День перешел в вечер, а друзья все сидели и разговаривали. Шустрик пока видел только ту часть Перводомья, которую можно было рассмотреть с его поляны и умирал от желания познакомиться во всех подробностях с остальными. Хвосттрубой рассказал ему обо всем, что показал ему Завывайт-Запевайт, и тут снова начался дождь. Капли тихо шелестели по листьям у них над головой; время от времени то на траву, то на них самих падала случайная капля, но в основном ветви и лишайники не пропускали дождь, и сидеть было очень уютно. В конце концов они улеглись рядышком и задремали. Они спали, а дождевые капли тихо шуршали по листьям.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Добрые первыми умирают,
Но сердца, сухие, как летняя пыль,
Дотла выгорают.
Уильям Вордсворт
В конце Часа Подкрадывающейся Тьмы Завывайт-Запевайт, как и обещал, вернулся за ними.
– А ну-ка вставайте! Вставайте, сони! – закричал он. – Еще столько надо увидеть! Пора идти на праздник!
Объевшийся мышами, сонный Фритти лениво пошевелился.
– А Шустрик уже достаточно поправился, чтобы идти с нами? – спросил он ученика мяузингера.
– Конечно! Шустрик, разве ты не хочешь посмотреть что-то ужасно интересное? – спросил он еще не совсем проснувшегося котенка.
– Да, наверное. То есть, конечно, хочу, – ответил Шустрик, вытягиваясь во весь свой крошечный рост. – Я чувствую себя отлично, Хвосттрубой.
– Вот и чудненько, – обрадовался За-вывайт-Запевайт. – Значит, договорились. Идем скорей. Мне оторвут хвост, если мы опоздаем.
Двигаясь по тропам Перводомья, они влились в настоящий поток котов и кошек, идущих явно в том же направлении.
– Мы идем ко Двору? – восторженно спросил Шустрик.
Серо-желтый кот оглянулся на бегу:
– Нет, праздник будет на Поляне Сборищ. Это единственное место, где все Племя может собраться одновременно. Кошки собираются со всего Коренного Леса и даже из более отдаленных мест – вот как вы, – чтобы принять участие в празднике. Привет, Шебуршир! Твоя шкурка сегодня блестит как никогда! – крикнул он очередному приятелю.
– А что это за праздник? – поинтересовался Хвосттрубой. – Что-то вроде Ночи Сборища?
– Нет, нет, совсем не то. Во всяком случае, не совсем то… Смакли, привет! – окликнул он другого приятеля. – Как поживает Тишли? Отлично! – весело крикнул он и снова повернулся к своим подопечным: – Смакли танцует Брачный Танец с одной черно-белой кошечкой… никогда бы такую не выбрал. Так о чем это я? А, да! Праздник! У вас дома, наверное, такого не бывает, да? Официально праздник называется – Праздник Песни Виро Вьюги. Он всегда бывает, когда Муркла первый раз открывает Око зимой.
– А что это значит? Извини, но я никогда ни о чем таком не слышал.
– Но ты ведь знаешь, кто такой Виро Вьюга?
Фритти кивнул.
– Всех тонкостей я и сам не знаю, – продолжал Завывайт-Запевайт, – но принц Пушли Воспарилл, как отец Сквозьзабора, относится ко всему этому ужас как серьезно. Он начинает какое-то сказание, а мы все поем. Что-то про смерть и Дальние поля, но я не очень-то хорошо в этом разбираюсь. Скукотища! Большинство просто пользуется случаем потолкаться при Дворе, посмотреть семью королевы. Ну и, конечно, полакомиться духмяной, кошачьей мятой. Кошачью мяту все любят.
– А королева тоже там будет? – спросил Шустрик, стараясь не отставать от старших.
– Нет, она там не бывает, не помню уж почему Мне, бедняге, и так приходится много думать. Стать мяузингером не так-то просто. Столько приходится работать! Ага! А вот и ты, Пушистик! Не узнал? Я – Завывайт-Запевайт!
