Сталин засмеялся:
— Что ж вы не хотите выпить со старым человеком, который скоро умрет.
— Такие люди не умирают, — ответила Ломако.
Сталин рассмеялся и они выпили.
Молоков мне рассказал, что и он выступил, жаловался («вижу все о своих делах говорят»), что летает на машинах 17 (18) типов.
Сталин обещал оставить три типа.
Вечером мне сообщили, что Папанина в тяжелом сердечном припадке увезли в Кремлевку. Он позвонил, хотел меня видеть. Я приехал. Очень обрадовался. Расспрашивал, что было на сессии (как раз открылась), очень жалел, что не был на открытии, спрашивал в дальневосточных делах.
Речь зашла о минеевской экспедиции.
— Я думаю сам пойти, — сказал И.Д. - а то что-то засиделся.
— Меня возьмешь?
— Почему бы нет, ты человек проверенный, работать любишь, не то, что Эзра.
Рассказал он мне о конфузе экспедиции за мамонтом на о. Врангеля. Раззвонили на весь мир, организовали экспедицию в 1 млн. руб., а оказалось, когда разбросали гальку, что это туша кита. Комуфлет!
Кокки говорил там о своем западном перелете — через океан (на даче).
14 августа
Уже несколько дней не вылезаю от Коккинаки. Готовим статью «Сталин и авиация» (см. стенограмму). Ничего получается, крепко.
Ильюшин мне сказал, что они готовятся к полету, вроде прошлогоднего. Я спросил Владимира. Он помялся (даже мне о заповедных планах он умалчивает, но, видя, что деваться некуда, выкладывает все).
— История такая. Когда мы были 18 июля на даче у Молотова, я спросил Сталина: «А можно теперь слетать на Запад?» Он ответил: «Зачем? Нет смысла. Ваш перелет показал возможности машины. Все равно, что на Запад, что на восток. Каждый человек поймет, что это расстояние машина может покрыть в любую сторону». — «Да ведь хочется!» Сталин засмеялся. «Да и скорость мала 300 км. в час. Этим сейчас никого не удивишь»…
— А если… — тут я замялся и отошел. Ходил с час, прикидывал. Потом через час подошел и спрашиваю:
— А если 350?
Сталин нисколько не удивился вопросу и ответил так, как если бы разговор продолжался.
— Это уже вещь.
— Хорошо. Я вас сейчас ничего не обещаю, ничего не прошу. Сделаю прикидку, проверю. Если выйдет — можно придти?
— Можно.
Вот и готовлюсь Хочу пройти на 5000 с двумя тоннами. Трудное дело: выкидываю баки, чтобы разместить мешки, бензину беру в обрез, а расход по сравнению с прошлым годом повышается. Ух… Вот только не знаю, кого штурманом взять — Сашка в отъезде…
Пообсуждали. Остановились на Данилине. Поговорили вообще о штурманском деле. Я высказал мнение, что штурману нужно кроме знаний — чувство места (вроде чувства земли у летчиков). Володя согласился и рассказал о чувстве (чутье) любопытную историю:
— Вот сегодня (14 августа) я испытывал новые моторы. Нужно было снять характеристику скорости на разных высотах. Снял на двух и, оборвав испытания, вернулся на землю. Вылез и говорю: «Разберите правый мотор, по-моему, у правого верхнего цилиндра (а их 14) поршень начал гореть».
Приехали моторщики. Выслушали меня.
— Приборы показывали нормально?
— Да.
— Масло?
— В норме.
— Шум, перебои?
— Нет.
— Что же?
— Чутьем чую и могу твердо сказать, что в следующем полете мотор рассыплется в воздухе.
Не верят Вот завтра снимут мотор — позвони. Уверен, что не ошибся, хотя никаких сигналов нет, вот только стрелка оборотов чуть качалась.
Он рассмеялся:
— Вот в прошлом году у меня забавно получилось. Хотел я прикинуть скорость на 2000. Вдруг мотор начал сыпаться. Цилиндр за цилиндром — чик, чик. Вскоре один совсем кончился. Я был километрах в 150 от Москвы. Домой. Тяну на одном, он тоже сыпется, но знаю, что дойду. Долетел. Посмотрели — 8 цилиндров осталось.
