Мешает парашют. На мгновение останавливаюсь, отстегиваю лямки. Хватаю парашют под мышку, устремляюсь к кучам щебенки. В другую сторону бегут Панов, Соломашенко, пленный фельдфебель...
Добежав, ложусь за кучу щебня. Самолет уже превратился в огромный костер. Хвост высоко задран, одна плоскость на земле, другая приподнята, как у подбитой птицы. Прижимаюсь к щебенке, голову прикрываю парашютом. Взрыв страшной силы: тринадцать соток...
Встаю. На месте машины огромная черная воронка. По всему полю — горящие обломки. От капониров к нам бегут люди. Какая-то нелепость: впереди всех кинооператор Иван Запорожский. Или я на том свете? По губам угадываю: спрашивает — все живы?
— А ты? — задаю бессмысленный вопрос.
В уши обрывками прорывается объяснение: оказывается, он снимал взлеты, и вот... удалось запечатлеть аварийную посадку! [290]
— Повезло... — пытаюсь усмехнуться одеревеневшими губами.
— Ну да! Ведь все живы? — кивает Иван.
Да, живы. Соломашенко получил ранение груди от удара о борт кабины. Ушибся фельдфебель — ему пришлось падать из хвостового люка, больше десяти метров...
И — как неизбежный заключительный акт «везения» — на поле появился командир бригады полковник Токарев. На мой бессвязный доклад только развел руками:
— Ну Минаков! И как это ты умудряешься каждую свою аварийную посадку приурочить к моему приезду? Или каждый день у тебя такое?
Мне было не до шуток: в башке гудело, как в пчелином улье. Слышал еще, как полковник дивился: каким образом мне удалось привести на одном моторе перегруженный самолет на аэродром...
Да, последнее это дело — летать на чужих машинах!
Говорят: беда одна не ходит. В тот же день из воздушной разведки не вернулся самолет младшего лейтенанта Бориса Воротынцева. Молодой дружный экипаж. Ребята как на подбор, веселые, смелые: штурман Николай Былинкин, стрелок-радист Кузьма Печеницын...
|
|
Опять — крупица надежды...
Летчик Василий Андреев
Несколько ночей подряд группы самолетов наносили бомбоудары по кораблям в порту Керчь. Противник интенсивно перевозил войска, боеприпасы и горючее на Тамань. Перед полком стояла задача всячески препятствовать этим перевозкам. Авиация дальнего действия (АДД) также наносила интенсивные удары по портам Керчь и Тамань.
В Керчи противник имел исключительно сильную противовоздушную [291] оборону. Вражеские зенитчики даже не считали нужным стрелять прицельно: сквозь такую огненную завесу и муха, мол, не пролетит. Многослойный огонь зенитной артиллерии дополнялся действиями истребителей, которые патрулировали круглосуточно. Из разведывательных донесений было известно, что над Керчью ночью дежурят Ме-110 с бортовыми радиолокаторами. Истребители наводятся на наши самолеты с наземных командных пунктов, оснащенных радиолокационными станциями. Новинка из новинок!
Экипажи уже не раз докладывали командованию, что «мессеры» перехватывают их на больших высотах. Были разработаны рекомендации по противоистребительному маневрированию в ночных условиях. Однако ни один воздушный бой не похож на другой. Чаще приходилось действовать по обстановке.
13 июня не вернулся с боевого задания самолет Василия Андреева. Сомнений в боевом и летном мастерстве этого экипажа не могло возникнуть ни у кого. Все сошлись на том, что машина была сбита над Керчью.
|
|
Вот и еще одного экипажа не стало из нашей восьмерки старых однополчан. А сколько осталось?