Поляна Сборищ была большим расчищенным участком леса. В прозрачной вышине почти невидимые гигантские ветви старых деревьев, переплетаясь, образовывали высокий свод.
Сама Поляна оказалась широким мелким углублением, поросшим короткой травой и усыпанным опавшими листьями. В противоположном от приближающейся троицы конце она полого поднималась и заканчивалась выступом с широкой плоской верхушкой. Там – увидел Фритти – уже устроились две-три кошки.
Углубление внизу быстро заполнялось мурлыкающими, мяукающими, трущимися друг о друга носами кошками, которые прибывали сюда со всех сторон. Они бродили небольшими группками, встречались, расходились, беседовали с друзьями и родственниками.
Потрясенный таким количеством кошек, Шустрик блестящими глазами следил за происходящим. Но Фритти чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он не мог бы объяснить почему, но ему казалось неправильным, неестественным, чтобы члены Племени собирались в таких количествах. Одно дело время от времени встречаться у Стены Сборищ – любому приятно иногда побывать в компании. Но все время жить вот так, толпой, – куда ни опустишь лапу, наступишь на чей-нибудь хвост… нет, хоть кошки в Перводомье и очень добры, он ни за что не останется дольше, чем будет необходимо.
Когда троица нашла себе место в центре поляны, к краю выступа подошел толстый кот с круглой головой. Пушистый черно-белый мех еще сильнее увеличивал его и без того весьма внушительных размеров тело. Он осмотрел собравшихся, и шум голосов стих.
– Это сэр Мурли, королевский гофмейстер, – зашептал Завывайт-Запевайт. – Он ужасно важная особа. Правда, любит поесть и поспать, но это еще ничего не значит. Он старый, но еще очень шустрый.
Сэр Мурли тихонько кашлянул и заговорил голосом звучным, как ветер, дующий с горных перевалов:
– Приветствую тебя, о Племя! От имени Ее Усатого Величества королевы Мурмурсы Солнечной Спинки – прямой продолжательницы рода Фелы Плясуньи Небесной и законной правительницы Племени, а также от имени принца-консорта Пушли Воспарилла приветствую вас на празднике Песни Виро Вьюги. Принц-консорт и принц Сквозьзабор скоро прибудут.
Мурли поклонился, став при этом еще круглее, и вернулся в глубь возвышения. Шум начался снова. Запевайт взглянул на Шустрика, который смотрел по сторонам с открытым ртом. Ученик певца улыбнулся и толкнул в бок Фритти:
– Что может быть лучше возвращения в такое гнездо, а?
В этот момент к ним подошел какой-то кот и позвал Завывайта. Тот отвернулся, словно что-то привлекло его внимание, и едва шевельнул кончиком хвоста в знак приветствия. Незнакомый кот немного постоял в нерешительности и пошел прочь.
– Терпеть не могу этого Рысли, – признался Запевайт. – В нем есть что-то такое… Хмммм, – продолжал он, оглядываясь по сторонам. – Я думаю пока праздник не начнется, ни одна знаменитость здесь не покажется. По крайней мере обойдется без длинных, запутанных сказаний в исполнении Мурли. Он, конечно, душка, и очень умный – я, кажется это уже говорил, – но слушать его истории – настоящая пытка.
Собрание снова притихло, и все глаза обратились в сторону возвышения, куда подходил Сквозьзабор со своими неизменными близнецами.
Сидящие в первом ряду молодые коты принялись орать:
– Вот он! Сквозь! Кто тебя причесывал? Ха! Старина Сквозь!
Сначала принц попытался сделать вид, что не слышит, но его выдало смущенно-довольное выражение, появившееся на морде, когда он поднялся на возвышение. Он нашел свое место и уселся. Братья устроились по обе стороны от него. Несколько других котов, которых Завывайт-Запевайт назвал «придворными функционерами», поднялись наверх. И наконец в сопровождении сэра Мурли появился сам принц Воспарилл.
