Василий Шукшин, мастер так называемой «деревенской прозы», в большинстве своих рассказов изображал повседневную жизнь обычных «сельских мужиков», их проблемы, радости и неудачи. Однако зачастую через изображение конфликтов между отдельными людьми В. Шукшин поднимает вопросы, имеющие и общечеловеческое значение, важные для каждого из нас. Так происходит в данном рассказе «Ораторский прием».
Темой для этого рассказа является конфликт между Щиблетовым и Куликовым. А вот кому из них автор симпатизирует, какова его позиция — это я надеюсь понять в ходе своего анализа.
В самом начале текста вводится сравнение Щиблетова и его лесорубов с персонажами Нового Завета — Христом и двенадцатью апостолами. Однако читателю сразу становится понятно, что сравнение это — ироничное, а по ходу рассказа переходит скорее в противопоставление. Мы чувствуем иронию в том, что директор совхоза шутит на религиозную тему, а также по тому, что слова «Христос» и «апостолы» даются в кавычках. С первой же страницы рассказа начинается конфронтация «Христа» и «апостолов», сначала неявная, но затем вылившаяся в драку Щиблетова и Куликова. Из авторского замечания «апостолы переглянулись между собой» видно, что «апостолы» не понимают своего «Христа», так же как и он их. Так начинается своеобразное «развенчание» библейского сюжета, в котором апостолы во всем следовали Христу. Да и в разговоре один из мужиков, Славка Братуев, высказывает отнюдь не христианское предложение: «Разок по букварю угодить чем-нибудь — разлюбит». Мне этот эпизод представляется важным еще потому, что именно в нем мы знакомимся с Борисом Куликовым. Заметим, что в противоположность повествователю («славный своим бесстрашием, которое дважды приводило его на скамью подсудимых») он ведет себя вполне мирно. Более того, он противоречит Славке и заступается за Щиблетова, т. е. ведет себя как раз по-христиански (заступается за другого, хотя его это напрямую не касается).
В то же время мы узнаем и некоторые сведения о Щиблетове, пока еще данные без всякой оценки со стороны повествователя. Так, он серьезен, боится потерять свое достоинство, старается «дистанцироваться» от мужиков — одним словом, изо всех сил старается выдержать свою роль «старшего», которую на него «возложило» начальство, директор (цитаты: «Апостолы засмеялись. „Христос“ сдержанно, с достоинством улыбнулся»; «сказал он серьезно»; «с видом человека, выполняющего неприятную обязанность»). Однако его действия пока лишь «настораживают» мужиков, не вызывая неприязни. Яснее характер Щиблетова показывается далее в тексте, в эпизоде с машиной. Щиблетов именно «занял» место «в кабине, положив узел на сиденье». Такое его поведение напоминает скорее маленького ребенка, который старается первым взять все лучшее, а не взрослого мужчины. К тому же этим поступком он еще раз подчеркивает свою отделенность от мужиков: он — старший — в теплой кабине; они — простые лесорубы — в холодном кузове. Вновь появляется противопоставление Христу, который, напротив, готов был жертвовать всем ради ближнего и никак не отделяя себя от учеников. В особенности ярко этот эпизод «проявляется» на фоне предыдущего эпизода с Борисом. Таким образом, контрастность образов Щиблетова и Куликова видна и здесь, причем подчеркнута композиционно — сочетанием эпизодов.
Лишь после этого поступка повествователь дает «полный» портрет Щиблетова, уже не скрывая оценочности («Сельские люди не понимали этого»; «за эту скрытность его недолюбливали»). Теперь становится окончательно ясным противопоставленность Щиблетова и «сельских людей». У него нет жены, что особенно удивляет мужиков, ведь именно жена должна заботиться о доме и о муже, она символ полноценной жизни. Не случайно в характеристике Славки появляется фраза: «муж горбатой жены». Это определение, относящееся на первый взгляд к жене, характеризует и самого Славку: он предлагает, хотя и шутя, побить Щиблетова, а в конце рассказа, напротив, вторит ему: «В воду!» Таким образом проявляется неполноценность самого Славки как «сельского мужика», каковым является Борис.
Что же касается Щиблетова, мужики, «сельские», «естественные» люди, не могут понять, как можно быть женатым и не жить с женой. Такое поведение противоречит естественному жизненному порядку. Заметим, что и с Галей он не здоровается, а лишь «приказывает», в отличие от других мужиков. Эпитет «аппетитная женщина» дается явно не с точки зрения Щиблетова, а повествователя и мужиков. Через описание Щиблетова мы переходим от реального повествовательного плана к «библейскому». Щиблетов «не пьет», не общается с женщинами, т. е. формально ведет почти «монашеский» образ жизни. Однако мы уже видели, что сами его понятия о человеческих качествах и поведение далеки от христианских.