— Вообще, в воздухе случается все. Нужно быть всегда готовым, а для этого знать, что машина может выложить Иначе — хуже. Я не говорю паника это для валетов, но можно принять не самое хорошее решение. Вот когда летели в прошлом году на 5000 — ведь по сути дела надо было прекращать полет. У меня начали вылетать один патрубок за другим, огонь хлещет, магнето барахлит. А я знал машину и поэтому летел.
Рассказал интересные вещи о посещении Сталина перед полетом на Восток.
Сталин спросил:
— Вы отдыхали в этом году?
А у меня петрушки было по горло. Машину задержали, бензин подсовывали не тот, я говорю — не возьму. Они мне — вы испытайте. Я: не буду, хотите испытать — наймите самолет, летчика. Начали испытывать — моторы полетели. Они в кусты — никого нет. Присылают спецрезину — рулю — лопается. Поставил второй сорт — держит. Почему? Моторы — не те. Все сам, сам, сам.
Я и говорю Сталину — некогда было, сам готовил машину, сам проверял все, ибо у меня такая привычка. Он одобрительно заметил:
— Правильно. Пока сами все не проверите, пока не будете убеждены, что все до последнего винтика действует безотказно — не летайте.
И добавил:
— Мы потому так и доверяем Вам, что знаем, что вы все сами проверите и предусмотрите.
Каждый раз Владимир рассказывает мне новые подробности о восточном перелете. Он взял с собой таблетки колы. Никогда раньше не ел и решил не пробовать до полета, чтобы усилить действие самогипнозом. «Десять часов я в любых условиях летаю без всяких признаков усталости, абсолютно свободно». Поэтому через 10 часов съел одну, еще через час — другую, затем, примерно через 1,5 часа (некогда было) — третью и т. д. Ждал действия — незаметно, но и усталости все же не чувствовалось. Втыкал и втыкал. Только пить очень хотелось — сказывалась высота, сохло горло. Все время требовал от Сашки термос с кофе. Один раз ошибся — чай с коньяком. К черту!
Прилетели не место. Я вышел из самолета. Люди гурьбой, пыль. Закурили. Я говорю: «Уйдите, дайте поглотать кусок воздуха». Ушли. Лег под плоскость, дышу. А усталости все еще нет. Пошли в штаб. Еда. Ничего не хочу — пить. Выпил жидкости стаканов 20. И спать. Уснул мгновенно. Через 7 часов проснулся. Ночь. Пить! Стаканов 12. И опять спать — часов восемь. Проснулся — огурчик!
А Сашка немного слабоват. Ведет и чувствует место отлично. Я убедился в этом в прошлом году и доверял. Но все же положил перед собой простенькую карту из ученической тетрадки и контролировал. На себя надеюсь: никогда не плутал. А часов через 20 полета спрашиваю: «Где мы?» Говорит: «У озер». Я думаю — ошибся.
Затем принес показал его книжку, изданную Детиздатом, восхищался рисунками Дейнеки. И впрямь хороши! Показал книги, купленные на сессии. Восхищался «Стоит ли им жить» Крюи.
— Тяжелая книга, страшная. Но очень много добросовестного материала. Прочти обязательно!
Речь зашла о многомоторных самолетах.
— Я считаю, что у них — будущее. Но на высоте. Иначе — мишень. Вооружение может взять такое, что ни один истребитель не сунется. Грузоподъемность — великая, скорость — отличная. Ты смотри — американцы сейчас только и строят 4-х моторные «Боинги». Был у нас недавно Линдберг на заводе. Мы с ним много спорили. Он категорически настаивает, что будущий военный самолет — это 4-х моторный, с отличным вооружением.
— Напиши нам статью о девушках!
— О чем писать? Я лучше дам статью «Экипаж дальнего полета». На эту тему никто не писал. А тема — нужная.
— Почему у тебя телефона нет?
— Чтобы не мешали работать.
Чкалов рассказывает, что 18 августа в День авиации Сталин был такой веселый, как никогда.