Он устроился на возвышении в самом первом ряду. Молодые охотники отпустили последние шутки по адресу Сквозьзабора. Над собравшимся Племенем воцарилась тишина. Те, кто еще не нашел себе места, остановились, когда заговорил принц-консорт.
Мех Воспарилла был песочно-бежевого цвета, который на лапах, ушах и хвосте сгущался до темно-коричневого. Вокруг носа тоже было что-то вроде коричневой маски, доходившей до верхних кончиков его раскосых небесно-голубых глаз. Он казался котом, повидавшим на своем веку много странных мест и странных вещей и относившимся к ним так же, как к солнцу и листьям. Принц поворачивал узкую голову с миндалевидными глазами и обозревал Племя.
«В нем есть что-то странное, – думал Фритти. – Словно он повидал так много, что уже ничто не может его удивить или обрадовать».
– Древний Двор Харара приветствует вас. – Голос Воспарилла был нежным и музыкальным, но в глубине его угадывалась сталь. – Прежде чем начнутся танцы и прочие увеселения, мне хотелось бы кое-чем с вами поделиться. Я знаю, что танцевать вам хочется больше, чем слушать меня, поэтому постараюсь быть кратким. – Над поляной пронесся веселый шумок. – Мне бы хотелось поделиться кое-какими своими мыслями, и Песня о Виро Вьюге – это часть их. Но прежде чем я начну, давайте споем все вместе Благодарственную песню. Мне это было бы очень приятно. Подтягивайте, друзья.
Воспарилл запел мелодичным голосом. Мгновение спустя к нему присоединились остальные, и постепенно хор голосов окреп, поднявшись к куполу ветвей и дальше, к звездному небу:
Кто там ходит
Еле слышно?
Неужели просто снег
Стережет,
Чтобы зла не вышло,
Вея возле сонных век?
Это Вьюга
В белой шкуре!
Там, где звездный хоровод,
Там, где холод
Зимней бури, -
Добрый Вьюга
К нам пройдет!
Хвосттрубой не знал слов, поэтому просто смотрел на поющих. Даже Завывайт пел, закинув голову и закрыв от восторга глаза. Шустрик сидел рядом и слушал в почтительном молчании. Свистящие звуки Языка Предков поднимались высоко в ночное небо.
Если тьма
Нас манит нежно,
Если день
Ушел поспешно -
Все забудем безмятежно,
Если Вьюга позовет…
Что-то в этой песне беспокоило Фритти. Виро Вьюга был очень храбрым и красивым, но он покинул этот мир самым первым, в еще незапамятные времена. В песне о Первородном говорилось так, словно его можно было видеть, можно было обнюхать. Хвосттрубой оглянулся на серьезные, поднятые вверх морды, и его пробрала дрожь. Песня кончилась. Глядя поверх раскинувшегося перед ним моря ушей, усов и блестящих глаз, Воспарилл начал говорить:
– В эту таинственную ночь, когда мы вспоминаем жертву Виро Вьюги, я бы хотел рассказать о другом коте, который пострадал давным-давно. – Принц-консорт говорил медленно и размеренно, и даже шалопаи из первого ряда стали внимательно слушать.
– Когда-то принц Многовержец был наказан лордом Тенглором Огнелапом, братом Виро Вьюги. Превращенный в существо, которое мы называем Мурчелом, он должен был служить Племени в наказание за свою гордыню. И он страдал. Заслуженно? Возможно.
Многие поколения его потомков служили нашим предкам, почитали их, заботились о них. За многие и многие века Племя и Мурчелы стали ближе друг к другу. Многие из Племени стали зависеть от Мурчелов и привыкли только от них получать то, что прежде Племя всегда добывало само.
Фритти заинтересовался рассказом. Чутколап говорил, что возле трона Харара чувствуется влияние Верзил, и Воспарилл, похоже, собирается обсудить это со всем Племенем, собравшимся на праздник.