В то же время сам Щиблетов не осознает, что между ним и «апостолами» возникло непонимание, и, конечно, он не понимает, что причина этого кроется в его собственных действиях. Он почти навязчиво называет мужиков «друзья», хотя это обращение в контексте данного рассказа кажется слишком фамильярным и чужеродным (цитаты: «Не спешат друзья»; «— Друзья!..»; «— Друзья, — обратился ко всем Щиблетов»). В то же время Галя называет их запросто «мужики», что в данном случае звучит гораздо более естественно. Сам повествователь, как бы вторя Щиблетову, называет мужиков «апостолами». Однако оба эти обращения исчезают после эпизода в чайной. В этом эпизоде прорывается неприязнь Щиблетова к Борису и проявляется ответная «нелюбовь» Бориса. Щиблетов не любит, не принимает Бориса еще с момента отъезда, потому что он не выполняет его приказ, приходит последним и в «приподнятом настроении», тем самым ломает ту «систему», которую сам Щиблетов так упорно старается построить. Систему отношений и событий, в которой он, Щиблетов, будет единственным «старшим», где все будет подчиняться его приказам и четкому распорядку. Борис нарушает приказ лишь потому, что у него такой характер, однако не затем, чтобы доставить неприятность лично Щиблетову. (Цитата: «гудел Куликов, не замечая брезгливости Щиблетова».)
Далее Щиблетов уже намеренно начинает «присматриваться» к Куликову: «Куликов частенько закладывает?» Однако такие действия не находят поддержки у шофера, который сам принадлежит к мужикам: «— А ты сам спроси у него, — невежливо ответил шофер». В этом диалоге мы узнаем еще об одной «странности» Щиблетова: он не хочет, не может общаться с живыми людьми. (Шофер: «Рядом же человек, живой — спрашивай».)
Щиблетов может общаться с ними лишь формализованно, в форме приказов. Здесь просматриваются некоторые традиции А. П. Чехова: человек, «забывший», что он живой, существующий лишь на работе («Смерть чиновника», «Скрипка Ротшильда»), хотя в данном рассказе этот мотив несколько ослаблен.
Итак, в то время как Щиблетов выясняет сведения о Борисе, сам Борис высказывает еще одну «христианскую» истину: «Тут голову сровняешь и то никому не жалко». Иными словами, он комментирует равнодушие людей друг к другу, что также осуждалось Христом.
Однако и Борис может нарушить все христианские принципы и наброситься на Щиблетова, если тот попытался нарушить раз и навсегда заведенный порядок. Именно в этот момент возникает ответная неприязнь Бориса к Щиблетову. Конфликт между ними происходит из-за того, что столкнулись жесткая система и традиция, свободная воля одного человека. Каждый из участников пытается доказать свою правоту так, как умеет: Борис — кулаками, Щиблетов — «проработкой» на «собрании», что произойдет чуть позже. Пока же мы видим «прорисовку» образов Бориса и Щиблетова. Борис «зарабатывал себе сроки» не потому, что желал зла людям, а потому, что отстаивал свою правоту. А так как в его характере много стихийного, спонтанного (см. выше), то и драку он начинает спонтанно, практически в «состоянии аффекта».
Однако еще более интересное наблюдение мы можем сделать о Щиблетове. Лишь выйдя на крыльцо, фактически бежав от противника, он «вспомнил, что он тоже, черт возьми, мужчина». Выходит, раньше он об этом забывал? По моему мнению, такое «воспоминание» как раз и доказывает, что он мужчиной не был! Становится понятно, почему он не общается ни с женщинами, ни с «живыми людьми»; не пьет, не имеет вредных привычек... Да ведь он больше похож на автомат, способный лишь «выступать» (в одном предложении о Щиблетове это слово употреблено 4 раза!). Даже «повернулся» он не естественно, а «скрипнул», совсем как механизм. В то же время он сам не осознает своей ущербности, «нечеловечности» и твердо убежден в собственной правоте, что и заставляет его и дальше продолжать «кампанию» против Куликова.