* * *
«Удивляюсь, откуда берутся силы у Андреева?» — не раз вслух задавался вопросом наш комэск в тридцать шестом Николай Андреевич Балин. В то тяжелое лето приходилось взлетать по три раза на дню, и этот маленький, с виду не сильный человек никогда не обнаруживал усталости. В кабине он подкладывал на сиденье моторные чехлы, чтобы видеть землю, а к бронеспинке прикреплял чехлы от парашютов — так ему было легче доставать до штурвала. Педали выдвигались техником вперед до отказа. И это на дальнем бомбардировщике, торпедоносце, поднять хвост которого при взлете стоило немалых усилий и рослым, плечистым его товарищам...
А как летал! [292]
Когда в воздухе появлялась тройка самолетов, будто связанных паутинкой, все безошибочно узнавали — Андреев ведет свое звено! Его подчиненные, старшие сержанты Литвяков и Артюков, души в нем не чаяли. Отличные вышли летчики. За успешные боевые действия, по личному указанию дивизионного комиссара Владимира Петровича Алексеева, обоим было досрочно присвоено звание старшины.
И их уже нет в боевом строю. Погибли раньше своего командира...
Как всегда в таких случаях, вспоминались боевые дела. А чем еще почтить память солдата?
В августе сорок второго шли ожесточенные бои за Новороссийск. Звено Андреева вылетело на удар по войскам противника, накопившимся для атаки. У станицы Неберджаевской бомбардировщики были встречены плотным заградительным огнем. Получили много пробоин, но сумели прорваться к цели. Разбомбили и взорвали склад боеприпасов, уничтожили много гитлеровцев. По выходе из зоны огня были атакованы вражескими истребителями. Четыре «мессера» ожесточенно набросились на звено. Пытаясь взять его в клещи, атаковали снизу и сверху. Андреев маневрировал, стучали пулеметы... Бой был неравным, одна очередь за другой касалась обшивки тяжелых машин. Самолет Андреева летел с поврежденным крылом, Артюкова — с изуродованным хвостовым оперением, имела много пробоин и машина Литвякова. Звено сумело прорваться к морю, снизилось до предельно малой высоты. Теперь «мессеры» могли атаковать его только сверху, да и то осторожно, чтобы не врезаться в воду.
|
|
Пулеметная очередь, метко посланная одним из стрелков, уперлась в «мессер». Волоча шлейф дыма, фашист потянул к берегу. Вскоре на выручку бомбардировщикам подоспела пара «яков», с ходу вступила в бой. Звено отважных благополучно вернулось домой... [293]
И сколько еще приходилось Андрееву...
И все-таки не удержусь!
Скрепя сердце единственный раз нарушив строго хронологический порядок этих своих записок, сообщу со счастливым чувством, что та ничтожная доля надежды, которую оставляет в сердцах друзей скупая печальная запись «С боевого задания не вернулся», оправдала себя и на этот раз. Василий Андреев вернулся! Это было в апреле сорок четвертого...
А в ту июньскую ночь сорок третьего, на подходе к Керчи, его цепко схватили прожектора. Зенитки перешли на прицельный огонь, маневрировать стало бессмысленно: разрывы покрыли все небо вокруг. И все же Андреев решил отбомбиться по цели. Ослепленный несколькими прожекторами, лег на боевой курс и неуклонно вел машину к порту.
— Командир, прямым попаданием отбита часть стабилизатора! — доложил стрелок-радист.
Андреев шел к цели.
— Трасса «эрликона» справа! — предупредил воздушный стрелок.
Андреев держал машину на боевом курсе.
Один за другим следовали тревожные доклады. Андреев будто окаменел.
И вот наконец:
— Бомбы сброшены, командир!
Убедившись, что машина сохраняет управляемость, летчик стал разворачиваться в сторону Азовского моря. После нескольких попыток удалось окунуться в темноту: помогли другие наши самолеты, которые заходили на цель и отвлекли на себя внимание вражеских прожектористов.
Казалось, спаслись.
Но главное испытание было еще впереди.
— Самолет справа! — доложил воздушный стрелок Иван Зыбкин. [294]
— Следите за ним! — приказал Андреев и стал разворачиваться вправо.
— Атакует! — последовал очередной доклад.
Пучок трасс пронесся слева, затем спереди...
Пять раз заходил в атаку Ме-110. Стрелки отбивались, но в темноте их огонь был неэффективен. Пока спасало маневрирование...
— Стало ясно, — вспоминал почти через год Андреев, — что мы имеем дело с опытным летчиком на машине, оборудованной бортовым локатором. «Потеряться» от него, считай, невозможно. Решил маневрировать скоростью. Мы летели уже над морем...
Стрелок-радист Петр Хоменко докладывал:
— До истребителя четыреста, триста, двести метров...
Андреев резко убрал обороты, рассчитывая, что «мессер» проскочит мимо. Затем хотел снизиться и изменить направление.
Но получилось иначе...
Фашист, увлеченный атакой, не заметил, что бомбардировщик уменьшил скорость, и врезался прямо в него.
Удар бросил Андреева на приборную доску. Самолет стал разваливаться и падать. Очнувшись, Андреев хотел дать команду экипажу покинуть машину, но связи не было. Кое-как удалось отодвинуть фонарь и вывалиться из кабины. Сделав затяжку, чтобы не попасть под обломки своего самолета, он окунулся в облака. По лицу стекали холодные капли, комбинезон моментально пропитался влагой...
Потом открыл парашют. Спускался в полной темноте, не зная, когда ударится о воду. Оказавшись в море, быстро освободился от парашюта. Спасательный жилет благополучно наполнился газом. Вокруг тьма, непроглядный туман...
Стал звать товарищей. Показалось, что откликнулся штурман Степан Гудзь. Но затем послышались голоса двух гитлеровцев: значит, тоже выбросились с парашютами. [295] Кричать нельзя. А искать наугад — бесполезно и опасно.
До рассвета оставалось около пяти часов. Летчик неподвижно держался на воде, взяв пистолет на изготовку, каждую минуту ожидая встречи с врагами...
Пять часов. А что сулит рассвет?
Когда забрезжило, Андреев приготовился к бою. Бой между обреченными? Все равно. Проверил пистолет, взял в левую руку запасную обойму. Спасательный жилет держал его хорошо, тело находилось в вертикальном положении: летчик как бы стоял по грудь в воде.
Но вокруг был туман. А когда солнце начало пробиваться сквозь пелену, послышался звук мощных моторов. Очевидно, это был торпедный катер — звук нарастал с каждой секундой и вскоре превратился в оглушительный рев. В нем было что-то угрожающее. По звуку моторов, а скорее чутьем, Андреев понял: корабль фашистский, спешит на помощь своим летчикам...
Катер пронесся в тридцати метрах от Андреева. На палубе стояли немцы. Андреев дважды нажал на спуск. Выстрелы заглушил рев моторов. Накатившая волна захлестнула его, выбила из руки пистолет...
Катер ходил кругами. На втором или третьем заходе заметил Андреева. Приглушил моторы, приблизился вплотную. Фашисты приняли его за своего летчика и, обессиленного, едва сохраняющего сознание, подняли на палубу. Когда разобрались в ошибке, избили и связали его.
Вскоре были подняты и два гитлеровца. Как понял Андреев, они заявили своим морякам, что намеренно таранили советский бомбардировщик...
Отважный летчик недолго пробыл в фашистском плену. Никакие побои, пытки и издевательства не смогли сломить его волю. Бежал. Много ночей пробирался на восток. Разыскал украинских партизан, вступил в их отряд, храбро бил оккупантов. [296]
В 1944 году район действия отряда был освобожден нашими войсками. Вскоре Андреев смог вернуться в родной авиаполк.
Вполне сносно
16 июня три экипажа, в том числе наш, получили задание на ночной бомбоудар по плавсредствам в порту Керчь. По данным воздушной разведки, там сосредоточилось более двух десятков различных кораблей и судов: десантные баржи, паромы, понтоны, катера...