– Многие из живущих сегодня считают, что Племя изнежилось, – продолжал Воспарилл, – что многие из нас привыкли во всем полагаться на этих странных безволосых котов, словно они и есть наши отцы и матери. Некоторые считают, что это говорит об упадке, о нашей слабости. Я в этом не вполне уверен. – Непроницаемый взгляд Воспарилла обвел сидящее внизу Племя.
Каков был грех Многовержца? Гордыня. Разумеется, все мы горды – разве мы не венец творения? Разве не мы лучше всех знаем сложный земной танец? Разве все это не достаточная причина для гордости?
Возможно. Но разве не гордыня Живоглота, не его стремление быть повелителем всего сущего привели к смерти Виро Вьюги? Разве после этого не лишилась навеки музыка мира своего чистого белого тона?
А может быть, Мурчел, это несчастное существо, живущее со своими соплеменниками в страшной тесноте, бродящее по свету без когтей к шкуры, – может быть, это заслуживающее презрения существо все-таки может нас чему-то научить?
Слушатели заметно скучали, но из почтения к Воспариллу удерживались от разговоров. Хотя многие уже ерзали и перешептывались.
Хвосттрубой задумался о том, что сказал Воспарилл. Слова принца вызвали у него какое-то ощущение горечи, едва уловимый запах разложения. Шустрик слушал не отрываясь. Запевайт вертел головой по сторонам – искал приятелей.
– …потому что если мы, в своей гордыне, – продолжал Воспарилл, сверкая раскосыми глазами, – если мы позволяем содержать и кормить себя этим в высшей степени низкородным существам, кто может сказать, что это плохо? А может, так и надо, может Праматерь Муркла хочет, чтобы таким образом мы гордые охотники, научились смирению?…
Вдруг Завывайт вскочил.
– Харар! – возбужденно шепнул он. – Я же совсем забыл! Мой учитель, Сластенли, должен рассказывать сегодня одну из старинных историй, а я должен помочь ему подготовиться! Простите меня, но мне нужно бежать! О, Плясунья Небесная, он же откусит мне нос!
Не дожидаясь ответа, Завывайт-Запевайт бросился прочь, перепрыгивая через лежащих котов.
Когда Хвосттрубой снова перевел взгляд на возвышение, он увидел, что Воспарилл уже кончил говорить. Слушатели сразу же оживились. Фритти повернулся к другу:
– Ну и что ты думаешь обо всем этом?
Шустрик вышел из задумчивости и какое-то мгновение непонимающе смотрел на Фритти.
– Даже не знаю. Это все так замечательно. Я думал о том, что сказал Воспарилл, и чувствовал, словно впереди горит какой-то свет и я непременно должен до него дойти. Дело даже не в самих словах, но что-то из сказанного вызвало это… такое необыкновенное чувство, но, боюсь, я не сумею его объяснить.
– А во мне его слова вызвали тревогу, но тоже не объясню почему. Ну что же, наверное, нам, чужакам, этого не понять. Но и племя Воспарилла, похоже, не слишком серьезно отнеслось к его словам.
Перерыв продолжался, группки котов болтали, оживленно общались. Сквозьзабор, подойдя к краю возвышения, разговаривал с сидящими впереди друзьями.
– В ближайшее время здесь, кажется, ничего не случится. Мне нужно выйти на минутку. Останешься здесь и подождешь меня?
– Да, я лучше полежу здесь и посмотрю.
Фритти пробрался через толпу и ушел в лес, за край поляны. Позже, закопав за собой ямку, он пошел обратно, с наслаждением вдыхая влажный после дождя воздух.
Когда он шел высоко подняв голову, его ноздрей коснулся какой-то экзотический запах. На мгновение Фритти остановился и принюхался. Запах волновал, опьянял, манил. Хвосттрубой двинулся на запах.
Как раз за возвышением, где сидело семейство королевы, он обнаружил растения с крошечными белыми цветами. От них и исходил этот дразнящий запах, и какое-то время Фритти просто стоял, упиваясь им.