Линдберг в сопровождении Коккинаки, Слепнева и Мазурука все осматривает столицу. 22 августа ему устроил у себя прием Водопьянов. Были Линдберг с женой, три описанных героя, Фатмонвилл. Сидели несколько часов.
Линдберг не верил, что на полюсе можно садиться (и вообще в Арктике). Водопьянов рассказал о 11 наших посадках.
Затем Линдберг спросил: «Есть ли у Водопьянова дети?»
Михаил ответил: «Пять! Старший — 20 лет — на Чукотке. И не боюсь, что украдут. У нас страна не такая».
— Это счастье, — сказал Линдберг. — Это дороже всего, что может быть у человека.
Говорили о полетах, настоящих и будущих, о Москве. Линдберг был здесь несколько лет назад и находит ее неузнаваемой.
— Я вижу новые улицы, дома, много красивых замечательных советских автомобилей, — сказал он.
Благодарил за дружеский прием.
19 августа
Чкалов рассказывает, что 18 августа, когда стояли на трибуне, он предложил Сталину представить Линдберга. Он, мол, тут.
— Не нужно, — ответил Сталин.
— Но ведь мировой известности человек.
— Не надо, ни к чему, — повторил Сталин.
Как он все провидел!
20 сентября
Почти две недели печатали «Краткий курс истории ВКП(б)». Сидели до 5–7 утра. Особенно много занимала сверка, считка. Пару раз и я считывал полосы. Листы набора напечатаны на машинке и правлены Сталиным. Правка — черным карандашом. Правка всякая: принципиальная, стилистическая. Образцы на читанных много полосах я восстановил (см. архив). Сталин часто ночью звонил, спрашивал, как идет газета, все ли набрано.
Сегодня утром или вчера вечером он, видимо, снова звонил, ибо редактора дали нам знать, что краткий курс — это не учебник, а УЧЕНИЕ и рассчитан главным образом на интеллигенцию. «Я бы хотел видеть в „Правде“ больше материала о жизни служащих», — сказал Сталин редакторам. Причем, он три раза повторил слово «служащих». Будем разрабатывать планы и темы. Дело новое.
Был у Молокова, обедал. Василий Сергеевич рассказывал о делах, сокрушался о том, что не летает. Вспоминал полет с м. Желания на Амдерму.
— Чувствую, что меня хватит ну еще на час. А когда сели — выскакивает Ивашина, жмет руку: «Ну спасибо, В.С., я второй раз сегодня родился».[54]
«Ермак» вытащил изо льдов все зазимовавшие в прошлом году суда, в том числе и караван «Садко» («Садко», «Малыгин», «Седов»), сидевший за 820. На обратном пути «Седов» пришлось одного оставить во льдах, т. к. у него сломано рулевое управление.
Несколько дней назад Шмидта и Папанина вызвали в Кремль, к Сталину, Молотову и Ворошилову. и спросили — можно ли вытащить «Седова» без особого риска для спасающих? И решили послать «Сталина» и «Ермака», но с обязательным условием: не зарываться!
Начальник эксплуатационного управления Аэрофлота Захаров рассказал: 24 и 26 июня в день выборов Верховных Советов Союзных республик они, по примеру предыдущих выборов в Грузии (там было 12 июня) собрались послать во все Союзные республики самолеты с комплектом центральных газет, посвященных выборам. Разослали людей, подготовили трассы. Заместитель Молокова случайно проговорился об этом Молотову. Вячеслав Михайлович сказал:
— Не советую. Поберегите народные деньги.
Несколько дней назад был у Прокофьева. Бодр, вновь женат. Расцеловались. Чувствует себя хорошо, лишь изредка побаливает разбитая нога.
— Принимаюсь за старое. Какой мы красивый полет сделаем. Американцев побьем так, что долго будут помнить. Рекордную высоту гарантирую.
27 сентября
Три дня назад Гризодубова, Осипенко и Раскова начали свой дальний беспересадочный полет на самолете «Родина». Записать об этом было все некогда, сейчас хочу вспомнить кое-что.
