ДЕВЯТЬСОТ ТРИНАДЦАТЫЙ ГОД




 

 

Петербургская повесть

 

Di rider finirai

Pria dell’aurora.

 

Don Giovanni [10]

 

Глава первая

 

 

Новогодний праздник длится пышно,

Влажны стебли новогодних роз.

 

1914

 

 

С Татьяной нам не ворожить…

 

Пушкин

 

Новогодний вечер. Фонтанный Дом. К автору вместо того, кого ждали, приходят тени из тринадцатого года под видом ряженых. Белый зеркальный зал. Лирическое отступление – «Гость из будущего». Маскарад. Поэт. Призрак.

 

Я зажгла заветные свечи,

Чтобы этот светился вечер,

Дон Жуан (итал.).

 

И с тобой, ко мне не пришедшим,

Сорок первый встречаю год.

Но…

 

Господняя сила с нами!

В хрустале утонуло пламя,

«И вино, как отрава, жжет»[11].

 

Это всплески жесткой беседы,

Когда все воскресают бреды,

А часы все еще не бьют…

 

Нету меры моей тревоге,

Я сама, как тень на пороге,

Стерегу последний уют.

 

И я слышу звонок протяжный,

И я чувствую холод влажный,

Каменею, стыну, горю…

 

И как будто припомнив что-то,

Повернувшись вполоборота,

Тихим голосом говорю:

 

«Вы ошиблись: Венеция дожей —

Это рядом… Но маски в прихожей

И плащи, и жезлы, и венцы

 

Вам сегодня придется оставить.

Вас я вздумала нынче прославить,

Новогодние сорванцы!»

 

Этот Фаустом, тот Дон-Жуаном,

Дапертутто[12], Иоканааном[13],

Самый скромный – северным Гланом,

 

Иль убийцею Дорианом,

И все шепчут своим дианам

Твердо выученный урок.

 

А для них расступились стены,

Вспыхнул свет, завыли сирены

И, как купол, вспух потолок.

 

Я не то что боюсь огласки…

Чтó мне Гамлетовы подвязки,

Чтó мне вихрь Саломеиной пляски,

Чтó мне поступь Железной Маски,

Я еще пожелезней тех…

 

И чья очередь испугаться,

Отшатнуться, отпрянуть, сдаться

И замаливать давний грех?

 

Ясно все:

Не ко мне, так к кому же[14]?

Не для них здесь готовился ужин,

И не им со мной по пути.

 

Хвост запрятал под фалды фрака…

Как он хром и изящен…

Однако

 

Я надеюсь. Владыку Мрака

Вы не смели сюда ввести?

 

Маска это, череп, лицо ли —

Выражение злобной боли,

Что лишь Гойя смел передать.

 

Общий баловень и насмешник,

Перед ним самый смрадный грешник —

Воплощенная благодать…

 

Веселиться – так веселиться,

Только как же могло случиться,

Что одна я из них жива?

 

Завтра утро меня разбудит,

И никто меня не осудит,

И в лицо мне смеяться будет

Заоконная синева.

 

Но мне страшно: войду сама я,

Кружевную шаль не снимая,

Улыбнусь всем и замолчу.

 

С той, какою была когда-то

В ожерелье черных агатов

До долины Иосафата[15]

Снова встретиться не хочу…

 

Не последние ль близки сроки?…

Я забыла ваши уроки,

Краснобаи и лжепророки! —

Но меня не забыли вы.

 

Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет —

Страшный праздник мертвой листвы.

 

Б Звук шагов, тех, которых нету,

Е По сияющему паркету

Л И сигары синий дымок.

ЫИ во всех зеркалах отразился

Й Человек, что не появился

 

И проникнуть в тот зал не мог.

Он не лучше других и не хуже.

 

З Но не веет летейской стужей,

А И в руке его теплота.

Л Гость из Будущего! – Неужели

Он придет ко мне в самом деле,

Повернув налево с моста?

 

С детства ряженых я боялась,

Мне всегда почему-то казалось,

Что какая-то лишняя тень

 

Среди них «без лица и названья»

Затесалась…

Откроем собранье

В новогодний торжественный день!