От этого запаха он почувствовал жар и слабость в ногах. Запах возбуждал и успокаивал, Фритти ощущал звон в ушах и покалывание во всем теле. Шагнув вперед, он сорвал зубами один листок, подержал во рту и проглотил. Листок оказался горьковатым на вкус, но вызвал желание съесть еще. Словно во сне, Хвосттрубой сорвал и проглотил еще один лист… и еще…
– Эй! Чем это ты тут занимаешься? – Голос был громкий и сердитый. Фритти отпрыгнул подальше от цветущих растений. Позади него стоял большой кот. – Сюда еще нельзя, – неодобрительно произнес незнакомец. – И зачем ты столько съел?
Фритти плохо соображал, голова кружилась. Его качало из стороны в сторону.
– Простите… я не знал… а что это такое?
Незнакомец недоверчиво посмотрел на него:
– Ты хочешь сказать, что никогда раньше не видел духмяны, кошачьей мяты? Ладно, приятель, не морочь мне голову! Я не вчера родился. Ну-ка пошел отсюда! Иди-иди! Топай побыстрей! – Большой кот сделал угрожающий жест.
Хвосттрубой пустился наутек. Чувствовал он себя очень странно.
«Духмяна, – подумал Фритти. – Значит, это кошачья мята».
Ему казалось, что соседние деревья качаются, наклоняются к нему, а земля, казавшаяся ровной, уходит из-под лап.
«Может, все мои лапы стали разной длины?» – недоумевал он.
Вернувшись на поляну, Хвосттрубой почувствовал страх: вокруг него то появлялись, то исчезали незнакомые усатые морды. Где Шустрик? Он должен найти Шустрика.
Наконец он обнаружил котенка. Но чтобы добраться до него, понадобилось немыслимо долгое время; в конце концов Фритти подошел к Шустрику. Попробовал было заговорить, но почувствовал острый приступ тошноты. Как в тумане Хвосттрубой видел испуг на мордочке Шустрика, но голос шел, казалось, откуда-то издалека.
Фритти попытался кивнуть, но его бросило в жар, а голова была такой тяжелой, что он плюхнулся на землю. Перекатившись на спину, он услышал отдаленное пение – все Племя дружным хором выводило Благодарственную песню.
Над ним стоял Шустрик и толкал его носом… потом мордочка котенка исчезла, словно провалилась в черную яму, в какой-то туннель, поглотивший и Фритти.
Шустрик стоял над другом. Он толкал его изо всех сил, но, несмотря на это, несмотря на оглушительный шум поющей толпы, Хвосттрубой лежал как мертвый. Шустрик был совсем один. Его друг лежал больной – может быть, даже умирал, – а он был один среди моря незнакомцев.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Имя его не шепчи! Пусть спит
В плотной тени оно -
Там, где забытым его костям покоиться суждено.
Томас Мур
Шустрик в панике бегал среди опустевших гротов и дорожек Перводомья, спотыкался о корни, уворачивался от стволов. С высоты в разрывы между листьями просачивался холодный свет Ока Мурклы.
Там, на поляне, склонившись над распластавшимся у его ног бесчувственным Фритти, он громко, но тщетно звал на помощь. Все вокруг пели, танцевали или, болтая, отправлялись полакомиться кошачьей мятой. Сквозьзабор ушел с поросшего травой возвышения, Запевайта нигде не было видно, и никто не обращал внимания на мяукающего возле своего друга котенка. В страхе за жизнь Фритти он убежал с поляны в поисках кого-нибудь, кто сумеет помочь.
Но Коренной Лес был пуст, и чем дальше он уходил от праздника – от шума и света, – вековой лес становился все мрачнее и мрачнее. Наконец Шустрик остановился, чтобы перевести дыхание. Он понял, что не сможет помочь другу, если сам заблудится в лесу. Какой же он глупый! Глупый, ничтожный котенок. Он должен вернуться и добыть помощь для Фритти. Если эти празднующие кошки не захотят помочь, ему придется притащить королеву хоть за хвост!
Повернувшись, он побежал назад, туда, откуда слышался шум, на поляну.