Разговоры об этом полете были давно, еще до моего отпуска (в июне). В августе мы решили взяться за подготовку. Срок вылета намечался на 20 августа. Девушки жили конспиративно в доме отдыха НКАП в Подлипках. 12 августа я с Богорадом завалились туда. В столовой застали Гризодубову и Яковлева. Поговорили, договорились явиться на следующий день. Явились. Я сел с Расковой, Сенька — с Осипенко, Ходаков — с Гризодубовой. Командир и Осипенко рассказали о встречах со Сталиным, о приеме на даче Молотова 18 июля, Раскова — о трассе. Поговорили мы с ней о нашем полете к полюсу, она очень высоко оценила Ритсланда.
— Маршрут? Москва — Хабаровск. В успехе не сомневаюсь. От Красноярска пойдем через Душкаган. Это — труднее, но короче на 500 км. Нас не хотели туда пускать. Сталин узнал — разрешил.
Затем снимались, болтали. Скоро пришли инженеры заниматься по теории. Мы уехали. Дело у них не клеилось. Машина долго была не готова. Девушки нервничали, летали на дублере.
Наконец, в начале сентября, переехали в Щелково. Мы приготовили статьи и приехали туда. Гризодубова читала и внесла очень дельную стилистическую правку. В числе другого я написал портрет Расковой. Ей страшно понравилось место, где я пишу, что она в детстве и не думала об авиации, вопреки обычным утверждениям.
— Вот за это спасибо!
Осипенко зло и заслуженно ругала портрет, написанный Лапиным и Хауревиным.
— Они хотели дать лирику и не получилось.
Затем Полина предложила нам использовать ее дневник подготовки, который она систематически вела. Я с радостью согласился. Уезжал я оттуда с некоторым недоумением: особой дружбы в экипаже не чувствовалось. К слову сказать, Осипенко поведала об одном тяжком событии, случившимся с ней. Они купались там на озере Медвежьем. Мать Гризодубовой начала тонуть. Полина бросилась ее спасать. Та схватила спасителя и обе захлебываются.
— Уже круги в глазах пошли.
Еле их вытащили.
За день до старта я снова был в Щелково. Напомнил Осипенко о дневнике.
— Пишу, и сегодня допишу. Завтра получите.
И верно, хоть хватало у них дел — честно написала.
Утром в день старта, как только они проснулись, я снова зашел к ним. Поздоровались. Вид у них был очень озабоченный. Они одевались, пристегивали револьверы. Прочли письмо Сталину, подписали.
Осипенко на ходу прочла обработанный нами дневник, попросила добавить о людях, готовивших машину.
— Как погода? — спросил я Раскову.
— Хороша. Летим,
Вошел Антонов.
— В вашей кабине стрелка индикатора радиокомпаса отклоняется слабо, сказал он Расковой.
— А в пилотской?
— Нормально.
М.М. Каганович начал припирать.
— Ничего, — ответила Раскова, — не страшно. Я, в крайнем случае, лишаюсь только боковой пеленгации.
— А может быть на завтра? — спросил Каганович.
— Нет, надо лететь, — сказала Гризодубова.
И они улетели.
Осипенко собирала №№ «Правды» в которых публиковалась «История партии». Как-то дня за три до старта она с горестью заметила, что кто-то задевал три №№ «Правды». Тогда она попросила меня привезти на старт недостающие №№. Я привез.
27 октября
Сегодня экипаж «Родины» вернулся в Москву. Прямо с вокзала их повезли в Кремль. Прием был небольшой, интимный, в Грановитой палате. Отчет о нем написал Кольцов (см. «Правду» за 28 окт) Дополнение к отчету мен рассказывал Коккинаки.
— Подняли тост за меня, как первого проложившего дорогу на Дальний Восток. Я встал, пошел чокаться. Подхожу к Сталину. Он спрашивает:
— Что такой скучный?
Я говорю, что вот, мол, недавно Бряндинского похоронил.
— Да, — отвечает, — нехорошо получилось.
Подходит к Молотову и Ворошилову и о чем-то шепчется. Потом встает Молотов. Предложил выпить за товарищей, погибших при спасении экипажа «Родины», за Героя Советского Союза Бряндинского. Все встали.
