталин прервал его, сказал, что тут вины особой нет, что летчик знал о том, что за его полетом следят видные люди, и волновался. В общем, успокоил.
Через некоторое время кто-то из осоавиахимовских деятелей докладывал т. Сталину о разных делах. Сталин вдруг спросил:
— А что поделывает тот летчик, помните, который упал в реку?
— Алексеев? Летает.
— Передайте ему мой привет.
Осоавиахимовские чинуши решили перестраховаться и показать бдительность:
— Но он, тов. Сталин, сын торговца (или кулака)
Сталин нахмурился:
— Ах, так? Тогда передайте горячий (или сердечный) привет!
11 марта
Сегодня давали отклики на доклад Сталина. Мобилизовали писателей. Написали они плохо, не умеют писать для газеты. И знают это, но скрывают.
Л. Никулин был в Промакадемии им. Сталина.
— А, — говорю ему, — у советской интеллигенции…
Он вдруг вскинулся.
— Ух, хорошо, что Вы мне напомнили. Я забыл об этом указать.
И добавил затем смущенно:
— Знаете, не блестяще получилось. Тематика незнакомая: промышленность. Я ее не знаю.
Конст. Финн[59]позвонил Лежневу[60]и спросил, нельзя ли отдать свой опус прямо Железнову.
— Почему?
— Да Вам чтение не доставит удовольствия.
И верно. Он был на «Красном пролетарии» — инициаторе предсъездовского соревнования, а никаких мыслей выразить не мог. ТАСС дал лучше.
ДНЕВНИК СОБЫТИЙ 1939–1940 г
Аннотация: Старт стратостата «СССР-3» Прокофьева, его падение. Отлет Леваневского, его посещение редакции перед полетом. Пропажа его самолета. Встречи и разговоры с Папаниным, Коккинаки, Беляковым, Байдуковым, Молоковым. Застрелился Прокофьев. Отлет Коккинаки в Америку. Гибель Серова. Гибель Мошковского. Гибель Алексеева. Гибель Хользунова. Открытие ВДНХ. Начало 2-ой мировой войны, война с японцами. Действия в Западной Белоруссии, Эстонии и Польше. Приезд Риббентропа в Москву, пакт с Молотовым. Гибель Супруна. Напряжение с Финляндией, начало войны. Гибель Головина и Пионтковского. Война в Европе.
Тетради № 14–15 16.03.39–18.05.40
16 марта 1939 г.
Старт стратостата «СССР-3».
После многих фальстартов, когда мы уже почти перестали верить в реальность этой затеи, Прокофьев вдруг как-то ночью позвонил мне и сообщил, что вылет разрешен и через несколько часов они летят.
Я, Галин и еще кто-то немедленно поехали туда. С вершины Поклонной горы мы увидели яркое зарево прожекторов, рассекающих ночную тьму. Сомнений не было. Мы мчались туда.
Приехали. Пропуска уже были готовы, привезли с собой свежие номера «Правды». Прокофьева и его экипаж я застал уже на поле. Он взял газеты и засунул их за какой-то прибор в гондоле. Ветер, насколько помню, был слабенький. Гигантский баллон быстро наполнялся.
— Мехлис приедет? — спросил меня Георгий.
— Обещал.
Во время предыдущих стартов Прокофьев разработал систему второго старта, т. е. систему двойных строп, вытягивающихся на полную длину лишь на высоте нескольких десятков или сотен метров. Это позволяло уменьшать при старте высоту всего сооружения. Сие было очень важно, так как каждые несколько десятков метров высоты возносили купол баллона в более высокий слой воздуха, где всегда был ветерок.
Кроме того, была приспособлена особая сетка на баллон, облегчающая наполнение стратостата водородом, придававшая баллону большую неподвижность. Снималась она выдергиванием одной веревки. Сетка неоднократно испытывалась при наполнении судов и неизменно давала хорошие результаты.
А тут вдруг заело. Наполнение закончилось, надо лететь, а сетка не слазит. Послали одного красноармейца на прыгуне посмотреть в чем дело. Он взвился вверх и на высоте 50–60 метров вдруг сиденье под порывом ветра выскользнуло из-под него. Все ахнули. По счастью парень успел уцепиться за одну стропу. Внизу немедленно раскинули и растянули брезент. Но он благополучно спустился.
Послали другого. Какого-то чуваша. Разувшись, он взял в зубы нож и полетел. Забрался наверх, разрезал заклинившую веревку. Опустился вниз. И тут выяснилось, что раскрытый ножу он забыл наверху.
Снова несчастье. Прокофьев рвал и метал. Послали третьего и он привез нож. Георгий долго расспрашивал его — не заметно ли каких-нибудь разрезов, разрывов на оболочке. Все было в порядке.
— Экипаж в гондолу! — приказал стартер.
Они влезли. Началось взвешивание. Прокофьев из окна командовал отлетом, убавлял запас балласта. Наконец, все в прядке. Из люка высовывались Прилуцкий и Семенов. Наш фотограф хотел снять всех троих. Я попросил их соединиться. Они поморщились торопясь, но исполнили просьбу.