Днем в эскадрилье состоялось партийное собрание. Доклад делал комэск Степан Михайлович Осипов. Обобщая опыт последних ударов по Керчи, обратил особое внимание на изменение тактики противника, в частности действий его истребительной авиации.
— Необходимо найти способ выходить из «поля зрения» локаторов, установленных на Ме-110. По поступившим в полк данным, они не могут улавливать объекты на фоне моря и земли. В соответствии с этим и следует строить маневры при встрече с вражескими истребителями...
Замполит полка майор Аркадий Ефимович Забежанский рассказал о положении на фронте, о той роли, которая отводится действиям морской авиации.
— Надо во что бы то ни стало сорвать морские перевозки войск врага на Тамань! Сделали мы немало. Необходимо сделать еще больше! Каждый наш бомбоудар спасает жизни сотням и тысячам советских пехотинцев, артиллеристов, танкистов. Помните об этом, товарищи!
К этому полету мы готовились особенно тщательно. Произведя расчеты, Прилуцкий доложил маршрут: с аэродрома идем на озеро Узунларское, от него — на цель. Отбомбившись, уходим в сторону Азовского моря, [297] а потом через Таманский полуостров — в Черное и кратчайшим путем — домой.
— Высота?
— Пять триста.
— Откуда такая точность?
— Чтобы «эрликоны» не жалили. Они максимум до пяти достают.
Все продумал Николай. Я, в свою очередь, прорисовал в уме кое-какие маневры против «сто десятых».
...Летим над морем. Видимость неплохая, в небе узенький серпик луны. Пожалуй, лучше бы облачность, а то над Керчью — как голый...
Экипаж молчалив, сосредоточен.
— Керченский полуостров, — невольно вполголоса докладывает Николай.
Противозенитный маневр с изменением курса и профиля полета. Береговую черту проходим благополучно. Может быть, посчастливится выйти на цель незамеченными? Черта с два! Над портом все заклокотало. Кто-то опередил нас из нашей тройки и теперь мечется между лучами прожекторов и разрывами...
Надо использовать момент!
— Штурман, клади на боевой!
— Не рано, командир? Может, войдем с маневром?
Но мы уже в зоне противовоздушной обороны. Зенитки лепят пока наугад, однако плотность огня такая, что как ни маневрируй...
— На боевом!
Разрывы ближе и ближе. Зато истребители при таком огне не появятся.
— Люки! — напоминаю штурману, будто тем самым ускорю сброс.
Николай приникает к прицелу.
— Доверни на пять вправо... Нормально! Держи так.
Самолет вздрагивает все чаще. [298]
— Доложи, когда сбросишь! — Боюсь, что не почувствую при такой тряске.
— Доверни чуть еще...
Ну, если еще одно «чуть»...
— Сброс!
Маневр, со снижением поворачиваю в сторону Азовского моря. Но машину уже схватили прожектора. Вцепились мертвой хваткой. «Бусы» автоматов потянулись со всех сторон. Форсирую моторы, бросаю машину из стороны в сторону.
— Развалимся, командир!
Или выйдем из смертного плена. Всё, темнота! Вышли, вышли!!!
— «Мессер» снизу справа! — голос Панова.
Еще ослепленный, разворачиваюсь вправо, круто снижаюсь. Трассы проносятся слева. Глушу моторы, продолжаю снижаться: на фоне земли или моря...
Не знаю, помог ли фон, но «мессер» потерял нас.
— Кто видел результат?
— Я видел, — откликается Жуковец, — Бомбы рвались в порту у Генуэзского мола, где корабли противника!
— Пожалуй, есть прямые попадания, — осторожно дополняет Панов.
— А ты, штурман?
— Поживем — увидим, — скромничает Прилуцкий.
На аэродроме посчитали пробоины.
— Вполне сносно для Керчи, — подытожил Миша.
Через некоторое время стал известен результат удара: повреждены десантная баржа и паром «зибель».