Сталин пригласил Громова за стол президиума.
Громов, выступая, сказал:
— Я считаю, что за этим столом могут сидеть только те летчики, которые в идущем году установили хотя бы международный рекорд. У меня за душой в этом году ничего нет. Вот в будущем году, я надеюсь, можно будет претендовать на место за столом.
Все засмеялись, поняли о чем речь.
Выступил Сталин:
— Вот тут выступали Чкалов, Громов, другие. Одни явно, другие молча просят о новых рекордах. Чкалов — летчик безумно смелый просит разрешения облететь вокруг шарика. Коккинаки — тот просит, чтобы ему просто не запрещали, и он несколько раз обернется вокруг Земли. Нет, мы должны очень строго подходить к рассмотрению всех заявок. Но я прошу также жен и близких этих летчиков — удерживайте их.
Был и такой разговор. Сталин спросил Кокки:
— Почему без жены пришел?
И Громова тоже.
Затем он много говорил о матриархате, о том, что женщины сейчас завоевали многие, если так можно выразиться, матриархальные права.
30 октября
Хочется сделать несколько мелких заметок.
Был на днях Шевелев. Рассказал: докладывал Молотову о положении «Седова». Сказал, что походы «Ермака», «Сталина», «Литке» обошлись на много дороже стоимости «Седова»
Молотов ответил:
— Здесь нельзя на деньги мерить. Здесь речь идет о чести советских моряков.
Магид[55]называет Степана Зенушкина — фельдшером экономических наук, Фисунова — военизированным шариком.
Рыклин встретил Левина. Тот носит часы на позолоченной цепочке. Гриша взял цепочку в руки и задумчиво произнес:
— Златая цепь на дубе том.
….. (зачеркнуто) рассказал историю о обследовании психиатрической лечебницы.
— Не сказывается ли близкое общение на врачах?
— Нет, вот разве ординатор заговаривается, утверждает, что он — Иисус Христос, а ведь Христос — это я!
31 октября
В 11 ч. вечера Коккинаки заехал за мной в редакцию и мы отправились к нему. Еще в машине он сразу задал мне вопрос:
— Слушай, в каком часу пришло позавчера постановление о награждении конструкторов?
(СНК постановил наградить Ильюшина, Поликарпова и Архангельского по 100 000 руб. и «ЗИС» у.
— В третьем ночи.
— Все правильно.
— Что?
— Потом расскажу.
Приехали. Сначала, как водится, сыграли пульку. Володя играл смело, но расчетливо, умно. Затем мы пошли в кабинет. Он оживленно и волнуясь рассказывал:
— Понимаешь, позавчера, около часу ночи (с 28 на 29 октября) раздается звонок. Слушаю. Говорит Сталин.
— Я, товарищ Коккинаки, хочу пред вами извиниться.
— Что Вы, т. Сталин!
— Да, да. Извиниться за вчерашний прием. За то, что Вам такого не сделали.
Я обмер.
— Да что Вы, т. Сталин! Меня встретили и приняли как Бога, на даче, что может быть лучше. И вообще всем доволен. Я стою и краснею.
— Нет, надо было иначе.
— Разрешите, т. Сталин, раз уж Вы позвонили, обратиться к Вам с одним вопросом.
— Пожалуйста!
— Вот тут нелепое положение получилось. Возьмем писателя — с каждого экземпляра книжки получает, драматург — с каждого представления. А вот есть у нас конструктора — немного их ведь — так бедствуют. Ильюшин машину продал, Поликарпов — фамильный рояль.
— Это верно?
— Насчет Поликарпова — мне сказали, а относительно Ильюшина совершенно точно сам знаю. Он, по совести говоря, занял у меня деньги, продал машину и отдал.
— Ну это дело поправимое. Большое Вам спасибо, что сказали. Я не знал.
— И еще, т. Сталин. Вот все заводы наградили, а наш нет. Я летал, ставил рекорды, меня награждают, а людей, которые все это обеспечили — нет. Совестно в глаза смотреть. А ведь завод хороший.