У самого края поляны он налетел на Мимолетку, ту серую фелу, с которой подружился сегодня утром. Она явно собиралась ускользнуть с праздника, но приветливо поздоровалась с ним.
– Мимолетка, ой, Мимолетка! – вскрикнул Шустрик. – Я так рад… скорей! Идем, помоги! – Он захлебывался от волнения. – Помоги… там Хвосттрубой… он… ох!
Мимолетка терпеливо ждала. Наконец Шустрик достаточно успокоился и сумел рассказать ей о загадочной болезни Фритти, она встревожено кивнула и пошла следом за ним на поляну.
Праздник был в полном разгаре; под высоким сводом деревьев прыгали и пели кошки. Танцоры вычерчивали какие-то гипнотические круги, хвосты и лапы, раскачиваясь, тянулись к рассеянному свету Ока. Многие наелись валерьянки, и воздух сотрясался от странного пения и шумного веселья.
Фритти они нашли на том же месте, где его оставил Шустрик; он свернулся в клубок, словно новорожденный котенок. Дыхание было поверхностным, и когда Шустрик позвал его, он не ответил. Мимолетка внимательно посмотрела на Фритти, потом осторожно провела усами по его груди и морде. Опустившись рядом с Фритти на траву, принюхалась к его дыханию, поднялась и мрачно покачала серебристой головой.
– Твой друг либо обжора, либо глупец – или и то и другое вместе. От него так и несет кошачьей мятой. Только сумасшедший может съесть столько мяты, – сказала она.
– Что же с ним теперь будет? – испугался котенок.
Мимолетка посмотрела на него и смягчилась:
– Точно не знаю. Известно, что слишком много листьев и корней кошачьей мяты плохо действуют на сердце, но он молод и силен. А вот что духмяна делает с душой – это уже другой вопрос. В умеренном количестве она веселит ка, дает ощущение счастья, вызывает желание петь. Съешь побольше – чувствуешь себя сильным и видишь странные сны. А столько, сколько твой друг… Харар, я не знаю. Нам нужно набраться терпения.
– Бедный Хвосттрубой, – зашмыгал носом Шустрик, – что же мне делать? Что делать?
– Я подожду вместе с тобой, – спокойно сказала Мимолетка. – Больше ничего не остается.
Фритти Хвосттрубой падал, плыл, опускался в нескончаемую черную бездну. Лес, который пульсировал, гнулся, вздымался волнами вокруг него, исчез… все исчезло… и он падал сквозь пустоту.
Пока он падал, время потеряло всякий смысл; вокруг не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, показывающего скорость движения. Если бы не тошнотворное ощущение какой-то круговерти внутри него самого, он мог бы подумать, что стоит неподвижно.
После бесконечно долгого времени… ужас понемногу исчез из его тлеющих мыслей… он увидел – или сначала почувствовал – слабое свечение. Свечение стало мерцающим светом и постепенно превратилось в холодное белое пятно. К его изумлению, в центре светового пятна можно было различить какую-то фигуру, а по мере ее приближения Фритти разглядел огромного белого кота… бесхвостого кота, медленно вращавшегося внутри огромной черной сферы.
Кот все приближался, а свет становился все ярче Глаза этого кота-призрака смотрели в сторону Фритти невидящим взглядом: он был слеп.
Белый кот заговорил холодным, еле слышным голосом, доносившимся, казалось, из какого-то бесконечного далека.
– Кто здесь? – спросил он. – Кто идет?
В его голосе звучало такое горе, которого Фритти был не в состоянии даже понять. Хвосттрубой попытался что-то ответить, но не смог, несмотря на огромные усилия. Стараясь что-то сказать, Фритти вдруг почувствовал жар на лбу, словно пятнышко в форме звезды и вправду стало настоящей звездой… словно звезда эта загорелась.
Секунду-другую белое видение молча вращалось рядом.