Тоже вполне сносно для группы из трех самолетов.
В тишине над Дунаем
И снова — Дунай...
Для противника эта водная коммуникация имела первостепенное значение. Глубоководная река, протекающая [299] через территории многих союзных гитлеровской Германии или оккупированных ею государств, несла на себе беспрерывный поток техники, оружия, боеприпасов, топлива... Все это направлялось на Восточный фронт. Обратными рейсами те же суда перевозили награбленное сырье, зерно, различные виды продовольствия...
Это был еще глубокий тыл противника. Только авиация могла, если не прервать, то значительно затруднить функционирование жизненно важной для врага водной артерии.
Мины, выставленные в мае экипажами нашего полка в наиболее оживленных районах Дуная, сработали так эффективно, как даже и не ожидалось. Противник был ошеломлен и долго не находил средств борьбы с ними. Нашими минерами умело использовались тактико-технические возможности этого оружия. Донные мины выставлялись скрытно. Установка на них различных приборов делала их траление весьма опасным.
Чтобы увеличить радиус минных постановок, десяти экипажам полка было приказано перелететь на аэродром подскока Геленджик. Он был расположен в пятнадцати километрах от линии фронта, вокруг шныряли вражеские истребители-охотники. Командование бригады приняло меры: самолеты-миноносцы будут встречаться и сопровождаться до посадки истребителями 11-го гвардейского авиаполка.
Из нашей эскадрильи на это задание шли шесть экипажей во главе с комэском капитаном Осиповым.
19 июня утром группа поднялась в воздух. За шестьдесят километров до аэродрома нас встретили истребители сопровождения. Дальше летели на малой высоте, над холмами. Посадку произвели с ходу, со стороны моря. Расположились в поселке в трех километрах от аэродрома: ближе жилья не нашлось. Сразу же принялись за подготовку к ночному вылету. Нашему экипажу предстояло [300] поставить мины на траверзе озера Кагул, невдалеке от порта Галац.
Прилуцкий доложил маршрут: побережье Румынии пройти над плавнями, между Георгиевским и Сулинским гирлами. Затем, в обход населенных пунктов, — к озеру Кагул. Уточнили высоты на каждом отрезке. Понятно, ориентировочно: почти две тысячи километров лететь в основном над морем, кто знает, какая где встретится погода. Обнадеживающий прогноз утешал мало: может, где-то уже разбушевался циклон, встал грозовой фронт...
Главное, конечно, — погода в районе постановки. Прилуцкий, уже летавший на такое задание в прошлом месяце, был больше всего озабочен этим.
— Пройти тысячу километров в один конец и промазать на какие-то пятьдесят-сто метров... Не выложишь мины на фарватер, и считай — все зря!
Оставалось надеяться на лучшее.
С наступлением темноты ушли в воздух экипажи Бубликова, Ковтуна, Дурновцева, Самущенко, Федорова, Корбузанова. Трем остальным, в том числе и нашему, предстояло вылететь в полночь.
Небольшой отдых. На аэродром прибыли за час до вылета. Изменений в задании нет.
Взлетная полоса была здесь неровной, с понижением: со старта не видно конца. Ширина — восемьдесят-сто метров. С обеих сторон деревья — коридор. С тяжелыми минами, без освещения взлетать нелегко...
Выруливаю на старт, предупреждаю штурмана, воздушных стрелков: взлетаю. Взревели моторы, замелькали по сторонам деревья, слились в сплошной частокол. Понижение как-то сыграло на руку, даже не заметил момент отрыва...
Разворачиваюсь на запад. В небе чисто, прямо по курсу — луна. Полчаса, час... Пока все нормально, молодцы синоптики!
На траверзе Севастополя штурман взялся настраивать [301] радиополукомпас на маяк немцев. Было известно: он установлен у Георгиевского гирла, на мысу, его позывными часто пользовались наши экипажи.
Задергалась стрелка индикатора.