Георгий вылез, простился. Мы расцеловались Я ему напомнил о радиограмме в «Правду», передал заранее заготовленный мною текст и текст приветствия.
Уже рассвело.
Раздались обычные команды.
— Дай свободу!
— В полете!
Прокофьев стоял на крышке цилиндрического ствола гондолы, держась за стропы. Под аплодисменты всех стратостат начал подниматься.
— Есть в полете! — крикнул Прокофьев.
Его несло на лесок, по направлению к Москве. Над леском части он вдруг начал немного снижаться, очевидно, попав в какой-то поток. Ребята стравили немного балласта и шар снова пошел вверх.
Я отошел к окошку радиостанции.
— Связь есть! — обрадовано крикнул мне радист.
Шар поднимался. Мы гадали — сколько у него высоты.
— 500.
— 600.
— 700.
— Несет прямо на Москву. Вот москвичи насмотрятся.
Вот они дали воздушный старт. Мы видели, как гондола сразу опустилась вниз и стратостат вытянулся. Что-то он начал снижаться. Потянулся дымок выпускаемого балласта.
— Это он динамического удара, — сказал стоявший рядом начальник ЦВС.
Но шар все снижался, быстрее, быстрее. Почуяв неладное, я стремглав кинулся за ворота, к своей машине. Через мгновение услышал команду Украинского:
— Все к машинам, к стратостату. Аварийку и санитарку срочно!
Вскочив в свою машину, я крикнул шоферу вперед. Он уже, видя в чем дело, держал ее на газу. Мы ринулись впереди всех по шоссе. И вдруг мостик под нами сел. Машина увязла. Остальные потянулись через лес.
А стратостат падал Больше всего я боялся пожара. Выскочив из машины, я побежал по шоссе. Мимо мчался кто-то из знакомых авиаторов. Он чуть притормозил и я на ходу всочил.
Стратостат упал на территории спортивной площадки поселка соседнего завода. Мы проломились скозь толпу. Она наседала. Я прикрикнул на растерянных милиционеров и красноармейцев — они начали оттеснять, заключили кольцо рук.
Оболочка, повиснув на деревьях, медленно оседала. Гондола лежала на боку. Ивовый амортизатор с одной стороны был сбит и смят до тела гондолы. Видимо, удар был весьма солидным. Но укрепленные на гондоле приборы и колбы для взятия проб воздуха не пострадали. Люки были открыты. Заглянув, я увидел, что приборы, вроде, целы. За одним из них я увидел привезенные мною номера «Правды». Они лежали так, как их положил Прокофьев.
Прокофьев лежал на земле, раздетый, без комбинезона, сапоги сняты. Он приподнялся на одной руке и попытался закурить. Возле стоял бледный и растерянный Украинский.
Георгий, увидев меня, знаком подозвал.
— Как ты себя чувствуешь? — кинулся я к нему.
— Ничего, сойдет, жив. Как ребята? Позвони, Лазарь, сейчас же в Кремлевку, пусть пришлют врачей. Скорее!
Мимо меня на руках пронесли Семенова.
— Где телефон? — спросил я милиционеров.
Они мне сказали, что ближайший есть в клубе. Я перемахнул через несколько заборов. Нашел клуб. Он был закрыт на замок. Заглядывая в окна, я увидел в одной комнате телефон. Рядом со мной бежал милиционер. Я высадил стекло и влез. Он за мной.
Я позвонил в Кремлевку. Сообщил что и где. Сообщил в институт Склифосовского. Там только спросили тревожно:
— Живы?!
Затем позвонил дежурному по НКВД.
Пока добирался обратно, стратонавтов увезли в заводскую поликлинику. Мы кинулись туда. Врач растерянно и волнуясь сообщил, что их уже отправили в Кремлевку.
— Как их самочувствие?
— Прокофьев ничего… У него, как будто, все цело. Семенов без сознания. Прилуцкий жалуется на боль в спине — видимо, повреждены позвонки.
Мрачные мы уехали в редакцию. На следующий день (или через день) было опубликовано коротенькое сообщение об аварии.
Через несколько дней я добился разрешения повидать стратонавтов. Приехал в Кремлевку. Встретили они меня радостно. Прокофьев с Прилуцким лежали в одной палате. Прилуцкий мог лежать только на животе, Георгий немного вертелся. Оказалось, что больше всех пострадал Прокофьев. У него были повреждены два позвонка, появилась временная атрофия кишечника, разбита ступня. У остальных — смещены позвонки, треснуты ребра.
Прокофьев расспрашивал меня о подробностях, видимых с земли, затем рассказал:
— Случилось это на высоте 1200 метров. Мы начали падать. Очевидно, при втором старте как-то задели веревку разрывного. Балласт не помогал. Могли бы выброситься с парашютами, но в таком случае стратостат и приборы пострадали был, а так мы до последней минуты задерживали падение и все сохранилось в целости.
Потом зашел к Семенову. Он лежал в отдельной комнате, в довольно мрачном настроении.
— Боли сильные, — сказал он. — Больше меня беспокоит, что не смогу летать. Врач говорит, что повреждения серьезные.