В физическом плане, Беллу больше всего донимал тюфяк. Она никак не могла улечься на нем удобно. Такой тонки и утлый, что кажется, будто спишь на голых камнях. Он не спасал ни от холода, ни от сырости. Иногда Белле казалось, что она бы отдала все деньги мира за самый дешевый поганый матрац. И полруки в придачу, если бы этот матрац положили на самую дешевую кровать из ИКЕА.
На втором месте шел голод. Вообще-то, еще три дня назад голод уверенно удерживал первое, но за последние 48 часов что-то изменилось в ее 115 килограммовом (ладно, 125 килограммовом, кого она обманывает) теле, и голод опустился на вторую строчку, уступив первенство тюфяку. Белла подозревала, что ее организм просто перестроился на пожирание самого себя, а точнее – подкожных жировых запасов, и эта мысль странным образом согревала.
В психологическом плане, хуже всего было одиночество. Соседние камеры слева и справа пятый день пустовали, и Белла начинала понимать, что чувствуют постояльцы тюремных карцеров. Это истинная пытка – жить один на один со своими страхами. Когда нет возможности поделиться, излить душу, найти утешения. Поэтому на третий день она начала разговаривать сама с собой. Сначала потихоньку, себе под нос. Потом громче.
А на шестой день привели ее. Не принесли на носилках, как это делали со всеми, а именно привели. С завязанными за спиной руками и мешком на голове. Белла едва удержалась, чтобы не завизжать от счастья, когда металлический засов соседней камеры лязгнул, заключив в клетке новую постоялицу.
На вид ей было лет сорок пять. Поджарая и худая, очень худая. Даже три таких, как она, не смогли бы перевесить качели-балансир, если бы на другом конце посадили Беллу. Когда ей развязали руки и сняли мешок, толкнув в клетку, Белла поняла, что это не простая женщина. Рукава на ее робе почему-то были оторваны, обнажая голые жилистые руки, сплошь покрытые татуировками. У нее была короткая стрижка а-ля «рок-звезда 80-х», серо-зеленые волосы с белой проседью непокорно торчали во все стороны.
Вальяжной мужицкой походной она проследовала к своему тюфяку и уселась на него, поджав под себя одну ногу и откинувшись спиной на прутья решетки. Так она сидела - неподвижно, задумчиво, не замечая ничего вокруг.
Терпения Беллы хватило на полчаса.
- Простите, - вкрадчиво сказала она. – Извините, как вас зовут?
Несколько секунд женщина не реагировала, словно и не слышала вопроса. Потом вдруг голова ее качнулась в сторону Беллы, и острые глаза вцепились в соседку. От этого взгляда мурашки бежали по коже.
- Анна, - голос хриплый, прокуренный. – Вас?
- Я Белла. Простите, можно вопрос?
- Валяйте.
- Я просто заметила, что вас сюда привели. Всех остальных приносят без сознания, меня вот похитили прямо из офиса. Последнее, что помню – как я выхожу из лифта. Потом… пустота.
- Понятно, - кивнула Анна. – Все просто. Я пришла сюда добровольно.
Ответ до того оглушительно неожиданный, что Белле показалось, будто она ослышалась.
- Простите… добровольно?
- Слишком много «простите» за одну минуту.
- Прос… да.
- Добровольно – то есть, меня никто не похищал и не вырубал анестетиком. Поэтому я пришла на своих двоих. Все просто.
Даже слишком. Белла не могла поверить, что это не шутка. И все же, Анна говорила правду. Сомнений в этом быть не могло.
Она едва удержалась, чтобы не сказать «простите» в пятый раз.
- Кто захочет участвовать в этом добровольно? Должно быть, у вас серьезная причина.
- Ты чертовски права, - Анна запустила руку в нагрудный карман робы и выудила пачку сигарет. – Извини, что на ты. Не лучшее место для «выканья».
Изумление Беллы росло с каждой секундой. Это не простая женщина, да.
- Вам… прости, тебе разрешили принести сигареты?
Анна уже вытряхнула одну из пачки и вставила в зубы. Вынула из другого кармана зажигалку, крутанула колесико. Язычок пламени, весело пританцовывая, полетел навстречу закрученному кончику...
- Это не сигареты. Косяк.
- Косяк?
- Травка, - Анна сделала затяжку. По камере медленно расползался сладковатый привкус марихуаны. – Будешь?
- Нет, спасибо.
- Точно? Поможет расслабиться.
Последний раз Белла курила травку на втором курсе университета. Кто-то притащил в общежитие спелые зеленые головки. Тогда ей не понравилось, и больше она не пробовала.
- Но как…
- Добровольцам разрешается проносить траву, ты разве не знала?