— Настроился, — доложил Прилуцкий. — Держи курс на нуле.
На всякий случай сверяю показание компаса со стрелкой на радиомаяк. Все правильно.
Летим в режиме радиомолчания. Время от времени делаю перекличку экипажу, спрашиваю о самочувствии, уточняю со штурманом курс.
— Пора снижаться, командир, — слышу его уверенный голос.
Уменьшаю тягу, слегка отдаю штурвал.
— Пересекаем береговую черту!
— Наблюдение за воздухом! — напоминаю стрелкам.
Высота пятьсот, видимость хорошая. Слева Георгиевское гирло — рукав Дуная. Обходим порт Тульча, летим над лесным массивом, пересекаем Дунай. Вот и озеро Кагул...
К месту постановки мин решено подходить на высоте двести. Продолжаю снижение на планировании, почти полностью убрав обороты. Прилуцкий тщательно корректирует курс. Главное — скрытность, иначе все зря...
— Вижу выносную точку прицеливания! — докладывает Николай.
В момент, когда самолет поравняется с мысом, помеченным на карте красным крестиком, штурман даст отсчет времени.
Вот он:
— До сброса пятнадцать секунд...
— Сброс!
Отворачиваю, балансируя освободившийся от груза самолет. В машине напряженная тишина: все следят, где опустятся мины.
— Порядок! — первым нарушает молчание Панов. [302]
— Шлепнулись как раз посредине реки! — делится наблюдением Жуковец.
— Не шлепнулись, а приводнились, — наставляет стрелка Прилуцкий. — А то можно подумать, что не сработали парашюты.
Ладно, пусть шлепнулись, лишь бы на середине...
Ломаным курсом летим над сушей: ввести в заблуждение посты наблюдения противника.
— Ни одного выстрела! — удивляется Жуковец.
— Будь хоть один — вся работа насмарку, — поясняет опять Прилуцкий. — Бомб ведь не взяли для отвлекающего удара. Чем оправдались бы перед фрицем?
Брать бомбы — вдвое уменьшить «полезный груз».
Летим на восток, навстречу утру. Одна за другой, словно выключаемые чьей-то невидимой рукой, гаснут звезды. С неожиданной для земного наблюдателя быстротой прорезается алая полоска зари...
Садимся, когда солнце уже высоко стоит над горизонтом. Как говорится, усталые, но довольные...
В тот же день нам предстояло слетать на нашу постоянную базу теперь уже двум машинам, моей и Ковтуна, подошла очередь регламентных работ. После небольшого отдыха поторопились на аэродром, времени оставалось в обрез, к ночи надо вернуться. Уже полдень, на небе ни облачка, жара. Немолодой шофер аэродромной полуторки то и дело высовывается из кабины, с опаской взглядывая вверх.
— Дуй без оглядки, папаша! — не вытерпел Ковтун. — Тише едешь — скорей там будешь, — кивнул на кювет.
Шофер последовал совету. Машина рванулась вперед, волоча за собой огромные клубы пыли.
— В случае чего развернемся, в них и нырнем, — пошутил Жуковец. — Как в облака! Вы поделитесь с ним опытом, командир.
Вскоре въехали в лесок. И когда сочли себя в безопасности — машина пылила уже по окраине аэродрома, [303] — услышали характерное завывание: два ФВ-190 пикировали на нас с большой высоты.
— Вот теперь и развернешься, — не без ехидства кивнул Жуковцу Прилуцкий. — Казенной частью кверху...
Зашлепали ладонями по крыше кабины, полуторка затормозила с заносом, шофер вылетел из кабины пулей. Мы высыпались из кузова, разбежались по сторонам, укрылись в кустах за валунами.
Захлопали зенитки, послышался свист бомб. Одна разорвалась метрах в двадцати от машины. «Фоккеры» развернулись, снизились до бреющего, прочесали дорогу из пушек и пулеметов.
Выждав немного, выбрались из кустов. Полуторка оказалась на ходу, только борта изрешечены осколками.