— Это поправимо. Составьте список. А как вообще Ваши дела?
— Ничего. 350 получилось.
— Верно? Это хорошо. Зайдите, поговорим. Нам нужно собраться вместе с Вами и Громовым и поговорить.
— Мне независимо от разрешения нужно готовить машину.
— Когда Вы думаете лететь?
— Нужно, чтобы машина была готова к апрелю. Это значит — готовить сейчас.
— Хорошо, поговорим.
На том беседа закончилась Володька доволен до черта.
— Володя, а когда на высоту?
— Вот погоди, температура упадет. Мне уж неудобно. Разрешение есть, а я молчу.
— Стаскай меня наверх, потренироваться.
— Ладно. Попозже. Надо.
Затем сидели, разбирали записки о перелете. Он все восхищался точностью Бряндинского. («19:23 будем в Хабаровске» «7:36 — Енисей» и т. д.)
Уехал в три ночи.
1 ноября
Вчера в доме актера был прием в честь экипажа «Родины». Из «Родины» была Гризодубова. Встретила очень холодно, жаловалась, конечно, на газеты: «Все наврано, все переврано».
Из остальных были — Громов, Коккинаки, Ляпидевский, Туржанский, Серов, Слепнев, Головин, Мазурук, Молоков, Данилин, Чкалов, Фарих, Орлов, артисты Москвин, Тарханов, Козловский, Новикова, Церетелли, Лепешинская, Орлова, Гилельсы, писатели Толстой, Фадеев, Кольцов, Катаев и мн. другие.
Ну чествовали там и прочее. Был отличный концерт (Степанова, Церетели, Тарханов, Редель и Хрусталев, Зеленая, Кара-Димитриев и др.)
Затем сели за столы, потом танцы.
Стоим с Ляпидевским и Утесовым. Толя вспоминает, как Утесов выступал в Кремле на встрече челюскинцев:
— Помнишь, Леонид, спели вы все, а затем подзывает тебя Ворошилов и говорит: «Давайте лучше что-нибудь из южных песен».
— Да, как же, — смеется Утесов, — я даже не поверил ушам.
— Ну я ясно слышал. Это и Сталин сказал Климу, — глаголит Ляпидевский. — А потом что творилось в зале, когда ты объявил: «Популярная южная песенка „С одесского кичмана“».
Оба смеются. Затем Утесов рассказывает, весьма выразительно, как накануне, во время торжественного заседания в честь 20-ти летия ВЛКСМ в Большом театре собрались за сценой артисты:
— Все с орденами. А я нацепил свое единственное отличие — значок железнодорожника и иду. Общее смущение. Все всматриваются, затем — вздох облегчения и радостно: «А, здравствуйте, Леонид Осипович»
Переживает Утесов весьма отсутствие ордена. Илья Мазурук рассказывал о готовящейся экспедиции по смене экипажа «Седова».
— Поедем, Лазарь, зимовать. Интереснейшее дело. Корабль вступает в самую драматическую полосу — пройдет мимо полюса. Поедем?!
Я обещал потолковать с редакцией. Хорошее дело. Леопольд сегодня встретил это довольно сухо:
— А кто останется в лавке? — спросил он.
25 ноября
Сейчас вернулся от Кокки. Закончили с ним первый этап работы над книгой — стенографирование его рассказов о перелете. Он опять очень много и тепло вспоминал о Бряндинском. Рассказывал, что ищет сейчас штурмана.
— Главное, чтобы понимал в операторском деле и радионавигации, а штурманом уж я как-нибудь сам буду.
Рассказывал, что перепробовал нескольких — не выходит. Одного возил, возил вокруг Москвы при плохой видимости, вывел на Фили, оттуда прошел мимо Тушина на «наш аэродром — ничего не соображает». Другой стучать не может («Зачем, раз радио есть?»).
Сегодня он вспомнил, как Бряндинский улетал в полет на восток. Один ребенок только родился, второй болел, лежал почти при смерти — он полетел. Скучал, конечно. Зато сколько радости было во Владивостоке, когда узнал, что все в порядке. Прямо на голове ходил в присутствии комфлота.