Должно быть, у Беллы сделался совсем глупый вид, потому что Анна не смогла сдержать смешок:
- Да ладно, я ж стебусь. Конвоир, что привел меня сюда, мой знакомый. Это его последнее одолжение. Когда нас выведут, а тюремщики превратятся в гончих, он перестанет быть знакомым и станет просто врагом. И если придется всадить ему нож в горло, у меня рука не дрогнет, уж поверь.
Белла верила. Верила, как себе.
- И все же, почему ты здесь?
Анна еще раз хорошенько затянулась, выпустила облако сизого дыма к потолку.
- Слушай, у нас с тобой еще не совпали циклы для таких откровений. Ты даже дернуть не хочешь.
Больше всего Белла боялась сейчас потерять собеседника, пускай даже такого странного. Чуть поколебавшись, она подтянула тюфяк к решетке, разделявшей их камеры, и присела рядом.
- Ну, хорошо. Я попробую.
- Вот другой разговор.
Анна передала косяк через решетку, и Белла неумело взяла его двумя пальцами.
- Давай быстрее, а то потухнет.
Первая затяжка – и в легкие будто закачали горячий пар. Приступ кашля сдавил грудь, из глаз брызнули слезы.
Анна хрипло смеялась.
- Давай еще, - подначивала она. – Второй раз легче.
Второй раз и правда было легче. В голове сначала помутнело, потом ее заполнила невероятная отупляющая легкость.
Белла вернула косяк Анне.
- Думаю, мне хватит…
- Я тоже так думаю, - согласилась Анна. – На первый раз сойдет. Как здесь с кормежкой?
- Не очень… кха-кха… - кашель все еще душил. – Два раза в день, утром и вечером. И такая дрянь.
- Под травой даже грязные носки с кетчупом покажутся деликатесом, - Анна колебалась мгновение, потом сказала: - Знаешь, не в обиду – с твоей комплекцией, на кормежку грех жаловаться. Ты хоть представляешь, что нас ждет на Игре?
От такой прямоты Белла сначала оторопела, потом… потом, то ли травка так подействовала, то ли пятидневное заключение наедине с собой, то ли все вместе – но слезы бесконтрольным потоком сами покатились по щекам. Она плакала, как второклассница - горько, навзрыд. Пышное тело колыхалось, точно желатиновый торт.
Это было удивительно, но рыдания приносили странное облегчение, словно вместе со слезами из организма выходил яд-парализатор.
- Твою мать… - Анна раздавила косяк об пол. – Слушай, я не…
- Нет-нет, мне это надо… - захлебывалась слезами Белла. – Спасибо… Я все понимаю и все знаю. Я не продержусь там и дня. И полдня не продержусь. Я уже покойница, я знаю…
Слова лились из нее водопадом. Все это она хотела высказать давно. Порой, принятие своей участи, какой бы ужасной она ни была, ставит жирную точку в страданиях. Кажется, это был именно тот случай.
- Ну-ну, уймись, - костлявая рука Анны неуклюже похлопывала Беллу по плечу. – Нечего хоронить себя раньше времени.
- Не надо меня у-успокаивать, мне сорок лет, я… я взрослая же-женщина… Я отсюда не выберусь.
Она плакала еще несколько минут, зарывшись лицом в пухлые ладони. Наконец, поток иссяк.
Белла подняла мокрое, красное от слез лицо на Анну:
- Я только не понимаю, как кто-то может придти сюда добровольно. За каким призом…. не понимаю… прости.
- Твою мать, - повторила Анна, качай встрепанной головой. – Если я скажу, ты поклянешься держать рот на замке?
- Обещаю… клянусь!
- Клятва принята. Клятвопреступникам – смерть. Согласна?
- Согласна. Я никогда никому…
Анна не дала закончить - резко наклонилась к прутьям решетки, притянула Беллу за плечи и тихо, хрипло, на ухо:
- Я пришла за дочерью.
Слова влетели в опустевшую голову Беллы, стукнулись о черепную коробку и лопнули, как мыльный пузырь.
- Что…
- Моя дочь на Игре. Вот мой приз. Не заставляй повторять трижды.
- А она…
- Она не знает. Она даже не знает, как я выгляжу. И хватит об этом.
Жилистая татуированная рука отпустила плечо Беллы - Анна снова была на тюфяке. Прислонилась спиной к прутьям решетки, прикрыла глаза.
- Жрать охота.
Белла молчала. Говорить больше не хотелось. Как и плакать. Подсыхающие на пышных щеках слезы казались теперь чем-то инородным. Трава мутила сознание, мысли снова наполнили голову - со сверхсветовой скоростью они сменяли одна другую, путались, мешались.
И правда, очень хотелось есть.