Да, ничего не скажешь, веселый аэродромчик...
* * *
Три ночи подряд грозовая обстановка в районе аэродрома и на маршруте не позволяла вылетать на минные постановки. Все это время посвятили подготовке к очередному заданию.
Вечером 24 июня получили последние указания. Крупные капли дождя барабанили по крыше домика, где собрался летный состав. Подъехала та же побитая осколками полуторка, экипажи отправились на аэродром.
Один за другим уходили в сумрачное небо тяжело нагруженные самолеты-миноносцы. Наша очередь. Сразу после взлета оказываемся в облаках. На траверзе Керченского пролива они становятся реже. Появляются звезды. Но впереди еще долгий полет над просторами Черного моря.
В районе Севастополя погода вновь ухудшается, самолет прижимает к воде. На малой высоте пробиваемся к побережью Румынии. Пролетев береговую черту между Георгиевским и Сулинским гирлами, буквально крадемся в заданный район над плавнями... [304]
— Вижу точку прицеливания, — привычно приглушенный голос Прилуцкого.
Несколько небольших поправок, и кабина мягко озаряется красным светом — штурман включил сигнальную лампочку.
Мины пошли!
— Оба парашюта раскрылись, — докладывает Панов.
— Приводнились на фарватере! — Жуковец.
Отвернув влево, вновь прохожу над плавнями. Особенность полета на минные постановки — даже и после сброса нельзя выдать свое присутствие противнику.
Возвращаться решаем над облаками. Набираю высоту, натужно гудят моторы. Четыре тысячи. Облака остаются внизу — белые горы с подсвеченными луной вершинами. Красиво, просторно, светло! Радость одна лететь, но впереди появляются грозовые всполохи. Как отблески вспыхивающих в ущельях костров...
Меняем курс, чтобы обойти их. Но здесь облачность выше. Пять тысяч, а мы еще в киселе.
— Надеть кислородные маски!
Протягиваю руку к бортовой сумке — моей маски нет. Черт, давно не летал на больших высотах...
Решаю остаться на пяти тысячах. Команду не отставляю: проверить кислородное оборудование перед вылетом — моя обязанность. Значит, и расплачиваться надо самому. Самолет в облаках потряхивает, но терпимо. Лишь бы не попасть в мощные кучевые...
На траверзе Херсонесского маяка облачность обрывается. Поблагодарив судьбу, с удовольствием отдаю штурвал.
Приземляемся в полночь. Как всегда, на стоянке — весь технический экипаж.
— Как работала материальная часть, командир?
— Без замечаний! [305]
Жаль, что нельзя объявить выговор самому себе. Перед строем всего экипажа. Дисциплинарным уставом не предусмотрено, а напрасно...
* * *
На другой день мы стали очевидцами одной удивительной и трагичной случайности.
Вот уже неделю мы в Геленджике, и не проходит дня без артиллерийского обстрела со стороны противника. Он мог начаться в любой момент, но при посадке и взлетах наших машин — непременно. Потерь пока не было, этим, по общему мнению, мы были обязаны удачному расположению аэродрома: он вытянулся узкой полоской, перпендикулярной к направлению стрельбы немецких орудий. Самолеты были рассредоточены и хорошо укрыты. Однако нервы нам, с непривычки, эти обстрелы трепали порядочно.
Мы сидели около своей стоянки, ожидая приказа на вылет, когда раздался далекий звук выстрела.
— Наша! — определил бывалый севастополец Саша Жуковец. — Как раз по перпендикуляру...
Все, однако, приумолкли.
Бросив случайный взгляд на поле, я увидел: по его противоположной окраине на большой скорости мчится автомашина-пожарка. Должно быть, чтобы отвлечься, я не спускал с нее глаз. Послышался вой, и... пожарка исчезла. На ее месте встал огромный куст дыма...
Я не поверил глазам. Но грохот разрыва подтвердил увиденное.