 

Ту полночную Гофманиану

Разглашать я по свету не стану

И других бы просила…

Постой,

 

Ты как будто не значишься в списках,

В калиострах, магах, лизисках[16],

Полосатой наряжен верстой, —

 

Размалеван пестро и грубо —

Ты…

ровесник Мамврийского дуба[17],

Вековой собеседник луны.

 

Не обманут притворные стоны,

Ты железные пишешь законы,

Хаммураби, ликурги, солоны[18]

У тебя поучиться должны.

 

Существо это странного нрава.

Он не ждет, чтоб подагра и слава

Впопыхах усадила его

В юбилейные пышные кресла,

А несет по цветущему вереску,

По пустыням свое торжество.

 

И ни в чем не повинен: ни в этом,

Ни в другом и ни в третьем…

Поэтам

Вообще не пристали грехи.

 

Проплясать пред Ковчегом Завета[19]

Или сгинуть!…

Да что там!

Про это

Лучше их рассказали стихи.

 

Крик петуший нам только снится,

За окошком Нева дымится,

Ночь бездонна – и длится, длится

Петербургская чертовня…

 

В черном небе звезды не видно,

Гибель где-то здесь, очевидно,

Но беспечна, пряна, бесстыдна

Маскарадная болтовня…

 

Крик:

«Героя на авансцену!»

Не волнуйтесь: дылде на смену

Непременно выйдет сейчас

И споет о священной мести…

 

Что ж вы все убегаете вместе,

Словно каждый нашел по невесте,

Оставляя с глазу на глаз

 

Меня в сумраке с черной рамой,

Из которой глядит тот самый,

Ставший наигорчайшей драмой

И еще не оплаканный час?

 

Это все наплывает не сразу.

Как одну музыкальную фразу,

Слышу шепот: «Прощай! Пора!

Я оставлю тебя живою.

Но ты будешь моей вдовою,

Ты – Голубка, солнце, сестра!»

На площадке две слитые тени…

После – лестницы плоской ступени,

Вопль: «Не надо!» и в отдаленьи

Чистый голос:

«Я к смерти готов».

 

Факелы гаснут, потолок опускается. Белый (зеркальный) зал [20] снова делается комнатой автора. Слова из мрака:

 

Смерти нет – это всем известно,

Повторять это стало пресно,

А что есть – пусть расскажут мне.

 

Кто стучится?

Ведь всех впустили.

Это гость зазеркальный? Или

То, что вдруг мелькнуло в окне…

 

Шутки ль месяца молодого,

Или вправду там кто-то снова

Между печкой и шкафом стоит?

 

Бледен лоб и глаза открыты…

Значит, хрупки могильные плиты,

Значит, мягче воска гранит…

 

Вздор, вздор, вздор! – От такого вздора

Я седою сделаюсь скоро

Или стану совсем другой.

 

Что ты манишь меня рукою?!

 

За одну минуту покоя

Я посмертный отдам покой.

 

 

ЧЕРЕЗ ПЛОЩАДКУ

 

 

Интермедия

 

Где-то вокруг этого места («…но беспечна, пряна, бесстыдна маскарадная болтовня…») бродили еще такие строки, но я не пустила их в основной текст:

 

«Уверяю, это не ново…

Вы дитя, синьор Казанова…»

«На Исакьевской ровно в шесть…»

 

«Как-нибудь побредем по мраку,

Мы отсюда еще в «Собаку»…»[21]

«Вы отсюда куда?» —

«Бог весть!»

 

Санчо Пансы и Дон-Кихоты

И, увы, содомские Лоты[22]

Смертоносный пробуют сок,

 

Афродиты возникли из пены,

Шевельнулись в стекле Елены,

И безумья близится срок.

 

И опять из Фонтанного Грота[23],

Где любовная стонет дремота,

Через призрачные ворота

И мохнатый и рыжий кто-то

Козлоногую приволок.