Сегодня Кокки опять ходил на высоту. Все пытался перебить свой рекорд с грузом.
— Не выходит, Лазарь. Как ни бьюсь, не получается. Прямо ума не приложу, что сделать. Сегодня был на 10. И дальше не идет. Но я его дожму. Мне иначе нельзя — разрешение-то получил. Я уж из-за этого от отпуска отказался.
Вспоминали, как он ездил заграницу и привез обратно валюту. Жена особенно возмущалась: «Сколько чулок можно было приобрести!».
Володя очень гордится своей авиационной семьей. Один брат — Костя — уже летает испытателем на первом заводе.
— Сегодня ушел на высоту и потерялся. Прямо все обмерло: сам летаешь ничего, а тут поди вот…
Второй брат кончил авиашколу, третий — сдает зачеты. «Хочу чтобы в части пошли».
Книжкой очень заинтересован. Каждый раз спрашивает у стенографистки: сколько написали, интересуется, как будет оформлена, хватит ли материала, интересно ли получится.
18 ноября был у меня очень интересный человек — полковник Полынин. Он бывал заграницей, был в Испании, в Китае. Рассказывает много занятного. Кое-что мы опубликовали.
Вчера Коссов во время дежурства рассказывал о старых репортерах. Был у нас такой Локшин. Его любимая поговорка была: «Я могу писать, как Тургенев, только акцент мешает».
Хочется записать, как внимательно Сталин следит за газетой. Раньше мы много давали петитом и даже нонпарелью. Сталин порекомендовал этого не делать, так как газету читают и люди не шибко грамотные, а им петит разобрать трудно.
Бывало давали по несколько клише на полосу. Он заявил, что лучше не перебарщивать — не делать из политической газеты картинку. Одно, много два клише на полосу — и хватит.
Последнее время у нас вся газета состояла их крупных кусков, на каждой полосе подвал. Сталин посоветовал давать не больше одного подвала в номер (и то — публицистический или теоретический), а остальное — мелкий материал, а то трудно газету читать. Это оказалось сделать не так легко. Многие отделы до сих пор не могут перестроиться. В итоге резко возрос спрос на информацию. В иные дни даем по 3 полосы. Все что сдаем — на ходу, инстатум насуенди[56]идет в номер.
18 декабря
Вот и похоронили Валерия Чкалова. Это было страшно и неожиданно. 15 декабря около двух часов дня меня разбудил звонок Мартына.
— Правда, что с Чкаловым что-то случилось?
Я поднял Левку. Немедля позвонили на 22-ой завод. Подошел Громов, очень взволнованный:
— Что-то произошло. Вылетел и не сел. Байдуков вылетел на самолете искать.
Позвонили Белякову. Тоже горячий:
— Что-то случилось, а что — не знаю.
Через полчаса вернулся Байдук, обшарил все, ничего не нашел. Я звонил Кокки — его нет. Славка притих, испуганный.
В 8-20 мне позвонил Александров. Ему сообщили из «Скорой помощи», что Чкалов разбился и доставлен в Боткинскую. Немедленно позвонили Шимелиовичу, гл. врачу.
— Да, верно.
— В каком положении? Живой?
— Труп. Приезжайте.
Страшно. Вызвали машину, поехали туда.
Встретил растерянный главврач.
— Только что был Ворошилов. Пойдемте.
— Как произошло?
— Вылетел, ударился головой в кучу железного лома, перелом основания черепа.
— Смерть мгновенная?
— Да, во всяком случае, исчислялась минутами. Я позвонил Поскребышеву. Привезли проезжие.
Пошли во временный приемный покой. Мороз, ветер, 24о.
В комнате приема хирурга на кушетке, обставленной цветами, лежал Валерий. Тело закрыто простыней, голова обложена ватой. Руки сложены на груди под простыней.
Раны над правым глазом, он почти прикрыт ватой, ранена верхняя губа. Лицо опухло, неузнаваемо, чужое, проступила борода. Можно узнать только в профиль. Левка заплакал. Я с трудом сдерживался. Долго смотрели.