Борис в свою очередь «мстит» Щиблетову в песне, которую он «орет» из кузова. Вообще слово, песня воспринимались как носители большой и таинственной силы у многих древних народов (отсюда — заклинания, обрядовые песни, даже плач Ярославны в «Слове о полку Игореве»). Так что Борис, «естественный» персонаж, действует в соответствии с традициями и обрядами своих далеких предков. А вот Щиблетов опять не понимает, не воспринимает «живую» человеческую песню: «В таверне!.. Хоть бы знал, что это такое». Ему важно значение слова «таверна», в то время как Борису важна вся ситуация в общем, в особенности же строчка «Эх, братцы, он не наш, не с океана!». Наконец-то мужики через Бориса высказывают свое мнение о Щиблетове: они не просто «не понимают» и «недолюбливают» его, он — «не их», не из их мира, живет не по их законам.
Это противостояние разрешается в последнем эпизоде, на «производственном собрании». Так как этот эпизод очень важен для понимания рассказа в целом, необходимо рассмотреть его более подробно.
Прежде всего комично звучит само предложение о совещании и протоколе в лесу, где нужно работать, а не говорить, о чем Щиблетову и напоминают мужики: «Как получится, так получится! Для чего раньше времени трепаться?» Этим замечанием мужики как бы опровергают саму идею создания «системы планирования», за которую, однако, голосуют. В небольшом монологе Щиблетова о коллективе и системе четко обозначаются те понятия, которыми мыслит Щиблетов и которые мы уже обозначили чуть выше. Этот монолог лишь подтверждает нашу гипотезу о приверженности Щиблетова некоей «системе» и нежелании ее «ломать». Борис же явно в «систему» не вписывается, о чем Щиблетов и говорит во втором своем «монологе». Заметим: во время этих «проповедей» Куликов «дремлет у печки» и никак не пытается противоречить Щиблетову, пока, как и в первое столкновение в чайной, речь не заходит именно о нем.
Щиблетов же пытается представить поведение Куликова как «отклонение от нормы», хотя для мира сельских людей оно как раз является типичным. Фактически в речи Щиблетова опять сталкиваются система, жесткое равновесие и право человека самому совершать поступки. Замечательно иронично звучит в речи Щиблетова фраза «Я сам не святой». С одной стороны, он пытается показать себя ближе всех к «святости», так как далее следует отрицание с союзом «но». С другой стороны, в контексте рассказа эта фраза может быть воспринята буквально, так как она вновь отсылает нас к библейскому плану, и мы видим, что Щиблетов действительно «не справился» со своей ролью Христа, его действия далеки от действий святого. Далее он предлагает «вырвать из сердца всякую жалость». Опять же это высказывание можно толковать двояко. С одной стороны, это лишь «ораторский прием». С другой — Щиблетов предлагает мужикам стать такими, как он сам, избавиться от человеческого чувства (жалости).
Именно после такого «предложения» терпение Бориса кончается и он начинает действовать. Он снова использует свой единственный способ борьбы — физическую силу. Однако Щиблетов фактически применил ее раньше — на словах, когда предлагал «вырвать из сердца жалость» и «столкнуть ненужный элемент в воду». Так что Борис лишь поступает по принципу «око за око, зуб за зуб», а не нападает первым (вспомним начало рассказа, где он выступает против насилия над Щиблетовым, пусть даже на словах).
В вопросе Бориса — «Это меня — в воду?» — проявляется вторая сторона конфликта рассказа. Это не только столкновение системы и свободы, но и столкновение искусственного и естественного, настоящей жизни и подражания ей. Жизнь для Щиблетова — это постоянное притворство: роль старшего, роль Христа, роль мужа. Так же легкомысленно он относится и к своим словам. Для Бориса же фраза «столкнуть в воду» звучит почти буквально, так как он привык, что люди отвечают за свои слова. В своем выкрике: «Дурак, это ораторский прием!» — Щиблетов фактически выражает свое отношение к жизни: она вся для него «ораторский прием», нечто ненастоящее; все его поступки также носят поверхностный характер.
Такое отношение к жизни объясняет неожиданный поступок Щиблетова после отъезда. Вместо того чтобы подать в суд — поступок, естественный в такой ситуации и ожидаемый мужиками и директором, — подменяет настоящую жизнь некоей бумажной волокитой, а поступок живого человека, мужчины, заменяет поступком автомата, запрограммированного на одни и те же действия.
Итак, мы проследили развитие конфликта в этом рассказе, увидели, как развивались образы главных героев — Бориса Куликова и Щиблетова. Основное внимание было уделено рассмотрению системы персонажей, однако необходимо также проанализировать хронотоп рассказа как неотъемлемую часть его художественного мира.