Облако дыма отнесло ветром, машины не было.
— Надо же! — вздохнул кто-то.
— По перпендикуляру, — мрачно кивнул Панов.
И больше ни одного выстрела. Как сон дурной! Все невольно поднялись — пойти убедиться. Помочь уже нечем.
Но поступила команда на вылет.
— Ну мы им тоже поставим перпендикуляр, — сквозь [306] зубы пообещал Прилуцкий. — Проведем его точно через фарватер!
В ту ночь нам предстояло ставить мины на подходах к порту Сулина. Наши «перпендикуляры» пока что работали без промаха. Как раз накануне в полк поступила разведсводка о потерях противника на минных заграждениях на Дунае в мае-июне 1943 года.
На минах, выставленных 5-м гвардейским авиаполком, подорвалось девять различных кораблей и судов. По фарватерам Дуная и Днепровско-Бугского лимана неоднократно закрывалось движение всех плавсредств на период от нескольких дней до двух недель. 1 июня корабли противника получили предупреждение, что проход между островами Березань и Первомайский в Днепровско-Бугском лимане опасен для плавания...
Счастливый талисман
В ночь на 6 июля четыре экипажа — Бабия, Бубликова, Корбузанова и мой ставили донные мины на Дунае в районе Черноводского моста. Погода благоприятствовала успешному выполнению задачи. Постановку произвели скрытно, обратный маршрут прошел без каких-либо осложнений.
Позади семичасовой полет. Начинает рассветать. Скоро должен показаться свой берег. Слева бешено полыхают зарницы: на Мысхако бои не утихают ни днем ни ночью. От нашего прифронтового аэродрома до героической Малой земли всего полтора десятка километров.
Вот и аэродром. Привычное движение — кран на выпуск шасси. Через три десятка секунд вспыхивает зеленая лампочка: левая стойка вышла и стала на замок. А правая? Повторяю все сначала. Результат тот же...
Самолет на малой высоте проносится над аэродромом. Руководитель полетов передает: «Правое колесо у вас находится в полуубранном положении». Разрешения [307] на посадку я не запрашивал, но важно, как выглядит неисправность с земли. Руководитель это понимает.
Принимаюсь испытывать все возможные способы выпуска шасси, включая аварийный. Прошу Прилуцкого помочь покрутить рукоятку, Николай просовывает руку в прорезь, легко дотягивается до вертикально стоящей ручки. Но даже его могучая сила помогает сдвинуть ее всего на пол-оборота.
— Если будем так продолжать, то сорвем рукоятку или порвем трос. Думай, что делать дальше.
Думаю. Пробую воздействовать перегрузкой. Не помогает. Круг за кругом хожу над аэродромом. Но вот наступает критический момент: запас топлива иссякает. Его хватит еще на один круг и заход на посадку...
Что делать? Сажать машину на одно колесо? На таком аэродроме — наверняка разбить ее. И чем это кончится для экипажа... Пожалуй, еще есть возможность покинуть самолет на парашютах. Успею набрать минимальную высоту...
И вдруг — идея!
Прошу разрешения на посадку. Прожектора включены. Их лучи направлены на грунтовую полосу аэродрома.
— Решил садиться на одно? — спрашивает Прилуцкий.
— Не совсем. Только ударюсь им о землю...
Штурман молчит. Молчит и весь экипаж. Не хотят мне мешать. Чувствую — верят.
Закрылки не выпускаю. Увеличиваю обороты. Создаю рукояткой триммера кабрирующий момент, чтобы тут же взмыть на второй круг. Земля несется навстречу со страшной скоростью. Небольшой левый крен, плавно подбираю штурвал. Упругий удар, машина подскакивает, как мячик. Вывожу моторы на полные обороты, взмываю в воздух. Бросаю взгляд на приборную доску. Горят обе лампочки! Горят! Механические указатели подтверждают: обе стойки стоят на замках. Ур-ра!!! [308]