 

Всех наряднее и всех выше,

Хоть не видит она и не слышит —

Не клянет, не молит, не дышит,

Голова madame de Lamballe,

 

А смиренница и красотка,

Ты, что козью пляшешь чечетку,

Снова гулишь томно и кротко:

«Que me veut mon Prince Carnaval[24]?»

 

И в то же время в глубине залы, сцены, ада или на вершине гетевского Брокена появляется Она же (а может быть – ее тень):

 

Как копытца, топочут сапожки,

Как бубенчик, звенят сережки,

В бледных локонах злые рожки,

Окаянной пляской пьяна, —

 

Словно с вазы чернофигурной

Прибежала к волне лазурной

Так парадно обнажена.

 

А за ней в шинели и в каске

Ты, вошедший сюда без маски,

Ты, Иванушка древней сказки,

Что тебя сегодня томит?

 

Сколько горечи в каждом слове,

Сколько мрака в твоей любови,

И зачем эта струйка крови

Бередит лепесток ланит?

 

 

Глава вторая

 

 

Иль того ты видишь у своих колен,

Кто для белой смерти твой покинул плен?

 

1913

 

Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа она – Козлоногая, посредине – Путаница, слева – портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина. другим – Донна Анна (из «Шагов Командора»).

За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает:

 

Распахнулась атласная шубка!

Не сердись на меня, Голубка,

Что коснусь я этого кубка:

Не тебя, а себя казню.

 

Все равно подходит расплата —

Видишь там, за вьюгой крупчатой

Мейерхольдовы арапчата

Затевают опять возню?

 

А вокруг старый город Питер,

Что народу бока повытер

(Как тогда народ говорил), —

 

В гривах, в сбруях, в мучных обозах,

В размалеванных чайных розах

И под тучей вороньих крыл.

 

Но летит, улыбаясь мнимо,

Над Мариинскою сценой prima,

Ты – наш лебедь непостижимый,

И острит опоздавший сноб.

 

Звук оркестра, как с того света

(Тень чего-то мелькнула где-то),

Не предчувствием ли рассвета

По рядам пробежал озноб?

 

И опять тот голос знакомый,

Будто эхо горного грома, —

Ужас, смерть, прощенье, любовь…

 

Ни на что на земле не похожий,

Он несется, как вестник Божий,

Настигая нас вновь и вновь.

 

Сучья в иссиня-белом снеге…

Коридор Петровских Коллегий[25]

Бесконечен, гулок и прям

 

(Что угодно может случиться,

Но он будет упрямо сниться

Тем, кто нынче проходит там).

 

До смешного близка развязка;

Из-за ширм Петрушкина маска[26],

Вкруг костров кучерская пляска,

Над дворцом черно-желтый стяг…

 

Все уже на местах, кто надо;

Пятым актом из Летнего сада

Пахнет… Призрак цусимского ада

Тут же. – Пьяный поет моряк…

 

Как парадно звенят полозья

И волочится полость козья…

Мимо, тени! – Он там один.

 

На стене его твердый профиль.

Гавриил или Мефистофель

Твой, красавица, паладин?

 

Демон сам с улыбкой Тамары,

Но такие таятся чары

В этом страшном дымном лице:

 

Плоть, почти что ставшая духом.

И античный локон над ухом —

Всё таинственно в пришлеце.

 

Это он в переполненном зале

Слал ту черную розу в бокале

Или все это было сном?

 

С мертвым сердцем и мертвым взором

Он ли встретился с Командором,

В тот пробравшись проклятый дом?

 

И его поведано словом,

Как вы были в пространстве новом,

Как вне времени были вы, —

 

И в каких хрусталях полярных,

И в каких сияньях янтарных

Там, у устья Леты – Невы.

 

Ты сбежала сюда с портрета,

И пустая рама до света

На стене тебя будет ждать.

 

Так плясать тебе – без партнера!

Я же роль рокового хора

На себя согласна принять.

 

На щеках твоих алые пятна;

Шла бы ты в полотно обратно;

Ведь сегодня такая ночь,

Когда нужно платить по счету…

А дурманящую дремоту

Мне трудней, чем смерть, превозмочь.