Художественное пространство тесно связано с событийным рядом рассказа. Совхоз воспринимается героями рассказа как «домашнее пространство», и конфликт в нем соответственно не развивается. Однако, чем дальше лесорубы от дома, тем больше обостряются противоречия между Щиблетовым и мужиками. В пространстве совхоза есть несколько «указателей» места. Так, Щиблетов назначает сбор именно у школы — вероятно, это его попытка взять на себя роль учителя. Расположение его «домика» у реки указывает на удаленность от людей, а следовательно, чуждость им. Вообще образ реки — границы содержится почти в каждом произведении мировой литературы. Можно допустить, что нахождение у реки подчеркивает «нечеловеческие» качества Щиблетова, однако далее в тексте образ реки развития не получает.
Эпизод в чайной, важный в сюжетном отношении, важен также и как показатель границы между миром дома и леса. Именно здесь, на границе, Щиблетов открыто показывает свое негативное отношение к Борису. Сама чайная отдаленно напоминает избушку Бабы Яги из русского фольклора. Однако в контексте этого рассказа образ чайной имеет положительную коннотацию, как последнее «родное» место перед выездом за село (она расположена «на выезде из села»). Плакат на стене чайной может быть интерпретирован с нескольких позиций. В бытовом плане это предостережение пьяным, пьющим, т. е. таким, как Борис Куликов (точка зрения Щиблетова). С другой стороны, поваленная береза на плакате ассоциируется с лесоповалом, на который Щиблетов и назначен старшим.
Галина, в бытовом плане — буфетчица, но в ирреальном — хозяйка этой «избушки», первая понимает и высказывает общее мнение о Щиблетове: «А вот... товарищ... Я не знаю, кто он над вами, — не велел продавать». Так она подчеркивает фальшивость положения Щиблетова, несоответствие его личности и должности, которую он временно занимает.
Немаловажно также то, что в чайной мужики пьют именно водку. Сам Щиблетов признает, что это традиция. Традиция, а ранее — обычай выпивать чего-нибудь, хотя бы просто воды, существует с древних времен и находит свое отражение в мифах и сказках. Посредством такого «символического» выпивания предполагалось приобрести дополнительную силу и защиту перед выполнением каких-либо дел. Так что Щиблетов вольно или невольно пытается помешать мужикам сделать это. При этом он предлагает заменить водку красным вином — в христианстве образ крови Христа. Поэтому мужики не принимают это предложение, а сам Щиблетов в очередной раз оказывается «ненастоящим» Христом.
Наконец, третье пространство — лес и избушка. Вновь возникают фольклорные мотивы (избушка Бабы Яги), лес вообще репрезентирует приближение к естественному, с чем так диссонирует образ Щиблетова. Поэтому именно в лесу Борис наконец «изгоняет» Щиблетова: это его, Бориса, пространство, Щиблетову здесь не место.
Пространства совхоза, чайной, леса можно объединить в «сельский мир», в противоположность миру города, из которого приехал сам Щиблетов и где до сих пор живет его «ненастоящая» жена. В то же время оппозиция «город — деревня», характерная для некоторых рассказов В. Шукшина, здесь не получает дальнейшего развития. Вероятно, это связано с тем, что конфликт в этом рассказе носит характер не социальный.
Говоря о художественном пространстве, необходимо прокомментировать еще пространство, описанное в песне Бориса. Это пространство является репрезентацией реального пространства рассказа и соответственно его событий. Так, образ гавани семантически параллелен образу совхоза. Моряки соотносятся с сельскими мужиками, а «пришелец» не с океана — с Щиблетовым.
С этой песней можно соотнести и льдину из рассказа Щиблетова. Ирония заключается в том, что именно Щиблетов окажется «лишним» и его, а не Бориса нужно «столкнуть в воду», что и происходит, когда Щиблетов бежит с места лесозаготовок.
Что касается художественного времени, в тексте рассказа не очень много временны́х «маркеров».
Общий вывод может быть такой: время, относящееся к мужикам, обозначается приблизительно, к Щиблетову — точно. Например: «на три-четыре недели» — «нам дается сроку — „без четверти восемь“». Такое соответствие связано с тем, что Щиблетов мыслит «по системе», по плану, в отличие от «вольных» мужиков.