– Подожди, – вдруг сказало оно. – Теперь я, кажется, вижу тебя. А, маленький дух, далеко же тебя занесло от своего гнезда. Тебе бы еще сосать грудь Праматери Мурклы – танцевать в небе над Счастливыми Полями. Горько же ты пожалеешь, что оказался здесь, среди этих холодных теней.
Чувство страха и одиночества охватило Фритти. Он не мог ни говорить, ни двигаться, мог только слушать.
– Я так долго бегу по этому черному пространству, но никак не могу проскользнуть на другую сторону, – произнес незнакомец мертвым, лишенным всяких эмоций голосом. – Я так давно ищу путь обратно к свету. Иногда я слышу пение… – продолжал белый кот с холодной тоской. – И всегда дверь совсем рядом, но ее не достичь… что-то мешает. Почему мне нет покоя, того блаженного покоя, который был мне обещан?
Несмотря на свой страх, Хвосттрубой почувствовал, как безысходное одиночество белого кота рождает в нем глубокую жалость.
– Я чувствую в тебе что-то странное, Маленькая звездочка. Что это? – вопросил далекий печальный голос. – Ты принес послание или просто затерялся в пространстве… как я? Ты принес известия от моего брата? Нет, это была бы только жестокая шутка! Холод слишком велик, ночь слишком пуста… оставь меня, мысль о жизни обжигает меня… о, как она жжет! Какая боль!
С глухим криком, пробудившим эхо, призрак начал вращаться все быстрее и быстрее и исчез с глаз Фритти.
Снова его окружал непроницаемый мрак.
Вдруг Хвосттрубой почувствовал что-то под лапами; вокруг по-прежнему царил непроницаемый мрак. Он попытался вжаться, закопаться в это ощутимое, плотное «что-то». Оно было похоже на землю, его можно было коснуться – и к тому же, кроме него самого, это было единственное реально ощутимое вещество во всей этой гигантской черной пустоте. Но тут же, мгновение спустя, он почувствовал чье-то присутствие.
Где-то там, в темноте, его искали. Он не мог бы объяснить, откуда это знает, не мог бы сказать, какое чувство подсказывает ему, но он знал. Нечто огромное, медленное, безжалостное подкрадывалось к нему… искало его в зловещем безмолвии, которое в этой мрачной пустоте было хуже любого звука.
Лоб снова обдало жаром. Неужели он светится? Фритти почувствовал себя незащищенным, словно выставленным напоказ. Лоб горел, и Хвосттрубою подумалось, что он посылает сигнал о своем присутствии тому, кто за ним охотится, – как свет, который притягивает глаза из лесу. Хвосттрубой попытался закрыть морду лапами, спрятать горящий знак… но не смог дотянуться до лба. Голова куда-то вытянулась – нет, это лапы стали короче! Теперь он это чувствовал – они все укорачивались и укорачивались, пока совсем не пропали, и он беспомощно лежал на животе, неспособный бежать, хотя каждый нерв кричал – спасайся! Невидимое нечто тянулось к нему, шарило в темноте… подбиралось все ближе и ближе. Чувство нереальности сменилось ужасом. Нечто выследило его – и хотело до него добраться.
Он крепко зажмурился – как котенок, который надеется, что раз он не видит, то и его не увидят, но в полном мраке это была жестокая насмешка: сменить одну темноту на другую. Нечто было уже почти рядом, искало, нащупывало… и вдруг Фритти показалось, что он ощущает его запах: зловонный, отвратительный и более древний, чем камни. Жар во лбу пульсировал, как язычок пламени.
Вдруг что-то схватило его и начало трясти, трясти, трясти…
На мгновение Фритти почудилось, что из мрака до него донесся взрыв неистового разочарования; потом тишина – он начал подниматься. Наверху появилось пятно света, сияющее, словно солнце. В центре этого прорыва темноты он увидел странный высокий силуэт – словно высокое дерево без ветвей, со всех сторон окруженное водой.
От яркого света у него замигали глаза, и постепенно странный силуэт принял очертания Завывайта-Запевайта, который тряс его изо всех сил…
Хвосттрубой провалился в обычный, нормальный сон, а когда проснулся, то обнаружил, что находится на поляне Шустрика; Завывайт, Мимолетка и Шустрик хлопотали вокруг.
– Вот он и проснулся! – воскликнул Запевайт. – А мы за тебя ужасно волновались. Наверное, там, откуда ты пришел, просто нет такой кошачьей мяты, я имею в виду – настоящей. Мы так рады, что тебе уже лучше.
Шустрик подбежал к Фритти и лизнул его в морду. Серая кошка сидела поодаль и внимательно наблюдала за Фритти.
Фритти колотила дрожь, но он поблагодарил друзей за заботу. Он еще не совсем пришел в себя: струившийся сквозь листву свет казался каким-то странным, мерцающим, а все звуки эхом отдавались в ушах. Он чувствовал себя очень легким, бесплотным.
Завывайт-Запевайт встал:
– Я знаю, что тебе было очень плохо, но мы прокрутились возле тебя все утро, а у меня еще столько дел! Надеюсь, ты не рассердишься, если я пойду?
Уже уходя, он обернулся и добавил:
– Ах да, чуть не забыл! Принц договорился, что ты получишь аудиенцию сегодня вечером, в начале Часа Глубочайшего Покоя. Если ты еще недостаточно хорошо себя чувствуешь, наверное, можно изменить время, но при Дворе очень серьезно относятся к протоколу. Впрочем, если тебе еще невмоготу, можешь не идти…
– Думаю, что смогу принять эту честь, – сказал Фритти. – Я так долго шел, чтобы поговорить с королевой, и… – он снова помолчал, – конечно, я буду там.
– Вот и хорошо. Я вернусь за тобой заранее, – пообещал Завывайт. Пятнистый мяузингер бегом покинул поляну.
Повеселевший Шустрик бросился вылизывать Фритти, а тот лежал, размышляя о своих странных ощущениях. Молчание прервала Мимолетка:
– Ты уверен, что у тебя хватит сил предстать перед королевой? – Грациозная серая кошка смотрела на него и ждала ответа.
– По-моему, чем скорее я сделаю это, тем лучше, – сказал он. Ему было сложно выразить свои чувства. – Я уже говорил Запевайту – мы шли сюда очень долго. Я дал обещание и поклялся его выполнить… но в этом Перводомье… не знаю, здесь все кажется каким-то незначительным. – Я хочу сказать здесь можно просто лежать день за днем и ни о чем не думать, ничего не делать, – попытался объяснить он. – Можно целыми днями просто бродить, размышляя о какой-нибудь чепухе, чесать языком о том о сем… глядишь, уже и состарился. И однажды поймешь что и не жил по-настоящему… но уже и не захочешь: это только все испортит. Боюсь, я не очень понятно объясняю, – продолжал он, – но у меня такое ощущение, что если уж я решил найти Мягколапку, нельзя это бросить на полпути, потому что… извини, я просто не умею это выразить…
Мимолетка подошла к Фритти и внимательно посмотрела на него. Потом обнюхала – не с подозрением, а с интересом – и села.
– Кажется, я понимаю тебя, Хвосттрубой, но, конечно, я здесь тоже чужая. Не думаю, что Завывайт и другие тебя поймут.
– Наверное, нет, – согласился Фритти. Он посмотрел на Шустрика, который уже вылизал его с головы до кончика хвоста и теперь слушал разговор, привалившись к старшему другу.
– Что ты скажешь, Шуст? – спросил Хвосттрубой.
Шустрик серьезно посмотрел на него:
– Я не уверен, что понял все, о чем вы тут говорили, но, по-моему, у здешнего Племени есть важные мысли – во всяком случае, они вызывают у меня вопросы, которые кажутся мне важными… хотя я и не знаю, почему они важные. Вот видите, – засмеялся котенок, – я объясняю еще хуже, чем мой старый друг Фритти. Мне кажется, все эти скучные вещи лучше всего чем-нибудь заесть. Нам давно уже пора позавтракать!