Вышли.
В 6 часов вечера я позвонил Байдуковой. Она уже знала, еле говорила.
— Каждую минуту забегают дети Валерия. Ждут обедать.
Позвонил Егор, позвал Левку ехать к Ольге Эразмовне. Лев ходил по комнате и дул на руки, волнуясь. Уехал. Приехал, рассказывал тяжкое. Собрались Байдук, Беляков, Локтионов, Громов. Вбежала лифтерша и сказала, что ей кто-то уже сообщил. Вошли.
Она бегает по комнате с Валерией.
— Где он, я хочу на него посмотреть!
Мечется и рыдает Игорь.
— Не верю, не верю!
Потом ушли. Игорь прибежал к Байдукову.
— Дядя Егор, так это правда? Неужели папы больше никогда не будет? Неужели он никогда не придет?
Байдукову позвонил Ворошилов.
— Напишите некролог. Душевный, хороший. Забудьте, что я буду его подписывать. Пишите так, как будто пойдет от Вашего имени.
Я позвонил героям, попросил приехать. В 8 часов вечера приехал Кокки и Ильюшин. Продиктовали статьи.
— Как ты думаешь, Володя?
— Я этот мотор знаю. Новый. Очень нежный, быстро отзывающийся на температуру. Зашел на посадку — на планировании переохладился. Дал газ, чтобы подтянуть на моторе — заглох. Машина тяжелая, утюг — никуда не спланируешь, высота малая. Вот и все ясно. Убежден. Да, потеряли Вальку.
Приехал Кренкель, очень расстроенный. Привез некролог за подписью полярников. Дали телеграмму Папанину в Кисловодск о том, что ставим его подпись. Он немедленно вызвал нас по телефону, продиктовал статейку.
Я позвонил Юмашеву. У Андрея — беда: у Марии Петровны открылся хбу,[57]она в санатории, дочь оперировали, началось воспаление брюшины, t =39,5°. Андрей мечется, сам не свой, дежурит в больнице: «Это страшно потерять дочь», но сразу приехал.
Ночью в 2 часа заехали Байдуков и Беляков — продиктовали подвал. Убитые.
Непрерывно звонки, вся Москва знает.
Пришло соболезнование ЦК и СНК, сообщение правительства. Дали три полосы. Кончаем в 9-10 утра.
На следующий день — тоже. Вчера — тоже.
Вчера я поехал возложить венок от «Правды». Привезли, установили. Долго смотрел в лицо. Торжественно, народ, чувствуется тяжелая скорбь. Как его все любили!
Игорь не пошел в Колонный зал.
— Не хочу видеть папу мертвым!
Это хорошо: он останется в его памяти живым.
Вчера был Супрун. Он — член правительственной комиссии по расследованию причин. Назначен лично за подписями Сталина (ЦК) и Молотова (СНК). Сидели двое суток. Картина рисуется так: испытывал новый истребитель Поликарпова. Взлетел, сделал два круга, зашел на посадку, сдал мотор. Гробанулся в 500 метрах от аэродрома. Валя видел, что бьется. Садил машину на крыло, чтобы амортизировать удар. V~200 км./ч. Огромной силой вырвало вместе с сиденьем, пролетел 25 метров с головой в железный лом. Пролом черепа, сдвинулось сердце, печень.
— Если бы земля — может быть остался бы жив, — говорит Супрун.
Взлетал отлично, садился уверенно, опробовал мотор и взмыл.
Вчера в карауле стоял Сталин, сегодня нес его урну. Он очень его любил. Брат Чкалова — Алексей — заехал ночью в редакцию, рассказывает, что Сталин у стены поздоровался со всеми родными, обнял и приласкал Игоря.
Вспоминаются некоторые встречи с Валерием.
Перед полетом на восток в 1936 году Валерия больше всего интересовали условия полета над Охотским морем. В Москве таких знатоков не было. И вдруг объявился летчик Иванов, который только что приехал из Хабаровска, привез «Форда», переделанного в гоночный автомобиль. Я сказал Чкалову, что вот, имеется специалист по полетам над Охотским морем.