В рассказе содержится не очень много реминисценций на другие литературные произведения, что, впрочем, характерно для многих рассказов В. Шукшина. Самая явная связь прослеживается, конечно, с Библией. Она наблюдается в организации системы персонажей, в событийном ряде. В то же время библейский сюжет как бы «выворачивается наизнанку». Щиблетов явно не может быть Христом, да и «апостолы» отнюдь не соблюдают все христианские заповеди. Сравнение с библейским сюжетом присутствует, например, в самом конце рассказа, во фразе: «...речь, за которую он пострадал». Христос «пострадал» за всех людей, для спасения их душ; здесь же Щиблетов страдает за собственные убеждения, далекие от христианских. Из Библии взяты также некоторые имена, например Иван, уводящий Щиблетова, соответствует, вероятно, апостолу Иоанну, одному из ближайших учеников Христа.
Говоря о семантике имен в рассказе, необходимо прежде всего отметить разницу в номинировании Щиблетова и Бориса. Щиблетова повествователь всегда называет по фамилии, кроме двух случаев, когда его называют по имени. Бориса, напротив, часто называют по имени, иногда называя его более грубым и сниженным «Борька» в моменты, когда его эмоциональное начало берет верх. Наконец, имя буфетчицы, «хозяйки» чайной, Галина означает «спокойная», что вполне соответствует ее роли в этом пространстве (чайная — своеобразный «приют»).
Фамилия и имя Славки Братусь также содержат некоторую отрицательную семантику; вероятно, это происходит оттого, что он не принадлежит в полной мере ни к мужикам, ни к таким, как Щиблетов.
Фамилия главного персонажа — Щиблетов — вряд ли может быть истолкована буквально. Однако ассоциативно она связывается с глаголом «щипать», а на фонетическом уровне — с чем-то мелким и неприятным (напоминает шипение змеи). Такие ассоциации соответствуют его образу в рассказе.
Отдельно нужно сказать о субъективно-речевой организации текста, на протяжении всего анализа мы пользовались термином «повествователь», однако это не совсем точно, так как рассказ написан в форме сказа. Таким образом, повествователь-рассказчик не назван напрямую и не является участником описываемых им событий, однако мы можем «увидеть» его присутствие через тот образ языка, которым он пользуется. Его речь в рассказе близка к речи мужиков, содержит разговорные слова («управляется с нормой»; «отвалил» и т. д.). Часто точка зрения повествователя сближается с точкой зрения мужиков. В то же время повествователь не смотрит на ситуацию односторонне, не дает окончательных и односторонних оценок. Он скорее осуждает Щиблетова и его поведение, однако не хвалит и Борьку, который часто поступает по принципу «авось». Вероятно, повествователь, как и его создатель В. Шукшин, понимает, что в реальной жизни односторонние оценки, разделение на черное и белое невозможны, потому что обычная человеческая жизнь слишком сложна и слишком насыщенна ситуациями, в которых каждый из нас вынужден выбирать свою линию поведения, как и герои рассказа «Ораторский прием».
2 ТУР
9 КЛАСС
1-е место
Златкина Наталья (г. Пермь)
Человеческая жизнь... Казалось бы, сколько разума и стремлений душевных порывов и глубины натуры... Как приятно порою осознавать, что ты царь этого огромного мира, что все тебе подвластно... Но... порою... придешь к подножию высокой горы, посмотришь вверх и увидишь, как лучи палящего солнца отражаются в белоснежных снегах вершин; как брызги бурных речных волн касаются нежных лепестков горных цветов... Сколько музыки, поэзии, гармонии, романтики... и человек... человек всего лишь песчинка в мире под названием вечность...
Стихотворения Баратынского и Тютчева пропитаны романтическим восприятием мира. Оба — отчаянный «крик души» против вечного конфликта человека и природы. Объединенные общей тематикой — невозможностью обретения гармонии, они порой демонстрируют абсолютно противоположные взгляды на истоки этой проблемы.
С точки зрения Баратынского, в этом разрыве виноват только сам человек. В стремлении к новым открытиям, разгадкам тайн природы он слишком много мучил («пытал») ее. По Баратынскому, природа прежде всего тайна и попытка открыть завесу ее «естества» — значит отдалиться от нее:
Пока человек естества не пытал
Горнилом, весами и мерой...
Мир природы иррационален, ее нельзя измерить плодами человеческого разума, она способна порождать лишь «чувства и веру»:
Но детски вещаньям природы внимал,
Ловил ее знаменья с верой.
То есть единственный путь жизни в гармонии с природой — слепое («детское») повиновение ей: пока человек ей верит — она его защищает.
Вран каркал ему в спасенье,
... волк
Победу пророчил...
Чета голубиная, вея над ним,
Блаженство любви прорицала...