 

Ты в Россию пришла ниоткуда,

О мое белокурое чудо,

Коломбина десятых годов!

 

Что глядишь ты так смутно и зорко,

Петербургская кукла, актерка[27],

Ты – один из моих двойников.

 

К прочим титулам надо и этот

Приписать. О подруга поэтов,

Я наследница славы твоей.

 

Здесь под музыку дивного мэтра,

Ленинградского дикого ветра

И в тени заповедного кедра

Вижу танец придворных костей…

 

Оплывают венчальные свечи,

Под фатой «поцелуйные плечи»,

Храм гремит: «Голубица, гряди!»[28]

 

Горы пармских фиалок в апреле —

И свиданье в Мальтийской Капелле[29],

Как проклятье в твоей груди.

 

Золотого ль века виденье

Или черное преступленье

В грозном хаосе давних дней?

 

Мне ответь хоть теперь:

неужели

Ты когда-то жила в самом деле

И топтала торцы площадей

Ослепительной ножкой своей?…

 

Дом пестрей комедьянтской фуры,

Облупившиеся амуры

Охраняют Венерин алтарь.

 

Певчих птиц не сажала в клетку,

Спальню ты убрала как беседку,

Деревенскую девку-соседку

Не узнает веселый скобарь[30].

 

В стенах лесенки скрыты витые,

А на стенах лазурных святые —

Полукрадено это добро…

 

Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,

Ты друзей принимала в постели,

И томился драгунский Пьеро, —

 

Всех влюбленных в тебя суеверней

Тот, с улыбкой жертвы вечерней,

Ты ему как стали – магнит.

 

Побледнев, он глядит сквозь слезы,

Как тебе протянули розы

И как враг его знаменит.

 

Твоего я не видела мужа,

Я, к стеклу приникавшая стужа…

Вот он, бой крепостных часов…

 

Ты не бойся – домá не мéчу, —

Выходи ко мне смело навстречу —

Гороскоп твой давно готов…

 

 

Глава третья

 

 

И под аркой на Галерной…

 

А. Ахматова

 

 

В Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем.

 

О. Мандельштам

 

 

То был последний год…

 

М. Лозинский

 

Петербург 1913 года. Лирическое отступление: последнее воспоминание о Царском Селе. Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет:

 

Были святки кострами согреты,

И валились с мостов кареты,

И весь траурный город плыл

 

По неведомому назначенью,

По Неве иль против теченья, —

Только прочь от своих могил.

 

На Галерной чернела арка,

В Летнем тонко пела флюгарка.

И серебряный месяц ярко

Над серебряным веком стыл.

 

Оттого, что по всем дорогам,

Оттого, что ко всем порогам

Приближалась медленно тень,

 

Ветер рвал со стены афиши,

Дым плясал вприсядку на крыше

И кладбищем пахла сирень.

 

И царицей Авдотьей заклятый,

Достоевский и бесноватый,

Город в свой уходил туман.

 

И выглядывал вновь из мрака

Старый питерщик и гуляка,

Как пред казнью бил барабан…

 

И всегда в духоте морозной,

Предвоенной, блудной и грозной,

Жил какой-то будущий гул…

 

Но тогда он был слышен глуше,

Он почти не тревожил души

И в сугробах невских тонул.

 

Словно в зеркале страшной ночи

И беснуется и не хочет

Узнавать себя человек,

 

А по набережной легендарной

Приближался не календарный —

Настоящий Двадцатый Век.

 

А теперь бы домой скорее

Камероновой Галереей

В ледяной таинственный сад,

Где безмолвствуют водопады,

Где все девять [31] мне будут рады,

Как бывал ты когда-то рад,

Что над юностью встал мятежной,

Незабвенный мой друг и нежный,

Только раз приснившийся сон,

Чья сияла юная сила,

Чья забыта навек могила,

Словно вовсе и не жил он.

Там за островом, там за садом

Разве мы не встретимся взглядом

Наших прежних ясных очей,

Разве ты мне не скажешь снова

Победившее смерть слово

И разгадку жизни моей?

 

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: