Восприятие того или иного произведения искусства в значительной мере основано на использовании культурных стереотипов, традиционных стратегий постижения, хранимых культурной памятью. Чем больше, богаче, разностороннее культурная память, чем больше она развита и задействована, тем больше число стратегий, тем они точнее и совершеннее. Наличие изображения, нанесенного на холст, говорит нам о том, что перед нами картина. Тот факт, что на картине изображен человек, говорит о том, что это не просто картина, а портрет. Этот уровень постижения доступен каждому человеку. Далее успешность постижения будет зависеть от того, насколько мы владеем знаковой системой, знаком же может быть все, что связано с понятием картины (стиль, техника, инициалы автора, проставленная дата написания, историческое лицо, запечатленное на картине). Талантливый и проницательный мастер всегда умеет воспользоваться этой особенностью своего адресата, читателя, зрителя или слушателя. Одни из методов использования ориентации на стереотипные схемы — обыгрывание, переиначивание, подмена этих схем. Действуя подобным образом, автор заставляет наше сознание следовать по ложному пути. В мировой литературе так поступали Сервантес при создании «Дон-Кихота», Джонатан Свифт в своих памфлетах, Пушкин в «Евгении Онегине». Точно так же действует и Василий Шукшин в своей новелле «Ораторский прием».
С самого начала писатель вводит два плана, два уровня прочтения: реальный, в котором живут бригадир Щиблетов и совхозные мужики, и символический, в котором те же самые персонажи уподобляются Христу и его апостолам. Однако оба плана противоречат стереотипам схемы. Одной из основных задач советской литературы, к которой принадлежит Шукшин, считалось создание героя. Не всегда это был герой войны или революции, но всегда он воплощал некий идеал советского человека, воспитанного социалистической традицией, сформированного ею. Подобных персонажей мы можем найти в произведениях Горького, Шолохова, Павленко. Таким героем мог бы стать и Александр Щиблетов: ответственный и пунктуальный, активист «из первых партий целинников», профессионал своего дела («толковый автослесарь»), чей портрет — на Доске почета, не пьющий. Сцена в конторе совхоза подспудно готовит читателя, вызывая из его памяти типичные для литературы того времени сюжеты: есть трудовой коллектив, возглавленный образцовым персонажем, перед коллективом поставлены задачи, входящие в план социалистического строительства. Однако уже в первой сцене схема нарушается: шутливое замечание директора («...ты, значит, теперь Христос, а это твои апостолы») привносит в повествование евангельские аллюзии. Тем не менее пока это не способно серьезно смутить читателя: ведь библейские аллюзии присутствуют в романе Горького «Мать», произведении классическом и канонизованном советской культурой. До самой развязки Шукшин эксплуатирует все тот же стереотип восприятия: коллектив оказывается «трудным», герой стремится его исправить, воспитать людей, подать им хороший пример, наталкивается на непонимание, подвергает себя опасности. Параллельно с развертыванием стандартного «сюжета», исподволь, образ Щиблетова накапливает противоречия, буквально вбирает их: фамилия скорее ассоциируется с гоголевским Башмачкиным, а не с образцовыми героями Полевого или Панферова; рассказчик постоянно намекает на амбициозность и властолюбие новоиспеченного бригадира («...все как будто чего-то ждал большего, чем только красоваться на Доске почета...»; «Куликов частенько закладывает? — поинтересовался Щиблетов, как интересуются властью наделенные люди»), подчеркивает его скрытность, любовь к выступлениям (но не общественную активность!). Вообще положительно охарактеризованы только профессиональные качества Щиблетова, его «полезность»: один из первых целинников, хороший автослесарь, не пьет. Разрушает образ и то, как реагируют на высказывания и поступки бригадира окружающие: «что за манера справки наводить! Рядом же человек, живой — спрашивай», «садись в кабину и сиди. И не строй из себя...»
Язык Щиблетова либо сжатый, лаконичный, близкий к языковой норме, задействующий штампованные, заготовленные фразы, либо довольно грубый, показывающий брезгливое, презрительное отношение героя к своим людям. При этом первый тип речи бригадир использует в общении, а второй — либо в репликах, отпускаемых про себя («...пока они своими челдонскими мозгами сообразят...», «— Валенок сибирский, — зло и насмешливо прошептал Щиблетов...»), либо говоря о людях в третьем лице, избегая, очевидно из осторожности, обращаться к ним напрямую:
«...— Куликов частенько закладывает? — поинтересовался Щиблетов...
— А ты спроси у него, — невежливо ответил шофер. — Он ответит...
...Щиблетов промолчал...»
Весьма красноречив эпизод в чайной:
«...— Друзья, — обратился ко всем Щиблетов, — разрешаю по стакану красного!.. Традиции перед дорогой не будем нарушать, но обойдемся красненьким...
— Чего, чего?
— Водку пить не разрешаю».
Щиблетов ничего не может ответить Куликову, кроме «не разрешаю». В данной ситуации его сознание действует крайне примитивно, просто переключаясь с «разрешаю красное» на «не разрешаю водки». Выйти за рамки этой схемы ему не под силу, в этом фрагменте он обнаруживает сходство с Органчиком из «Истории одного города» Щедрина. Рассматривая текст с точки зрения языковых стилей и их переключения, важно отметить, что окончательно ломает и образ бригадира, и сюжетную схему как раз смена речи, «ораторский прием». Именно язык предельно отдаляет Щиблетова от людей, от ровного хода жизни и заставляет Борьку Куликова согнать оратора. Перед самой оплеухой Щиблетов наконец-то проявляет себя живым человеком, осмеливается назвать обидчика дураком, но в контексте ситуации этот крик скорее распалил Куликова. Заметим, что в конце новеллы рассказчик сообщает, что Щиблетов пострадал не за правое дело, не за дисциплину в коллективе, а за речь, за слова. Также следует учесть особенности стиля так называемых «писателей-деревенщиков», к которым причисляют Шукшина: это в первую очередь колорит, «сказовость». В «Ораторском приеме» этот стиль виден в высказываниях персонажей:
«...— Щиблетов-то!.. Понял? Уже — хвост трубой!..
— Да-а... Любит это дело, оказывается.
— Разок по букварю угодить чем-нибудь — разлюбит...»
И на фоне этого колоритного стиля речь Щиблетова выделяется еще ярче и становится понятней, почему «ораторский прием» играет столь важную роль: на языковых противоречиях развивается конфликт, эмоциональное напряжение нарастает по мере произнесения знаковых реплик («Сбор завтра в семь ноль-ноль возле школы, — сказал он резко. — Не опаздывать. Ждать никого не будем. Каждое опоздание буду фиксировать. Ясно?»).
Итак, один план нарушен: сюжетная линия обрывается, образ персонажа дегероизирован.
Символический план — план сопоставления Щиблетова и бригады с Христом и двенадцатью апостолами. Но и здесь библейские аналогии переиначиваются: как и Спаситель, Щиблетов проходит свой «крестный путь», свое поругание, он проповедует, но вся история совхозного «Христа» едва ли не пародийна. Не будем останавливаться на подробностях, однако сразу обратимся к ораторскому приему, своего рода «притче», которую рассказывает Христос ученикам. Смысл «притчи» прямо противоречит основам христианства, базовым его догмам. Щиблетов возвращается от «благодати» (сознательное следование определенным принципам жизни) к «закону» (следованию принципам из страха наказания или из-за того, что «так прописано»): «Есть нормы поведения советских людей, и нам никто не позволит нарушать их». Обратим внимание, что после этих слов вводится мотив «вознесения», который тут же получает ироническое решение: «Щиблетов набирал высоту: речь его текла свободно, он даже расстегнулся и снял „москвичку“». Базовая для христианского вероучения концепция раскаяния, покаяния, милости к падшим напрочь отринута новым «Христом»: «...для того, чтобы всем спастись и взять правильный курс, необходимо вырвать из сердца всякую жалость и столкнуть ненужный элемент в воду». Мы видим, что заключение Щиблетова ошибочно по своей природе. Прежде всего потому, что коллективное спасение, которому якобы противостоят «ненужные элементы», для самого бригадира не важно. Это можно вывести из отношения «Христа» к собственным «апостолам». Кроме того, в момент «ораторского приема» Щиблетов, как мы уже говорили, окончательно выходит из круга людей, с которыми он сначала планировал работать. Таким образом, система аргументов, выстроенная бригадиром, совершенна в своей умозрительности, в ней нет места человеку, спасению человека.
В итоге мы приходим к следующему выводу: раз два уровня, два плана одного и того же образа распадаются, выходят за рамки восприятия и разрушаются, то, значит, утраченный героями идеал человека, собственно «образец», рождается на пересечении трех начал, отвергнутых Щиблетовым: нравственного, которому бригадир следовал часто формально и которое сводил к системе «норм», человеческого (живого, не укладывающегося в нормы) и христианского. Шукшин сближает «советский идеал» с идеалом общемировым, общекультурным, призывая вложить в героя живую человеческую душу.
КЛАСС
Е место