Получается, что все уже предрешено, открыто за человека; и не нужно ни развития, ни разума, чтобы жить:
Но, чувство презрев, он доверил уму;
Вдался в суету изысканий...
Баратынским использована фигура эллипса (умолчания), и читатель понимает, что отдаление от природы несет человеку гибель:
И сердце природы закрылось ему,
И нет на земле прорицаний...
С точки зрения Баратынского, жизнь человека вдали от природы невозможна, так же как невозможно вернуться к истокам, единожды отвернувшись от них. В «Приметах» все глаголы употребляются в форме прошедшего времени, тем самым автор подчеркивает, что гармония ушла из этого мира, как только поселился разум. У Тютчева все по-другому.
Латинский эпиграф стихотворения «Est in arundineis modulatio musica ripis», что в переводе означает «Есть музыкальная стройность в прибрежных тростниках», опять-таки настраивает читателя на возвышенный лад, однако если в стихотворении Баратынского это находит подтверждение (обратите внимание на обилие архаизмов и старославянизмов: вещанья, внимая, презрев, изысканья, смиряясь и т. д.), то здесь мы этого не наблюдали. Стихотворение Тютчева — крик романтической, вечно не удовлетворенной души, ищущей ответа, но не находящей его, так как на вопросы романтика ответов нет (не случайно в стихотворении использованы риторические вопросы):
Все безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянной протест?
По мнению лирического героя Тютчева, вины человека в разрыве с природой нет, в конце концов, разум дан ему самой природой; повиноваться ей слепо («соблюдать музыкальной страстностью») могут лишь «прибрежные тростники», судьба которых зависит от «прихоти» морской волны, они не способны ничего изменить в своей жизни. Человек же «тростник мыслящий» (прием метафоры), а значит, он обречен на противоречия и непокорность:
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
Оба стихотворения построены на приеме антитезы (противопоставление) миров человека и природы. Прелесть и непостижимость гармонии, как ни странно, выражены оксюморонами. Так у Тютчева:
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах...
Таким образом, автор показывает, что лишь в природе возможно гармоничное сочетание несочетаемого («певучести» и «шума морских волн», «гармонии» и «споров»). А в стихотворении Баратынского вран и волк (извечные символы беды в русском фольклоре) выступают в роли защитников и хранителей, и это также своеобразный оксюморон. Тем более негармоничным предстает перед читателем образ человека, это постоянные антитезы: «созвучие полное в природе» и «лишь в нашей призрачной свободе разлад мы с нею сознаем»; «общий хор» и «душа не то поет, что море» у Тютчева; «ловил ее знаменья с верой» и «вдался в суету изысканий» у Баратынского и так далее. Даже звуковые картины их описаний различны (особенно это проявляется у Тютчева). С природой связаны звуки [у], [э], [о] (ассонанс) в словах «гармония», «певучесть»; в описании человеческой жизни это более резкие [р], [т], [п] в словах «протест», «презрел» (аллитерация) и так далее.
Оба стихотворения наполнены символами. Особенно интересен, на мой взгляд, символ пустыни:
В пустыне безлюдной он не был одним.
Е. А. Баратынский.
Глас вопиющего в пустыне...
Ф. И. Тютчев.
В этих строках мы наблюдаем перекличку с творчеством А. С. Пушкина (стихотворение «Пророк») и М. Ю. Лермонтова («Благодарность», «Демон»). «Пустыня» — романтический символ бренности жизни, непонимания лирического героя окружающими, одиночества среди «праздника жизни». Да, и лирический герой стихотворения «Приметы», и тютчевский герой одиноки и не поняты на этом свете, далекие от мира людей, они ищут что-то родное в природе, но воссоединение невозможно ни у Баратынского, ни у Тютчева.
Стихотворения находятся в незримом диалоге, вечном споре об обретении гармонии между человеком и природой. Только если Баратынский идет от народных истоков, примет, легенд, сказаний, наполняя их романтическим смыслом (а порою и пафосом), то Тютчев ищет причины разрыва в мире человеческих чувств, которые вечны (не случайно все глаголы тютчевского стихотворения употреблены в форме настоящего времени), как вечна и сама природа. А когда две «вечности» сталкиваются, конфликт неизбежен, и причина тому — человеческий разум. Что же это, кара небесная, испытание для человеческой души, не позволяющее жить в гармонии с природой... или дар Божий, дающий человеку (и только человеку!) оценить и осознать гармонию природы, чтобы вновь размышлять и быть негармоничным с ней, поскольку это естественно, а значит, вечно...